Молочная луна

Над миром безмолвие Только поскрипывание карандаша Царапающего эти строки Под аккомпанемент и шипение газового огня И ночного радио Глубоко в нас запрятано наше кредо Глубоко в этой ночи Мой дух стремится назад Чтобы побыть с тобой наедине Ричард Маккейн, «За полночь»

16 января 1977 г. Сириус: — Выручай-комната, пожалуйста, дай нам какие-нибудь штуки, чтоб тренироваться… — Джеймс порядком достал. Будь Комната человеком, то давно крикнула бы голосом МакГи: несносный юноша, позаботьтесь о себе сами! В доказательство моих мыслей перед Джимом появляется пара гантелей. — Нет, не то… упражняться в боевых искусствах! Груша?! В магических искусствах, черт подери! О, так куда лучше! Следующий час меня постоянно отвлекает грохот. Сохатый и Хвост воюют с заколдованным чучелом. Сыпятся Остолбенеи, Петрификусы и Редукто. Кукла на колесиках скрипит туда-сюда. Вспыхивает, но снова появляется за их спинами. Отличная подготовка… Я же мучаюсь и потею. Песня к фестивалю сложна… для такого лодыря и неумехи. Как давно я садился за инструмент? Пальцы не слушаются. Противная триоль приносит страданий больше, чем Круциатус. Хотя откуда мне знать о таком… — Салазаров василиск… Выручай-комната, нужна аранжировка попроще! Джеймс заливается смехом, когда на пюпитр падает толстая нотная тетрадь. «Спаси-и-и-ибо…» — стону я. Вот это другой разговор! Что за чудо наше убежище! «К луне вознеси меня, позволь играть среди ясных звезд… Иначе! Держи мою руку! Иначе — поцелуй же меня…» Прим, уверен, подготовится отлично. А я должен подпеть, должен нажать всего несколько клавиш. Хочется большего — сделать номер значимым, звучным, полным, таким, чтоб музыка залила всё вокруг. Пусть мелодия проникнет в самые дальние уголки Хогвартса. Но пока я колупаюсь, невпопад тычу в клавиши и ною. — Не пора ли обедать? Прорицания уже кончились, — Питер отвлекается и получает пинок от соломенного соперника. — Ай! Всё, довольно! Я мокрый как мышь… — Как крыса, не? Сириус, тебе бы не помешало поупражняться с нами. Рояль вряд ли спасет от Пожирателей… если только выкатится из кустов и всех передавит. Ты разве забыл? — Забыл что? — я откладываю партитуры и благодарю гостеприимную Комнату. Накидываю на плечи школьную мантию, поднимаю с пола сумку. — Джеймс, не глупи. Чуйка Люпин никогда не дает сбоев. Если она твердит, что зреет грозовая туча, я верю. Прим — наш единственный щит… — А как же старик Дамблдор? Мы останавливаемся у двери. Питер помалкивает, лишь переступает с ноги на ногу. Он никогда не вмешивается… почти никогда. Если двое лучших друзей желают немного поспорить — их право. Но вот истина: в случае чего Хвост займет Джеймсову сторону. Я с этим примирился. Сейчас ссорой не пахнет… пока. Джим свято верит в непогрешимость директора. А для меня седовласый старец — не центр вселенной. Любовь хреномудрых архисправедливых профессоров — вещь туманная. Их мотивы не были понятны Сириусу-ребенку. Сириус-подросток считает Дамблдора чародеем себе на уме. Я могу рассчитывать лишь на себя. И друзей. Бородач Альбус — не тот, кем кажется. Но покуда я зелен и неопытен, не могу доходчиво растолковать свои подозрения. Тем более упертому Джеймсу. Тот возопит дурным голосом, что я наслушался гадов-слизеринцев. И попал под их влияние. — Дамблдор — славный дед, Джим. Но он не всегда будет рядом. Ты был прав про тренировки. Пожалуй, поколдую с вами в следующий раз. — Дамблдор тут, как приклеенный, — хмурится Сохатый, — куда ж он денется? Ты чего-то не договариваешь… — Есть хочется… — Питер протяжно вздыхает и втискивается между мной и Поттером. — Давайте делать ставки? Кто за мясное рагу с перцем и фасолью? Я готов расцеловать Хвостика в обе щеки. * — Где вы были? Боже, боже… Мерлинову бороду мне в чай… Всё утро вас искала! Если прячетесь в Выручай-комнате, так хоть предупреждайте. Не могу же я знать, какой вид она приняла! — Прим обхватывает руками, утыкается лицом в жилетку — туда, где выступает ключица. Трется о черную шерсть носом. «Вкусно пахнет…» — Искала? А прорицания? — Я на эту чушь не хожу, — хмыкает она. Но тут же морщится, будто от боли. — По правде, Сириус, тебе письмо. И, кажется, у меня… — Люпин поднимает голову. Голубые глаза смотрят с тревогой. Не могу отвернуться или отвести взгляд — от нее не скроешься. Дохлый номер. — Ох, Римма, да-да, у тебя дурное предчувствие. Бродяга нам уже все уши прожужжал. Джеймс, этот засранец, сверкает очками и спешит за стол. «Расскажите потом, что в письмеце! Ставлю на кон коллекцию карточек из лягушек — Сириус унаследовал дом и кучу деньжат, и его избрали в Парламент». Хвост складывает губы трубочкой и издает неприличный звук. «Бесятся: я на рояле два часа подряд бренчал. И усомнился в чудодейственном могуществе Альбуса Дамблдора. Джеймс считает, я опасный диссидент», — обращаю всё в шутку. Прим протягивает запечатанный конверт — толстый и мягкий, словно зефиром набитый. Молчит. «Прим, он думает, я переоцениваю твое чутье. Не обижайся на Джима». «Шутишь? Но Бродяженька, дело не во мне. Волчица — вот кто подает знаки. У нее на всё найдется мнение. Если Джеймса это раздражает, то лучше…» «Просто будь собой. Забей на Сохатого, — я переключаюсь на увесистый конверт. — Министерство?!» Точеные буквы «ММ» сияют под еще одной «М» — внушительной и властной. Ее пронзает волшебная палочка, направленная вверх, как меч Фемиды. «Отдел охраны прав волшебников, Сириусу Ориону Блэку III (лично)». Прим ждала, но теперь мешкает, хочет отойти в сторону. «Ты обедай, а я гляну и расскажу всё попозже. Не бойся». Она кивает и спешит к парням и Лисичке. Та вроде наседает на Джеймса — допрос с пристрастием? Я покидаю Большой зал. За углом останавливаюсь и вытряхиваю из конверта пачку пухлых пергаментных листов. Самый верхний весь увит вензелями. От волнения буквы перед глазами пляшут. Дата в уголке — пятое января. Я опоздал? Но в чем именно?.. «Доброго времени дня и ночи, уважаемый Сириус Блэк. Я, Мэрри-Патриция Амбридж, уполномоченная по правам совершеннолетних и несовершеннолетних студентов Школы волшебства и чародейства Хогвартс, вынуждена была взять на себя ответственность сообщить Вам горестную новость. Вчера (четвертого января сего года) скончался Ваш многоуважаемый родственник — сэр Альфард Сигнус Блэк. Причиной послужила непродолжительная, скоротечная и неизлечимая болезнь. Моя подчиненная мадам П. У. Риккер помогала Вашему дяде составить завещание. Данный документ утверждает Вас в праве унаследовать всё движимое и недвижимое имущество сэра Альфарда, в том числе и его накопления, находящиеся в банке Гринготтс (Лондон). Вы вступите в наследство, раскрыв это письмо и ответив нам утвердительно, в противном же случае завещание будет аннулировано, а имущество перейдет во владение Министерства Магии Великобритании. Выражаю свои соболезнования и надеюсь, Вы умело распорядитесь полученными благами. Всего доброго, с уважением, М.-П. Амбридж». Я с трудом перевожу дыхание. В рот будто желчи плеснули, глаза щиплет. О, мог бы я плакать, слезы эти, наверно, прожгли бы пол! Гнев разгорячил лицо, но некого винить. Разве я предсказатель?! Знал, что дядюшка — еще не дряхлый дед, мужчина в самом расцвете сил! — скончается так внезапно?! Мать-то наверняка известили… паршивая ведьма, мне не сказали ни слова! А Регулус? Почему я должен стоять среди равнодушных камней, читать письмишко какой-то Амбридж?! Его уже похоронили! Суки! Похоронили… служащие Министерства! Кто пришел на обряд? Андромеда с мужем? А если нет? Он был один? Дрожащей рукой я извлекаю остальные листы. Сажусь на пол, раскидываю их перед собой. Счета, накладные… это многое проясняет. Не явился на чертовы поминки, так хоть гляну на колдографию траурного венка! Я луплю кулаком по каменным плитам. Руку сводит от боли. Черт, черт, черт! «Здравствуй, мой мальчик. Не берусь объяснять, что именно со мной случилось. Наша последняя встреча была насыщенной и радостной, а общение — плодотворным. Я хочу, чтоб ты запомнил меня таким — полным сил и энергии. Сейчас твой дядя очень и очень плох. Долго не протяну… Позаботься о себе и помоги Андромеде Тонкс и Нимфадоре, ее дочери, — ты должен встретиться с ними и познакомиться, наконец, с племянницей. Эдвард — славный молодой человек, порядочный и умный волшебник. Доверяй им. Твоя матушка сделает всё, чтоб помешать вам присутствовать на похоронах. Но твой брат — в некотором роде ее заложник — тоже жертва этого пагубного влияния. Не держи на него зла. Есть некто, действительно достойный всяческого порицания. Я не поборник идей того, чье имя теперь не принято произносить вслух. Ты об этом знаешь. Будь осторожен, Сириус. Я люблю тебя, Альфард». — Сириус… дядя? Она стоит передо мной — так читатель смотрит в раскрытую книгу. На мгновение чудится: я вижу силуэт волка. Рядом, в двух шагах за ее спиной. То существо, что знает нас как облупленных. Милая Прим. И Джеймс… беспечный прорицатель. Друг как в воду глядел. — Я больше не бездомный. Но что такое дом, если любимые люди уходят? — Тебе записка. Какой-то мальчик со Слизерина сунул и убежал, — она приближается на цыпочках. Осторожно садится, собирает разрозненные листки и пергаменты. «Матушка запретила говорить тебе. Прости! Я тоже любил его, правда, Сириус. Он был чудесным чародеем. Она ждала тебя на Рождество — последняя возможность. Но теперь вы оба — изгои. Ваших имен больше нет на гобелене. Не лезь в подземелья, не пытайся встретиться и поговорить с жалким братцем… Я верю — если встреча суждена, то тогда, когда зло падет или отступит. Над Британией воцарятся мир и порядок! Твой друг — Данко». — Регулус… что он замыслил? — я рассеянно щупаю стопку слегка помятых бумаг. Голову словно набили ватой. — Данко… это герой какой-то легенды? — Я не знаю всех сказок мира, — Прим сокрушенно качает головой. — Ты должен рассказать Джеймсу и Питти. Сириус, ты справишься! Дай руку. 10 марта Римма: МакГонагалл проходит к окну, но не задерживается в лучах белого света надолго. Снова вышагивает меж парт. Кладет на спинку кресла руки. Не морщинистые, и костяшки не обтянуты кожей плотно, точно капроновым чулком. Она совсем не старая, и я злюсь, если ребята зовут ее «старой кошкой»! Я люблю профессора Минерву. И сейчас она взволнована и обеспокоена. Кто еще это видит? — Вы закончили? Сделаем перерыв, хочу вам кое-что... сказать, — вдруг не выдерживает волшебница. Студенты в недоумении. Уж не предложат ли им размять уставшие плечи? Совсем непохоже на строгую даму в очках. Все затихают и откладывают палочки. Прыскают врассыпную юркие ящерицы. — Это касается фестиваля. Вы, юноши и девушки, наверняка со всем возможным рвением готовитесь к празднику. Напоминаю: это никоим образом не должно мешать учебе. Вчера двое ваших… товарищей пропустили прорицания! По-видимому, они думают, репетиции с метлами важнее уроков. Минус десять баллов, мистер Пруэтт и мистер Пруэтт. Гидеон и Фабиан в один голос охают. Деканша же не выглядит удовлетворенной. Правосудие свершилось. Но она всё еще встревожена. Почему? — Просто… поразмыслите о том, что праздник отгремит и пройдет, — ее боязнь неизвестно чего передается волчице. Даже самые толстокожие уже поняли: что-то здесь не так. — А темные времена близко. Ближе, чем думаете… я не хочу тревожить вас понапрасну. Но… ах, впрочем, продолжайте. Осталось пятнадцать минут! Ваши сырные палочки готовы? — Профессор, профессор! — класс шумит, качается море рук. — Профессор МакГонагалл, объясните нам! Пожалуйста! — Дети… — она окидывает нас растерянным взглядом. — Мы не дети! — Сириус вскакивает — я не успеваю его удержать. — Я разучиваю песню… может, зря, а, профессор?! Может, не лишним будет освоить пару-тройку новых заклинаний? — Мистер Блэк! — но она не краснеет, как обычно. Его дерзость заставляет лицо колдуньи побледнеть. — Хорошо. Ладно… вы же понимаете, я — не мистер Грюм. Помните его? — Да, да! — Не ждите пугалок и бесполезных инструкций! — она покашливает и наконец садится. — Мерлин всемогущий, я оплошала, не так ли? — Нет, профессор, — Сириус тоже опускается на скамью, лицо его разглаживается, принимает почти ласковое выражение. Он не замечает моих гневных взглядов. — Большое вам спасибо! Расскажите, что знаете. Мы можем помочь Школе, если что. Мы уже не малыши. — Помочь Хогвартсу! — из груди Минервы вырывается тихий смешок. — Самонадеянно, но благородно, мистер Блэк. Вы, когтевранцы и гриффиндорцы, умные и смелые. Этого не отнять. Но благоразумие — то, чему вам только предстоит научиться. А пора бы! Иногда побеждает тот, кто вовремя останавливается. Иногда верх берет осторожный и осмотрительный. Провокация — вот оружие подлых нечестивцев, но вы, горячие головы, должны уметь сдерживаться… это может спасти вам жизнь. Понимаете? Игры окончены. Довольно шалостей и подначек, — ее взгляд скользнул по нашим лицам, — поддержка нужна каждому ученику. Поддержка! Не издевка! Я думала об этом всё утро, ох, теперь ваша очередь. Девушки и парни сидят тише воды, ниже травы — растерянные и озадаченные. «Ну вот, так мы не успеем пройти положенное до конца года! Ловите ящериц. Мне нужны сырные палочки, поторопитесь, осталось пять минут». «Она не сказала главного, — украдкой шепчет Сириус, — старая кошка что-то скрывает! Я не я буду, если не докопаюсь до правды». Сил возмутиться не хватает — в кои-то веки волчица полностью поддерживает пса. * — Мирные переговоры тысяча семисотого года принесли облегчение волшебникам, но не удовлетворили великанов. Великаны, эти горделивые, но не слишком умные обитатели горных ущелий… Перо выкатывается из ладони, я вздрагиваю. Голос Биннса по-прежнему монотонен. Кто-то отключился? Профессору плевать. Мы расположились за последней партой, чтоб Бродяга мог пошуршать нотными листами. Теперь он ковыряется в ухе карандашом, хмыкает, кряхтит, что-то черкает на полях. Я пялюсь на партитуры, но недолго. Черные жуки, закорюки, палочки, точки плывут и расползаются. «Блэк, лови муравьев», — бормочу я. «Что? Что, Прим? Эй… ты спишь?» Сириус: Я рассматриваю ее. Светлые ресницы опущены, и, когда черты лица спокойны, шрамов словно нет. Они кажутся просто тенями, игрой отсветов пламени волшебных свечей — те тусклые и мерцают под потолком. Кому они вообще сдались, ведь за окнами день! Причуда призрака? Одна рука оказалась под щекой, вторая падает и свободно повисает. Чуть касается колена. Но Прим не замечает. Когда она поднимет голову, разбуженная, на скуле будет темнеть отпечаток: кусочек лекции или ее рисунка на полях. Взгляд скользит ниже. Вспоминаю, как таращился на нее на первом курсе — глупый нетерпеливый мальчишка. Хотелось поскорее выяснить — что она за странное существо? Почему ходит вся взлохмаченная, расцарапанная, но такая бесконечно милая? В несовершенном облике было что-то простое, человеческое. То, чем обделены многие зефирные красавицы. Напомаженные, смешливые, сладко и приторно пахнущие… я недоумевал. Когда-то мне не с кем было сравнивать: знал только трех девушек — своих юных сестер. И одна из них, Белла, преследовала в кошмарных снах. Вечно она и говорила громко, и дышала шумно… Вдобавок крутилась и вертелась, хохотала и пела, зубоскалила и язвила, морщилась, чуть что… Совсем как я порой. Щеки — румяные, а кожа всегда бледна. Сириус Блэк хоть и был малышом, но не слепым! «Эй, сладенький ублюдочек, красный ротик, иди сюда!» Я прятался в шкафу, задыхался там вплоть до ужина. Сидел, не шевелясь, уткнувшись мордахой в материнские меха. И отцовские твид и бархат. А потом она кое-что учудила. Интересно, поняла ли девочка-вервольф? То летнее письмо, одно из первых… «К нам приходила тетушка с кузиной Беллатрисой. Белла… она похожа на меня, только хуже. С приветом. И куда злее. У нее бешеные глаза. Нас хотели поженить, прикинь. Она старше. И дикая, как дьявольские силки. Но в итоге что-то не заладилось. Хотя она пыталась сделать кое-что. Но не вышло. Все-таки я сильнее». Я сильнее. Когда она выкрутила мою руку, чтоб приложить маленькую ладонь к своей горячей промежности, я вырвался и умчался прочь. К пыльному шкафу-убежищу. «Полудурок! Идиот блаженный, молокосос!» Прятки не продлились долго — в гардеробную протиснулся Регулус. «Брысь! Рег, уходи, — гнусаво ною я. — Тут и так мыши негде всунуться». «Нетушки! Подвинься, подожми ноги… сестра ищет тебя». «Она сумасшедшая, — я с жаром делюсь своей бедой. — Хотела, чтоб я трогал ее. Там! Ну… ты понял». «Н… не совсем». Сколько прошло лет? Семь, восемь? Прим дремлет, и я легко касаюсь ее колена. Джеймс в соседнем ряду уткнулся в столик лбом. Лилс строчит конспект, точно маггловская пишущая машинка. Питер и Фрэнки, кажется, играют в «драконьи бега». Ай, нет, это «парад гоблинов». Я опасливо провожу рукой по темным ворсистым колготкам — выше. Не убираю пальцы — жду. Проснется или нет? — Зачем? — я вздрагиваю от тихого шепота. Люпин не открывает глаз. — Ну, просто так… — Приятно, — она кладет свою руку поверх моей. — Сыграем после обеда? — Сыграем… на рояле? — тупой, тупой, тупой… прекрати, Сириус Орион, она же твоя девушка! Конечно, с подругами можно не только по клавишам стучать, черт подери! — Можно и на рояле, — она выпрямляет спину, потягивается, охотно кивает. — Твои щеки, как Хагридовы помидоры рдеют, в курсе? — Тут душновато… дьявольски жарко, — поясняю я. — «Сятое марта». — Что? — Прим немного сонно хлопает ресницами. — Отпечаталось тут, — я касаюсь ее скулы. * — Внимательнее, Бродяга… Годрик и Салазар! Ну что с тобой, в самом деле? — она шутит? — Соберись, ты же рвался музицировать… Рвался, но сейчас не настроен. Выручай-комната нынче — теплая и уютная. Да, разморило, но лишь отчасти. Другая половина меня растеряла весь запал из-за коленок Прим. Взгляд мечется туда-сюда, и ноты превратились в какие-то непонятные черные хреновины. — К дьяволу! — я захлопываю тетрадь и опускаю крышку. Люпин едва успевает отдернуть пальцы и обиженно шипит. — Можно рассмотреть твои ноги? Пожалуйста. — Рассмотреть… что? — она прикрывает колени ладонями. — Тогда, на первом курсе… мы только познакомились. Помнишь те лиловые шрамы? Расскажи, откуда они. Желаю знать про каждую твою царапинку. Давай же, Прим, — возможно, я слишком напорист. И не деликатен. Такой щекотливый вопрос, черт подери… но она не огорчена. — Хорошо, — девочка-вервольф немного приподнимает юбку. Вижу тонкое, слегка пообтрепавшееся кружево. Какие-то шорты? — Вот это — я. И это тоже я. И здесь… но те полосы, что ты заметил, не моя работа. Папочка говорил, я сбежала в ту ночь. Наверно, их оставил какой-то зверь — не волк, даже не кабан. Возможно, старый и очень опытный лось. — Ты дралась с лосем?! — Не я, волчица. А тут… — я веду пальцем выше, — тут обычные непутевинки. Разные мелкие царапки. Ерунда. А дальше… дальше ничего, — она вздрагивает. Я понимаю, что кружевные шорты — на самом деле ее нижнее белье. Отголоски «взрослого» долетали до меня, первокурсника. Старшие ребята шушукались о разном. Нелепость! Сплетни дураков — не лучший источник для выплавки собственного мнения. Я воображал то одно, то другое. Масса сказанных и подслушанных слов свилась в уме в жутковатый комок. В моих грезах женские органы представали чем-то нелепым, пахучим, похожим на океанских обитателей. Разные медузы и осьминоги, анемоны и полипы… это отталкивало и пугало. Какие-то шестикурсники находили это смешным. Один парнишка — большеглазый красавчик — сравнивал всю эту абракадабру с тухлой рыбой. Рождественские каникулы застали Сириуса Блэка в семейной библиотеке. Я — маленький, черноволосый и по-детски округлый — сидел в отцовском кресле с медицинской энциклопедией в руках. Да-да, та самая книжка, что втолковала мне, как выглядят необрезанные пенисы. Время для потрясений? Пожалуй. Я жмурился и поминал Мерлина, пока искал страницу четыреста тридцать. Ожидал увидеть там нечто ужасное. Но нет. Половые губы не смахивали на рыб или омаров. Я хмурил лоб, улыбался и снова хмурился. Они походили на цветы. Красивые цветы. Не как подсолнухи — плотные, раздавшиеся, бугристые. Не как пионы — рыхлые и пышные. Другие цветки — гладиолусы, орхидеи, ирисы — нежно-желтые. Такие цвели у пруда в чопорном бабушкином саду. Я знал: они тонко, но дивно пахнут и нежные на ощупь. Мы с Регом рвали и пускали по воде головки, за что получали прутом от старого садовника. Прим снимает юбку, стаскивает свои шорты-трусики. «Мерлиновы кальсоны…» — начинаю я, но она вдруг хихикает. «Думаю, они не настолько древние. Великий Мерлин едва ли их носил». Я взволнован, но фыркаю. — Тут слишком светло, — шепчет она, и комната сама собой погружается в прозрачный полумрак. Жар не влажный, а сухой. Слышится потрескивание, но камина не видать. Кажется, исчезает рояль. Я будто ныряю — устремляюсь во мрак, вжимаюсь лицом в тепло ее лобка. «С днем Рождения», — может показаться, я вспомнил только сейчас. Но это не так. «Зачем повторяешься?» Она склоняется и целует макушку, лоб, виски. «Просто. С днем Рождения, Прим». Раньше жажда исследователя боролась во мне с противоестественным стыдом. Со страхом насилия. С отторжением — пугающе, вроде даже противно… но как-то притягательно. Происки призрака Беллатрисы. Но теперь он сгинул, какое облегчение! Аромат, что исходит от влажного тела, ни с чем не сравним. Бродяга взвизгивает: это не книги, не пачки бумаг или пергаментные свитки, не чернила… Волчица так не пахнет! Кто это, кто? Этот запах сроден с землей, снегом, пролившимся дождем. Так звучит всё первозданное в мире. Такой запах у опасностей, быстрого бега и бессонных ночей, у радости соучастия и горечи и мук первой любви. Осторожно! Понимаю слишком поздно — тут та же западня, что и в день, когда я стал анимагом. Нечаянно расставленная ею ловушка увлекает, и остается только блуждать губами по тонким складкам. Похожим на цветок или звезду. Прим проводит волшебной палочкой над моими руками и произносит: «Эванеско». Чтобы я обвел пальцем каждый шрам и каждую ямочку. Доступные и простые линии. Руки чисты, и я могу пойти дальше. Сгорая от смущающих желаний — а они так сильны, что глаза застилает туман, и сердце бешено колотится в груди. 18 апреля Северус: Мы пересекаемся в коридоре. И, как обычно, молчание. Что ж, дьявол меня раздери, кто-то должен его нарушить! Подлая душонка, мелочный самодур Блэк всё испортит! Остановить его!.. — Эй, — может, я груб, но что с того? — Эй, замри, ни с места. Ну-ка, покажи свою! Делает вид, что не понял. Жалкое ничтожество, по глазам вижу: он в сомнениях! На грани, уже готов совершить ошибку. «Дай руку», — не дожидаясь ответа, хватаю кисть и задираю рукав его мантии. Младший Блэк не смотрит на черный знак — он пялится на меня. — Какая густая… странный цвет, — я немного растерян. — Это просто чернота, не более. Т… только мрак. И всё, — он освобождается. Взвешенными движениями прячет Темную метку, укрывает казенной шерстью. — Что-то хотел? — Хотел, — с вызовом бросаю я. — Ты же не собираешься предупредить кого-то из полоумных гриффов? Не смей! Будешь молчать… иначе… — Дар слушателя тебе неведом, да? — Регулус, чертов лицемер, переходит в наступление. — Я не люблю пов… повторяться! Мы на одной стороне, не бойся, я не перебежчик… в привычном смысле слова. Директору ничего не сообщу. За собой лучше следи! Осталось два месяца: надо морально созреть, подготовиться… а ты только и занят тем, что за мной шпионишь. Не надоело? Он отворачивается и подпрыгивающей походкой спешит прочь. Проклятье! Дерзкий же ты малый… чувствую себя круглым дураком. Но в последний миг я замечаю белый конверт — в его руке мелькает письмо! Кому?! В погоню! Скорей! Но за углом — ни души.