Молочная луна

Когда б огромный шар земной укатился прочь, Оставив после себя лишь черный ужас, Беспросветную ночь, Ни Бог, ни люди, ни место, где я окажусь, — Всё это не имело бы для меня значения, Если б рядом я видел тебя и твои белоснежные руки, И, прежде чем исчезнуть, мы прошли бы долгий путь. Стивен Крейн

17 октября 1977 г. Римма: Деревья облетели. Сгинул туман, и все окрестности просматривались ясно, как на ладони. Глаз притягивало мельтешение вдали: пляска бликов на глади большого озера. Бессолнечное утро. И безветренное. А вода волновалась, и это движение точно подсвечивалось таинственными глубинами. Меня и озеро разделяют ярды леса… как голо! Как пусто! Опавшие дубовые листья — как птичьи лапы с растопыренными пальцами. Уставшие, брошенные, устлали всю землю. Я не могла пошуршать ими. Не могла поддеть ногой. Этот темно-бордовый покров был плотным и тяжелым. Где те ласковые солнечные лучи? Интересно, почему разлетелись мерзкие черные твари? Дементоры… «Всю, всю, всю», — сказала в кустах одинокая птаха. «Тень-тень, тень-тень», — ответила другая — на верхушке дуба. Задрала голову — нет, ничего. Птицам хорошо? И слава Мерлину. Ну хоть кто-то в этом лесу не отчаивается. Ночной холод — да, голод — пожалуй. Но всё это лучше нападения сил зла. «Всю-всю.» «Всюду смерть. Всюду смерть. И тень, тень, тень.» Я вздрогнула и прибавила шагу. Мелькало среди стволов озеро. Птицы замолчали. Бурые листья не откликались на прикосновения подошв. «Кшик», — я дернулась. Каблук вдавил в землю и расколол что-то острое. Маленький птичий черепок. Желтоватый костяной клюв совсем раскрошился. Хотела наклониться за находкой, но… Я не верю в «знаки», что за нелепая чушь! Тут нет скрытого смысла. Птичьи секреты? Листья — распятые пальцы, «тень-тень» и череп… Да скорее Дамблдор пустит свою бороду на парики, чем такое собьет с пути меня. Но почему тогда иду все быстрей и быстрей? Черноты стволов будто отпрыгивали с пути — я почти бежала. «Прим!» Желанный голос! Да, Сириус, да! Я помчалась со всех ног. И проснулась. Сириус: Прим, ох уж эта Прим. Такая маленькая и имеет над нами власть — почему? Она перестала быть старостой, не получила звания «лучшей ученицы». В отличие от Лилс и — о Мерлин! — Сохатого. И всё равно по-прежнему оставалась Гриффиндорской Умницей. К ней вечно цеплялись младшие. Робко тянули за рукава. Те, что постарше, просили показать конспекты или объяснить урок. Прим — лучшая помощница крошек-волшебников. Забавно. И трогательно. Они буквально доверяют Волчице, просят помощи у грозной силы… Какие только ребусы не складывает мир магии. Однако. Я одевался в спешке. Ткнул зубной щеткой в десну и сердито замычал. Торопился… Но девочка-вервольф уже сидела в гостиной внизу. Объясняла что-то Сверчку Билли с третьего курса. Что за черт, дети попадают к ней по записи или кидают жребий? Она вообще спит?! — Прим! Мигом раньше пытливо вглядывалась в личико парнишки. Как же, ведь он так старается пересказать ей свое задание… Но вот голубые глаза обратились ко мне. Еще одна секундочка из тех, когда я забываю, чего вообще хотел… Пожелать доброго утра? Пригласить на завтрак? Может… э-э-э… поцеловать? Схватить ее в охапку и совершить что-то незаконное? Я растерянно моргнул. Наверно, видок и впрямь дурацкий. Билли наморщил лоб и как-то быстренько засобирался. Прим усмехнулась. — Устрашающий Сириус Блэк, — заключила она. Мальчишки и след простыл. — «Спала или всю ночь принимала страждущих?» — Что? — я, идиотина, всё никак не мог заново привыкнуть к ее голосу. После разлуки не покидало странное чувство. Вдруг — раз! — и Прим просто-напросто исчезнет?! — Ты ведь это собирался спросить? Всё хорошо. Я выспалась. Только видения эти глупые… бродилки среди деревьев, черное озеро, песенки птичьи… Утомляет. Расскажи-ка лучше о себе. Садись, садись, Бродяга… Бродяженька… — она сдвинула книжки в сторону и замялась. — Сириус… — Не нравятся мне эти сны, — я старался излучать эдакое «я-готов-ко-всему-и-справлюсь-с-чем-угодно» настроение. Хотел выглядеть расслабленно, самоуверенно. А голос подвел. Прозвучал по-детски настороженно и немножко пискляво. Я кашлянул. Прим насторожилась. Черт, только не это дерьмо! — Эй, всё в порядке? — она вытянула шею. Прядь волос скользнула, открыв ровную кожу. И белый шрам. — Моя реплика! Люпин, паршивые сны беспокоят тебя, не меня! — Но твой голос… — Это спросонья, — возмутился я. «Хватит надо мной трястись!» Мы выкрикнули это одновременно. Поттер расхохотался. И когда успел выползти на лестницу? Прим покраснела. «Вы милые, причем заоблачно милые. Сам Хогвартс проникся и пустил скупую слезу. Вы, негодяи, и камень заставите рыдать», — Фрэнк хрюкнул, отпихнул Джима и съехал по перилам. Перебор! «В Большой зал», — прохрипел я. Сцапал Прим за руку и устремился к выходу. Совсем отвык. Потерял счет дням разлуки, а теперь превратился обратно в безмозглого школяра. Будто первые недели влюбленности… Точно, я по уши влюблен. Черт. Пора готовиться к полному расщеплению на экзамене. Едва ли Сириус Орион Блэк сможет аппарировать. Думая лишь о Примроуз Люпин. Северус: Лес выгорел. Совершенно точно, бесспорно, неопровержимо — всем нам крышка. Сперва пламя, потом покачнутся стены замка… что дальше?! Пышущие жаром голые стволы вырастали со всех сторон. Черные, уже не опасные. Такие прощальные напоминания о силе стихии. Огонь откинуло к Хогвартсу. А я метался и искал… кого? — Северус! Не крик. Просто шелест. Как шурх-шурх-шурх обугленных ветвей. Он лежал на земле. Голый. Отвратительно, я не переносил чужую наготу. Ненавидел людские тела — горячие ли, холодные, сухие или влажные от пота… всё равно. Меня тошнило от такой херни. Его потемневшие от копоти руки и ноги не тронул огонь. Но если нет ожогов, почему… Рана! Даже не так. Огромная Рана, Приковывающая Внимание. Разодранная грудь. Вывернутые ребра. Багровый кратер, словно итог средневековой казни. Что это, что это, что это… — Маленький ты дерьмоед, какого дьявола… — убежать! Самое честное и правильное желание — немедленно уйти прочь! Подальше от грязного пепельно-серого тельца! Зачем он… оно… здесь?! Почему изранена грудь? Какая сила держит его в сознании? К Блэку необъяснимо тянуло — я подошел и повалился на колени. Любопытство. Вечно это проклятое любопытство. Втянул ноздрями воздух — кровь. Пугающий металлический запах. — Что происходит?! Ты… умираешь? Тупой вопрос! Глупец Северус Снегг… и уже ничем не помочь, яснее ясного. Да и надо ли? Он молчал. Какой спокойный взгляд — а я в смятении! — и лицо не искажено болью. Рука сама опустилась на его колено. Теплый. Совсем не мерзкий, как те юнцы в общей душевой. Я попытался рассуждать здраво. Грязь, пыль — частички пепла, — нагота, кровь, ошметки плоти — всё вместе это должно было вызвать рвоту. Полудохлый Блэк — не цветущая, мать ее, полянка! Закралось подозрение. А всё ли взаправду? Нет? — Умираю, да. Весьма обыденно, Северус. Как сладкая нега перед сном. Я устал… а теперь легче, — лицо оживилось. Он пошевелился, и тонкая струйка крови побежала вниз. — Занимательная анатомия, не так ли? Нравится на меня смотреть? Он забавлялся. Не мучился, не стонал. Я не мог поверить, что это происходит наяву. Ущипнул себя. Стиснул гладкую ногу в темных разводах. Очень материально… — Всё представлялось иначе, — он снова дернулся. Кровь пошла толчками. Я смотрел как завороженный. — Эй, Северус. Ближе… тяжело говорить. Откуда взялось чертово послушание? Я не стал спорить. Вот только пальцы разжимать не хотелось — тепло угасающей жизни было приятным. Лучше волн, исходящих от обугленных деревьев. Нагнувшись, я отчетливей ощутил запах крови. «Опусти глаза, не бойся». Блеск всех оттенков алого. Пульсация. Сильное и упрямое биение. «Да, это мое сердце». Пробрал озноб. Вот она, истина: даже умирающий, Блэк куда здоровее меня… «Ты вынешь его. Пронесешь в замок — тайком, украдкой… — обволакивающий шепот пугал. — Изжаришь. А потом разотрешь. Мелко-мелко, в пыль… как этот пепел на моей щеке. Понял, Северус Тобиас? Ты меня услышал?» «Да», — в горле пересохло. Страх рос, рос и превратился в дурноту. Физическое недомогание. Я струхнул, но не мог смыться. Не мог бросить подыхающего слизеринца и сделать ноги. «А после… белый прах, невесомую крупу… Скорми Волдеморту. Подсыпь в вино этому ублюдку, этой змее. Пускай глотает. Пусть подавится. Это и будет его конец, Северус, Се-ве-рус», — последнее слово — мое имя — он повторил по слогам. Я с трудом отвернулся от двух серых колодцев. И посмотрел на красное нечто среди расколотых костей. * — Дерьмо, дерьмо, гребаное дерьмо… мать моя банши, гриндилоу — отец… Простынные путы летят в сторону. Шарю вокруг — знакомая постель. Хватаюсь за живот. Сухо. Шершавая ночная сорочка. Никакого сора, пепла, влажной алой мерзоты… ничего! Бледный серый свет почти неосязаем. Я возбужден, и это гадко. Хуже разве что очутиться на месте Блэка из сна… какого лысого лешего?! Я не трус! Огонь, кровь… детские игры. Кошмар не в них, а в клятых прикосновениях. Даже во сне они ужасно на меня действуют — едва ли лучше удара метлой по голове. Блэк… Блэк! Всюду сраный Блэк! Одетый. Голый. Мертвый, живой, черт его дери. Бегает, улыбается, тонет в крови, катается по пепелищу! Сукин сын! Слишком спокойный, чересчур невозмутимый… Даже когда сходит с ума и трясется, ухитряется сохранять рассудок. Повелитель самообладания, мистер Я-Знаю-Как-Лучше, господин Всегда-Поступаю-Правильно, кудрявый ублюдок, этот гриффиндорский шпион, змея на моей груди… Груди… Чтоб не взвыть от досады, кусаю себя за палец. Тишина. Похрапывание принадлежит Крэббу. Едва различимый свист — чей-то нос. Мои соседи по спальне — глупые и счастливые. Им во сне не являются Блэки с нелепыми поручениями. «Скорми Волдеморту»… я зельевар, а не шеф-повар! Паника отступает. Спадает возбуждение. Я перевожу дух, но замечаю: что-то изменилось. Друг под моей кроватью. Тянусь, нашариваю коробку и приподнимаю крышку. Не нужен яркий свет, чтоб понять: дом ежа опустел. * Кажется, еще немного, и я ударю себя коленом в живот. От бега заложило уши. Быстро, да, но я намеренно выбрал длинный путь. Мы вечно сталкиваемся, это должно произойти и сейчас. Ну же. Давай! Выскочи из-за угла, врежься в меня, неосторожный, неосмотрительный, вечно мечтающий… непутевый идиот! Недоуменные взгляды вслед. Бесполезно. Я одинок в этом безумии. Выбегаю во дворик и лечу за Школу, дальше, дальше, туда, где нет сокурсников, нет учителей, ни души. Ноги скользят. Снег?! Я падаю и утыкаюсь лицом в землю. Со всего маху, будто бы нескольких минут снегопада достаточно. Конечно, сугробов нет и в помине. Удар выходит болезненным, и я плачу. «Я тебя предупреждал, мурло носатое. Сам виноват!» «Он топал, как стадо слонов!» «Знаешь, радуйся, что я не смыл в унитаз тебя…» Радуйся… пожалуй, утопление — не самая ужасная смерть. Плевать, что сейчас я выгляжу нелепо и жалко. Может, обманули? Прячут Зеленого где-то в ящике шкафа. Смеются над Северусом Снеггом. «Завистники. Ты наживешь врагов, Северус. Они недобрые.» Регулус был прав… как всегда. И это злило еще сильней. Как сдержаться, смолчать и притвориться, будто не заметил? Конечно, отомщу. Они понимают, дело ясное. И будут готовы. Изобьют? Возможно… Ха, я уже большой мальчик. Всё верно: пора перестать полагаться на минутные утешения. Даже крошечный звереныш с колючками — большая слабость. Иметь такую — непозволительная роскошь. Я вою. От отчаяния или ярости, не знаю. Вот только вдруг возникает странное чувство. Это еще что? Поднимаю голову, но сперва ничего не вижу. Грязноватый снег облепил лицо. Перед глазами мельтешат цветные точки. Вот они рассеиваются… Черный силуэт-видение прямо напротив. Огромная махина, вероломное создание, зачем он здесь? — Чего надо? Пошел к черту! Убирайся, кыш! — ворон не отвечает. Конечно, где ему, бессловесному уродцу! — Клювом долбануть решил? А давай! Ну, бей, что ждешь? Тварь пучеглазая… Вальравн не моргает. И не шевелится. Я плачу — пускай, кому он расскажет? Даже если приперся поглумиться… Разве он умеет? О чем вообще думают такие существа? Какова была последняя мысль Зеленого? Надеюсь, умер быстро… я снова хнычу, словно малолетка с Пуффендуя. Позорище. Размозжить бы Нотту голову… да и Крэббу, и Эйвери… Но я этого не сделаю. Прикинусь паинькой. Изображу равнодушие. Потому что так надо. Никаких поблажек самому себе! Враги кругом. Иначе долго не протянуть. Скр-скр-скр по тонкому слою снега. Мертвый Ворон садится рядом. Массивная лапа замирает у самого лица. И я выпрямляюсь: негоже валяться эдакой кучей требухи, вдруг старший Блэк узнает?.. — Ты сочувствуешь или смеешься? — нет ответа. — Так ты на моей стороне? Слышал, у тебя уйма свободного времени. Не спешишь по делам? Что… погладить? Ты этого хочешь? Странно. Да ну, бред! И все же трогаю бок. Приятный. Раньше я думал, вороны грязные, неопрятные. Перья вымазаны какими-нибудь помоями и воняют. Но эта птица-зверина не похожа на простого ворона, конечно, нет. На миг я даже чувствую укол зависти. Блэку повезло. «Круто, смахивает на парадное мамкино платье… знаешь, из такого шелка. Темно-синего. Ну, он был почти черным… на самом-то деле. Только ты вряд ли понимаешь. Я не люблю всякие обжимания. И прочее. Но однажды…» Перед глазами мелькает сцена похорон бабушки. Я отдергиваю руку и встаю. «Ладно, черт с тобой, ты — просто-напросто курица-переросток. Некогда мне тут с тобой трепаться.» Насколько всё это… приемлемо? Я… здоров? Болтать с Блэковым четырехлапым индюком… Салазарова печень! И всё-таки грудь приподымает вздох облегчения. Лучше уж так. Чем вывалить эти признания на младшего Блэка. Удача, что мы не встретились в коридоре или во дворе. Помешательство! Не более. Я оборачиваюсь и вижу: вальравн неуверенно плетется следом. Будто проверяет. — Братец твоего хозяина, — слова сами просятся наружу, — он помер. В моем сне. Какая-то срань грудь разорвала. Пфук и всё. Он склеил тапки, понятно? Преставился, сыграл в ящик… Чего лупаешь глазами? Эх ты. И еще… эти уроды, сокурсники, утопили в унитазе Зеленого. Наверно, тебе интересно узнать. Помнишь, когда-то мы поссорились из-за ежа… в общем, я тебя прощаю. Не держи зла, если что. Пока. Я стремительно удаляюсь прочь. В дверях кидаю через плечо последний взгляд. Вальравн сидит на снегу, как египетский сфинкс. 3 ноября Сириус: «Твой праздник?» «Мой праздник! Сложно? Ничего, забудь, забудь об этом! Так, мелочь, ерунда. Я видел, как ты плачешь. Никогда не плачь! Никогда больше не плачь!» Она бежит. Я бегу. Серебристая пыль колет глаз. Пес. Волчица. Волчица, пес. Нет чужих запахов, нет незнакомых следов. Другие волки не видали этих мест. Большие косматые оборотни не топтали дорожек. Слава молодому волку по имени Бонни! Молчание — золото, молчание — золото… Людские слова вязкие, непослушные. Тяжело ими думать. Разбегаются. Ускользают. Прямо как волчица — раз, и скрылась за деревом. Нет. Или тут? Вот же она! Снедает жар. И сердца, и тела, и разума. Всё охвачено огнем желания. Потому что пес счастлив. Где волчица — там песий дом. Я дома. Дома. Прим: «Ходят тени по стене, словно птицы в вышине стаями летят…» Долго держать глаза в напряжении невозможно — веки медленно опускаются. Голова склонена набок. Я слышу мерное тиканье и звуки снаружи. Это снежные комья срываются с ветвей и плюхаются на крышу домика. Смачно, влажно. И сползают вниз. Беспокоит странное ощущение. Догадываюсь… это впервые, но чутье внутренней волчицы не проведешь. Громыхает Строгий Надзиратель — он никогда не пойдет на уступки! «Какого лешего ты натворила, дурная девчонка?!» «Проваливай», — вяло улыбаюсь я. Фыркаю. Сириус просыпается, вздрагивая. Сразу же приподнимается на руках, вертит взлохмаченной головой. Хмурится. «Черт… Годриков меч мне в зад!» Молочные луны чернеют. «Прим… это же не взаправду? Или… мандрагоров корень…» «Да-да, мандрагоров корень тебе в салат, Салазарову печень в паштет, а бороду Дамблдора в чай. Оставь в покое ни в чем не повинных стариков, Бродяга.» Вовсе не грустно и уже не боязно. Метания Блэка подтверждает догадку. Что ж, значит так тому и быть. «Сириус, ты… разочарован?» «Если только в себе, идиоте…» Темноволосая голова опускается на край подушки — совсем близко. Он и не думает дремать. Наверняка мысленно себя клянет. Лихорадочно соображает. «Слушай, никакая это не трагедия. Помню, но смутно… Как, наверно, и ты. А жаль. Ставлю мешок безоаров, ты был хорош!» Сириус не сразу понимает: это же любимая шутка Джеймса. После непродолжительного молчания он хихикает. Утихает. Снова хихикает. «У тебя нет мешка безоаров, лгунишка Прим.» Встает и рыщет по комнате. Сначала немного робко из-за своей наготы. Но потом — как полноправный хозяин этой кривой хижины. Никогда прежде не видела так много обнаженного Сириуса. Кажется, это и не он даже… Странный юноша — широкоплечий, невысокий и какой-то угловатый. В то же время двигается плавно, как плывет. Он смотрелся бы к месту, превратись вдруг комната в большой аквариум. «Сириус, Сириус, что потерял? — зову я. — Не молчи… Знаешь, ты похож на русалку. Не нравится? А на гигантского кальмара?» «Предпочитаю Бродягу — ловкого и находчивого пса», — он бросает в мою сторону быстрый и цепкий взгляд. Потом устремляется к поленнице в углу и… он что, отковыривает кору? Зачем? Какое-то время я вижу только спину и ягодицы Бродяги. Бормочет что-то под нос… вредный заговорщик! — Прим. Послушай. Он резко оборачивается, подходит, бросается на кровать — жалобный скрип! — и протягивает маленькое и тонкое берестяное кольцо. — Забери это, Лунный Пирожочек. Это тебе. — Что… — доходит медленно. Всё будто погружается в туман. — Не надо!.. Нет, Сириус… Это не просто подарок, да? Если б ты захотел меня одарить… Не стал бы наскоро крутить кольцо из коры? Сириус! — я почти кричу. От испуга, радости и еще раз испуга. И немного — досады. — Ты не обязан! Всё из-за ночного происшествия?! — И да, и нет, — он с силой разжимает мои пальцы. — Спрячь. Это напоминание. Я навсегда твой — друг, дурак Бродяженька, любимый Сириус. Честно. Моя клятва — смешная самоделка. Когда мрак рассеется, тьма падет, я буду рядом. Хэй, Прим, не плачь. Никогда больше не плачь. 28 ноября 1977 г. — На счет три! Будьте готовы, мисс! Один. Два… Словно гигантские тиски из ваты сжимают голову. Словно сотня боксеров атакуют тело. Словно меня втягивает машина для уборки пыли. Словно прохожу сквозь камин — не камин, а невероятно узенький каминчик. Схлопывается пространство. Что-то давит на живот, и подступает тошнота. Но я сильнее. Точно! Ноги отрываются от пола. Извечная спешка — вот что это такое! Я бы выбрала ходьбу или путешествие в лодке. Зыбкое чуть ленивое течение. Но аппарирую. Раз! И каблуки ударяются о каменные плиты. Толпа в человек сорок, не меньше, облегченно выдыхает. Экзаменаторы бесстрастны. Их задача — уловить малейшее несоответствие «высокому стандарту». Ха, трижды ха! Примроуз Люпин справилась! Хрустит в кармане крохотный берестяной ободочек. Сириус обхватывает плечи. «Молодец, умняша Прим! Остался лишь Питти. Эй, куда он запропастился?» Хвостик хмурый и слегка позеленел. Неужто заранее? Марлин откровенно потешается — она и братья Пруэтты сдали экзамен в числе первых. «Давай, Петтигрю, не дрейфь! Вы только гляньте: он сейчас завтрак на полу оставит!» — «А ну захлопни варежку!» Джим хочет толкнуть болтливого слизеринца. Но натыкается на взгляд Лили. Питер устремляется к отправной точке. На мраморном квадрате начерчен ярко-желтый знак — крест. Промахнуться нельзя! И Питти выдерживает испытание. Меня одолевают мечты — целое полчище сильных и светлых мыслей. Ого-го! Теперь мародеры свободнее птиц! Лишь непоколебимые стены Хогвартса удерживают от немедленного бегства. Еще успеем… непременно используем новое знание. Джеймс ерошит волосы, подмигивает Лили. Зачем-то отбегает в сторону. Она уже потеряла его из виду. Не больно-то и хотелось! Но Поттер всего лишь затеял малюсенький розыгрыш: испариться и вновь появиться прямо у Лисички под носом! Она ойкает, почти падает, бранится. Он хватается за тонкие предплечья и получает пинок туфелькой. «Больной дурак Поттер! Хватит буянить! Отчего ты такой резкий? Неужели нельзя просто… быть немного…» Она кипятилась, но теперь растеряна. «Немного нежнее?» — вдруг спрашивает Джим. «Сохатый!» — восклицает Сириус. Я невольно сжимаюсь — что сейчас будет! Годрик мой дедуля, Лили открутит его глупую лохматую башку! — Да, наверно… да, — проронив это, Лили сгребает в охапку сумку и торопится к дверям. Не ждет результатов экзамена. Не оглядывается на строгую сотрудницу Министерства. Буквально… делает ноги! Лили Эванс, лучшая ученица Школы! Джеймс хлопает глазами. Девушки шепчутся — яростно и громко. Фрэнк роняет волшебную палочку, а близнецы хохочут. Ну точь-в-точь отражения друг друга. Сириус кидается к Сохатому — серые глаза лезут из орбит. «Просим тишины! — голос Дамблдора настойчив. — Господа, не нарушайте порядок!» «Догони ее, немедленно!» Молочные луны уже и не луны вовсе, а яркие звезды. Блэк давит на макушку Поттера, заставляет пригнуться, выталкивает друга из зала. Скорей, пока не заметили профессора! И, Мерлин великий, как же я рада! Чему? Вот есть я. И есть Сириус и его сияющие глаза. Ничто нас не разлучит, не посмеет! Но чей-то путь еще только-только расцветил карту. Не мародерскую, другую. Пожалуйста, ну пожалуйста, пускай всё будет хорошо!