cause you are my terminal station

просыпаться как в гребаном аду. едва продирать сухие, пекущие от слез и недосыпа глаза со слипшимися ресницами. бесконечно долго уговаривать себя встать с раскуроченной за ночь постепенно остывающей постели и продолжать жить. судорожно дышать до тех пор, пока трахею и бронхи не разожмет. морщиться от звука собственного задушенного полукрика, и поглубже утыкаться лицом в пропахший то ли водкой, то ли никотином пододеяльник, отчаянно пытаясь собрать плавающую реальность воедино. когда-то давно, мама гладила испуганного жутким ночным кошмаром маленького дрожащего тэхена по голове, и уверяла, что все будет хорошо. тэхен отчетливо помнит касания ее нежных ладоней к липкому от холодной испарины затылку, помнит ее мягкие объятия и шепот сквозь подступающую дрему. помнит легкость, с которой он проваливался обратно в сон. сейчас тэхен уже не маленький, и мама больше не утешает его после плохих снов. сейчас тэхен закусывает шот водки кислой от порошка и лавандового ополаскивателя наволочкой, и колко дрожит от очередной волны длительной судороги. сейчас тэхена уже не гладят по спутанному затылку, не целуют в лоб, и не говорят, что все будет хорошо. потому, что хорошо больше никогда не будет. потому, что тэхен думал, что хуже уже тоже, но как оказалось — может. его реальность — это война, в которую тэхен воюет изо дня в день. та, от которой кроме раздражения и очередной порции методично сжирающей боли ты не получаешь ровным счетом ничего. та, которую он ведет несколько лет, что кажутся далекими и нескончаемыми. и все, что было до — будто вырвано из контекста чужой жизни, совершенно незнакомой. той, в которой не было вороха канцелярских лезвий в квартире и рюкзаке, разноразмерных порезов на теле, тяжелой отдышки от любой физической нагрузки, склизкого кома в горле из-за чужих прикосновений или дыхания, прокатившегося случайным мазком по загривку, спазмов от длительных панических атак, постоянно звенящего в ушах фонового дребезжания, невероятной тревоги, доводящей до крайностей, и глубокой вшитой ненависти к себе, скрывающейся под обвинительным «моя жизнь должна была быть лучше» и «я должен был быть лучше» в адрес вселенной. тэхена грубо вышвыривает из сна и постели, от неожиданности он бьется макушкой о ловец снов и утыкается прямо в распахнутое окно напротив, где после вчерашнего ливня все еще мокро и сыро, а розоватый рассвет мерно наползает на крыши жилых высоток. пальцы путаются в отросших склоченных волосах, ресницы тяжелые и длинные, как металлические спицы, редкие веснушки на скулах отдают серым в грязном свете майского утра. и тихо, как падает на подоконник мелкий дождь, падает весь квартал. у тэхена чуть выше локтя, поверх едва заживших глубоких прорезов рваная клякса: черные буквы в кровавой жиже, прямо по коже. его выбрасывает с постели, вытряхивает из влажного от пота и слез пододеяльника, откидывает напрочь от смятого, продавленного серого постельного белья вперемешку с красными пятнами. пока руки не в состоянии ухватиться за край прикроватной тумбочки, а щеки бледные как у мертвеца — на исчерченной шрамами коже выбивается чужое имя, и это вообще тот еще мрак. трахею крутит мясорубкой, а легкие жжет так, будто внутри сраная инквизиция. пальцы ломит, кишечник режет от острых спазмов. с предплечья беспрестанно течет что-то горячее и липкое, голова кружится от анемии, в глазах сухо как в сахаре, и мысли расползаются как темные кляксы на пыльном матраце и старом напольном покрытии. тэхен очень долго, практически всю сознательную жизнь, игнорировал всю эту муть с предназначенностью просто потому, что нет, не надо. ему и своего-то говна в голове хватает, чьего-то чужого ему ну совсем не нужно. и пофигу совсем, что шанс это самое предназначение встретить — ноль целых одна десятая в тысячном соотношении, тэхен не собирался. но когда на твоей руке имя сраного чон чонгука — это просто долбанная безысходность. потому, что тэхен слишком хорошо знает это липкое несмываемое ощущение тотального тлена, чтобы когда-либо забыть. кости ломит так, будто по нему прокатился мусоровоз, и лучше бы это было правдой, потому, что на чонгуковой коже — совсем не его имя, и это такой пиздец, что этот омут нужно обходить километрами и семимильными шагами. тэхен задушено ревет в мокрую подушку, и мечтает больше никогда не быть, никогда в этом измерении даже не существовать. он видел его мельком, чужое имя. в мужской душной раздевалке в перерыве между баскетбольными матчами — чонгук поднимал с лавочки свою черную фирменную футболку с логотипом кензо, а тэхен собственную челюсть. потому, что спина у чонгука широкая и мясистая, с четко-очерченными выступающими мышцами и маленькими ямками тазобедренных костей. тэхен бы об нее себе лицо разбил точно так же, как чонгук до этого разбивал лицо тому несчастному парню, что тэхена во время матча совершенно подло толкнул. у него костяшки — сбитые, покрыты присохшей уже кровавой сукровицей и темными разводами татуировок. кристально чистая ярость в зрачках, концентрированный тестостерон. грудина ходит ходуном от тяжелого брюшного дыхания и черная витиеватая надпись под левой лопаткой — крошечная совсем, аккуратная, совершенно не под стать разъебанному тэхену с полным отсутствием планов и целей на будущее. но чонгук смотрит на него, постоянно смотрит. и смотрит так, будто кроме, никого в этой вселенной не существует. тэхену кричать от всего этого хочется, до боли в глотке и трахее, потому, что «ну зачем тебе я, а?» и «убегай, глупый, убегай пока не поздно». у тэхена мясо в голове, пыльный шкаф дремучих крутящихся туда-сюда мыслей и тотальное чувство собственной ненужности этому миру. у тэхена патологический алкоголизм, как минимум три бутылки спиртного в холодильнике, набор белых таблеток, от которых постоянно тошнит, штормит, и вообще тащит как от транквилизаторов. у тэхена не успевающие заживать и постоянно пополняющиеся прорезы на теле, вата вместо мозгов и неконтролируемые красочные визуалы в виде своего же разлагающегося трупа в какой-нибудь ближайшей клумбе. чонгуку такое не нужно. никому не нужно. даже тэхену. даже если это вырезано на собственном предплечье. просто нет. он затягивает узел огромного серого шарфа посильнее на влажном затылке, и морально готовится ко всем этим бесконечным кругам злоебучего ада под названием «социальная жизнь без депрессивного невроза». челка спутанная и лезет в глаза, пушится и кудрявится из-за повышенного процента влажности в воздухе и плотного сизого тумана. он тяжело вздыхает всей грудью несколько раз и настраивает зрительную расфокусировку. пальцы дрожат и роняют тяжелую связку ключей от всех замков мира. тэхен беспомощно пялится на них несколько непродолжительных секунд, и проклиная все мироздание, загребает связку обратно. ноги протискиваются в затертые черные кеды с черными шнурками. весь тэхен по себе становится такой же черно-белый, как и его жизнь. белесая кожа костлявых запястий. и чернильная внутричерепная лихорадка в которой он тонет. под подошвами скрипит асфальт и мелкий гравий, он шустро запрыгивает в подошедший желтый автобус, краем глаза замечая как вышедший из подъезда вслед за ним чонгук надевает на голову черный матовый шлем и заводит такой же мотоцикл, моментально срываясь с парковочного места и оставляя за собой грязные брызги на выбеленном тротуаре. и все это дерьмо его отпускает. сдувает, как распотрошенный мешок с мусором, и вместо этого становится очень пусто и боязливо. как если бы тэхен остался один. как если бы по-настоящему он уже не был. жужжащая толпа за спиной резко наваливается ему на предплечье и лопатки, и тэхен чувствует, как кисло становится в ротовой полости, как к глотке подкатывает привычное ощущение распухающего за гландами кома, и как какая-то напудренная женщина от которой за версту несет дешевыми приторными духами зажимает его бок своей задницей. обычно похуизм помогает ему не реагировать на случайные взгляды, выдохи и прикосновения, но сегодня все катится по какой-то пизде, и тэхена тошнит. так явно и сильно, что он даже не в состоянии доехать до нужной ему остановки. сонная мелкая девочка в разноцветных полосатых носках пугливо жмется к ноге занятой своим телефоном матери, и с молчаливым страхом уставляется своими прозрачными зрачками прямо на него. автобус так же резко тормозит, и тэхен вываливается из него, успев судорожно глотнуть три таблетки от головной боли. нос закладывает от изобилия запахов. он озирается по сторонам, совершенно не понимая в каких ебенях оказался. безразлично косится на свое зеленовато-серое отражение в большущей луже и кривится как от зубной боли. прямо за спиной на него рычит мощный двигатель, а блеск фар кидает на высокие скулы тонкий отблеск, тэхен медленно оборачивается через плечо, и чувствует, как из-за повышенной чувствительности его догоняет какими-то совершенно животными инстинктами. сухостью в горле. ебаной пекущей сухостью в горле и трясущимися руками. чонгук опирается на стопу, обтянутую навороченными кроссовками и стягивает с лохматой макушки шлем. скулы резко очерчены утренней теменью, и весь он бледный как инфернал. тэхен бесполезно сглатывает несколько раз подряд, но только сбивает к чертям дыхалку. — залезай, — говорит он, смотря из-под нахмуренных бровей. и бросает шлем. хорошо знакомый крюк, подстегивая, дергает тэхеновы внутренности, пока он ловит матовый пластик дрожащими пальцами, и осоловело уставляется на чонгука: привычная байкерская кожанка, привычный ряд черных татуировок на бледной коже, и привычная фиолетовая паутина рассыпных засосов на ключицах. тэхен пугливо вжимает промерзшую шею глубже в плечи, щурит глаза, и всем своим видом говорит «не надо». весь его издерганный тонкий силуэт кричит об этом на всю округу. кодовая фраза, которая, как он думает чонгука остановит. — я считаю до трех, малышка, — низко рычит чонгук, зло дергая уголком рта. тэхен весь покрывается колючими мурашками аж до колен, и совершенно не понимает почему от чонгукового блядского «малышка», выбитым низким рыком, его кроет как долбанную текущую тринадцатилетку.