cause you are my terminal station

держать руки под плотной тканью его байкерской кожанки — странно. боязливо сжимать влажными ладонями его мясистые бока — откровенно непривычно. тэхен натирает чувствительное горло о каемку своего безразмерного серого шарфа и вертит головой из стороны в сторону как туповатая транспортная собачонка. полоски света, блестящие дорогостоящими шмотками стеклянные витрины, огромные коробки железобетонных офисных зданий, толпы людей в разноцветной разнобрендовой одежде — все они смазываются, как бензиновые разводы в мелких лужах, по которым они время от времени прокатываются. тэхен до рези в глазницах смотрит на все, что так быстро пролетает мимо него и покрепче ухватывается попеременно соскальзывающими пальцами за чужое тепло. ему кажется, будто сейчас и он тоже — улетит, смажется, выскользнет из нагретой кожи сидения, и проснется в собственной осточертевшей постели в луже кровищи на смятых простынях и стаканом водки на прикроватной тумбочке. с ворохом горьких круглых таблеток или россыпью табака на подушке, с отчаянно раскалывающейся черепной коробкой и мокрыми заветренными щеками. но чонгук здесь. прямо сейчас. настолько теплый, что больше похож на чересчур реалистичный приход от очередной передозировки антидепрессантами в суточной норме, чем на действующую реальность. потому что реальность тэхена — грязная, мрачная и откровенно пованивает тем еще тленом. потому что в реальности тэхена, чонгук не везет его в университет, не надевает на растрепанную макушку шлем и не проверяет в зеркале бокового видения не свалился ли он там часом от переизбытка впрыскиваемых в центральную нервную эндорфина и серотонина. потому что в реальности тэхена, он чонгуку совсем не нужен. он чувствует его под пальцами: кожа горячая, как гребанное солнце, раскаленное до двадцати семи миллионов градусов по цельсию. тэхену кажется, что чонгук его расплавит, или согреет настолько, что тэхен врастет в него сам, как какой-нибудь мерзкий паразит. что стоит ему хоть еще немного вот так погреться, и собрать себя потом совершенно не предстанет возможным. тэхен уже и так практически на исходе. одной ногой в минусе. они тормозят на красном, и чонгук оборачивается на него через плечо. — крепче, — басит он, но тэхен его совершенно не понимает. — что? он видит чонгуковы темные дрожащие зрачки сквозь такой же темный пластик защитного шлема. видит тонкую паутину собравшихся в уголках глаз мимических морщин. видит его густые брови вразлет, дрогнувшие мышцы горла, и тонкие полоски голубоватых жил, теряющихся в кромке белоснежной футболки. это встряхивает все жженые мысли, беспрестанно мотающиеся туда-сюда по стенкам черепа. он беспомощно распахивает рот, но из него вылетает только судорожное дыхание, остающееся мелкой испариной на внутренней стороне матового пластика. — держись за меня крепче. его голос тягучий, как те приторные сиропы от кашля из пластмассовой ложки. и внезапно утро перестает казаться таким уж дерьмом. они мчатся по мокрым улицам беснующегося пробками и нескончаемыми безликими толпами офисных костюмов города-многомиллионника, нарочно окатывают серыми грязными брызгами случайных прохожих, изредка тормозят на светофорах и странно переглядываются. дышат вместе тяжелым, пропахшим плотным смогом и чужими запахами воздухом, забывая где они, куда едут, и кто они для не-друг-друга. потому, что прямо в этот момент тэхен очень хочет забыть все, что с ними происходит. чонгук ныряет в поворот, оказываясь прямо перед высоченным зданием их университета. на единственной парковке — как всегда не протолкнуться. жиденькие стайки издерганных первокурсников потерянно снуют из угла в угол, сонные студенты постарше проталкиваются между ними с хмурыми лицами и глухим шипением бродячих котов. высокомерные преподаватели выгуливают свои лучшие заплесневелые костюмы, отстукивая каблуками начищенных до блеска туфель по гранитной кладке многочисленных дорожек. тэхен стягивает с головы шлем, и его тут же прибивает оглушительной волной звукового потока из внешнего мира. внешнего мира, о котором он уже успел забыть. чонгук ловит его резко и за локоть. прямо в тот момент, когда он собирается как обычно трусливо улизнуть прямо из-под его носа. это могло бы быть даже слегка больно, вот только тэхен ни черта не понимает в физически ощутимой боли. он вопросительно вскидывает брови, уставляясь прямо в чужие глазницы. — чего? — деланно безразлично спрашивает он. чонгук одним движением прокручивает ключ в зажигании и перемещает вес на таз, разворачиваясь к тэхену всем корпусом. напряжение плывет невидимыми магнитными волнами вслед за ним. — что это вчера было? он смотрит цепко и внимательно, так, что тэхен сразу понимает о чем тот спрашивает. вероятно о его недо-левитации в оконном проеме. — не твое дело. тэхен щурится на него в ответ, рассматривая тонкие полоски угрюмой тени на чужих высоких скулах и пытаясь не загоготать в голос от очередного глупого вопроса. какая тебе нахуй разница, чон чонгук? какая. тебе. нахуй. разница? — мое. чонгук насмешливо фыркнул, зло скривившись. выбивая этим простым движением оставшийся скудный кислород из легких тэхена, прибивая ставшие непосильно тяжелыми руки прямо к бокам. и кажется, что пол проваливается из-под ног. — почему? со всей силы вниз, прямо до самого центра земли. треск костей и суставов, булькающая прямо в глотке раскаленная магма, задушенный крик в кровоточащей ротовой полости и темнота. темнота спадающих по лбу прядей и родинки под каемкой нижней губы. это невыносимо. тэхеновы мысли — они невыносимы. — потому что мне нужно знать. он выбивает большим пальцем последнюю сигарету из мятой, практически махровой от постоянной возни, пачки и ловит фильтр зубами. тэхен очень хочет сдохнуть прямо здесь и сейчас, потому, что кажется он больше не выдержит. но он только беспомощно трет окоченевшие в разрывах черных штанин, гладкие колени друг о друга, выдыхая: — нужно знать? «не говори», просит он, «пожалуйста, молчи». но чонгук почему-то не молчит. — важно знать. он закуривает, и дым вытекает из его рта рваными, раздуваемыми не по-весеннему теплым воздухом, кольцами. тэхену враз становится парко в своем дурацком, совершенно не к месту, сером шарфе, и он особенно сильно убеждает себя, что все это — из-за неточного прогноза погоды на смартфоне и резко подскочившего показателя на уличном термометре. — зачем? он поднимает голову, утыкаясь в твердый волевой подбородок, острые полоски челюсти и скул, в черные, слегка синеватые от утренней темени, завитки соломенных волос, спадающих по ушам, к скулам. в нахмуренные темные брови и покрасневшие от недосыпа глаза. — потому что… — он запинается, кажется, забыв слова, — я волнуюсь. просто нет. нет. нет. нет. он смотрит на тэхена как побитый щенок. маленький глупый щенок, что подставляет свою хорошенькую морду для второго удара. тэхен скрипит зубами, убеждая себя не разрыдаться прямо здесь. умоляя себя не верить ни в единое слово, вылетающее из этого поганого рта. ни в один долбанный взгляд. чонгук все еще смотрит на него. все еще в упор. так, будто на что-то надеется. но тэхен отвратительный человек и отвратительный хозяин. и вообще-то у него сильнейшая аллергия на собак. — ну так советую тебе перестать, — выплевывает он, разворачиваясь спиной к молчаливо застывшему чонгуку, резко дергая ссутуленными плечами, показывая насколько ему наплевать. насколько ему похуй. похуй на чон чонгука и его что-то там. похуй на его жалкую морду пса, и на все то, что он только что сказал. плевать. и на чужое имя на смуглой коже. и на влажные грустные глаза. и на сбитые из-за него костяшки. под подошвами уныло скрипит мелкий гравий, а взбунтовавшееся солнце нещадно прибивает прямыми лучами прямо по темечку. тэхен захлопывает за собой тяжелые кованые двери университетского холла, ныряя в режущий слуховые каналы шум и мерзкий визгливый смех многочисленных незнакомых людей. тэхен опускает голову вниз, уставляясь на пыльные мыски собственных конверов, чувствуя как истошная, отдающая горячей пульсацией в горле, истерика закручивается в прорехе меж легкими. тэхен ведь не знает что такое боль. но тогда почему она настолько сильная, что он даже не может вдохнуть?