cause you are my terminal station

если уткнуться вот уже недели три как сопливым сукровицей носом в замызганное бог знает какой гадостью окно, поплотнее засунуть наушники в уши и включить погромче что-нибудь из тяжелых ударных, то вполне себе можно поверить в то, что все «хорошо». если засмотреться на помятую школьную юбку в клетку исчезающей за поворотом мелкой веснушчатой девчонки, на ее разноцветные носки с узором кактусов, на потертые временем и школьными занозистыми стульями тонкие капроновые колготки, отливающие серым в утренней темени, то можно отвлечься от зудящей под одеждой и кожными покровами царапающей боли. пока тэхен спал, в соседнем доме умер мужчина. давно потускневший город смазывается в один сплошной светящийся люминесцентными всполохами комок. перестроившиеся в соседний ряд шестиполосной автомагистрали машины, лениво подмигивают друг-другу фарами, а рыпящий пузатый автобус с расшатанной к херам ходовой снова сворачивает на кольцевой, и тэхена раздражающе потряхивает на бросающихся под колеса кочках. он размеренно дышит ртом, напрягая подбородок, пока над ним нависают черно-белые люди в своих черно-белых накрахмаленных униформах с кислыми от рутинной усталости лицами, с глухой яростью осознавая насколько вся эта жизнеутверждающая система по типу «улыбнись-соберись-продолжай бежать-не накручивайся» на самом деле равнодушна к простой человеческой трагедии. господину минчжэ было всего тридцать три, и каждое утро тэхен наблюдал за тем, как он с приятной улыбкой протискивался в битком забитый автобус в своем наглаженном форменном костюме и отполированных до слепящего блеска туфлях, кивая ему — сонному, заебаному, злому и суицидальному — мимоходом головой. тэхен улавливает на периферии как водитель что-то кому-то кричит. его голос гадкий, и так же гадко режет слуховые каналы. на горизонте ползет розоватый рассвет, но за заляпанным стеклом тэхен его не видит. пока он спал, в соседнем доме умер мужчина. по выходным они с дочкой ходили в зоопарк, а по праздникам, или просто так — носили домой пышные букеты сирени и полыни. смотрели на слонов, медведей, львов и других несвободных животных. кудрявая крошечная девочка звонко и задорно смеялась, любовно цепляя теплую отцовскую ладонь, слепо следуя за ним по пятам. а сегодня…сегодня тэхен сквозь сумерки до рези в ушах вслушивался в пронзительный детский плач, всеми кишками, фибрами, и молекулами чувствуя как больно только что сломалась еще одна, совсем маленькая, человеческая жизнь. те самые слоны, медведи и львы превращались в кровавые обломки, разбегаясь на тысячи ярд, а рядом девочка плакала так громко, будто это тэхен плакал сам. автобус грубо вышвыривает их на грязной мокрой остановке, и вытекающая надушенная толпа едва не сшибает тэхена с ног. в университете дела вообще не идут. впрочем, как и всегда. тэхен молча маячит у кабинета неспешно обедающих методистов, курирующих их ебанутый поток, и ровным счетом не испытывает нихрена, кроме душащей ярости, и такой же душащей хронической усталости. дверь время от времени хлопает сквозняком, то впуская, то выпуская грузные человеческие туши, и тэхен выхватывает в фокус стремное лицо их старосты. у нее на затылке снова туго затянут жиденький крысиный хвост, и сама она выглядит так, будто по ночам подрабатывает на центральной окружной за сотку в час. тэхену все это не упало. вообще ничего из этого неприятного аспекта чужой социальной жизни. он просто блять хочет спать. или умереть. умереть, в прочем, уже давно, но это тэхенова личная константа. как у кого-нибудь другого, например, пить черный кофе по утрам. он сквозь пыльный вакуум вспоминает смешные утренние кудри и черные очки в тонкой оправе, которые господин минджэ исправно поправлял указательным пальцем, что-то одновременно с этим печатая в телефоне, и по телу ползет колючими мурашками. тэхен не спит нормально уже четвертые сутки, и сегодня утром взял последнюю дорогу из белесого зиплока. руки дрожат как ненормальные, поэтому он предусмотрительно прячет их по карманам огромного бомбера. черная водолазка сливается с такими же синяками под глазами. к глотке подкатывает тошнота. кислая удушающая тошнота, которую хочется сплюнуть, но буквально двадцать минут назад тэхен выблевал из себя последнюю остаточную желчь, и теперь пуст, как черепная коробка половины учащихся здесь. он отворачивает лохматый затылок, нервно утыкаясь в скукоженный, пожелтевший из-за инсоляции, фикус на подоконнике, когда из кабинета под номером девяносто три выскакивает, тряся жировыми складками, багровая от злости пак нара, нервно дергая на него всеми своими тремя подбородками. — ким тэхен, — орет она. ее голос тоже мерзкий. высокий и гнусный, как у визжащей свиньи. тэхен апатично смотрит на ее дрожащие из-за едва сдерживаемого гнева губы с уродливой розовой помадой, с трудом пытаясь не вывернуть собственные кишки прямо на ее безвкусные колхозные ботинки цвета аквамарин. — до конца этой недели закрой предметы у чхве и кима, иначе вылетишь отсюда как пробка из шампанского. — ее кривые брови летят вверх, а губы надуваются от негодования, и тэхену хочется от души вмазать ей по напудренному дешевой косметикой ебалу, просто чтобы она знала свое. ебаное. место. он смотрит на нее из-под лба, сидя на подоконнике, потому, что это единственное на что у него сейчас хватает сил. он жрет ее глазами, потому, что мысленно уже смоделировал то, как сворачивает ей ее мясистую шею, довольствуясь конвульсиями, вздувшимися венами под ладонями и предсмертными хрипами. он убивает ее в своей голове, чтобы не дай ха-ха боже, не сделать этого по-настоящему, и не сесть надолго за последующие тяжкие увечья, которые он ей обязательно нанесет. пока он спал, в соседнем доме умер мужчина. но лучше бы умерла она. тэхену исключительно херово. по затылку тянет сквозняком. по лопаткам и плечам стелет могильным холодом, когда тэхен зачем-то инстинктивно оборачивается. он его не видит, но чувствует. всеми блять кое-как функционирующими кишками, вшитой внутричерепной интуицией, текущим, как вагины пятнадцатилетних девочек, вязкой кровяшей предназначением. в глотке разом пересыхает, а дыхалку спирает так, будто тэхен мотал кросс вокруг кампуса. чонгук стоит у распахнутого настежь окна в нескольких метрах от него. весь в черном. под стать залегшей чернушной тени в складках его нижних век. бледный и невыспавшийся. с зажатой в зубах не подожженной сигаретой и россыпью мазутных завитков по всему затылку. у него сердитые черные глаза и такая же черная паутина ресниц, нависающая над покрасневшими белками. высокие скулы, волевой подбородок, взгляд безнадежно живого мертвеца. тэхен смотрит на него, пропуская нахуй мимо ушей все, что ему говорит истерящая без повода староста. тупая бесячая девка. тэхен хочет послать ее. прямо сейчас. чонгук оборачивается, подсознательно уловив на затылке чей-то взгляд. оборачивается, впиваясь мазутными зрачками прямо в тэхеново беспомощное сухое лицо. и тэхен снова давится сжеванными словами внутри своего рта. раз два. тупая пак нара все еще что-то ему говорит. что-то о тестах, баллах и промежуточных. о выговоре лично ей от деканата. о гребаной безответственности и потраченной зря энергии в пространство. вдох сквозь плотно стиснутые зубы до свиста в легких. чонгук смотрит прямо на него, подпирая подбородок кулаком. беззлобно усмехается, склоняя голову вбок, и его черные волосы ползут по лбу и острой скуле вслед. ползут по бледно-зеленоватому лицу и фиолетовым линиям уходящим от переносицы. тэхен смотрит на него, и чувствует, что внутри него вот-вот сработает искрящий от перенапряжения детонатор. в грудине что-то мерзко шевелится. бах. чонгук прикусывает кончик розового языка, и его мутный взгляд хищного животного проваливается в тэхена наглухо, обрывая потроха. он сипло глотает продышанный пыльный воздух горячим ртом, и механизм внутри него — легкие, ребра, позвоночный ряд — вновь заводится. желудок сбивается кляксой под диафрагму. чонгук смотрит ему в зрачки, и тэхен чувствует как острое желание его поцеловать цепляется за сухие чешуйки губ. чонгук громко захлопывает окно, и тэхен спешно отворачивается, когда неустанно стучащая, противно ноющая сердечная мышца, напоминает о себе колкими пинками в селезенку.