Дурачок

      Окружающее пространство растекалось и тянулось в черном холодном тумане, который, словно живое чудовище, пытался захватить все вокруг. Холод пронизывал насквозь, и Какаши, придя в себя, сначала инстинктивно съежился, но быстро взял себя в руки и поднял голову, распрямив сутулые плечи. Звенящая тишина давила, но он поклялся себе, что больше не покажет ей свой страх.       Опять здесь. Снова. Из раза в раз, он просыпался в ужасе по ночам и лихорадочно искал ночник, молясь, чтобы очередной сон не оказался погружением в эту тьму и все тщетно. Спал ли он, ел, шел куда-то или занимался каким-то делом, он всегда знал, что в любой момент может оказаться тут. В своем личном аду.       Глаза понемногу привыкли к темноте и он снова увидел этот темный каменный коридор с мягкими и пульсирующими стенами, которые казались живыми из-за копошащихся на них тварей.       Они были везде.       На стенах, на потолке, на полу. Ползали, толкались и просто двигались, переплетаясь своими маленькими скользкими тельцами. Лезли на одежду и под нее. Везде куда могли дотянуться. Какаши пробила истеричная дрожь, когда он почувствовал, что что-то упало с потолка и, зацепив его за ухо, скользнуло за шиворот, но он сжал кулаки и сдержался. Мерзкие черви. Он уже давно не тот сопляк, что когда-то плакал и звал на помощь отца. Он альфа! Альфа клана Хатаке!       Сделал медленный глубокий вдох и тут же пожалел об этом. Дышать было практически нечем. Мерзкая живность казалось почувствовала его присутствие и стала копошиться еще активнее, пытаясь перелезть на него.       Рука дернулась, когда он почувствовал болезненный то ли укус, то ли укол на правой лопатке, и хлопнув по ней, почувствовал растекшиеся липкой жижей внутренности червя смешанные с его собственной кровью.       Надо двигаться и побыстрее, пока остальные не почувствовали его кровь. Резко зашагал вперед, быстро стряхивая с себя все, что успело зацепиться за одежду. Туман по мере его движения становился менее плотным, но, слава богу, все равно хорошо скрывал стены и потолок, а вот на пол Какаши и сам старательно не смотрел.       Он здесь уже далеко не в первый раз. Было похоже на какую-то пещеру, но очень просторную и с большим числом различных отсеков и подобий комнат, каждая из которых хоть и была пустой, но отличалась от остальных. Цунадэ, когда он рассказал ему об этом месте, старательно его расспрашивал, говорил, что Какаши особенный, раз видит это, и нервно сжимал и разжимал ладони, когда слышал о тумане и червях.       Больше он не говорил ничего, но Какаши ведь не дурак. Да, сначала он не понял, но потом, сложив все обрывки фраз, которые слышал, взгляды, которыми обменивались отец с Цунадэ, стало понятно, что это место — он сам. Это его суть. То, где обитает его истинное обличие, увидеть которое могли только избранные гении, либо вырожденные уроды. Третьего было не дано, как говорилось в одной из многочисленных книг их семейной библиотеки. Хотя, откровенно говоря, часть с обличием была ему не очень понятна. Он был в этом месте огромное число раз и насколько мог судить, оно было необитаемым. Если, конечно, — он стряхнул упитанного червя больше смахивающего на опарыша, — не считать этих мерзких плотоядных тварей. С другой стороны, их было так много, и они такие упитанные. Почему?       Голова начала гудеть, а тело совершенно не слушалось, постепенно превращаясь в какой-то сгусток боли. Когда-нибудь он не сможет выбраться отсюда, но не сейчас. Сейчас он уйдет, он сможет. Он повернул голову, чтобы выбрать дальнейшее направление, и тут же от пронзившей его боли чуть не упал на этот живой пол. Ухватившись за стоящую рядом стену, резко отпустил ее, осознав, что она тоже вся покрыта этими тварями. Выждал секунд пять, застыв и оперевшись на колени, и попытался осмотреться еще раз. Перед глазами все плыло, а нюх, единственное что давало ему хоть какое-то чувство связи с реальностью, подводил. С ужасом осознавая этот факт, он попытался сдержать дрожь, но тщетно. Он ничего не мог увидеть или почуять. Был как-будто голый и, что самое ужасное, совершенно беззащитный. В попытке абстрагироваться от этих мыслей, он рвано задышал, но от этого стало еще хуже. Воздух мягкой, густой, нагретой и обволакивающей жижей поступал в легкие, заставляя его страдать еще больше.       Не способный ничего с этим сделать, он задрожал, не способный больше контролировать обуревавшие его эмоции и, обхватив себя руками, вцепившись почти до крови в кожу плеч, бессильно заплакал.       Страшно, ему очень страшно. Они повсюду. Они сожрут его точно также, как жрут что-то или кого-то другого здесь. Кого-то, кого он не видит, но чью боль и ненависть постоянно чувствует внутри. Что-то стало ползти по ноге, медленно поднимаясь уже по внутренней стороне бедра. Он резко выпрямился и хлопнул по месту где ощущалось чужое присутствие. Тварь была раздавлена, но она все равно успела его укусить. Из последних сил сдерживая накатывающую истерику, попытался утереть слезы, но только размазал их по лицу. Часть попала на губу и он, нервно облизнув ее, почувствовал во рту вкус соли и почему-то сразу вспомнил о дурачке.       Дурачок.       Он нужен ему. Этот слабый морской бриз, вытеснит из легких всю грязь и даст ему возможность вздохнуть полной грудью. Что-то внутри на это болезненно кольнуло, а через секунду пол и все вокруг задрожало, как во время землетрясения. Он еще никогда не видел подобного. Вся копошащаяся рать посыпалась со стен на пол, и он, теряя сознание, тоже свалился на него словно подкошенный.       Через какую-то секунду он открыл глаза и увидел уже знакомый белоснежный потолок в хорошо освещенной палате. Выбрался. У него получилось. Раньше никогда не удавалось уйти из этого ада так быстро. Поднявшись на подушках, дернулся, когда почувствовал, что из-за резкого движения игла от капельницы слегка сдвинулась. Он был в больнице, а значит и дурачок здесь. Наверняка их обоих осматривал Цунадэ, а значит, с дурачком все нормально и он просто спит где-то неподалеку. Медленно, шатающимися шагами дошел до двери, найдя ее скорее по памяти, и замер. Он ведь не знает, где дурачок находится. Его могли положить в палату, которая располагается вообще на другом этаже. Сначала Какаши совсем отчаялся, но вдруг понял, что должен идти прямо. Откуда это пришло и как, он не знал, но сомневаться в этом не собирался. Пошел, не видя дороги и не ощущая окружающую действительность. Просто следовал чему-то внутри, что точно знало, где тот находится. Уже зайдя внутрь нужной палаты, Какаши почувствовал столь желанное облегчение. Запах моря наполнял легкие и отгонял эту чертову боль. Ни одно лекарство не давало такого быстрого и сильного эффекта.       Что-то изменилось в нем. То странное нечто, что привело его к нужной двери отозвалось на присутствие дурачка странным чувством, растянувшимся, словно расплавленный на огне сыр, в области живота и сердца. Какаши не имел ни малейшего представления о том, что это может значить, но определенно знал, что собирается делать. Проверив, что нет никакой капельницы или чего-то, что-могло бы помешать, он залез прямо к нему на кровать и, уткнувшись носом чужую ключицу, понял, насколько же сильно продрог.       Дурачок был очень горячим. Не как-будто он болеет, а просто сам по себе. Хотя, возможно, это просто Какаши мерзнет от своей слабости. Он грустно усмехнулся этим мыслям и сразу же затих, потому что тот вдруг завозился на кровати. Нащупал руку Какаши и, все также не просыпаясь, придвинулся ближе, обнимая его за плечи. Как маленького. Странно, но от этой мысли стало хорошо. Казалось бы, надавать бы ему за подобное фамильярство, даже если тот это и неосознанно делает, но…       Но проваливаясь в сладкую дрему, на задворках сознания промелькнула ставшая уже такой привычной фраза: «Ну это же дурачок» и, казалось, поставила все на свои места. Какаши, полностью вымотанный, кое-как залез под чужое покрывало и, обняв в ответ такое горячее тело, наконец уснул.