Quell'estate

      Я протянул руку и ощупал пространство справа от себя, чтобы обнаружить тело Эрмаля, лежащего рядом со мной и убедиться, что его возвращение мне не приснилось.       Потрогал, провел рукой в воздухе, но его рядом со мной не было. В постели не было тепла его тела, будто он только что встал, а в отдалении не слышался шум шагов, который означал бы присутствие в доме еще одного человека.       По правде говоря, не было ничего, ни матраса, ни какой-либо другой поверхности. Моя рука не коснулась ничего, кроме пустоты.       Глупой ледяной пустоты.       Но у меня не было времени подумать о том, что я только вообразил его возвращение, что мне приснился вечер, когда он появился под моим окном, не для того, чтобы просить прощения, ему не за что было извиняться, а для того, чтобы быть достаточно сильным, смелым и соединить две связанные души, которые казались потерянными. Шум фена прервал поток моих мыслей и вернул к реальности.       Я несколько раз моргнул, чтобы отогнать эти воспоминания, настолько мощные, что заставили меня на миг снова вернуться в эту ночь, и позволил настоящему снова окружить меня. Я огляделся испуганно и растерянно и понял, что больше не нахожусь в спальне, чтобы заняться любовью с Эрмалем и даже не лежу рядом с ним в постели среди ночи, я в гримерке какого-то театра или телестудии. В гримерке Санремо, подсказала моя память.       Вокруг меня были длинный стол, покрытый всяким хламом, вешалка для одежды и неоновая лампа, свет которой был таким сильным и ярким, что в тот момент, когда я взглянул на него, у меня разыгралась страшная головная боль из тех, что не проходят часами.       Я поискал упаковку с аспирином на столе напротив меня, не мог же я выйти на сцену с такой болью. Я рылся среди кистей для макияжа, подвесок, колец, шляпы, даже пластиковых вилок. Здесь было все, кроме того, что мне нужно.       Само пройдет, подумал я сдаваясь на произвол судьбы. Я никогда не видел бесконечной мигрени. Возможно, она была вызвана не светом и не стрессом, а усталостью и длительный отдых все исправит. В конце концов, сколько дней я уже не спал? Четыре, пять? Сколько ночей я провел, беспомощно глядя в потолок, радуясь только легкому дыханию Эрмаля, отдыхающего рядом? С каких пор дни и ночи стали одним целым, а постель стала только чуть более удобным диваном, на котором можно было полежать пару часов?       Уже и не знаю.       Но это, по сути, часть платы за то, чтобы быть счастливым.       В зеркало я увидел, как Эрмаль положил фен на пол, пытаясь уложить пряди волос над глазами, и фыркнул, когда у него это не получилось.       Творят, что хотят — услышал я, как он бормочет, когда в очередной раз кудри вышли из-под его контроля, будто жили собственной жизнью.       Я хотел обернуться к нему и сказать, что ему не следует волноваться о том, как лежат его волосы, потому что сплетники найдут недостатки даже среди совершенства, а те, кто любит, влюбятся даже в эти непослушные локоны.       Хотел сказать, чтобы он не волновался, что ему не удается скрыть кудрями свой пирсинг, потому что он не должен стыдиться желаний своей юности. Что он может взглянуть на мои руки, забитые татуировками, чтобы понять, что не надо чувствовать вину за то, что ты украсил свое тело.       Хотел сказать ему, что этот элегантный синий костюм очень красивый, но он был бы также прекрасен и в плюшевой пижаме.       Хотел лишь попросить его быть свободным, несмотря на то, что все, что его окружает, обламывает ему крылья.       Но единственное, что я мог делать — молча продолжать восхищаться им через зеркало, боясь потревожить, переживая, что если отвлеку его, ему так и не удастся совладать с этими буйными кудрями. Поэтому я сидел в своем кресле и следил за ним взглядом, пока его пальцы пытались найти компромисс между тем, чего хочет он и тем, чего хотят его волосы.       Потом он подошел к столу, скрытому в тени, порылся в паре косметичек, обернулся ко мне с довольным взглядом, показывая что-то в своей руке.       — Какую подвеску выбрать? — спросил он, показывая мне одну короткую с небольшими ракушками и длинную с жемчужинами.       Я повернулся к нему и, с несвойственной мне серьезностью, внимательно осмотрел обе, разглядывая каждую деталь.       Может, лучше ту, что поменьше.       А может, наоборот, она должна быть достаточно большой, чтобы было видно даже с последнего ряда.       Потом я указал на ту, что меньше, с уверенностью, что он настолько красив, что не нуждается в дополнительных аксессуарах и с надеждой, что вся Италия влюботся в него за его простоту.       Он еще раз напоследок взглянул на нее под светом неоновой лампы, после чего кивнул с такой уверенностью, будто только что получил совет от одного из самых великих мировых стилистов.       Мне нравится думать, о том, что он прислушивается к моим советам, даже полностью осознавая, что я ничего не смыслю в моде и эстетике. Я воспринимаю это как безусловное доверие ко мне.       — Значит, эту вторую наденешь ты. — сказал он, надевая подвеску мне на шею, поверх черных четок, которые уже были на мне.       Я не стал возражать, не снял.       Даже больше, повертел ее в руках, словно в молчаливой молитве, пообещал, что если мы выиграем фестиваль, я ее больше не сниму.       Никогда.       Я отдавал себе отчет в том, что это почти детское обещание, что только подростки обмениваются вещами в надежде, что это сделает их неразлучными, потому что они еще не знают, что единственный способ всегда быть с кем-то не означает иметь частичку него.       По сути, люди, в которых ты нуждаешься, всегда в твоем сердце.       Но в тоже время, каждый раз, когда я держал бы ее в руках или видел ее на своем отражении в зеркале, напоминал бы мне о нашем моменте славы.       Напоминал бы о нас.       — Что ты творишь? Ты пойдешь в рубашке с коротким рукавом? — спросил меня Эрмаль, щелкая пальцами перед моими глазами, чтобы вывести меня из ступора. — Я понимаю, что ты чувствуешь себя комфортно, только когда одет как рыбак, но это последний вечер, мы должны быть более элегантными. Если победим, мы должны будем фотографироваться с золотым львом в руке и если будем плохо одеты…через несколько лет, пересматривая фотографии, будем думать «черт, почему я был так ужасно одет? Что творилось в моей голове в тот вечер?», а даже если не выиграем, модные издания будут пестреть заголовками с комплиментами по поводу нашего внешнего вида.       Я рассмеялся, потому что мне казалось невозможным, что в момент волнения, такой как этот, перед финальным выходом на сцену Санремо, его проблемой были безупречные наряды, рассмеялся из-за его потребности всегда держать все под контролем, рассмеялся из-за его дотошности.       Я смеялся, но понимал, что этот вечер для него почти сакральный, потому что жизнь не дает вторых шансов и поэтому я понимал его потребность в том, чтобы все было идеально.       Потому что я могу уйти с фестиваля и с поражением, но для него победа была слишком важна.       — Я понял, без меня ты действительно вышел бы на сцену в таком виде. Я выберу тебе какой-нибудь из моих пиджаков, так что ты будешь таким красавчиком, что все женщины возжелают тебя так, будто ты вышел обнаженным. Даже больше.       И мужчины тоже, хотел добавить я.       Но я так ревностно отношусь к нашим отношениям, что мысль о том, что какой-то мужчина может увести его у меня, держу при себе. Мы решили держать нашу любовь в тайне, чтобы она не попала в руки тех, кто сделал бы ее лишь вопросом денег, тех, кто будет упоминать о ней в дешевых журнальных статьях, не зная, что стоит за ней на самом деле.       Не зная нашего прошлого и того, через что мы прошли.       Хорошее и плохое.       Все горе и всю радость.       Не было этого лета моего двадцатипятилетия, не было всех последующих лет.       О случившемся знаем только мы.       И это к лучшему, потому что люди не заботятся о том, чтобы сохранить счастье других. Если смогут, они его разрушат.       — Этот красный ты уже надевал, этот коричневый не подходит к моему…попробуй этот зеленый.       Он повернулся с пиджаком в руке и удовлетворенной улыбкой на губах, но его энтузиазм утих, когда он увидел мое серьезное выражение лица.       — Ты какой-то задумчивый, в чем дело, Фабри? Боишься сцены? Занять низкое место? Ну же, после этого вечера все закончится, для нас главное — донести наш посыл смелости и надежды до как можно большего числа людей.       Я тряхнул головой.       Сделал это так резко, что растрепал волосы, которые парикмахер так тщательно укладывала, так резко, что почувствовал, как резко усилилась моя головная боль.       Я сделал это больше, чтобы убедить себя самого, чем Эрмаля, но эта ситуация более глубокая, чем кажется на первый взгляд.       Потому что можно сбежать от всего, кроме груза воспоминаний.       — Нет, нет, ничего. Просто немного устал. — соврал.       Он кивнул, нежно погладил меня по щеке, а потом наклонился к моему лицу и поцеловал в уголок губ.       — Это не правда. Когда ты устал, у тебя мешки под глазами и темные круги, а лицо бледное, но не напряженное, как сейчас. Мы всю жизнь вместе, я знаю тебя даже лучше, чем самого себя и сегодня с тобой что-то не то. Может, скажешь, что случилось?       Я повернулся к нему и, учитывая, что я все еще сидел, а он стоял рядом, положил голову ему на живот, надеясь, что физический контакт сможет меня успокоить. Поэтому я закрыл глаза и отдался ему, меня опьянял запал его кожи, смешанный с запахом кондиционера для белья от его черной футболки.       Этот запах перенес меня обратно, в тот раз, когда мы впервые обнялись и я смог узнать запах его волос, в первый раз, когда мы занимались любовью и я узнал аромат его кожи.       Аромат, который не изменился за все эти годы.       — Ничего, правда. — снова соврал.       — Очень жаль, но я тебе не верю.       Поверь, мысленно взмолился я, потому что я не знаю, готов ли.       Потому что мы никогда не будем по-настоящему готовы к тому, чтобы чувства стали словами, выразить то, что происходит в душе и на сердце. Никогда не будем достаточно сильными, достаточно смелыми. Не сможем рискнуть.       Потому что всегда будет страх, что другой человек не ответил взаимностью с той же интенсивностью, боимся, что слова не оправдают наши чувства.       Поэтому предпочитаем держать все в себе.       Ошибочно.       — Говори. — он настаивал.       Я вздохнул и дал волю словам.       — Просто я счастлив, Эрмаль. Очень. Очень счастлив. Ты спросишь почему, учитывая, что в моменты такого сильного стресса, как сейчас, сложно быть счастливым. Почти невозможно. Но вот он я, счастливый. Потому что смотрю на тебя и чувствую, как бесконечная радость взрывается в моей груди, а любая проблема теряет свою значимость.       Я смотрю на тебя и вспоминаю день, когда мы встретились и весь тот путь, который проделали вместе, нашу любовь, которая смогла преодолеть километры, годы, печали и радости, слезы и улыбки.       О времени, прошедшем с того июльского вечера, но, несмотря ни на что, мы вместе. Ты был толчком в моей жизни. Буквально. Потому что я обязан тебе многим, если не всем, потому что без тебя я никогда не смог бы воплотить свои мечты в реальность, без тебя я никогда не набрался бы смелости выступать перед публикой больше, чем тридцать человек.       Без тебя я не был бы здесь сегодня.       И признаю, иногда я вспоминаю о плохих моментах, о тех людях, которые хотели разлучить нас, о той пустоте, которую я чувствовал без тебя. Признаю, иногда меня охватывает меланхолия из-за того, что я понимаю, что никогда больше не смогу пережить нашу первую встречу, первый раз, когда я встретил твой взгляд, когда мы впервые держались за руки, стараясь скрыть это от посторонних глаз, наш первый поцелуй. Но это нормально, нормально думать и о грустных вещах, потому что впервые за долгое время я не испытываю больше боли от этих воспоминаний. Знаешь, почему? Потому что сейчас я, наконец, не чувствую пустоты. Если у меня есть ты, у меня есть все.       Эрмаль отстраняется от меня и, хотя я знаю, что это невозможно, на секунду я боюсь, что эти чувства не взаимны, что для него бывают дни, когда он думает о том, что лучше бы мы никогда не встретились.       Я боюсь потерять его.       Но он делает это только чтобы опуститься и поцеловать меня, подарить мне поцелуй со вкусом всех тех недосказанных слов и это лучший ответ на мое признание в любви.       — Улыбнись, любимый, худшее позади и скоро наступит лето. — прошептал он голосом, полным радости.       — Как наше первое?       Он запустил руку в мои волосы, а его лицо озарила улыбка.       — Даже лучше.