Меланхолия

Со двора доносился громкий шепелявый голос Динки, пытающегося перекричать рев газонокосилки. Джон, вместо того чтобы ее отключить и выслушать паренька, вытянув шею, приложил ладонь к уху. Дазай поморщился и, с головой накрывшись одеялом, перевернулся на другой бок. Эти два идиота всегда будили его раньше времени. В доме с пяти утра бурлила жизнь. Оставалась только его комната, куда еще, звонко хохоча, не забежала прислуга. Когда Ванесса и Хидео отлучались по делам, жители дома менялись. Вечно угрюмые, молчаливые, перевоплощались в энергичных живчиков. Без ворчливых указаний Ванессы, весело щебеча, они порхали по коридорам, сметая пылинки. Открывали дверь за дверью, вешали чистые шторы, выметали листья, залетевшие через балкон, протирали ненавистные картины, антикварные вазы, дорогущие статуи и вычищали камин. Вся эта обыденная суета без надзора и криков казалась им даже приятной. Дазай тяжело вздохнул, услышав за дверью топот каблуков и женский смех. Самая смелая из них наклонилась и, сощурив карий глаз, посмотрела через замочную скважину. Можно было бы открыть проклятую дверь и любопытных девушек отчитать. Но зачем? Их шепот и тихий смех мешали не больше отвратительного звука под окном. Однако сон был потерян. Дазай, сбросив одеяло, сел на широкой кровати, свесив ноги. Пальцами обеих рук он зарылся в свои волосы и до боли закусил губу. Всю ночь из головы не выходил вчерашний разговор с Накахарой. Ничто так не ужасало, как сама мысль, что он едва не поцеловал его. Добровольно. Образ Чуи слишком быстро менялся в подсознании. И всегда он бывал разным. Порой инфантильный, придурковатый, несерьезный. А иногда посмотрит так, словно имеет способность читать чужие мысли. Голубые глаза предугадывали каждое действие наперед с удивительной точностью. Он смотрел то глумливо, то сочувствующе, то с таким пониманием, словно знакомы они много лет и слова им не нужны, чтобы понять друг друга. Неприятный тип, сказал бы Дазай, но мерзкий голос в голове все шептал: «Но не ты ли хотел его поцеловать». Хотел даже сейчас, отчего и злился на себя самого. Все его сознание взбунтовалось против него же. Встав с кровати, он подошел к зеркалу и коснулся своей шеи. Поднял усталые глаза, посмотрел на свое отражение и скривился. Зеркальный, он себе не нравился. Загнанный, изнуренный, красноглазый. Он долго смотрел на себя, но упорно видел другого человека. Тот, другой, повторял за ним каждое движение, каждый вздох. — Выглядишь отвратительно, — прошептал Дазай укоризненно. Под глазами залегли глубокие синяки, губы были искусаны, волосы неуложенные и забавно топорщились в разные стороны. Как странно зеркала действовали на людей. Дазай свое отражение считал безобразным и не любил подолгу всматриваться в свое лицо. Бертон, частенько стоя на этом месте, поправлял кожаную куртку и подмигивал самому себе. Шейла придирчиво красила лицо, злилась, нервничала, но спустя пару минут расплывалась в довольной улыбке. Ванесса хмурилась, пугалась. Зеркальная Ванесса всегда напоминала ей о скоротечности времени. И кто после такого осмелится сказать, что в зеркалах нет магии. Дазай вздрогнул, когда что-то с глухим звуком ударилось об окно. Шаркая босыми ногами, он отодвинул плотные шторы и поморщился от резкого света. На балконе лежала раненая птица, пытаясь улететь с помощью одного целого крыла. Пока та и с балкона не свалилась, он быстро подбежал к ней и бережно поднял на руки. Под окном ругались Динки и Джон. Газонокосилка сломалась.  — Эй, Динки! — Дазай положил руку на горячие перила. — Ты животных лечить умеешь? — Нет, — прошепелявил тот, заикаясь. Дазай с ним никогда не здоровался и не заговаривал. Даже головы не поднимал на его взволнованное приветствие. Поэтому тот не на шутку растерялся, когда к нему внезапно обратились. — Сделай с ней что-нибудь, — сказал он, показывая птицу. Перепуганная, она все не оставляла тщетных попыток вырваться. Динки удивленно открыл рот. — Плохая примета, — Джон покачал головой. — Я не спрашивал у вас, плохая это примета или хорошая, — ответил Дазай. — Поднимись и забери ее. Хочешь, сверни шею, чтобы напрасно не мучилась. Динки в ужасе бросился в дом, а Джон покачал головой и склонился над сломанной газонокосилкой. Птицу хотелось бросить ему прямо под ноги или швырнуть в голову. Этот человек любил употреблять фразу, которая вмиг заставляла Дазая вспыхнуть от гнева: «Вы очень похожи на своего отца». Отца Дазай не любил. И любое сравнение с ним принимал за оскорбление. А какой именно смысл вкладывал в свои слова Джон, он понятия не имел, и спросить не позволяла гордость. Тихий стук в дверь отвлек его от недобрых мыслей. Бросив последний взгляд на Джона, Дазай медленно подошел к двери и толкнул ее. Динки стоял на пороге, смущенно переступая с ноги на ногу и сминая в руках старенькую кепку. Он бросил короткий взгляд на руку Дазая, в которой тот продолжал сжимать птицу, и содрогнулся. Она не шевелилась и казалась мертвой.  — Что, на самом деле приперся? — Дазай усмехнулся. — Зачем вы ранили ее? — в дрожащем голосе Динки было столько нескрываемой жалости, отчего по-настоящему захотелось свернуть птице шею. Желательно у него на глазах. — Потому что я так захотел. Еще вопросы? Опешивший садовник поднял на него удивленный взгляд. Неловко помялся на месте, крепче сжав запачканными землей пальцами козырек кепки. — Можно мне… забрать ее? Дазай наклонил голову вбок, внимательно всматриваясь в его худощавое веснушчатое лицо. Динки был лопоухим, с тонкими широкими губами, вытянутым острым лицом и большими оленьими глазами. Он выглядел не старше двадцати пяти лет. Желание поглумиться над ним внезапно пропало. — У нее сломано крыло, — сказал Дазай. Вырвал из нервно трясущихся рук Динки кепку и аккуратно опустил в нее птицу. Хотя старался он это сделать как можно небрежнее. — Я позабочусь о ней! — сказал садовник, словно в его руки не птицу вложили, а судьбу всего мира. Дазай на это только пожал плечами и захлопнул дверь прямо перед его носом. Ванесса и Хидео обещали приехать к завтрашнему обеду. И время их отсутствия Дазай решил полностью посвятить сну. Вновь задвинув бордовые шторы, он плюхнулся на остывшую от его тепла кровать и уставился в потолок. Странное творилось на душе. Двоякие чувства, с которыми он не мог совладать. Не мог в хаосе и беспорядке мыслей разложить пережитые эмоции по полкам. Проклятая гордость мешала мыслить здраво и принять новую часть себя. Но кто не оступался? Кто не испытывал минутную слабость и не поддавался соблазну? Значит, и его слабость минутная. Проходная. Дазай облегченно вздохнул, удовлетворенный собственными убеждениями. Он не заинтересован в Чуе. Все, что произошло вчера, не больше, чем просто тяга к неиспытанному, чему-то новому. Ведь любопытство всегда было его слабой стороной. На его губах почти расцвела довольная улыбка, но тут же погасла, когда дисплей лежащего перед ним телефона ярко засветился. К: «Кексик занят самобичеванием?» Приняв султанскую позу и набросив одеяло на голову, Дазай задумчиво посмотрел на сообщение. Подавил идиотскую лыбу и вместе с ней какую-то нарастающую злость. Опять же, на себя. Рука потянулась за телефоном, но замерла, так и не достигнув конечной точки. Эта моральная дилемма не на шутку начинала угнетать. В нем словно поселились две личности, которые своим внутренним конфликтом никак не давали ему достигнуть финала в своих метаниях. Дазай попытался отвлечься от телефона мыслями о Динки и о птице, которую всучил ему недавно. Подумал о Джоне, что работал у них садовником еще до его рождения. О старике Дженкинсе, постоянно ворчливом и пребывающем в дурном настроении. Однако тусклый образ Дороти в голове заставил его вздрогнуть и вновь перевести любопытный взгляд на погасший экран. Нервно облизав губы, Дазай резко схватил телефон и задумчиво покрутил его между пальцами. Поднял глаза на часы и обреченно вздохнул. Не прошло и пяти минут. «С чего бы?» Ответа пришлось ждать долго. Почти полчаса. Дазай за это время проклял себя уже в сотый раз. Надо было ответить грубее, думал он. Так, чтобы Накахара сразу все понял и больше не вздумал ему писать. К: «Ну и скорость ты вчера набрал, аж пыль поднялась!» — Вот сука! Ублюдок… — он залился краской стыда. «И явно не ты был тому причиной!» К: «Ох, милый… Я ведь и слова о себе не упомянул. Неужто не мог выкинуть меня из головы? Занимался всякими непотребствами, думая обо мне?» Прочитав сообщение, Дазай долгие пять минут стеклянным взглядом смотрел в экран, а затем, громко выругавшись, швырнул его об стену. Чехол слетел и закатился под огромный шкаф. Сам телефон не пострадал, разве что на экране появилась едва заметная полоса. — Да как он смеет! Меня! Я! Быстро поднявшись, он выскочил на балкон, пытаясь восстановить тяжелое дыхание. Лицо пылало от возмущения и какого-то чувства безысходности. Динки поднял на него глаза и, широко улыбнувшись, помахал рукой. Видимо, птица осталась жива. Дазай его радости ничуть не разделял. К перилам уже было не прикоснуться от жары, и ноги покалывало от нагретой плитки. Вместо того чтобы успокоиться, он раздражился еще сильнее. Небрежно махнув рукой садовнику, вернулся в комнату. С грустью посмотрел на телефон. Поднял его нехотя и какое-то время, сидя на корточках, перечитывал сообщения Накахары. С каждой строкой он все больше и больше понимал, насколько увяз. Пытаясь понять свои чувства к этому человеку, Дазай как-то попытался представить, что целует Бертона, и его стошнило. Стошнило на самом деле. Получалось, что тянуло его только к одному определенному человеку. Чего таить. Чуя был красив. И Дазай со стыдом подумал, что в первый день их встречи не ударил того после признания потому, что был очарован его глазами и цветом волос. Нет, тогда он этого не понимал. И сейчас толком не понимает. Он просто поставил галочку где-то в голове. «У этого парня красивые глаза. Его волосы полыхают огнем». Но чтобы подумать, что однажды он всерьез начнет об этом задумываться, — никогда. Дазая окружало много красивых людей. Красивые парни, красивые девушки. Так почему именно он? Психология? Сила слова? И все-таки Чуя не дурак. Нагло сказав в лицо «Я тебя люблю», он посеял зерно сомнений. «Оставь меня… пожалуйста». Дазай закрыл глаза, уткнувшись лбом в прохладную стену. Газонокосилка под окном заработала вновь. Динки весело засмеялся и запрыгал, счастливо хлопая в ладоши. Джон вытер испарину с лица и добродушно кивнул. Телефон, который Дазай крепко сжимал в руках, внезапно завибрировал. Увидев, от кого был входящий вызов, он потрясенно уставился на экран. Несколько секунд держал поднесенный палец к кнопке вызова, раздумывая, принять или нет. Вскочив с пола, стал нервно носиться по комнате, мотая круги, кусая и без того израненные губы. Вызов закончился. И только он успел облегченно вздохнуть, как в руке снова почувствовалась вибрация. — Ну? — ответил Дазай спокойным тоном с нотками пофигизма. В динамике послышался тихий смешок, а затем хриплый голос озорно произнес: — Решился-таки ответить. Мой храбрый Кексик! — Да пошел ты! — вспыхнул Дазай. Чуя громко засмеялся. — Прости, прости… — сказал он, все еще посмеиваясь. — Представил, как ты метался, прежде чем поднять телефон. Ответа не последовало. Дазай упорно молчал. То ли обиделся, то ли удивлялся тому, как хорошо Чуя успел изучить его за столь короткий срок их знакомства. — Ты еще тут? — Да… Чего хотел? — Ты просил оставить тебя… — тихо сказал Чуя. Напускное веселье в его голосе пропало. — И ты, конечно же, внял моей просьбе. Спасибо! — ответил Дазай с сарказмом. — Осаму… — голос у Чуи был усталый. Дазай подумал, что наверняка он не спал всю ночь со своими подработками. И не удивился бы, если тот и сейчас уже мчался на другую работу. — Давай встретимся и поговорим. — Чуя, сколько раз мне повторить, чтобы до тебя дошло? Я… — Нормальный? — договорили за него. — Я уже слышал это множество раз. Мы просто поговорим. Даю слово. Дазай резко схватил комара, который раздражающе жужжал возле его уха. Сжал кулак и секундой позже раскрыл ладонь. Она была пустая. — Твое слово ничего не значит. Но хорошо. Думаю, пора нам с этим разобраться. Чуя, помолчав немного, ответил: — Может, сходим в кафе? Но там есть вероятность наткнуться на общих знакомых. Под общими знакомыми он подразумевал Карлайлов, половина жизни у которых уходила на походы по ресторанам, кафетериям и бутикам. Помимо них, Чуя частенько натыкался и на однокурсников. На близняшек Честер, Эшли, Стива. Себастьяна, которому приспичило заглянуть именно в то кафе, где он работал. Этот парень почти никогда не закрывал рта. Даже когда Чуя уходил выполнять заказ, он просто поворачивался к сидящему за стойкой и продолжал свой скучный рассказ. — Нет, только не кафе, — в отличие от Чуи, который не хотел наткнуться на знакомых, Дазай не хотел, чтобы те увидели его в компании Накахары. — На океан? — Моя кожа не настолько быстро регенерирует. — Ко мне? — предложил Чуя. — Определенно нет! — Посуди сам. У меня есть кондиционер. Есть сигареты и пиво. О! И пицца осталась. И что самое главное, можешь не переживать, что нас увидят вместе. — С чего ты взял, что я об этом переживаю? — удивился Дазай, в очередной раз думая, как легко Чуе удавалось предугадывать его мысли. Он настолько предсказуем? — Так да или нет? — спросил Накахара, зевая. Голос у него стал совсем вымотанный. Настолько, что он даже оставил свою дурацкую манеру речи. — Сбрось свой адрес, — ответил Дазай секундой позже. Пока он собирался, его не отпускало странное чувство, словно его опять обвели вокруг пальца. Да притом как ловко! Но вся беда в Линкольне. Небольшой городишко, где каждый день встречаешь кого-то знакомого. Но с другой стороны, разве они собирались делать что-то запрещенное? Дазай всего-то хотел сказать этому рыжему наглецу, чтобы он прекратил свой бессмысленный флирт. Всякому терпению есть предел. Открыв шкаф с одеждой, он стал придирчиво снимать с вешалок все футболки и рубашки. Одна казалась ему слишком широкой, другая — обтягивающей. Третья пахла духами Шейлы, четвертую он купил по Интернету, но та быстро ему разонравилась. Не по размеру большая футболка с изображением штурмовика. С момента покупки она так и висела, ни разу не надетая. Дазай прошелся глазами по ряду черных рубашек и красных галстуков. Любимый наряд Ванессы. Что она, что Хидео одобряли только деловой стиль. Ни разу за восемнадцать лет Осаму не видел, чтобы отец носил футболки или простые спортивные штаны. Тот всегда выглядел с иголочки. И даже когда он приходил к нему в кабинет поздними вечерами, Хидео сидел в идеально выглаженной рубашке, галстуке и штанах. Волосы неизменно зафиксированы лаком, на руках дорогущие часы, а на пальце обручальное кольцо, которое они с Ванессой носили только для вида. Кабинет стерильно чистый, и на столе ни одной лишней бумаги. Все на своих местах. Частенько Дазай задумывался, а человек ли он вообще? Какого цвета его кровь и течет ли она вообще по его венам? Как только Ванесса смогла совладать с его тяжелым характером? Так что же подразумевал Джон, когда говорил, что Дазай порой сильно похож на отца? Он представил, как спустя несколько лет будет сидеть совсем как отец в огромном кожаном кресле и смотреть на своего сына холодным, надменным взглядом. Будет изменять Дороти и каждый вечер доводить ее до нервного срыва? Украдет жизнь у своего сына и присвоит ее себе? Много раз, глядя на свое отражение, Дазай остервенело качал головой, пытаясь избавиться от назойливых мыслей. Он смотрел в зеркало и в себе будущем видел Хидео. В дорогущем костюме, с обручальным кольцом на пальце, не имеющим для него никакой ценности. С прилизанными лаком волосами, в очках и с холодной улыбкой, которая всегда отталкивала. Сколько бы он ни повторял, что таким не станет, этот образ продолжал преследовать его даже во сне. «Однажды я спрошу у Джона», — думал Дазай. Однажды. Если бы только ему не было так страшно знать ответ.

***

От палящего солнца не спасали даже солнечные очки. Чувствительные к свету глаза сразу заслезились и покраснели. Идея выйти из дома в обеденное время оказалась крайне глупой. Он шел, обмахиваясь ладонью, и чувствовал под ногами мягкость асфальта. Два светофора на перекрестке расплавились от жары и уныло свисали с железного столба. Голова заболела, а в горле пересохло. Перебежав дорогу, Дазай обогнул крупный торговый центр и вышел в парк. Огромный фонтан бил крупными струями воды, которые высыхали сразу же, как касались раскаленной плитки вокруг. Под небольшой тенью, которую бросало дубовое дерево, лежала стая собак, высунув длинные языки, тяжело и часто дыша. От народа здесь вечером не бывало проходу, а днем ни единой души. В горле начало першить, а глаза болеть от малейшего движения. Волосы на голове стали горячими. Слишком поздно он заметил, что кепку так и оставил валяться на кровати. Путь по адресу занял у него чуть больше часа. Чуя жил в самой обычной многоэтажке старого плана. Ничем не примечательной и пестрой. И без того плохое настроение стало еще хуже. Улица была грязная, неубранная. Мусорные баки полны мусора, отчего запах стоял неимоверный, а мерзкое жужжание мух выводило из себя. Крупная черная муха села на белый пакет, который он сжимал в руках, и замерла. Дазай с отвращением тряхнул рукой и сбросил ее. В подъезде оказалось куда чище. Даже цветы стояли на окнах в разноцветных маленьких горшочках. С трудом подавив желание закурить, он потер ладонью вспотевшую шею. Густые волосы крайне усложняли ему жизнь. Стоило влаге только коснуться их, как они тут же завивались. Бертон даже как-то, посмеиваясь, сказал: «Ты похож на сраного купидона». Сколько бы он ранее ни провел по ним рукой, все было бесполезно. Неужели Хидео по этой причине столько лака тратил на свои волосы? Оказавшись возле заветной двери, Дазай внезапно занервничал. Множество раз пожалел о том, что согласился прийти сюда. Согласился на саму встречу. Рука неуверенно поднялась, пальцы сжались в кулак. Но дверь распахнулась раньше, прежде чем он успел постучать. — Долго поднимаешься, — Чуя стоял в дверном проеме, облокотившись плечом о дверной косяк. Дазай первый раз увидел рыжие волосы, рассыпанные по плечам и не собранные в высокий хвост. На нем была широкая растянутая футболка и военного раскраса бриджи. А взгляд такой, словно он вот-вот свалится от усталости. Дазай нахмурился. Всучил белый пакет ему в руки и вошел в комнату, оттолкнув удивленного Чую. — Ну и свинарник… — сказал он, присвистнув. Комната была небольшой, но захламленной. На стеклянном столике лежала открытая пачка салфеток. Некоторые, использованные и скомканные, валялись на ковре и на диване. Чуя на его многозначительный взгляд пожал плечами. По старенькому серебристому телевизору показывали шоу Эллен Дедженерес. Дазай несколько раз видел, как Ванесса увлеченно ее смотрела. Но смысла таких передач он не понимал. Какой интерес слушать бесполезную беседу, которая ничего познавательного в себе не несет? На небольшом диване, помимо салфеток, рассыпан попкорн и сухие крабовые палочки. Подушка и одеяло были небрежно откинуты на правую сторону, а на полу лежал раскрытый черный пакет с мусором. Неужели засуетился прямо перед его приходом? Дазай хотел ляпнуть колкий комментарий, но, едва сделав шаг, навернулся у самого порога, наступив на пустую банку из-под пива. Чуя подбежал к нему и настороженно посмотрел в карие ошарашенные глаза. — Не ударился? Секундная вспышка злости улетучилась сразу, как только он увидел перед собой бледное лицо. — Ты… болеешь? — Дазай неосознанно протянул руку и коснулся его лба ладонью. Чуя напряженно сглотнул. — На работе всю ночь кондиционер работал, — сказал он небрежно. — Прости за бардак. Обычно у меня не так грязно. — Да ты горишь! — Дазай поднялся с пола, проигнорировав протянутую руку. — Давно на свою рожу в зеркало смотрел? У тебя глаза как у наркомана. Чуя вяло улыбнулся. — Эй, такими темпами я подумаю, что ты обо мне волнуешься. Кряхтя и тихо ругаясь, Дазай потер ушибленную спину. Банка, на которую он наступил, закатилась под стол и, покачнувшись несколько раз, замерла. Разгоряченная от уличной жары кожа покрылась мурашками. Кондиционер продувал сильным потоком холодного воздуха. Тут любой с легкостью подхватил бы простуду, несмотря на сорокоградусную жару за окном. А Чуя мало того, что ходил простуженный, так еще и, придя домой, комнату превратил в морозильную камеру. Ну что за болван. — Ты один живешь? — Дазай посмотрел на стул, которого практически не было видно под горой одежды. А Ванесса ему каждый вечер устраивала скандалы из-за одной несчастной рубашки. — Один, — сказал Чуя, толкнув ногой пакет с мусором ближе к дивану. Сел на корточки, сметая ладонью весь мусор. Грязные салфетки, попкорн, крабовые палочки, бутылку из-под пива и пустую пачку чипсов. Дазай же никак не мог примириться с мыслью, что в комнате, где живет всего один человек, может быть настолько грязно. — А родители? — К черту родителей, — просто ответил Чуя, пожав плечами. — Слушай, давай без дурацких вопросов о моем прошлом. Не очень-то люблю о нем говорить. Дазай нахмурился. — Ты всегда стерву включаешь, когда болен? — О, то есть до этого я был мил? — Накахара остановился и устало потер виски. Голубые глаза совсем потухли. — Извини, я… — Где у тебя кухня? — раздраженно бросил Дазай. И прежде чем Чуя успел ответить, Осаму толкнул первую попавшуюся дверь. Та с тихим скрежетом отворилась, демонстрируя явную нелюбовь хозяина к уборке. Раковина была полной грязной посуды. Из мусорного ведра торчали две пустые коробки из-под пиццы и бутылки колы. На плите высохла странная коричневая жижа, пахнущая гарью. Дазай и знать не хотел, что этот кретин собирался там готовить. — Чувак, серьезно… На помойке и то чище. — Я называю это огромным плюсом холостяцкой жизни, — сказал Чуя, высыпая все содержимое ведра в пакет, который приволок с собой. — То есть ты хотел сказать, холостяцкой помойки? — Дазай приподнял бровь. Чуя засмеялся. Щелкнул его пальцем по носу, прежде чем тот успел увернуться. — Я прихожу сюда только поспать. А сегодня мне дали выходной по состоянию здоровья. — Активно лечишься, смотрю. — Брось, это всего лишь простуда, — он небрежно махнул рукой. — Никто от нее не умирает. — Вообще-то, — оживился Дазай, — еще как умирают. Например, Джордж Вашингтон и… — Тихо… Тихо, — Чуя медленно приложил палец к его губам. — Это было утверждение, а не вопрос, Кексик. Я знаю, что ты умный. Так что давай без демонстраций. На порядком поднадоевшее «Кексик» Дазай лишь угрожающе сощурил глаза, но промолчал. Наигранная веселость и бодрость Накахары раздражала. Чего ради весь этот спектакль, когда на самом деле валишься с ног? В голову закрадывались странные мысли, которые подтверждались с каждой минутой, что Дазай неотрывно наблюдал за ним. Под маской беззаботности скрывалось не что иное, как одиночество. Чуя, с мальчишеских лет привыкший всего добиваться своими усилиями, и мысли не допускал, что можно у кого-то попросить помощи. Не только одиночество их всегда толкает вперед, но и страх. Страх, что, упав однажды, они будут не в состоянии подняться. Дазай знал об этом не понаслышке. Та же Энни, которая на каждое его предложение о помощи смотрела с подозрением, а то и вовсе искала подвох в его словах. Зачастую, лежа поздними вечерами на кровати, он думал, а каково это — молчать? Молчать, когда депрессия, молчать, когда болен. Когда о чем-то переживаешь или появляется нерешаемая проблема. Держать все годами в себе и оставаться полноценным человеком. Возможно ли это? Когда он болен, Ванесса не отходит от его постели, несмотря на недовольное бормотание и бубнеж. Когда его охватывает хандра или депрессия, он беседует с Бертоном. У этого человека шутки были припасены на все случаи жизни. И только Дазай начинал жаловаться на отца и на жизнь, как Прайс бросал какую-нибудь нелепую идиотскую шутку, от которой он заходился в приступе смеха. И все проблемы в тот момент казались настолько мелочными и несущественными, отчего он начинал удивляться своему состоянию пару минут назад. — И снова он выпал из реальности, — Чуя, улыбаясь, ткнул его пальцем в щеку. Дазай поднял на него глаза. — Да вот, смотрю, как тебе хреново, и на душе становится чуть веселее, — сказал он. Накахара засмеялся. — Все, что делает тебя счастливым, приносит удовольствие и мне. Дазай ошалело посмотрел на него. — Ты совсем тупой? — он вырвал пакет с мусором из его рук и несильно толкнул в сторону зала. — Можешь и дальше лежать на своем диване и мусорить. Вали отсюда. В кухне повисла тишина. Чуя несколько раз было открывал рот, чтобы что-то сказать, но замолкал под почти суровым взглядом Дазая, пока тот, закатив глаза, просто не вытолкнул его за дверь. Оставшись наедине, Дазай прислонился спиной к стене, оценивая весь масштаб работы. Одним часом тут явно было не отделаться. Засучив рукава, он подошел к раковине, полной грязной посуды. На плите стояли еще две немытые кастрюли. Внутри одной, как ему показалось, еще была и плесень. — На голову бы тебе ее надеть… Настороженно открыв крышку, он отшатнулся, зажав нос пальцами. Глаза заслезились. Среди переваренных, воняющих плесенью макарон двигались маленькие белые личинки. Едва подавив рвотный позыв и желание выбросить макароны вместе с кастрюлей, Дазай высыпал всё её содержимое в пакет. Распахнул окно пошире, нашел резиновые перчатки и желтый фартук. В голове крутилась только одна мысль: лишь бы Накахаре не приспичило сюда заглянуть. И какого черта, он, пришедший сюда, чтобы раз и навсегда разобраться в их отношениях, стоит в чужой кухне и копается в грязной раковине? Смешно. Видел бы эту картину Бертон. Или Шейла, которой он постоянно твердил, что ни одна сила не заставит его заняться бабской работой. Уже через двадцать минут мусорный мешок наполнился настолько, что не получалось затянуть на нем веревки и закрыть его. Кое-как завязав небольшой узел, Дазай вытолкал его в коридор. Предварительно стянул перчатки, фартук и вышел в зал к Накахаре. Тот лежал в жутко неудобной позе, подогнув под себя одну ногу. Голова покоилась на жестком подлокотнике, а подушка валялась возле столика. Бледное лицо было покрыто испариной, несмотря на холод в комнате. — Эй, — Дазай присел на край дивана. Приложил ладонь к его лбу и покачал головой.

***

Когда он разлепил глаза, стрелка на часах давно перевалила за пять. В голове стоял гул, рука затекла от неудобной позы. Из телевизора доносился знакомый голос телеведущего Джимми Фэллона. Телевизор Чуя почти никогда не выключал. Он создавал атмосферу хоть какого-то уюта. Со лба упала влажная тряпка, а рядом кто-то возмущенно вздохнул и перевернулся на другой бок, обхватив его ногу обеими руками. Чуя замер. Перевел удивленный взгляд сначала на Дазая, затем на преобразившуюся комнату. Все было настолько стерильно чисто, что он едва не присвистнул от удивления. Дазай спал на другом конце дивана и часто ворочался во сне. Рот был слегка приоткрыт, а густые ресницы нервно подрагивали. Кондиционер не работал, отчего и было так душно. Неужели отключил ради него? Накахара, пребывая в какой-то прострации, смотрел на Джимми Фэллона не моргая. Телеведущий сказал что-то, от чего зал стал громко аплодировать, затем смеяться. Но слова Фэллона словно ударялись о невидимую стенку в его подсознании и отскакивали обратно. Все его внимание было сконцентрировано на своих ногах, которые Дазай обнимал, словно подушку. Рука медленно и неуверенно потянулась вниз. Отвела в сторону темные влажные локоны. Замерла. Карие глаза посмотрели на него непонятливо и растерянно. Совсем как он сам всего пару минут назад. — Который час? — спросил Дазай хриплым ото сна голосом. — Почти шесть, — тихо ответил Чуя. — Черт… — он поднялся, протер сонные глаза и зевнул. — Как ты себя чувствуешь? Взгляд у Чуи вновь стал потерянный. Дазай, заметив его реакцию, закатил глаза. — В чем подвох? — спросил Накахара с сомнением в голосе. — Ты не поверишь, но никакого подвоха нет. Просто я по своей природной доброте решил помочь одному бытовому инвалиду. Наклонившись вперед, Дазай снова коснулся его лба. Температура спала. Однако сильная бледность с лица так и не сошла. Несколько часов сна для измотанного организма явно было маловато. — Я не понимаю… — Чуя перехватил его руку. Первый раз Дазай видел такую гамму эмоций на его лице. Непонимание, удивление, настороженность. — Ты меня вроде как терпеть не можешь. — Чуя, — он тяжело вздохнул, — просто заткнись. Хорошо? Вырвать ему руку не позволили, как и подняться с дивана. Ловко перевернувшись, Накахара подмял Дазая под себя. — Ты правда надеялся, что я тебя отпущу? — Я в любой момент могу заехать коленом по твоим яйцам, — он, улыбаясь, приподнял бровь. — Хотел, уже заехал бы, — вынес свой вердикт Чуя. Дазай не предпринимал попыток вырваться. А Чуя попыток его поцеловать. Они просто лежали, глядя друг другу в глаза, обмениваясь колкими комментариями. Улыбались, кусали губы, отводили взгляд, говорили о любой чуши, лишь бы не возвращаться к теме их отношений. Вся мотивация Дазая полетела к чертям. Отрепетированное заранее «Это больше продолжаться не может» вылилось в очередное — «Хочу его поцеловать». «Хочу запустить пальцы в огонь этих волос». «Хочу безотрывно смотреть в эти проклятые голубые глаза». — Осаму? — весело позвал Чуя. — Ты хоть моргай, что ли. Дазай, растерявшись, толкнул его ногой и сбросил с дивана. С пола раздался хриплый смех и легкое покашливание. — Уже практикуешь домашнее насилие? Дазай свесил голову с дивана и фыркнул. — Ты очень привлекательный, когда не открываешь рот. Серьезно. Накахара приподнялся, опираясь на одну руку. Дазай, до которого только дошло, что он сейчас ляпнул, покраснел и вжался спиной в диван, мечтая скукожиться до невидимых размеров. — Привлекательный, значит… — повторил он, ухмыляясь. — Я… я не это имел в виду. То есть ты, ну… — Чуя даже не пытался вмешаться и перебить его. Слушал внимательно, подперев голову ладонью, а на губах играла добрая, ласковая улыбка. И чем больше Дазай смотрел в ярко-синие глаза, тем сильнее начинал теряться. — Бред какой-то. — Осаму, — Чуя сел напротив него. Взял его руки в свои, медленно поднес к губам и поцеловал. — Нам пора поговорить. Начистоту и без увиливаний. — Это странно, Чуя, — сказал Дазай, нахмурившись. — Все это… странно. Неправильно. И я понимаю это. Прекрасно понимаю, но… — Не можешь с этим бороться? — спросил он и понимающе кивнул. — Для меня это тоже в новинку. — Да черта с два. Ты сам признавался, что подобные отношения тебе вовсе не чужды. — Какие… О! — он засмеялся. Но, поймав полный негодования взгляд, замолк. — Я солгал. На самом деле, у меня в этом плане тоже нет никакого опыта. До встречи с тобой я был стопроцентным натуралом. — Что?! И зачем ты мне соврал? — Затем, что хотел проверить твою реакцию. Не ты ли говорил, что такие люди вызывают у тебя отвращение? Однако после моих слов ты и бровью не повел. Прям человек-противоречие. — Надо было тебе врезать, — сказал Дазай, сложив руки на груди. — Признай, — Чуя приблизился к нему вплотную, — я тебе нравлюсь. Потому что, будь по-другому, ты не спустил бы мне с рук ни одну из этих вольностей. В голове эхом прозвучало лишь одно: «Нравлюсь». Нравлюсь? Одно простое слово, но сколько несло в себе сомнений и душевных мук. Будь Накахара девчонкой, он давно признался бы ей в любви. Не было бы и проблем, которые выстраивались в нарастающий длинный ряд. А поступиться принципами означало пройти точку невозврата. Дазай долго расковыривал проклятое «нравишься» и препарировал его, разложив на микрочастицы. Он давно пришел к выводу, что, раскрыв свои истинные чувства, не сможет вернуться к прежнему себе. Но сколько он сможет оставаться слеп и глух к собственным чувствам, когда все его существо тянулось к этому человеку? Послушать здравый ум или сердце? Как быть, если «нравишься» перерастет в «люблю»? Ведь такие отношения обречены быть в тени, скрываемые даже от самых близких людей. Однако что мешает просто попробовать и удовлетворить свое любопытство? — Я бы назвал это симпатией, — сказал Дазай, снова пойдя на попятную. — В своих чувствах я настолько глубоко не копался. Чуя ничего не сказал. Ни единого слова, отчего даже стало совсем немного неловко. Что ж, молчать этот тип умел до жути выразительно. Они сидели в тишине, прислушиваясь к писклявому голосу в телевизоре. Атмосфера в комнате изменилась, словно над головой появилось темное облако. Дазай нервно терзал пальцами край одеяла и безотрывно смотрел на бледное лицо Накахары, ставшее нечитаемым. Странные у него были перепады настроения. От веселого до угрюмого с промежутком в пять секунд. — Язык проглотил? Чуя поднялся с пола и пересел на стеклянный низкий столик. В голубых глазах была сталь. — Симпатия, говоришь? — он задумчиво почесал щеку. — Значит, тебе достаточно одной симпатии, чтобы позволить первому встречному зажимать тебя у грязных стен мужского сортира? Дазай насупился. Так глупо попасться на собственной лжи. Определённо, это была не просто симпатия. Иначе стал бы он ночами напролет ворочаться на кровати, думая о Накахаре. Мысли о неправильности зарождающихся чувств с успехом вытесняли другие. Все чаще Дазай злился, чувствуя, что с каждым днем все больше и больше нуждается в общении с этим человеком. Бертон в последние дни стал казаться ему скучным. Карлайлы высокомерными выскочками. Коими, по сути, и являлись. Шейла была глупа, и говорить с ней зачастую бывало не о чем. А отношение к Накахаре изначально сложилось двоякое. Он мог одним своим появлением заставить Дазая скрипеть зубами от злости, а мог рассмешить так, что долгие минуты тот смеялся, словно умалишенный. Двоякость чувств заключалась в том, что признание Чуи в какой-то степени его покоробило. Но и не давало смотреть на него как на врага. — Блять… — Дазай упал лицом в подушку и обреченно взвыл. — Отключи мозг, Кексик. Хоть на одну минуту, — сказал Чуя, смотрящий на него неотрывно. — Отключить мозг, — повторил Дазай, кусая губы. — И здравствуй, точка невозврата… — Что? — переспросил Чуя, не расслышавший его тихий бубнеж в подушку. Дазай резко поднялся с дивана и, мигом оседлав колени удивленного Чуи, впился в его губы жадным, требовательным поцелуем. «Я определенно об этом пожалею…»