***
Дазай понуро бродил по длинному коридору, скучающим взглядом рассматривая крупные картины на стенах. Все до единой они были скучные, невзрачные и не цепляющие взгляд. Ему встречался то пейзаж, то натюрморт, то забавные кубические фигуры, своим стилем больно напоминающие Пикассо. Привыкший с раннего детства лицезреть картины мрачные и пугающие, к этим он отнесся пренебрежительно. А натюрморт так вовсе показывался ему апогеем скуки. Кто в здравом уме, обладая прекрасными навыками рисования, будет тратить время и краски на изображение фруктов на холсте? Кому-то правда это нравится? Сам Дазай жалкие попытки нарисовать что-то стоящее давно оставил. Во-первых, с подачи отца, который упрекал его каждый раз, застав за этим занятием. Ванесса, открыто заявившая, что у него странный взгляд на мир и никуда эти картины не годятся. Единственный, кто пришел в восторг, был Динки, полдня ходивший за ним хвостом, вымаливая у него незаконченную работу. Больше, чем надменные замечания Ванессы и Хидео, его покоробил интерес садовника. В тот же день Дазай эту картину целиком замазал черной краской и повесил в своей комнате, на случай если снова вздумается взять кисть в руки. — Опять слоняешься без дела? Тихие шаги отца он заметил не сразу. Тот окинул его строгим взглядом и подозвал к себе взмахом руки. Дазай подчинился. Покорно подошел к отцу и поднял на него неуверенный, нервный взгляд. В этом месте он всегда терялся и чувствовал себя не в своей тарелке. Пусть все были вежливы, даже чрезмерно вежливы, приветливо здоровались, разговаривали, улыбались, Дазай постоянно находился в напряжении. Всюду ему мерещился взгляд отца и тихий, осуждающий шепот работников за спиной. Определенно, кто-то из этой массы его презирал. Не один раз ему тыкали в лицо тем фактом, что родился он в богатой семье. Тот же Колин Вилберн и Райли. Второй причиной могло стать высокомерие отца и его снисходительный тон. И не то чтобы Дазай зависел от чужого мнения, нет, но беспочвенные упреки и обвинения всегда выводили из равновесия. Никто из них и близко не представлял, сколько бессонных ночей ему пришлось пережить и сколько пролить слез, чтобы соответствовать требованиям этого человека. Что Хидео, что Ванесса, что ворчливая, придирчивая миссис Гаспар, никто из них не щадил его с младенческих лет, так почему? Верно говорила Энни, попивая свой латте в кампусе. Люди живут сплетнями. Питаются ими. Сплетни для многих входят в обычный распорядок дня. И каким бы ты ни был честным, искренним человеком, злые языки сами придумают о тебе историю. — Через пятнадцать минут придет мистер Феликс. Приходи в зал совещаний, — сказал Хидео, поправляя галстук на шее Дазая. — Да, отец. Тот закончил возиться с узлом и слабо похлопал его по плечу. — Как занятия с миссис Гаспар? — Все хорошо, — ответил Дазай, стараясь унять нарастающее волнение. — Вот как… — Хидео опустил руки в карманы белых штанов. Его взгляд был прикован к тому натюрморту, на который еще несколько минут назад скептически смотрел Дазай. — Невзрачная картина. Не находишь? — Есть немного. Даже уличное искусство разглядывать было куда интереснее, чем треснутое блюдце с гроздью винограда и бокал красного вина. Дазай часто наблюдал за Джином, как тот поздними вечерами выпрыгивал из машины с баллончиком в руках и разрисовывал стены супермаркетов, кафетерий и пиццерий. Рисовал на стенах многоэтажных домов и кирпичных ограждениях. Кто-то называл это вандализмом, а кто-то искренне восхищался. Джин, несмотря на мягкий, придурковатый характер, в такие моменты становился другим человеком. Смотрел серьезно, словно сквозь стену. Думал, ломал пальцы, в нервном тике кусал губы и поворачивался к Дазаю в поисках поддержки. И он подбадривающе кивал, а его взгляд все говорил за себя. «Продолжай, у тебя неплохо получается». На похвалу Дазай всегда был скуп. Может, эта черта и передалась ему от отца. И он не мог не замечать много других сходств, на которые упорно закрывал глаза. — В следующий раз, Осаму, когда вздумаешь прогулять занятия миссис Гаспар, будь добр, оповести ее заранее. Не все обладают таким количеством свободного времени, как ты. Дазай устало и мучительно вздохнул, посмотрел на отца и кивнул. Интересно, он забыл, как сутками запирал его в комнате с учебником в руках? Или каким подвергал наказаниям за неправильные ответы. Он забыл, как Джон снимал его с дерева после неудачной попытки бегства в возрасте семи лет? О каком свободном времени может идти речь? Хотелось крикнуть во всю глотку «Ты — мое свободное время», но голос куда-то пропал, а тело оцепенело. Вновь он вернулся в детство. Напуганный, обозленный на весь мир. Смотрел большими карими глазами на высокие запертые двери, остервенело дергал ручку и бился головой. Стопка книг за его спиной никогда не уменьшалась. Холодный, надменный взгляд старушки Гаспар никогда не изображал сочувствия. Дазай не верил, что человек может годами ходить с неизменно строгим лицом. «Ведь хоть когда-то должна улыбаться», — думал он. Но она не улыбалась и, как по расписанию, произносила одну фразу «Вашему отцу это не понравится, молодой человек». И что-то в нем копилось. Огромный, темный сгусток злобы, который оставалось выплеснуть на немых обитателей комнаты. Оторвать пауку лапы, сорвать крылья мухе, забить мышь насмерть. Раз за разом протыкать снимок с ненавистным лицом старухи Гаспар. Где-то под его кроватью валялась кукла Вуду, которую он смастерил в шесть лет. Трудился над ней долгую неделю и, ощутив всю бесполезность которой, небрежно бросил к прочему хламу. Я устал думать, я устал учиться, я устал жить, говорил он, лежа в стоге сена в конюшне, и старик Дженкинс косился на него с неодобрением. «Такой малой, а жить уже устал. Не видел ты настоящих трудностей, малыш. Думаешь, я дерьмо за лошадьми выгребаю от большой любви к ним? Или Динки с Джоном газоны и кусты стригут, потому того хотят? Динки шепелявый лопоухий урод. Джон — безрукий калека. Протезы у него. А я так вовсе больше ни на что не годен. Отец над моим образованием особо не пыхтел. С четырнадцати лет с кровью из носа пахать заставлял. А что ты? Вырастешь да бабки лопатой будешь грести. Все отцовское тебе в наследство перейдет». Дженкинс был человеком грубым, но честным. И даже Дазай это понимал. В огромном кабинете для совещаний царила тишина, нарушаемая лишь голосом мистера Феликса, который, активно жестикулируя руками, что-то показал на диаграммах. Иногда они менялись. Синяя диаграмма сменялась желтой, желтая красной, и так беспрерывно, почти два часа. Хидео слушал безотрывно, внимательно, иногда кивал. Чуть позже они поменялись местами, и говорил уже он, а Феликс слушал. Дазай давно перестал понимать, о чем они говорили. Он скучающе рассматривал остальные незнакомые лица. Мрачные, угрюмые, серьезные, делающие вид, что им на самом деле интересно, что говорил отец и мистер Феликс до него. Согласно, синхронно кивали, словно роботы, делали заметки и вновь поднимали головы. Один потирал перстень на безымянном пальце, второй каждые пять минут поправлял галстук, третий чесал за ухом, четвертый постоянно смотрел на часы. «В этом мы с вами схожи, господа, — подумал Дазай, тихо щелкая ручкой. — Я тоже мечтаю скорее покинуть это место». Привычная вибрация в кармане его отвлекла. Дазай каждый раз ловил на себе строгий, хмурый взгляд отца, поэтому во время совещания тянуться за телефоном не рискнул. Время от времени поглядывал на него с интересом и Феликс. И несмотря на жгучую неприязнь к Дороти, Дазай не мог чувствовать то же самое к этому человеку. Глаза у него были добрые и взгляд понимающий. Нередко, почесывая седую щетину, он задумчиво смотрел на Дазая, затем на Дороти и сочувственно вздыхал. Совещание закончилось спустя три часа. Дазай вышел из кабинета словно выжатый лимон. Голова едва не взрывалась от количества полученной информации. Конечно, можно было, как и все, притвориться внимательным слушателем, а на деле напряженным взглядом фиксировать каждый щелчок минутной стрелки на часах, отсчитывать время, витать в облаках, незаметно рассматривать присутствующих, и он все это непременно сделал бы, если бы не знал так хорошо своего отца. Тот определенно будет задавать вопросы, разводить дискуссию и прощупывать почву. Проверять, насколько внимательно слушал его Дазай. Оказавшись в коридоре перед порядком поднадоевшим натюрмортом, он вытащил телефон, слишком поздно вспомнив о сообщении. Сейчас, как никогда, сильно хотелось получить глупый, смешной текст от Чуи и расслабиться. В последние дни Накахара сильно пристрастился к этому занятию. Писал ежеминутно, к тому же несусветную чушь, отправлял забавные снимки и фотографии людей. Как-то даже Тутси прислал в белом защитном воротнике и подписал «Почему мне теперь жалко этого шерстяного ублюдка?». Однако заветное сообщение оказалось от Бертона, который отправил фото спящего на диване Джина в обнимку с Квентином. Эта собака, когда спала, растянувшись во весь рост и вздернув вверх конечности, казалась больше самого хозяина. Дазай, едва подавив желание набрать номер Чуи, выскочил на улицу. Набрал полную грудь воздуха и устало потянулся. Этот день слишком его утомил.***
В университет он плелся, с трудом волоча ноги и сонно зевая. Как бы ему ни хотелось проигнорировать замечание отца, сделать он этого не смог. Сидел всю ночь напролет, глядя на сухой, скучный текст и тяжко вздыхал, каждую минуту поглядывая на время. Мял страницы, подбрасывал колпак ручки в воздух, крутил в руках телефон, а когда взгляд падал на грозное лицо миссис Гаспар, смотрящую на него с фотографии на стене, он тут же выпрямлялся, как струна, и утыкался лицом в размывающиеся перед глазами строки. Людей во дворе университета было много. И своим многоголосым жужжанием они напоминали пчел. Суетливых, злобных, агрессивных. Раздраженных и невыспавшихся. Совсем как он сам. Кто-то задел его плечом и, что-то быстро протараторив, дал деру. Дазай не расслышал. Он плелся слишком медленно и едва открывал слипающиеся глаза. Чужая речь и ее смысл до него просто не доходили. Кто-то улыбался, кто-то сидел на своих машинах, рассказывая очередную лживую байку, некоторые сидели на скамейках с книгами, кто с наушниками. Дазай же мечтал скорее оказаться в аудитории и провалиться в объятия Морфея, как минимум на часа два, и то с условием, что чрезмерно активный Накахара не будет настырно трясти его за плечо. Чуя мог продержаться не больше десяти минут. Затем начинал к нему ластиться, слабо толкать в плечо, утыкаться лицом в его ладонь и кусать пальцы. А порой он смотрел так пристально, что Дазай чувствовал давящую атмосферу даже сквозь сон. Открывал глаза, что-то бурчал и поворачивался к окну, не обращая внимания на жалобный вздох и щенячьи глаза. Чуя был зависим от его внимания и ласки. Они могли часами напролет лежать на его кровати в спальне, просто целуясь и обнимая друг друга. Чуя распахивал на нем рубашку, гладил грубыми мозолистыми пальцами ребра, опускал руки на ягодицы и сжимал их, оглаживал, вжимался пахом, ловя губами тихие, низкие стоны. Медленными, влажными поцелуями спускался от шеи к груди, кусал затвердевшие соски, теряя голову от сладко постанывающего под ним Дазая. Иногда, готовый вот-вот потерять голову, тот несильно его отталкивал, когда рука забиралась ниже и накрывала пах. Чуя знал, если он настоит на своем и продолжит доводить его до исступления, Дазай даст слабину, покорится, сам послушно раздвинет ноги и попросит его не медлить. Но не этого ему хотелось. Он терпеливо ждал, пока Дазай сам того захочет. Захочет на самом деле. — Что-то давно Прайса не видно, — произнес кто-то за спиной язвительным голосом. — Его наконец пришили? Дазай остановился. Голос показался ему больно знакомым, но звучал он раньше куда более запуганно и неуверенно. Колин Вилберн стоял, прислонившись спиной к холодной стене. Коричневый рюкзак он держал двумя пальцами, медленно покачивая его из стороны в стороны. Когда их глаза столкнулись, прежняя уверенность заметно пошатнулась. Но тот быстро взял себя в руки. Громко прочистил горло и говорить старался непринужденным, спокойным тоном. — Тебе что-то нужно, Колин? — спросил Дазай, который совсем не хотел сейчас иметь дело с этим идиотом. Единственной его целью было скорее зайти в аудиторию и выжать хотя бы те крохи времени, что у него были до прихода шумного, чрезмерно болтливого Накахары. Вилберн снова растерялся. Рассеянно поправил волосы, затем потянул бордовый галстук, ослабляя узел. Говорить таким тоном ему было непривычно и совсем в новинку. И как бы он ни пытался выглядеть безразличным, получалось у него отнюдь плохо. Дазая Вилберн боялся. Боялся настолько, что даже сейчас старался держать дистанцию. Тот порой становился неуправляем и непредсказуем. Колин на собственных ошибках понял одно — не стоит вестись на его наигранное спокойствие. — Хотел кое-что тебе показать. — Сомневаюсь, что меня это заинтересует, — сказал Дазай, начиная раздражаться. — О, тебя это заинтересует, поверь, — ответил Вилберн, в тот же миг полезший в свою сумку. Дрожащими руками он копался в ней почти минуту. На лбу появилась испарина, и губы он поджал нервно. Дазай терпеливо ждал, постукивая пальцами по бедру, чем еще больше заставлял Колина нервничать. — Что, приобрел бисерную сумочку? — с сарказмом спросил Дазай. — Сейчас… сейчас тебе будет не до смеха, — сказал Колин, победно помахав фотографиями в руке. Худой костлявой рукой он держал нечеткие снимки, крепко впившись в них пальцами. К Дазаю он приблизился неуверенно, протянул фотографии и отошел на безопасное расстояние, с упоением глядя, как быстро эмоции менялись на его лице. Вилберн едва держал себя в руках, стараясь не запрыгать на радостях. В голове одна мысль лихорадочно сменяла другую. «Я подчинил монстра. Я могу просить все, что захочу. Осаму Дазай полностью в моей власти». — Ну так, что скажешь на… Внезапный удар в лицо заставил его покачнуться и отступить на несколько шагов назад. И все же потеряв равновесие, он свалился на белую плитку, хватаясь обеими руками за кровоточащий нос. Кровь была всюду. На его руках, на белой рубашке и на белой плитке. От ужаса Колин едва не потерял сознание, но сильные руки подняли его на ноги и ощутимо встряхнули. — Шантаж — это не твое, Колин, — сказал Дазай голосом, способным замораживать все живое вокруг. Не на шутку перепуганный, Вилберн стал озираться по сторонам, надеясь, что хоть одна живая душа пройдет мимо них. Но весь этаж был пуст. Все студенты находились во дворе и даже не думали расходиться по аудиториям раньше времени. Тогда-то он, не выдержав сильной боли из-за повторно сломанного носа, заплакал. Жалобно, едва ли не навзрыд. Дазай с отвращением оттолкнул его. Разорвал фотографии на мелкие кусочки и бросил их в урну. — Я так понимаю, у тебя остались копии, — сказал он, садясь на корточки возле Вилберна. Колин испуганно охнул и отполз от него, вытирая локтем мокрые глаза. Кровь капала сквозь его дрожащие пальцы, а сломанный зуб выпал изо рта, как только он разомкнул разбитые губы. — Ударишь меня еще раз, и я разошлю их всем, — ответил тот, находясь на грани истерики. Дазай сжал кулаки, с трудом сдерживая злость, которая так и подхлестывала выбить из Колина все дерьмо. — Чего ты хочешь? — Не знаю, я еще не решил, — сказал внезапно осмелевший Колин. Теперь он был уверен, что Дазай больше руки на него не поднимет. — Для начала принеси мне горячий кофе. Жутко хочется пить, — усмехнулся он. — Ты перегибаешь палку, Колин. — Нет. Всего-то знаю цену тем снимкам. Интересно, как отреагирует твой отец, когда узнает, что его единственный сынок… Из-за руки, внезапно сильно сдавившей горло, у Вилберна глаза заслезились сильнее. Он открывал окровавленный рот, словно выброшенная на берег рыба. Пытался вздохнуть и обеими руками вцепился в руку Дазая, которой тот держал его горло почти железной хваткой. Поняв, что силой его не одолеть, Колин стал похлопывать его по плечу, одним взглядом умоляя отпустить. Все перед ним исказилось, а взбешенное лицо Дазая стало медленно расплываться. Последняя его мысль была «Я умру, неужели я так глупо умру. Шантажист из тебя правда никакой». Но в одно мгновение воздух снова поступил в приоткрытый рот. Он упал спиной на холодную, скользкую плитку, делая жадные, глубокие глотки воздуха. Как только способность соображать к нему вернулась, он отполз от Дазая, который, не шевелясь, наблюдал за его действиями. Но какой у него был взгляд. В глазах стальной, холодный блеск, словно он обезумел. И Колин правда думал, что живым ему отсюда не выбраться. Нормальный человек не способен на такое выражение лица. — Говори, чего хочешь, — сказал Дазай, опустив руки в карманы, словно это не он еще минуту назад едва не задушил человека. — Разве я не сказал? — ответил Колин, сплюнув на пол кровь вместе со слюной. — Хочу кофе. А дальше посмотрим. Дазай задумчиво наклонил голову вбок, а затем посмотрел на Вилберна, сердце которого неистово колотилось от страха. Все тело ныло, дышать было трудно, словно невидимые пальцы продолжали сдавливать горло. Каждую минуту он касался языком выбитого зуба и соображал, во сколько ему обойдётся очередной сеанс у стоматолога. — Хорошо, будет тебе кофе, — сказал Дазай и, просто развернувшись, ушел. Колин еще какое-то время смотрел ему вслед, думая, правильно ли он поступил. Стоило ли ему шантажировать такого человека, как Дазай? Или все же тот даст слабину и прогнется. Фотографии, где он наглядно целуется с Накахарой, были в каком-то смысле его защитным талисманом. Пока они при нем, не убьют его уж точно. Встав на ноги, Вилберн вытащил носовой платок и приложил его к носу. Спускаясь по лестнице в мужской туалет, он думал, что же ему все-таки потребовать взамен. Чуя на лекцию Тейджа пришел с опозданием почти на час. Никто не обратил на него внимания, а сам Тейдж лишь кивком головы указал ему сесть на место без лишних извинений и оправданий. Дазай на приветствие Чуи никак не отреагировал. Смотрел прямо перед собой, постукивая ручкой по чистой тетради. И Чуя немало удивился, увидев его не спящим. — Осаму, с тобой… — Все хорошо, — резко ответил Дазай. Чую ответ не удовлетворил. Он бросил сумку на соседний стул, пододвигаясь ближе к нему. — А если честно? — Чуя, не в этот раз, ладно? Накахара нахмурился. Таким Дазай бывал очень редко. А холод в его поведении сильно напомнил прежнего Дазая. — Простите, профессор Тейдж! — позвал он громко. — Осаму весь горит, и, кажется, ему нехорошо. Дазай разинул рот от удивления, а Тейдж кинул взволнованный взгляд на него. — Я могу проводить Осаму до медпункта. Если вы не против. — Какого черта ты творишь? — прошипел тихо Дазай. — Да. Конечно, — сказал профессор, вытирая мокрой губкой пальцы, испачканные мелом. Было стыдно и жутко неудобно спускаться по лестнице огромной аудитории под сопровождение удивленных взглядов. Мало того, еще и Чуя поддерживал его под локоть, словно сам он не мог спуститься. Однако роль больного пришлось играть до последнего, несмотря на душащий ком недовольства. И что интересно, повелись на эту детскую ложь все. Смотрели сочувственно и тяжко вздыхали, словно это их вели на обследование к врачу. Как только дверь за ними закрылась, Чуя прижал Дазая к стене и обхватил ладонями его лицо. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза и тяжело дышали. Дазай хотел вырваться, оттолкнуть его, но совсем позабыл, что тот был сильнее физически, и даже не сдвинулся с места. — Повторюсь. Что случилось? — Ничего не случилось! — огрызнулся Дазай. — Каким еще языком тебе сказать… Чуя приложил палец к его губам. — Скажи обычным языком, но правду. Повисла тишина. Дазай низко опустил голову, с интересом рассматривая свою обувь, расколотую плитку, испачканный белый шнурок и жвачку, прилипшую к подошве. Несколько раз он хотел что-то сказать, открывал рот, а потом морщился и угнетенно вздыхал. — Я буду прижимать тебя к этой стене, пока не ответишь. — Прилипала, — ответил он, грустно улыбнувшись. Чуя протянул руку, касаясь пальцем его щеки. И Дазай сам поддался вперед за лаской. Зарылся носом в теплую шею и замер.— Помнишь Колина из седьмой группы? Чуя кивнул. — Он видел нас. Он видел, как мы целуемся в том переулке. Говоря это и вспоминая наглое лицо Вилберна, у Дазая вновь кулаки зачесались. До одури хотелось снова набить этому парню морду. Да так сильно, чтобы несколько месяцев из дома не высовывался. — Вилберн? — удивленно переспросил Чуя. — Что он забыл в подобном месте? — Хороший вопрос. — И чего он теперь хочет? — Не знаю. Сказал, что подумает, — ответил Дазай, пожав плечами. Чуя, наконец, выпустил его и отодвинулся. Взгляд у него был странный, тяжелый. Он медленно закатывал рукава рубашки, о чем-то размышляя. И когда Дазай тихо прокашлялся, привлекая к себе внимание, он поднял на него глаза. — Не волнуйся. Я поговорю с Колином. — Я уже пытался. Он сам не знает, чего хочет. — Ты? Избил его небось? — спросил Чуя, уперев руки в бока и сдувая выбившуюся из высокого хвоста прядь. Дазай насупился. — О, по взгляду вижу, что да. Слушай… предоставь это мне. Хорошо? Не все решается путем насилия. — А как же? — фыркнул Дазай. — Другом его прикинешься? Или нацепишь милую, доброжелательную улыбочку и попросишь его просто отдать тебе фотографии? Колин, конечно же, растает, снимки вернет и извинится за причиненные неудобства! — Прекрати паниковать, — Чуя сложил руки на груди, нахмурился. Губы его были плотно поджаты, а брови сердито сведены. Желание острить у Дазая внезапно пропало. Особенно после слов Чуи. Может, на самом деле не стоило ему избивать Вилберна до такого состояния. Теперь тот вряд ли добровольно пойдет на контакт. И не факт, что после одной просьбы у того не появится вторая. — Дай мне время, Осаму. Я поговорю с ним. — Делай что хочешь… Всю долгую пару никто из них не проронил и слова. Дазай был напряжен и смотрел в окно, наблюдая за плавающими облаками. Несмотря на внешнее спокойствие, на душе у него был ураган. Он пытался представить реакцию Ванессы на эти фотографии или же Дороти. Какой неподдельный ужас отразился бы на их лицах. А что сказал бы ему Прайс? Скорее, на этой ноте их дружбе и пришел бы конец. Подумав об отце, Дазай едва заметно вздрогнул. Поднял глаза на Тейджа, который вырисовывал на доске длинные формулы, что-то безостановочно говорил и жестикулировал руками. Он слушал его внимательно, но не понимал ни единого слова. С каждой пройденной минутой голова у Дазая становилась все тяжелее. Паранойя уже вовсю охватила его разум и не давала здраво мыслить. А что, если Колин Вилберн уже отослал копии его отцу? Зная характер этого человека, Дазай был уверен, что тот не поверит в подлинность фотографий. Запросит проверку, и лишь когда подлинность подтвердится, весь его гнев с Колина Вилберна обрушится на его голову. После чего Хидео даже не побрезгует сдать его в психиатрическую лечебницу, чтобы навсегда избавить от тяги ко всему мужскому полу. В частности, к Чуе Накахаре. Громкий звонок вывел его из раздумий. Все то время, что они сидели на лекции, Чуя постоянно кидал на него беспокойные взгляды. Сидел тихо и даже не предпринимал попыток заговорить. Дазай отодвинул стул, схватил рюкзак и вышел из аудитории вслед за Тейджем. Коридор постепенно стал заполняться студентами. Сестры Честер, громко смеясь, поравнялись с ним. Мелани схватила его за одну руку, Бритни за другую. — Мы поспорили, что первый, кто выходит из аудитории, покупает нам чизбургеры в столовой! — сказали они одновременно. Дазай улыбнулся. — А мы… это? — Мы! — сказали они и вновь засмеялись. — Ладно, девочки, будут вам чизбургеры, — сказал он и покачал головой. — И откуда у вас столько энергии? Серьезно. Пока они спускались на первый этаж, Дазай узнал, что Стив из их группы спал с Анабель. Себастьян, на самом деле, несколько лет лечился от депрессии. Родители Эшли обанкротились на прошлой неделе, и теперь она боялась, что кто-то в университете об этом узнает. Профессора Гленна ранним утром увезли в больницу с сердечным приступом. А Бертон долгое время не появляется на учебе, потому что из-за своих беспорядочных связей подцепил СПИД. Дазай хотел бы спросить, откуда у них такая информация про Бертона, однако вовремя прикусил язык. Близняшки Честер не умели ограничиваться несколькими словами. Нет, они начинали с предыстории и заканчивали последним актом, с доскональным упоминанием всех деталей. В столовой, помимо чизбургеров, Бритни и Мелани внезапно захотели апельсиновый сок, затем ванильные пирожные в глазури, а после мини-пиццу с грибами. Дазай, обеспечив их всем необходимым и дослушав горячую сплетню о Джине и Эйлин Карлайл, покинул столовую, предварительно купив горячий кофе для Колина Вилберна. На второй этаж он поднимался медленно. Был задумчив и угрюм. Не было уверенности, что, едва увидев Колина, он не бросится на него и не забьет до смерти. А как хотелось. Даже Райли так не раздражал его, как Колин. Райли хотя бы говорил в лицо все, что о нем думает, без увиливаний. Не особо хорошая черта, да, потому-то за свою честность Райли всегда и получал. А что касается Колина, этот парень был похож на крысу. Забивался по углам, ходил тихо, незаметно, любил подслушивать и искать компромат на каждого учащегося. На какое-то время его даже взяли в университетскую газету, но вскоре она закрылась из-за низкого рейтинга. Да и писали там несусветную чушь, больше напоминающую колонку. Вилберн призывал всех быть честными и откровенными. Писал, что в университете завелось много богатеньких студентов с «синдромом Бога». «Они считают, что имеют право делать все, что им вздумается. И знаете, господа? Они правы. Ведь их сила — это сила денег. Самая нерушимая и поглощающая все под собой, словно цунами», — гласил последний выпуск. В частности, он обвинял многих состоятельных ребят за их… состоятельность. Ни для кого не было секретом, что семья Колина была малоимущей и многодетной. Оттуда и выливалась вся неприязнь и то дерьмо, которым он поливал половину учащихся. Поднявшись на второй этаж, Дазай быстро нашел заветную дверь и слабо толкнул ее. Горячий кофе был все еще в его руках. В аудитории сидело человек десять, и Джин Карлайл среди них. Все разом подняли на него удивленные взгляды. Джин хотел было подняться и подойти к нему, но Дазай остановил его небрежным взмахом руки. — Не меня ищешь? — прозвучал самодовольный голос Колина. Он сидел за последней партой в окружении трех-четырех парней и двух девушек. Выглядел он расслабленно, а гадкая, злорадная ухмылка словно приклеилась к его губам. — Принес мой кофе? — Принес, — сказал Дазай и поднял руку, показывая пластиковый зеленый стакан. Джин удивленно разинул рот, кидая растерянный, ничего не понимающий взгляд то на Колина, то на Дазая. Остальные замерли в ожидании, не менее растерянные. — Видите, — сказал Вилберн, усмехаясь, — а вы мне не верили. Сам Осаму Дазай принес мне кофе. И принесет его завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, если я того захочу. Их взгляды встретились. Глаза Дазая не выражали ничего, кроме усталости и какого-то пофигизма, что сильно покоробило Вилберна. — Неси сюда, — сказал он приказным тоном, не поднимаясь с места. — Эй, включите кто-нибудь камеру! Хочу смотреть на это каждый день перед сном. Девушка, стоящая возле него, сразу же полезла в карман и вытащила телефон. И вовсе не потому, что об этом попросил ее Колин, а потому что это на самом деле была сенсация для их университета и каждый хотел отснять этот момент первым и пустить в сеть. — Осаму… — тихо позвал Джин, — какого черта происходит? Дазай не обратил на него внимания. Поднялся вверх по лестнице, подошел к последней парте и встал напротив Колина. Тот вальяжно растянулся на скрипучем стуле и демонстративно протянул руку. Время в аудитории остановилось. Все, затаив дыхание и направив на них камеры, наблюдали. Дазай криво улыбнулся. — Твой кофе, — сказал он почти шепотом. — Пей, пока горячий. Руку с пластиковым стаканом он занес над головой Вилберна и резко вылил все его содержимое. Прозвучал истошный, полный боли крик, а затем громкие всхлипывания. Кто-то пораженно охнул, кто-то отскочил, на кого-то попали горячие брызги кофе, когда тот тряхнул головой и выбежал, спотыкаясь о каждую доску по дороге. Дазай поставил стакан на его парту, а сам прошел к соседней и, подпрыгнув, сел на нее. — Итак, — сказал он негромко, — минутку внимания. Прямо сейчас вы берете свои долбаные телефоны и удаляете все то дерьмо, что отсняли тут. Удаляете — все. Если этот инцидент таки просочится в сеть, я помню каждого, кто здесь находился. И мне неважно, кто за этим стоит. Нести ответственность будут все. Дазай хлопнул в ладоши, тем самым показывая, что закончил говорить. Спрыгнул с парты и под сопровождение удивленных, напуганных взглядов покинул аудиторию. Колин Вилберн в тот день так и не вернулся в аудиторию.***
Чуя вытер мокрое лицо полотенцем и вперил тяжелый взгляд на свое отражение. Под глазами залегли глубокие синяки, взгляд стал совсем измотанный, усталый. После трех подработок ему едва хватало сил добираться до дома, не свалившись где-нибудь по пути или на пороге собственной квартиры. Пинки всегда встречала его громким мурлыканьем и, забавно скрутив хвост, начинала взбираться вверх по его ноге. Было больно, но не умилиться было невозможно. Иногда Пинки бегала всюду за ним хвостиком, пока Чуя не сажал ее к себе на плечо, где она и засыпала. Нередко она спала, зарывшись в волосы Дазая, но тот больше недели не показывался у Накахары. Перестал отвечать на звонки, а в университете делал вид, что они не знакомы. И, что раздражало, за всю неделю не было ни одной возможности толком с ним поговорить. То возле него ошивался внезапно появившийся Бертон, то он смывался куда-то на весь перерыв, то всегда держался в больших шумных компаниях. Чуя снова сполоснул лицо ледяной водой и начал собирать густые рыжие волосы в высокий хвост. Пинки сидела в корзине с грязным бельем, с интересом наблюдая за каждым его действием. Экран телефона, лежащего рядом, засветился. Чуя зажал резинку в зубах и наклонился, чтобы рассмотреть сообщение. К.В.: «Я бы мог слить эти фотографии в сеть после того, что он сделал. Но мне чертовски сильно нужны деньги! Ты сказал ему? Они у тебя?» Чуя отпустил руку, в которой держал собранные волосы. Те рассыпались по его плечам, упали на глаза, а Пинки тут же оживилась и прыгнула на его плечо. «Откуда мне знать, что ты удалишь фотографии?» — поразмыслив минуту, Чуя отправил сообщение и вернулся к зеркалу. К.В.: «Мое тебе слово!» «Твое слово для меня пустой звук, Колин. Спрошу еще раз. Как ты докажешь, что избавился от фотографий?» К.В.: «Чувак, у меня даже компьютера нет дома. Снимки я делаю на свой фотоаппарат. А он всегда висит на моей шее. Всегда при мне. При встрече можешь удалить лично». Пинки начала активно жевать его волосы и, едва не свалившись с плеча, зацепилась когтями за черный свитер. Чуя поморщился от боли. Осторожно взял котенка и вновь посадил ее в корзину с бельем. «Договорились. Встретимся сегодня в час ночи. На том месте, где ты нас поймал». К.В.: «Как, по-твоему, я должен прийти туда в час ночи?! Ты в своем уме? Это можно сделать в обычном кампусе, средь бела дня». «Что-что? Малышу Колину нужно разрешение родителей, чтобы куда-то выйти поздно ночью?» К.В.: «Ты мне нравишься, Чуя… не усложняй. Всего-то не хочу расстраивать родителей. Улизну через окно». Чуя собрал волосы и спрятал их под воротом черного свитера. Надел широкую толстовку и сероватого цвета кепку. Прочитав сообщение Колина, он усмехнулся. «Через окно? На каком этаже ты живешь? Не сломай себе ничего. Будет очень глупо». К.В.: «Издеваешься? Это второй этаж, и я живу в частном доме. А улизнуть проще простого. Тут дерево просто огромное». — Вот болван, — Чуя приподнял бровь. «А в комнате ты один?» К.В.: «Даа… если не считать огромный плакат Миллы Йовович. Она словно живая». «Слушай, Колин, есть еще одно условие. Наша переписка. Удали. Полностью». К.В.: «Что? Зачем?» «Сам сообрази, что будет, если кто-то прочитает ее. Колин Вилбрен, вымогающий деньги… Серьезно, просто не хочу быть в это втянутым». К.В.: «Ты долбаный предусмотрительный параноик. Но ладно. В чем-то ты прав». — А я правда считал, что он умный… — Чуя закинул телефон в широкий карман ветровки. Схватил за шкирку Пинки, едва не свалившуюся в ванну с горячей водой, и вернулся в зал. Упал на низкий диванчик и уставился на выключенный телевизор. Два часа он смотрел на него неотрывно, медленно поглаживая котенка, растянувшегося на его груди. Под окнами раздались чьи-то крики, кто-то звал на помощь, а затем заиграла громкая музыка. Рука Чуи остановилась. Пинки скатилась с его груди и, отряхивая лапы, побежала к миске с молоком. Часы пробили двенадцать ночи. В коридоре послышался громкий хлопок двери и пьяный голос соседа. Этот человек никогда не возвращался с работы трезвым, и ни один вечер не обходился без многочасовых скандалов за стеной. Чуя поднялся с дивана и, порывшись какое-то время в шкафу, выудил из него старые кеды с почти полностью стертой подошвой. Пинки, почувствовав, что хозяин уходит, оторвалась от молока и подбежала к нему, забавно скатываясь на бок. Из-за травмы одной лапы временами она теряла равновесие. Чуя улыбнулся. Почти с нежностью взял ее на руки и поцеловал во влажный нос. — Будь хорошей девочкой. Я скоро вернусь. На улице было тихо. Словно не здесь всего тридцать минут назад кого-то пытались изнасиловать. Эта улица обладала определенными причудами. Тут могла проходить перестрелка, могли убить или ограбить. Могли без разбору оглушить и скрыться с сумкой, в которой лежало не больше пятидесяти долларов или вовсе ничего, кроме пустой банковской карты. А могли проткнуть ножом, и причин тому было множество. Но, что странно, если спуститься на улицу спустя пять минут, не было видно никаких следов перестрелки. Пропадали гильзы, мертвые тела. Исчезала кровь и орудие убийства. Только тишина и тусклый желтый свет, мигающий в старых покоцанных окнах многоэтажек. Ходили слухи, то ли почти легенды, что по этим местам ходит невидимый чистильщик, уничтожающий все улики. Он не видим человеческому глазу и ходит облаченный во все черное. Чуя нередко задавался вопросом, слушая эти байки, «тогда откуда они знают, что невидимый чистильщик ходит в черном, если он невидим?». До чего глупые несостыковки. И, что смешно, многие в этот вымысел верили и рассказывали об этом на полном серьезе. До назначенного места Чуя добрался за двадцать минут. Колин Вилберн нервно топтался возле мусорных баков и испуганно вздрагивал каждый раз, когда где-то поблизости начинали орать кошки или пробегать крысы. Дергался он даже тогда, когда случайно наступал на сухую ветку под ногами. Нетерпеливо прыгал на месте, кидал косые взгляды на изрисованные стены и каждую минуту смотрел на часы. Чуя вышел из тени, поправляя ремешок черного рюкзака на плече. Увидев его, Колин едва не вскрикнул от страха, но быстро взял себя в руки и, казалось, даже вздохнул с облегчением. — Какого черта ты так долго?! Я тебя уже пятнадцать минут жду! Чуя равнодушно пожал плечами и подошел к Вилберну. Тот от разницы в росте едва заметно поежился и отошел на пару шагов назад. Накахара всегда казался ему странным и жутковатым типом, несмотря на дружелюбную ауру, которую он пытался создать вокруг себя. Колин подумал, что, несмотря на тот инцидент с Дазаем, предпочел бы встретиться здесь именно с ним, а не с Накахарой, один тяжелый взгляд которого не на шутку пугал. — Ты удалил переписку? — спросил Чуя. — Сразу после твоего сообщения. Я человек слова. Чуя замолк. Задумчиво всматривался в напряженное лицо Колина, а затем мило улыбнулся. — Но это не отменяет того факта, что ты наглый, эгоистичный кусок дерьма. Вилберн вспыхнул от злости. Грозно топнул ногой, но с места не сдвинулся. Милая улыбка сделала его еще более жутким и неприятным. Ему хотелось как можно скорее получить свои деньги и забыть этот день как страшный сон. — Думай что хочешь. Мне плевать. Ты принес деньги? — Они в сумке, — ответил Чуя. — Но сначала ты удалишь все фотографии. Прямо сейчас. Вилбрен усмехнулся. — А вы неплохо смотритесь вместе. И не могу не спросить. Кто из вас… — Фотографии, Колин, — повторил Чуя с нажимом. — Да-да, — он снял фотоаппарат с шеи, включил его и стал наглядно удалять один снимок за другим. Накахара стоял за его спиной, внимательно наблюдая за каждым движением пальцев Колина. Снимков там было не больше семи, и все сделанные на месте, где они сейчас находились. На двух последних Чуя целовал Дазая, прижав его к той самой стене, которую еще несколько минут назад с интересом рассматривал Вилберн. — Все, — сказал он, выпуская фотоаппарат из рук. Чуя, стоящий за его спиной, внезапно обхватил Колина поперек плеч и наклонился к его уху. — Из-за твоего вмешательства он теперь сам не свой. Он игнорирует меня, Колин. Вилберн поежился. С самого начала его не покидало странное чувство тревоги. Но каждый раз, вместо того чтобы убежать подальше от этого человека, его останавливала алчность. «Тебе всего лишь кажется», — одергивал он себя каждый раз. Это ведь Чуя. Что может пойти не так? — Я, пожалуй, пойду, — сказал Колин, хватая фотоаппарат нервно трясущимися руками. — Передашь деньги в следующий раз. Сильные руки мало того, что не позволили ему вырваться, так еще и нагло выхватили фотоаппарат из его пальцев. Только сейчас Колин обратил внимание на то, что Накахара все это время был в черных перчатках, да и одет был весьма странно. — Я буду кричать. — Попробуй, — Чуя улыбнулся. Всего за долю секунды что-то блеснуло перед его глазами. Вилбрен захрипел. То открывал рот, то закрывал, издавая странные булькающие звуки. Чуя отстранился, а Колин упал на колени, пытаясь обеими руками зажать свою шею, чтобы остановить кровь. Та брызнула на остывающий от дневной жары асфальт и потекла тоненькими ручейками к канализационному стоку. Мимо него, принюхиваясь, пробежала крыса и ловко юркнула за мусорный бак. Чуя внимательно наблюдал за его мучениями, опустив руки в карманы толстовки. — Ступая на тропу преступности, будь готов к последствиям… Накахара закинул окровавленный нож в свою сумку. Стянул черные перчатки, сдвинул капюшон и, спокойно перешагнув через тело Вилберна, вышел из узкого переулка обходным путем. Найти дом Колина ему труда не составило. Место на самом деле было тихим и безлюдным. Частные дома невысокие, старые, со скрипучими деревянными верандами и крохотными калитками, куда пробрался бы любой грабитель при желании. Лампочки на уличных фонарях все до единого сгоревшие. Чуя обошел дом Вилбернов, становясь возле того самого дерева, по которому Колин улизнул из своей комнаты. Из кармана рюкзака Чуя вытащил чистые перчатки. Натянул их на руки и, слегка подпрыгнув, схватился за толстую ветку. Подниматься было легко. А в темноте его было почти не рассмотреть. Свет в доме Вилбернов не горел. Бесшумно добравшись до окна комнаты Колина, Чуя тихо приоткрыл створки и запрыгнул внутрь, приземляясь на мягкий ворсовый ковер. Его взгляд тут же привлек огромный плакат Милы Йовович, занимавший почти полстены. Интерес к ней Чуя потерял сразу. Небольшая кровать стояла в углу слева от двери. На ней ворох игровых журналов, красные наушники и раскрытая книга «Загадочная история Бенджамина Баттона» Ф. Фицджеральда. Чуя перевел взгляд на ряд плакатов. Один из самых крупных висел над головой с изображением капитана Шепарда и Нормандии за спиной. Накахара невольно залюбовался, даже подумал, что, не будь Колин таким ублюдком, им бы определённо было, что обсудить. Несколько минут Чуя разглядывал белый комод и наугад вытянул одну тумбочку. В ней лежало грязное белье вперемешку с носками. Недолго думая, он вытащил из кармана пакет с белым порошком и спрятал его в самом дальнем конце, предварительно накрыв грязной одеждой. Выбрался из дома он тем же путем. Телефон в кармане завибрировал, оповещая о новом сообщении. Кексик: «Я скучаю… Прости меня».