Чуя опять изменился. Стал другим. Несколько дней ходил как в воду опущенный, почти не говорил, мало улыбался и выглядел отстраненным. Дазай волновался и переживал порой так сильно, что ночами ворочался, а потом, просыпаясь, до утра глядел в потолок. Сон не шел. Доставать Накахару бесконечными звонками и сообщениями было, по крайней мере, занудливо и наверняка действовало тому на нервы. Хотя порой Дазай этим пренебрегал. Когда нервы были настолько оголены, а терпение скатывалось на дно. Скатывалось, разбивалось, оставляя от себя лишь жалкие крохи. И лишь тогда он вновь тянулся за телефоном, неловко, пристыженно, крутил его в руке и набирал очередное «ты в порядке?».
Чуя мало походил на того, у кого все в порядке. Он и на здорового походил мало. Так же как и у Дазая, под глазами у него появились синяки, сам он исхудал, осунулся и больше напоминал мертвеца. Глаза его порой лихорадочно блестели, а порой бывали тусклые, темные… мертвые. Это выражение лица Дазай прекрасно помнил. Тот день, когда Накахара вернулся после недельного отсутствия. Неужто Аббигейл снова вышла с ним на связь, или дело в самом Чуе? О чем он думает? Что творится в его голове каждый проклятый день?
Каждый новый день начинался мыслями о нем. Каждый новый день Дазай до крови обгрызал заусеницы на пальцах, кусал губы, шею нервно чесал, едва ли не раздирая кожу. После занятий тащиться к Накахаре в квартиру, как раньше, просто-напросто не было возможности. Не было времени. Хидео либо что-то знал, либо подозревал, так как его график уплотнился в несколько раз. Дороти стала названивать активнее, мистер Феликс звать на семейный ужин все чаще.
Что-то между ним и Чуей изменилось. Появился холод в отношениях и отстраненность со стороны Накахары. Если раньше на парах тот оборачивался к нему каждую минуту, рассказывал глупые истории, подмигивал закипающему от злости Бертону и нагло лапал Дазая, то сейчас он сидел словно каменное изваяние. Неподвижно, в одной позе, почти не моргая сверлил одну точку глазами. Что-то изменилось, но что, Дазай искренне не понимал. Каждая попытка заговорить заканчивалась тем, что Чуя всегда находил отговорки и ускользал, либо им не давали побыть наедине. А как звенел громкий раздражающий звонок над ухом, он хватал сумку и убегал на подработки.
И на каждый подобный побег Дазай терпеливо отмалчивался. Ждал непонятно чего. Однако глубоко в душе закипала буря. А порой одолевала настолько сильная паника, что руки начинали дрожать от одной мысли, что рано или поздно им придется расстаться. И даже стань Чуя инициатором разрыва, вина Дазая была бы ничуть не меньше. Всего пару дней назад Хидео назвал точный срок свадьбы. Один месяц. Месяц, и они с Дороти уже законные супруги. Одна только эта мысль вызывала настолько сильный внутренний конфликт, что он мог часами колотить боксерскую грушу, не замечая усталости. Хотелось кричать. Бить и крушить все вокруг. А больше всего хотелось обхватить руками тонкую шею Дороти и сжать ее до хруста. До того она была назойлива. А потом его словно прошибало молнией. А разве он не ведет себя так же назойливо с Чуей? Но обдумав ситуацию, успокаивал сам себя. Дороти жаждала его внимания, а Дазай… он просто боялся.
Спустя еще неделю Чуя перестал приходить в университет. Тогда-то разум Дазая и забил тревогу, стоило только подумать о возможных причинах его отсутствия. Интуиция Дазая почти никогда не подводила. На душе было неспокойно, тревожно, и, едва усидев на скучной паре Тейджа, со звонком он схватил сумку и пулей выскочил из аудитории, не обратив внимания на возмущенный возглас.
Бежал Дазай почти без остановки. Проскочил на красный, чудом уцелев после того, как его почти не переехал черный «Феррари». Вслед ему сигналили, матерились, называли полоумным и в очень агрессивной форме порекомендовали обратиться к врачу. Дазай на грязные выкрикивания в свой адрес не обращал никакого внимания. Он бежал так быстро, что едва мог дышать. Щеки от недостатка кислорода горели, а необъяснимый, почти дикий страх сжимал легкие. На улице пекло так сильно, словно пятьдесят градусов внезапно превратились в сто. По спине стекали крупные капли пота, на лбу появилась испарина. Влажные волосы на лбу и затылке смешно завились и от ветра топорщились в разные стороны. Ветер тоже был отвратительный. Отвратительно теплый. И от беспощадно палящего солнца ничуть не спасал, а делал только хуже. Университетская рубашка липла к спине, галстук душил, а сумка на плече только мешала.
Нащупав телефон в кармане, Дазай в который раз с утра попытался дозвониться до Накахары. Все было бесполезно. Волнение смешалось с гневом. Он думал, что первым делом, как переступит порог квартиры этого кретина, отберет у него телефон, прицепит к нему сраную цепочку, а затем повесит его на шею Чуи.
Сворачивая за переулок, он споткнулся о пьяного в дупель Джонни. Тот лежал на картонной коробке, а возле него валялись три пустые бутылки из-под пива. Несло от него как от соседней помойки. Потом, запахом немытого тела и перегаром. С трудом разлепив опухшие веки, он пьяно выругался и кулаком пригрозил Дазаю в спину. Вернее, промычал. После вчерашней пьянки способность говорить к нему еще не вернулась. Дазай ругательства пропустил мимо ушей. Было ему не до разборок с местным бездомным. Заскочив в прохладный подъезд, он одним крупным шагом преодолевал сразу несколько ступеней. В подъезде несло запахом плесени, сырости и кошачьей мочи. Как некстати, Дазай вспомнил Пинки и как долгих тридцать минут ему пришлось уговаривать Чую положить ее труп в вырытую яму. Тот не поддавался уговорам до последнего. Прижимал ее к груди и смотрел с такой надеждой в глазах, словно вот-вот она встанет и выпрыгнет из его объятий. Но чуда не произошло.
Добежав до двенадцатого этажа, Дазай, тяжело дыша, почти что задыхаясь, сразу полез в сумку за запасным ключом от квартиры Чуи. Благо, ума хватило когда-то его попросить.
Замок тихо щелкнул, повернулся. Дазай слабо толкнул дверь и шагнул в темноту коридора. Тишина давила, отчего он занервничал сильнее. Не работал телевизор, который Чуя держал включенным, даже когда не смотрел его. Говорил, так хотя бы не чувствует себя одиноко. Дазаю его было не понять. Потому как сам он только и мечтал, чтобы у них дома хотя бы на час воцарилась тишина. Шум доносился с каждого угла. То Динки, лопоухий болван, который без громких криков, смеха и счастливого похлопывания в ладони не мог чему-то радоваться. Джон со своей проклятой газонокосилкой, которую ему отчего-то необходимо было включать именно в пять утра. Прислуга, постоянно хохоча и перешептываясь, приоткрывала дверь в его спальню и, кокетливо толкая друг друга, заглядывала сквозь узкую щель.
В семь утра, как по расписанию, к нему врывалась Ванесса без предварительного стука. Придирчиво осматривала комнату, водила пальцем в белоснежной перчатке по окнам, по комоду, морщилась, словно туда яду брызнули, и начиналась громкая тирада недовольства. Поносила всю прислугу, особенно ту, что помоложе. Но то была ревность, а может, и зависть. Ванесса пусть и была хороша собой, годы о себе напоминали. Мелкие, едва заметные морщины вокруг глаз и рта с каждым прожитым годом становились все заметнее. Дазай как-то даже допустил нелепую мысль, что Ванесса, возможно, ревновала каждую молодую прислугу к мужу. Но разве можно этого человека к кому-то ревновать? В представлении Дазая он был полностью асексуальным.
— Чуя? — громко позвал он, на ходу скидывая обувь. Ответа не последовало. За тонкими стенами было отчетливо слышно, как Рубин грязно выругался и хлопнул дверью. Дазай нервно ослабил галстук, сумку бросил на пол и толкнул ведущую в зал дверь. Та поддалась с неохотой и тихим скрежетом. На стеклянном столике, аккуратно сложенные, лежали диски «Звездных войн», пульт, колода карт и стеклянная фоторамка, в которую было вставлено изображение Пинки. Дазай с порога развернулся и побежал в сторону спальни.
Нерешительно, с каким-то страхом схватил железную ручку двери и опустил вниз.
В комнате было темно. Шторы плотно задернуты и тишина гробовая, нарушаемая лишь тиканьем стрелки на часах. Чуя лежал на кровати к нему спиной и даже не обернулся на шум. Дазай нащупал включатель и вновь негромко позвал его. Накахара не шелохнулся. Сердце от страха забилось с бешеной скоростью. Дазай подлетел к нему, резко стянул одеяло и шторы раздвинул, пропуская дневной свет. Чуя даже не поморщился. Широко распахнув глаза, он безотрывно смотрел в одну точку. Дазай медленно присел на край кровати и столь же медленно запустил пальцы в его волосы.
— Скажи мне, что происходит? Ты напугал меня до чертиков. Приходила Аббигейл? Или это из-за Пинки?
Чуя поднял на него глаза. Слабо вздрогнул, словно только заметил его присутствие. Удивленно осмотрел его с ног до головы и как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок. Одеяло натянул на голову и замер. Дазай нервно засмеялся.
— Чуя, — начал он, — разве мы не договорились быть честными друг с другом? Если тебя что-то гложет, или меня, мы об этом говорим напрямую.
— Уходи, — ответил он тихо. Дазай нахмурился.
— И не подумаю, пока не скажешь, в чем дело! — ответил он резко. Приподнял край одеяла и нагло юркнул под него, поближе к Накахаре. — Я сейчас весь потный, грязный буду прижиматься к тебе со спины до тех пор, пока твоя словоохотливость вновь не вернется.
Чуя промолчал. Дазай раздраженно закатил глаза. Поерзал, пытаясь удобнее устроиться, и тоже замолк. В комнате было душно. Окна закрыты. А глядя на плотные шторы, ему становилось еще жарче. Так и хотелось вскочить и содрать их к черту. Снаружи доносился звук сирены. Неприятный, пугающий. Убийство Колина все еще не давало ему покоя. И каждая проклятая мигалка и вой сирены вызывали чуть ли не нервный тик.
— В молчанку, значит, играем. Ладно… — протянул Дазай. — Я сейчас пойду и сломаю твои драгоценные диски «Звездных войн».
И Дазай сломал бы их с удовольствием. Потому что долгих, мучительно нудных два часа ему пришлось сидеть с заинтересованным выражением лица и, включив все свои театральные навыки, делать вид, что этот фильм лучшее, что с ним случалось за восемнадцать лет. Конечно, мог бы и сказать как есть: «Прости, дружок, но этот фильм слишком безумен для меня». Мог, но не сказал. А все проклятый Чуя, поглядывавший на него каждые пять минут. Разве мог он его разочаровать своей кислой, недовольной миной? Нет.
Однако мысль сломать те самые диски во избежание повторного просмотра напрочь засела в голове. «Да простят меня фанаты "Звездных войн"» — подумал Дазай.
— Что, серьезно? И никак не отреагируешь? — сказал он ему в спину. Чуя лишь чихнул и накинул одеяло на голову. Дазай фыркнул, одеяло стянул. — Тогда сгрызу провод твоего сраного телевизора. Как тебе?
Тишина. Дазай ненавидел тишину и жаждал ее. Жаждал из-за чрезмерной раздражительности и вспыльчивости. Вывести из себя его мог любой звук. Чей-то смех за дверью, громкий говор, шумы города, музыка, смех Динки. Особенно смех Динки. Но стоило ему только оказаться в замкнутом помещении или абсолютной тишине, в месте, где тихо настолько, что при желании можно было услышать собственное сердцебиение, ноги начинали подкашиваться от паники. Мысли хаотично носились в голове, воспоминания, казалось бы, давно забытые. Он возвращался на годы назад, в свое детство, в ту самую комнату. Комнату, в которой он едва не потерял рассудок.
Была она большая, высокая и пустая. Без обоев, без штор, без телевизора и растений. Ни намека на уют и ни намека на тепло. Лишь посередине стоял один стол и один стул. Маленькая, едва заметная камера в левом углу. Замечательные условия, чтобы лишний раз не отвлекаться от учебника. Потому что отвлекаться было не на что. И стоило только начать клевать носом, как дверь сию же минуту открывалась и на пороге появлялась миссис Гаспар. Хмурая, с глубокими морщинами между бровей, которые придавали ей еще более грозный вид. В детстве Дазай ее боялся. Так сильно, что в ее присутствии порой забывал даже то, что знал. Миссис Гаспар была женщиной неулыбчивой, неприятной. Высокой и полной. Волосы она неизменно много лет подряд собирала в одну прическу. Нелепый пучок с идеальным пробором. Нос у нее был похож на орлиный клюв, а губы тоненькие, исчезавшие полностью, когда она их гневно или в нетерпении поджимала. Но камера висела не для миссис Гаспар, а для Хидео, поставившего цель вырастить идеального сына.
Дазай закрыл глаза, тяжело вздыхая. Пальцами он обхватил рубашку Чуи, зарываясь носом в копну рыжих волос.
— Я люблю тебя, — прошептал он. — И твои действия делают мне очень больно.
Накахара молчал до тех пор, пока Дазай, отчаявшись, не стал медленно подниматься с кровати. Но его руку перехватили. Оба замерли, уставившись друг на друга так, словно увиделись впервые за долгое время.
— Я знаю… что любишь, — сказал он. — Но, многое обдумав, я решил, что наиболее лучшим вариантом будет, если мы расстанемся.
— Ты шутишь? — спросил Дазай дрогнувшим голосом.
— Нет, Осаму. Не шучу.
— Да пошел ты! — крикнул он, вытирая влажные глаза. Чуя поморщился и голову низко опустил, не в силах выдержать его взгляд.
— Я подумал…
— Подумал, — Дазай горько усмехнулся.
Чуя тяжело вздохнул, отвернулся.
— Так будет лучше для тебя.
— Откуда ты знаешь, что для меня лучше?!
— Осаму… — спокойно позвал Накахара, но Дазай снова перебил его.
— Ты начал это! И ты виноват, Чуя, ты! Тупой, назойливый, упрямый кретин, который полгода мозолил мне глаза. Но для чего?! — Дазай грубо вырвал свою руку и вскочил с кровати. — Все дело в пари, да? — спросил он едва слышно, внезапно вспомнив про спор.
— Нет, — Накахара упрямо покачал головой. — Пари было лишь предлогом сблизиться с тобой.
— Тогда почему, Чуя? Что, что я сделал не так? Это из-за Аббигейл? Ты любишь ее? Или дело в том, что я парень? Я правда не понимаю… — Дазай сполз вниз по стене, — ничего не понимаю. Для чего вообще нужно было мне признаваться?
— Осаму, послушай, — Чуя устало вздохнул, покачиваясь, поднялся с кровати и упал на колени напротив Дазая. — Я люблю тебя. И хочу для тебя лучшей жизни. Я псих, ненормальный, я…
— Заткнись.
— Тебе будет лучше без меня.
— О да! Спасибо, что посоветовался со мной! Ведь все вокруг знают, что для меня лучше. А я один ничего не понимающий идиот.
— Я убийца, Осаму, — сказал он грустно.
— Спасибо, что напомнил. Давай, крикни еще раз. Может, мистер Рубин с первых ста раз не расслышал.
Чуя вяло улыбнулся.
— Когда я увидел тебя в первый раз, там, в университете, — Накахара прислонился спиной к стене и несильно сжал дазаевскую ладонь в своей, — я просто потерял голову. Смотрел, смотрел и не мог оторваться. Ты стоял там такой... красивый, хмурый и растерянный.
— Растерянный? — Дазай приподнял бровь. Чуя хрипло засмеялся.
— Ты, наверное, не замечал, но у тебя всегда растерянное выражение лица. Ну, когда ты никого не колотишь, по крайней мере, — оба замолчали. Дазай ждал, пока Накахара продолжит, а Чуя стеклянными глазами уставился на стену и молчал минут десять, если не больше, затем снова заговорил: — Я тянул каждый день. Каждый день находил все новые и новые отговорки. Мой разум постоянно мне кричал: «Остановись, Чуя Накахара, оставь его, пока не поздно. Потом расставание будет слишком болезненным». Но я не смог, Осаму… Я правда слабак.
Дазай покачал головой, закатил глаза и громко хлопнул его по колену.
— Ты боялся, что, узнав тебя поближе, я оставлю тебя?
Чуя кивнул.
— Я не оставил. Так в чем проблема?
— Во мне, — сухо ответил он.
— Да ты, блять, просто королева драмы. Серьезно! Я устал повторять тебе очевидное. Я не брошу тебя. И нет, Чуя, ты меня тоже не бросишь. Заруби себе это на носу! На стене здесь где-нибудь напиши. Тату, сука, себе сделай сраное. И я проголодался! — выкрикнул он, резко вскакивая с места. — Есть что пожрать?
Чуя пожал плечами. Дазай взвыл и вышел из спальни, намеренно громко хлопнув дверью.
— Тупой кретин, — буркнул он, толкнув ногой тонкую дверцу в кухню. Вошел, осмотрелся, удовлетворенно хмыкнул. Пропали розовые резиновые перчатки. Пропали ненавистные фартуки с рюшечками. Даже несколько нелепых магнитиков с холодильника, один из которых он, случайно уронив, сломал и кое-как прицепил обратно. Пропали клетчатые прихватки, идиотская кружка с надписью «I feel… Feel that I love…» и мягкие тапочки в форме медвежьих лап. Все это Дазаю не нравилось. И, как оказалось, принадлежало Аббигейл. Дазай готов был сутками напролет ее поносить ругательствами, ворчать, как сварливая жена, и, раздраженно хватая вещи, ставить их обратно с громким стуком.
На плите стояли две грязные сковородки и кастрюля с пловом, покрывшимся плесенью. Дазай улыбнулся. Когда он ступил на эту кухню первый раз, было то же самое. Разве что, не хватало горы грязной посуды. Порывшись в почти пустом холодильнике, он вытащил несколько яиц и уже портящиеся помидоры.
— Эй, Чуя, тебе придется сгонять в магазин, — крикнул он, принюхиваясь к разбитым яйцам. Пахло от них тоже странно. — Чуя?
Когда тот не откликнулся и в третий раз, он бросил скорлупу в мусорный бак, вытер мокрые руки об свои штаны и вышел из кухни. В чем-то он Чую начинал понимать. Без работающего телевизора в этом месте он чувствовал себя странно. Тишина давила, да и все не отпускало чувство тревоги. Интересно, думал Дазай, жаждешь вроде бы тишины, а получив ее, не чувствуешь должного удовлетворения. Разве что, на время. А потом эта тишина становится напряженной, гнетущей. Настолько, что сам начинаешь невольно искать источник звука. Так и с ума сойти можно. Особенно если живешь один.
Его взгляд упал на розовый ошейник и когтеточку у входной двери. Недолго думая, он взял их и спрятал в нижнем ящике комода. Чуе необязательно смотреть на них каждый день и вспоминать Пинки. Теперь еще и мысли стали закрадываться, что Пинки Чуя завел из-за одиночества. Из-за сильного желания просто о ком-то заботиться.
— Чуя, — позвал Дазай, вновь вернувшись в спальню. Накахара вздрогнул и застыл с поднесенной к шее ручкой. Дазай, не дав ему опомниться, мгновенно подлетел к кровати и, ловко перехватив руку, завел ее за спину. Чуя несколько раз дернул головой, но держали его за шею крепко, вжав лицом в кровать. Оба тяжело дышали, пытаясь сообразить, что только что произошло. — Ну ты мудак… — сказал Дазай, нервно смеясь. — Я переезжаю к тебе.
***
Уверен, что если встану перед зеркалом и поищу несколько седых прядей на своей голове, то определенно их найду. Иногда мне кажется, что Чуя не с нашей планеты. Глупо звучит, да? Будет забавно, если рано или поздно я тоже сойду с ума. Особенно такими темпами.
А если серьезно. Я испугался. Очень…
Каждый раз отматывая тот момент в голове, где он едва не лишил себя жизни, у меня начинается нервный тик. Руки трясутся, и я, где бы ни находился, постоянно чувствую тревогу, когда его нет рядом. Понимаю, что моя жизнь без него уже невозможна. Я влюбился по уши. Окончательно и бесповоротно. Чтобы убить меня, ему достаточно произнести одну фразу: «Нам нужно разойтись». Как бы прискорбно это ни звучало, его потеря для меня равносильна смерти.
Его поступок напугал меня так сильно, что сегодня вечером я наконец решился поговорить с отцом. Признаться, чувствую страх и неуверенность. Первый раз я собираюсь ему возразить и не знаю, во что выльется эта беседа. Какая у него будет реакция. Отца в гневе я никогда не видел. Эмоции он прячет под безупречной маской равнодушия. И даже после моего отказа жениться на Дороти, если он вдруг захочет испепелить меня в гневе, по его лицу я никогда об этом не узнаю.
О свадьбе перед Чуей я не обмолвился и словом. А есть ли смысл говорить о том, что в скором времени я твердо вознамерился отменить?
Боги, я так боюсь реакции отца…
Дазай Осаму
Дазай частенько жалел, что не родился Бертоном. Не родился Джином Карлайлом или Стивом. Единственное, чем занимался Прайс Бертон, так это то, что трахал баб, курил сигареты, продавал наркоту и гонял на дорогущих тачках. Отдельный дом ему купили на восемнадцатилетие. Как выразилась миссис Прайс, «чтобы не стеснять нашего мальчика своим присутствием». Это при том, что Бертон никогда должного уважения к этой женщине не проявлял. А отца слушал лишь потому, что тот был его кошельком.
Джин Карлайл в паре со своей хиппи, которую Эйлин на дух не переносила, курил травку ночами напролет. Несколько раз копы ловили его обкуренного, бегающего по городу в обнаженном виде. Если его родители в чем-то и были строги, так это только в их отношении к младшему брату.
Каждый из них жил без забот и каждый был отъявленным кретином. Дазай всегда подумывал о том, а будь он таким же. Что тогда? Был бы Хидео к нему так же строг или просто оставил бы жалкие попытки сделать из него человека? То есть как оно получается. Чтобы жить так, как тебе вздумается, надо быть идиотом? Либо это он идиот? В такие моменты вся его логика начинала крупно проседать.
Дазай думал, что, как только он войдет в кабинет и скажет отцу «Я не хочу жениться», тот заморозит его глазами. Раздробит к чертям одним только взглядом. Поэтому он шел медленно, оттягивал момент до последнего. Он шел уже давно, но шаг с каждым разом становился все медленней, тело, волосы и брови словно покрывались инеем от холода коридора. Обхватив себя руками, Дазай смотрел на исписанные потолки, огромные картины почти в его рост, ледяной пол, который вот-вот пригвоздит его к земле, не позволяя сдвинуться с места. А спину хлестал воздух из открытых окон. Подгонял его, толкал вперед, на верную гибель, навстречу к своему страху лицом к лицу. И когда он только начал задумываться о том, что никогда не дойдет, огромная дубовая дверь возвысилась перед ним.
Дазай стыдливо переступил с ноги на ногу, неловко прокашлялся. С раннего утра в голове он уже множество раз отрепетировал все возможные диалоги. Думал, что скажет в том или ином случае. Но стоя здесь, на том самом месте, где стоял уже много-много раз до этого, он не мог оставить чувство волнения и страх. Хидео казался ему не человеком. Кем угодно: роботом, пришельцем, но не человеком. Люди проявляют хоть какие-то эмоции. Люди смеются, когда им весело, плачут, когда горестно, хандрят, когда на душе тоскливо.
Человек — это гамма эмоций. А лицо Хидео словно высечено из воска. Ровное, без единой морщины. Без единой эмоции. А единственная похвала, на которую он был способен, это произнести слово «сын» в более мягкой, едва уловимой интонации. И чтобы услышать это одобрительное «сын», Дазай учился сутками напролет. Старался соответствовать его ожиданиям. Старался угадывать наперед его желания и безупречно их выполнять. Свои собственные интересы на протяжении восемнадцати лет отходили на второй план, лишь бы этот человек был доволен. Лишь бы отец гордился им.
Дазай тяжело выдохнул и постучал. Это был второй раз, когда он явился к нему по собственному желанию. Отчего чувствовал себя еще более неуверенно.
— Заходи.
Голос, как всегда, спокойный, собранный. Обратного пути нет. Дазай нехотя толкнул массивную тяжелую дверь и переступил порог ненавистного кабинета. Оба молчали. Хидео даже не поднял головы, увлеченно копаясь в документах. Лишь поправил сползшие очки, смочил палец и перелистнул страницу в толстой папке.
— Отец, я… хотел поговорить о…
— Прекрати мямлить, Осаму. Ты тратишь мое и свое время.
— Я не хочу жениться на Дороти, — протараторил он на одном дыхании и замер. Едва не потерял сознание от ужаса, но удержался на ногах.
— Позволь узнать почему? — спокойно спросил Хидео. Еще одна страница в папке была перевернута. На восковом лице не дрогнул и мускул.
— Мы с Дороти… не подходим друг другу.
— Откуда тебе знать? — Хидео усмехнулся. — Откуда тебе знать, подходите вы или нет, если свою невесту ты постоянно игнорируешь?
Дазай прижался спиной к стене, рассматривая новую картину над головой отца. На огромном холсте были изображены ангелы с мечами, спускающиеся в ад на белоснежных пегасах. Было в ней что-то завораживающее и страшное. Картина приковывала внимание и в то же время оставляла какой-то неприятный осадок на душе. Дазай закрыл глаза, обдумывая, что ответить. Откуда он вообще знает, что все общение с Дороти было сведено на минимум.
— Мне было достаточно и того времени, что у нас было. Достаточно… чтобы составить о ней полную картину.
Хидео, наконец, закрыл папку. Сцепил пальцы и водрузил на них подбородок. Теперь взгляд холодных серых глаз был направлен на Дазая.
— Хорошо, — сказал он спустя минуту.
Дазай испугался. И испугался не на шутку. Сначала он было подумал, что ослышался, а потом стал возводить в голове самые ужасные теории. Хидео молчал и пристально рассматривать его не перестал. Наоборот. Дазаю казалось, что скоро на его лице образуется дыра от его взгляда или одежда начнет дымиться от напряжения. Пока ангелы спускались в ад, тень Хидео становилась больше. Увеличивалась с каждой минутой, словно вот-вот поглотит все пространство. Сам Хидео увеличивался на его глазах. Дазай смотрел на холодную, равнодушную улыбку, и все внутри сжималось от ужаса. А сам он становился меньше с каждой проклятой минутой. С каждой секундой, что он прирос к полу и не мог сдвинуться с места. Думалось ему, еще мгновение, и костлявые руки схватят его за ноги и утащат в ад.
— Хорошо? — переспросил он сиплым голосом.
— Да, сын. Я отменю свадьбу, — сказал Хидео ровным голосом. — А теперь не мог ты покинуть мой кабинет? Я должен работать.
Дазай снова что-то промямлил и попятился к выходу. Кое-как нащупал ручку от двери и, опустив ее, вырвался наружу.
«Хорошо» — это слово он прокрутил в голове множество раз. Но что означало его «хорошо»? Что он имел в виду на самом деле? И даже лекции читать не стал, как сильно в нем разочарован. Лучше бы кричал, лучше бы подверг наказанию, лучше бы проявил хоть какие-то эмоции. Нервно облизав губы, он вытащил телефон и трясущимися руками набрал короткое сообщение:
«Чуя?»
Ответ пришел незамедлительно.
Ч:
«Я кормлю собак на улице. Представляешь, даже они не хотят есть твою стряпню».
Дазай облегченно вздохнул.
«Я скоро вернусь».
Ч:
«Жду…»
В тот же день Дазай сообщил о переезде. Как можно скорее ему хотелось покинуть дом и вернуться к Накахаре. Он даже подумывал о том, чтобы найти себе работу. Зарабатывать на проживание и не нуждаться в родительских деньгах. Хидео и на эту новость никак не отреагировал. А вот Ванесса едва не сошла с ума. Караулила его у комнаты, безостановочно причитала о неблагодарном ребенке. Вырывала то сумку из рук Дазая, то одежду, то учебники. Видимо, она и мысли ранее не допускала, что любимый сынок рано или поздно от них съедет. А больше рассчитывала на то, что после свадьбы они с Дороти останутся жить в этом доме. Дом, к слову, был огромен. Настолько, что иногда они могли не пересекаться целый день, находясь в одном помещении. Но даже несмотря на это, Дазай чувствовал себя здесь словно в клетке. Каждый раз нервно оглядывался по углам, глазами искал направленные на него камеры, ежился от неприятного чувства. А в скором времени дошло едва ли не до паранойи. Камеры он видел даже в своей комнате. Ему казалось, что кто-то подслушивает его разговоры, следит за ним на улице и незаметно идет по пятам. Возможно, за ним и правда следили, а может, и нет.
Дазай слабо улыбнулся, когда из-под кровати достал старенький скейт без одного колеса. Подарок Ванессы. Он сдул с него пыль, повертел в руках, пару раз покрутил целые колеса и затолкал его обратно под кровать. Вещи собирал он быстро. Почти не глядя, небрежно запихивал, заталкивал их в сумку и устало сдувал отросшую челку с глаз каждые пять минут.
В душе бились двоякие чувства. Страх и радость. Страх на отцовское «хорошо» и депрессивные порывы Чуи. А радость, она была радостью переезда. Но что-то без устали утягивало его вниз. Никак не давало вздохнуть полной грудью, выпрямиться, почувствовать себя свободным. Почувствовать, что его жизнь принадлежит только ему и что лишь он сам себе хозяин. Было что-то такое…невидимое, необъяснимое. А воздух был словно раскаленный. Что-то было не так. Интуиция, тревога, паника, все это было на пике. Дазай нервно кусал заусеницы, заталкивая университетскую одежду в спортивную сумку. Руки не слушались, а все тело ослабло, словно бы в том кабинете из него выкачали все жизненные силы.
Дазай бросил сумку и устало облокотился о кровать. Слабость была страшная. «Хорошо, хорошо, хорошо!» Он громко взвыл, падая лицом на подушку.
Слишком спокойное «хорошо». Если бы он только умел читать эмоции отца. Если бы только мог предугадать его мысли. Всего на мгновение его посетила практически невозможная мысль, что Хидео на самом деле принял его решение. Принял его без последствий. Но Дазай идиотом никогда не был и понимал, сколько всего было на кону. И какую крупную сделку он оборвал своим нежеланием жениться. Нет, Хидео не должен быть зол, он должен быть в ярости.
Ванесса несколько часов ходила по пятам, загораживала ему дорогу, плакала, умоляла остаться. И сколько бы Дазай ей ни объяснял, что это всего лишь переезд, она была неугомонна. Все расспрашивала о причине переезда, выведывала, не ссора ли с отцом подтолкнула его на подобный шаг. Спрашивала, куда именно он собирается переехать и кто тот человек, ради которого Дазай их оставляет. И Дазай бы не прочь назвать его имя, хотя бы матери, но в последний момент умалчивает. Говорит, что просто хочет пожить один. Понять, что такое самостоятельность и каково это, обеспечивать себя самому. Кажется, именно эти слова Ванессу успокоили. А Дазай в какой-то степени даже малость оскорбился. Неужто вера матери в него настолько мизерна? Думает, что через день-два он, как напуганный ребенок, поджав хвост, вернется обратно?
С другой стороны, ему казалось, что с его переездом отношения с Чуей станут хуже, чем были прежде. Потому что Накахара слишком много рефлексировал. Придавал значение, казалось бы, мелочам. И с того самого момента, как он переступит порог его квартиры со своими вещами, тот будет считать этот жест жалостью к себе. Будет винить себя в том, что из-за него Дазай покинул огромный дом, где множество прислуги, где есть уют, комфорт, где его собственная комната, размером как вся его квартира.
Уже стоя во дворе, Дазай последний раз оглянулся. Поднял голову и встретился глазами с Хидео, который пристально смотрел на него через окно своего кабинета. Дазай на секунду застыл, а Хидео пожал плечами и резко задернул шторы.
Только-только отходящая на задний план тревога вспыхнула с новой силой.
«Что-то не так…» — крутилось у него в голове весь оставшийся путь к Накахаре.
