***
— Ты плачешь, когда мне плохо. Плачешь, когда я иду на поправку. Плачешь, когда кормишь меня с ложки. Мам? Ванесса шмыгнула носом, улыбнулась. Медленно она подалась вперед и ласково провела ладонью по щеке Дазая. — Я рада. Рада, что ты наконец идешь на поправку. Дазай промолчал. Как бы сильно ему ни хотелось побыть в одиночестве, глядя на мать, он не решался попросить ее об этом. Ванесса выглядела так, словно внезапно постарела на несколько лет. Смотрела на него взволнованно и готова была выполнить любую его прихоть в тот же момент. Дазай заставлял себя улыбаться при ней. Давил слезы, пытался забыть Чую хотя бы на одно мгновение. Пытался стать собой прежним, но уже не мог. И вряд ли когда-нибудь сможет. Что-то внутри него оборвалось в тот день. Причиняло боль каждую минуту, ежесекундно. Боль эта не отпускала ни днем, ни ночью. Иногда он отворачивался, чтобы незаметно вытереть глаза, или прижимал к груди дрожащие непонятно от чего руки. Шейла как-то сказала ему, что мужские слезы — это отвратительно. Что смотреть не может на плачущих мужчин. «Мужчина должен быть сильным и сдержанным», — говорила она. И сам Дазай думал так же. Слезы он считал позором. Особенно слезы, пролитые в присутствии женщины. И как же он был глуп. Потому что слезы — это не то, чего стоит стыдиться. Это не то, что человек в состоянии контролировать. А проливать слезы, когда боль невыносимая, это нормально. Это правильно. И неважно, мужчина ты или женщина. Все чувствуют одинаково. — Отец сказал, что уже завтра я могу отправиться на учебу, — сказал Дазай с хрипотцой в голосе. Ванесса поджала губы, отложила тарелку с едой. — Еще рано! Ты пока слишком слаб! — Мам… — Я поговорю с ним. Я не позволю ему… — Мама! — позвал Дазай громче. Ванесса подняла на него серые влажные глаза. — Я сам хочу этого. Выбраться из этого дома хоть на несколько часов. Я больше не могу сидеть взаперти, словно птица в клетке. — Ты волен идти куда вздумаешь, — сказала она. — Я волен идти куда вздумаю под сопровождение Джонсона и доктора Дэвиса. Он даже в туалет за мной ходит, — ответил Дазай с горечью в голосе. — Ты дважды пытался покончить… с собой, — почти шепотом произнесла Ванесса. — Мы беспокоимся за тебя. Дазай тяжело вздохнул. Спорить с Ванессой смысла не было. Он отвернулся, показывая, что разговор на этом закончен. В памяти снова и снова всплывал Курт, тычущий дулом автомата Чуе в щеку. Дазай не мог без содрогания вспоминать, как тот грубо схватил его и бросил в багажник. Измученного, избитого до полусмерти. Нервно кусая заусеницы и сдирая их почти до крови, он думал, куда могли его отвести. А может, он все-таки жив? Хидео всегда держит козыри в рукаве. И ему достаточно было сказать: «Накахара жив», чтобы сделать из Дазая идеально послушного, покладистого сына. Ему достаточно было сказать: «Я позволю тебе увидеть его один раз», чтобы он на коленях умолял Дороти простить его. Дазай готов был пойти на любое унижение, хотя бы ради одной зацепки. Но Хидео молчал. «Я не верю. Я просто не верю. Я чувствую, что он жив», — повторял Дазай себе каждую ночь. Повторял, словно мантру. Но день изо дня все меньше начинал верить в правдивость своих слов. Спустя еще неделю он полностью опустил руки. Первый день в университете прошел как в аду. Только ленивый и слепой не оборачивался ему вслед. Все вокруг шептались, смотрели на него, кто удивленно, кто растерянно, а кто с мстительной гримассой. Когда он зашел в группу с опозданием, Гленн замер у доски с огромным циркулем в руках. Озадаченно осмотрел его с ног до головы и без прежней враждебности в голосе попросил пройти на свое место. Дазай медленно поднялся по лестнице, протиснулся между столами и бросил свою сумку на окно. Прайс смотрел на него потерянно. Несколько раз открывал рот в желании что-то спросить и каждый раз передумывал. Сестры Честер зашептались за его спиной, пока Прайс, обернувшись, не попросил их заткнуться в весьма невежливой форме. Бритни стала возмущенно причитать, обозвала Прайса грубияном и неотесанным мужланом. Но в итоге эта парочка замолкла. Стив отложил телефон и стал нагло рассматривать Дазая. Смотрел настолько пристально, что Эшли, сидящая напротив, не выдержав, сильно пихнула его в плечо. Васко тихо запел, но его утихомирил сам Гленн, попросив избавить их от его компании. Бертон снова покосился на Дазая и поджал толстые губы. Заговорить первым не позволяла гордость. А Дазай даже не смотрел в его сторону. Он был нездорово бледен и больше часа, не шевелясь, смотрел в одну точку. Прайс почувствовал неловкость. А еще странное беспокойство. Он проследил его взгляд. Дазай смотрел на пустующее место Накахары. — Тебя не было почти месяц, — все-таки сказал он, не выдержав. — И даже не поздороваешься? Гленн с громким противным звуком выронил из рук циркуль. Райли вздрогнул, едва не застигнутый врасплох Прайсом при попытке обернуться назад. — Эй? Язык проглотил? — Бертон резко схватил его за запястье. Дазай поморщился от боли, поднимая на него глаза. Настолько пустые и безжизненные, словно обладателем их был неживой человек. Прайс в ступоре продолжал удерживать его руку. — Отпусти, — сказал Дазай ледяным голосом. Бертон что-то пристыженно промямлил и отодвинулся. Теперь его посетила другая неожиданная мысль. За все время их знакомства еще никогда он не видел, чтобы Осаму ходил не с закатанными рукавами. Никогда. — Прости, я… Но Дазай его уже не слышал. Он снова застыл в прежней позе и неотрывно смотрел в одну точку. Всего на мгновение Прайсу показалось, что некогда лучший друг сошел с ума. Выходя из университета, Дазай увидел Эйлин и Джина, активно высматривающих его в толпе. Чтобы не столкнуться с ними, он обогнул широкую колонну и спрыгнул с лестницы. На скамье напротив сидел Райли и смотрел так, словно именно его и ждал. Однако лишь увидев его, позабыл всю приготовленную заранее речь, растерял всю смелость и поежился. Дазай пугал. Если раньше он знал, чего ожидать от него прежнего, то этот просто устрашал своим молчанием и холодом. Взгляд у него стал какой-то безумный, а выглядел он так, будто хочет размозжить ему череп голыми руками. Но это едва читаемое безумие разбавлялось отрешенностью и просто безмерной усталостью. Райли, пересилив себя, поднялся. Подошел к нему уверенным шагом и встал прямо напротив, преградив ему проход собой. Дазай остановился. Смотрел на него сверху вниз и ждал. «Прежний, не раздумывая, ударил бы», — подумал Райли. Ему чудилось, что с каждой секундой он становится меньше под взглядом этих глаз. Чудилась рука на своей шее. Чудилось, как Дазай, не моргнув и глазом, переломил ему шею и ушел, нисколько не изменившись в лице. — Тебе что-то нужно, Райли? — спросил беззлобно Дазай. Голос его был мягкий, спокойный. Райли почти на минуту потерял дар речи. Первый раз тот позвал его по имени. И позвал не брезгливо или со злостью. А позвал даже…дружелюбно? — Я… это… ну, Чуя. Дазай грустно усмехнулся. — Я не знаю, где он, Райли. — Вы пропали почти в одно время, — сказал он, запинаясь. Дазай молчал. Смотрел на него своими потухшими глазами. Долго смотрел. А потом протянул руку и мягко взъерошил его волосы. — Я правда не знаю. Прости. Перепуганный не на шутку Райли глаза держал зажмуренными до тех пор, пока Дазай не скрылся из виду, потерявшись в толпе. А после чего еще минут двадцать простоял на месте как вкопанный, глядя на университетские ворота, за которыми он скрылся. Дар речи к нему вернулся не сразу. На обратном пути Дазая подобрал Джонсон. Просто остановил перед ним машину и кивком головы указал на соседнее сидение. Дазай не проронил и слова. Покорно сел. Они тронулись с места. Машина ехала медленно, плавно. Кондиционер приятно охлаждал покрытую испариной кожу. По радио тихо звучала «Time to Pretend» MGMT, нагоняя угнетающее чувство хандры. «Помнится, — думал он, — эта песня звучала у сестер Честер, когда Чуя первый к нему подошел и нагло заявил, что он ему нравится». Улыбка сама расцвела на губах. Всего на мгновение. — Останови. — Что? — удивленно спросил Джонсон. Дазай повернул голову. Внимательно осмотрел его с ног до головы. Ну солдафон, как ни крути. Тело покрыто татуировками, а руки перекачанные и в обтягивающей черной футболке смотрятся не особо привлекательно. Скорее, нелепо. — Я хочу отлить, — сказал Дазай, глядя прямо в его глаза. — А потерпеть никак? — сильнее удивился Джонсон. — У меня слабый мочевой пузырь. Хочешь, чтобы я в машине… — Нет, нет, стой! — Джонсон резко затормозил и убрал руки с руля. — Тут поблизости должен быть кафетерий. Я отвезу тебя туда. — Не хочу! Не хочу в кафетерий! — капризно топнул он ногой. Джонсон аж рот разинул от такой внезапной смены настроения. — Но не на улице ведь? — В этих закоулках никого не бывает в дневное время. Да и вонь там несусветная. Только безумец решится пройти оттуда, — сказал Дазай, небрежно махнув рукой. И Джонсон уступил. — Ладно. Давай только быстро, — сказал он, нервно барабаня пальцами по рулю. — Иначе твой отец с меня шкуру снимет, если не приедем вовремя. Дазай, даже не дослушав его толком, открыл дверь и вышел. На человека, который сильно хотел отлить и едва терпел, он похож был мало. Джонсон провожал его взглядом до тех пор, пока Дазай не скрылся за красной кирпичной стеной. Сам же Дазай остановился возле мусорного бака. Брезгливо посмотрел на Генри, спящего в толстом рваном пальто в луже собственной блевотины. В грязных руках он сжимал недопитую бутылку виски, и четыре таких же пустых валялись напротив. Несло от него не меньше, чем от того мусорного бака поодаль, полного недельных отходов. Дазай брезгливо перешагнул через Генри и неприятно содрогнулся, пяткой наступив на желтую блевотину. Генри что-то пьяно промычал во сне, почесал грязную седую бороду и стал рукой шарить вокруг себя. — Джей, ты тут? — негромко позвал Дазай. С правой стороны послышался крысиный писк и звук шуршащих пакетов. — Джей? — снова позвал он. — Ты чего разорался? Джей вышел из-за угла, опустив руки в карманы джинсовой куртки. Выглядел он настороженно и был помят, словно вместе с Генри выпивал за компанию всю ночь напролет. Отросшие волосы топорщились в разные стороны, а лицо с недельной щетиной накидывало к его истинному возрасту еще лет десять. С Джеем Дазай познакомился когда-то через Прайса. Несколько раз они приходили сюда вдвоем поздним вечером, чтобы выкупить у Джея очередную порцию наркоты. Которую Бертон без зазрения совести спокойно продавал студентам университета. Дазай никогда наркотики не принимал и всегда осуждал тех, кто на них сидел и был катастрофически зависим. — Рад тебя видеть, — сказал Дазай. — Живым… — добавил он с иронией в голосе. — Пошел ты, — буркнул Джей. — Я, что ли, виноват? Эта шайка оборванцев захватила всевозможные улицы. И нам, одиночкам, приходится торговать скрытно, на чужой территории. Надо ведь как-то выживать. Кстати, а Берт чего не с тобой? Джей настороженно вытянулся, заглядывая за спину Дазая. — Вообще-то, — протянул Дазай, — я пришел без Бертона. И пришел к тебе как… клиент. — Что-что? — Джей засмеялся. — Да ты гонишь! Не верю! Дазай нетерпеливо сложил руки на груди, бросая короткий взгляд на наручные часы. Джонсон уже наверняка его заждался. — Раз не веришь, видимо, придется купить героин у Белых жаб. Белыми жабами себя называла криминальная группировка, торгующая наркотой почти во всем Линкольне. Множество точек у них было по всему городу. Где-то торговали жабы-одиночки, а где-то небольшой группой при особо крупных сделках. И точка, на которой ошивался Джей, тоже принадлежала кому-то из жаб. — Стой, не кипятись, — быстро протараторил Джей. — У меня все с собой. Зачем тебе Жабы, детка? — Еще раз назовешь меня деткой… — Прости, прости, — Джей отошел на шаг назад, порылся в огромных карманах своей куртки, — Вот. Держи. Дазай схватил пакетик и в руку Джея вложил несколько крупных купюр. На этом они и разошлись. — Приятно было иметь с тобой дело, — бросил он в спину уходящего Дазая, но тот даже не обернулся. Когда Дазай вышел на дорогу, Джонсон уже выходил из машины. На лице его отразилась целая гамма эмоций. Сначала злость, потом удивление, а затем облегчение. Он громко, шумно вздохнул, словно страдал от насморка, и покосился на Дазая. — Ты там обосрался, что ли? — Возможно, — ответил безэмоционально Дазай, садясь в машину. Джонсону ничего не оставалось, кроме как молча сесть за руль и тронуться в путь.***
Ночь была тихая. После двенадцати засыпал весь дом. «А раньше было совсем иначе», — думал Дазай, лежа на широкой кровати. С тех пор, как Хидео притащил его насильно домой, количество званых вечеров резко снизилось. А если они и бывали, Дазай никогда не спускался к гостям. С тех пор, как он однажды нахамил миссис Гексли, той самой особе, что назвала его некогда дефектным, Ванесса перестала его упрашивать составить им компанию. И Дазай тому был только рад. Больше никто не просил его сыграть на рояле или на скрипке. Никто не начинал умничать, пытаясь продемонстрировать знание нескольких языков. Никто не говорил с ним на французском, на немецком и не качал головой. «Чувствуется акцент, молодой человек. А вы должны говорить как истинный немец и истинный француз». Это высокомерие в их голосах Дазая всегда злило. Но лишь ради Ванессы он заставлял себя мило улыбаться и, скрипя зубами, дослушивать их пафосные речи. Дазай был рад, что спустя восемнадцать лет избавился от этих мук. Он сполз с кровати, утягивая за собой наволочку и одеяло. Встал на четвереньки, шаря рукой под кроватью. Первым, что ему попалось, был старенький скейт. Затем небольшие раскраски с кельтскими узорами. В детстве он часто раскрашивал их с Ванессой. И повзрослев, все никак не решался выбросить. Они давно стали частью его памяти. Дазай отодвинул раскраски в сторону и нащупал зеленый жгут. В коридоре ему послышались шаги, он замер. Комната доктора Дэвиса была недалеко, и старик часто вставал поздно ночью по нужде. Иногда тихо, стараясь не шуметь, приоткрывал дверь в его комнату и, убедившись, что все в порядке, уходил к себе. Тогда Дазай решил принять меры. То, что Дэвис делал часто, со временем начинало входить у него в привычку. А этого Осаму позволить не мог. И в один из его поздних визитов намеренно оставил свет включенным. Положил возле себя салфетки, расстегнул ширинку и бросил на кровать несколько самых горячих выпусков «Playboy». Вошедший в тот момент Дэвис потерял дар речи. Протараторил спешно извинения и закрыл дверь. Поздние визиты с тех пор прекратились. Весь хлам Дазай толкнул ногой обратно под кровать и поднялся. Высоко засучил рукав черной пижамы, наложил жгут и схватил шприц с прикроватной тумбы. Игла в крупную вену вошла легко. Он стянул жгут, бросил его на пол и закрыл глаза. А введя всю жидкость в вену, бросил туда же и шприц. Сам упал на кровать. Уставился в потолок, ожидая, пока героин подействует. Когда-то он свято поклялся себе, что никогда не опустится до уровня тех безвольных идиотов, скупающих у Прайса наркоту. Смотрел на них свысока и с едва скрываемым отвращением. В его глазах они не были людьми. Но он даже на секунду не допускал мысли, что пройдет не так много времени, как он сам ступит на ту же тропу. И если остальные брали героин, желая получить удовольствие, Дазай всего-то хотел избавиться от боли внутри себя. Она убивала его. Медленно, день изо дня. Ложь — все те слова, что время лечит. Может пройти и десять лет, и двадцать, но достаточно показать одну крохотную вещицу, некогда принадлежащую дорогому, ушедшему человеку, как вся та боль, пережитая прежде, захлестнет с новой силой. Умирая, человек не уходит один. Он забирает с собой часть души дорогого сердцу человека. И жизнь, она больше не жизнь. Это существование. Дазай протер глаза, несколько раз моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на одной точке. Все вокруг начало плыть. Ему казалось, что его кровать выбросило в открытый океан. Несколько раз он испуганно хватался руками за железные прутья на спинке кровати, боясь, что она вот-вот перевернется. Где-то отдаленно, тихо, звучала песня «Sugar» Editors, но Дазай нахмурился и сильно тряхнул головой. Откуда быть музыке, если он ничего не включал? В какой-то момент по всему телу разлилось приятное тепло. Боль отошла. Он почувствовал радость и эйфорию. Ему думалось, что сейчас он вскочит с места, надерет задницу Курту и заставит вернуть ему Чую. Почему он не сделал этого раньше? «Я здесь. Не надо никому надирать задницу», — сказал Накахара, улыбаясь. Дазай засмеялся. — Чуя… — позвал он уставшим голосом. — Я скучал по тебе. Я так скучал… Так сильно скучал… Сильно, сильно. Он поджал губы. Слезы текли по бледным щекам, обжигали кожу. Дазай все безостановочно шептал: «Скучаю, я так скучаю, скучаю, скучаю». Кровать снова опасно наклонилась. Дазай шмыгнул носом и посмотрел вниз. Но там был не океан. Там был песок. Он нахмурился, но Чуя быстро перехватил его запястья. «Ты стал таким плаксой», — сказал он весело. Дазай улыбнулся сквозь слезы. Стало невыносимо жарко. Ему хотелось сползти с кровати и упасть в воду. Пусть даже он утонет в ней. Не сможет выкарабкаться обратно. На секунду он закатил глаза, словно вот-вот потеряет сознание, но Чуя слабо тряхнул его. — Что мне делать, Чуя? — спросил он, сильно побледнев. — Первый раз я не знаю, что мне делать. «Довериться интуиции», — ответил Чуя хмуро. — Дерьмовая у меня интуиция, — сказал он, покачав головой. Все перед глазами поплыло. Песня стала громче. «Откуда она, черт возьми, доносится?!» — подумал Дазай, начиная медленно закипать. Эйфория прошла. Прошло прежнее воодушевление и радость. Хотелось пить. Дазай наклонился вбок, но сильная рука Чуи в очередной раз не позволила ему свалиться с кровати. «Не стоит, Осаму. Иначе упадешь в океан. Даже не вздумай прыгать в него. Никогда». Дазай тяжело задышал, испытывая сильнейшую жажду. Боль в висках вернулась, тело стало ломить. Он посмотрел вниз и вздрогнул. — Но тут ведь, — он напуганно поднял глаза на Чую. Но Накахары рядом уже не было, — песок… — произнес Дазай шепотом.***
Пение птиц по утрам начало его раздражать. Когда-то ему нравилось это тонкое щебетание. Нравилось просыпаться под их пение и лежать какое-то время в прострации, глядя в потолок. Он отсчитывал минуты до будильника и прислушивался к голосам за дверью. Ванесса всегда приходила минута в минуту и сдергивала с него одеяло. Прежде. — Заткнитесь! — прошипел Дазай, накрывая голову подушкой. — Заткнитесь, блять! Голова болела даже от собственного тяжелого дыхания. Тело ломило так, словно по нему пробежал табун лошадей. Хотелось пить, и вновь его окутала хандра. И хандра эта была сильнее прежней. Дазай на собственной шкуре познал, какой обратный эффект дает героин. Если раньше, просыпаясь по утрам, ему не хотелось ни с кем говорить и никого видеть, то сейчас было сильное желание взобраться на крышу дома и спрыгнуть с нее вниз. Испачкать своей кровью белоснежную плитку, которую старик Джон и Динки так усердно мыли каждое утро. Проснувшись сегодня, Дазай понял, что собственная жизнь его обременяет. А уйти ему не позволяла призрачная надежда, что Чуя жив. Бертон не солгал, говоря, что у некоторых ломки начинаются с первой же дозы. В коридоре послышались шаги. И не одного человека, а трех. Дазай перевел взгляд на жгут и пустой шприц, валяющиеся на полу. Он мигом вскочил с кровати, поднял их и небрежно закинул под подушку. Когда дверь тихо отворили, Дазай едва успел набросить на себя одеяло, притворяясь спящим. Доктор Дэвис, кряхтя и дыша раздражающе громко, втащил в комнату очередную капельницу. Джонсона он брал с собой как подстраховку. Потому что Дазай временами пугал даже Дэвиса своей непредсказуемостью. С того дня на пустоши его характер кардинально изменился. Прежний Дазай всегда был терпелив и смиренно ждал, пока Дэвис закончит свои процедуры, а сейчас же мог вспылить и ударом ноги отбросить капельницу в конец комнаты. Мог выдернуть катетер из вены и как ни в чем не бывало спокойно смотреть на хлещущую из вены кровь. Вошедшая в тот момент Ванесса побледнела, а затем упала в обморок. Порой он начинал капризничать. Поднос с едой швырял в того, кто его принес. Чаще доставалось Джонсону. К нему у Дазая была особая неприязнь. Дэвис на встревоженный взгляд Ванессы лишь тяжко вздыхал и беспомощно разводил руками. «Это все стресс, — говорил он, — сильный стресс, и с юноши глаз нельзя сводить. Сейчас он крайне опасен для самого себя». — Осаму? — ласково позвала Ванесса. — Отец разрешил тебе сегодня прогуляться по городу. Дазай приподнял край одеяла, мерзко усмехнулся. — Одному? Джонсон, стоящий в дверном проеме, неловко переступил с ноги на ногу. Потупил взгляд, опустил глаза, рассматривая потертую подошву своих ботинок. Чувство вины его все-таки гложило. — Мы волнуемся за тебя… — произнесла Ванесса, взяв всю волю в кулак. — Ну конечно, — Дазай вновь упал на подушку и накрылся одеялом по голову. — Милый… — А кандалов, случаем, нет? — спросил он, высунувшись. — Вдруг надумаю сбежать? — Вы драматизируете, молодой человек, — вмешался Дэвис. Дазай заскрипел зубами от злости. Сжал обеими руками подушку, стараясь унять чудовищный гнев. Внезапно он, вспомнив что-то, резко вскочил с постели и бросил ошарашенный взгляд на Джонсона. Все затаили дыхание. От гнева не осталось и следа. Дазай сначала был возбужден, лихорадочно смотрел на одно растерянное лицо, то на другое, а потом резко сел на пол и зарыдал болезненно и горько, содрогаясь всем телом. Первым пришел в себя Дэвис. — Говорю же, сходит с ума… — прошептал он изумленной Ванессе. — Я не смогу помочь, если вы не расскажете мне причину. Что случилось в тот день? Дазай вдруг затих. Все три пары глаз нервно воззрились на него. Он поднялся, вытирая глаза, и посмотрел на мать. — Я хочу на улицу, — сказал он тоскливо. — Но ты ведь сказал, что… — Пусть Джонсон идет со мной! — нетерпеливо крикнул Дазай. Героин действовал на психику. О внезапных перепадах настроения Прайс Бертон его тоже предупреждал. Об этом хотел предупредить его Чуя? «Не вздумай прыгать». Не вздумай продолжать колоть себя этой дрянью? Смешно. Особенно когда спасти тебя пытается твоя собственная галлюцинация. — Куда мы идем? — спросил Джонсон. Дазай поднял на него измученное лицо и поморщился, словно от удара. — За Пинки. «Я просто ужасен…»