Меланхолия

— Изоба! Шевели своей черной задницей и тащи дрова! — рявкнул Гаррисон. Трое африканских мужчин бегали от одного военного к другому, подавая кому еду, кому одежду, а кому игральные карты. Кто-то ставил палатки, кто-то разводил костер, а кто-то брал оружие и уходил на ночной караул. Людей было много, но каждый старался вести себя тихо. После того, как три дня назад, под покровом ночи, на них напала вооруженная террористическая группировка, они стали бдительнее и серьезнее. А над бандой сомалийских оборванцев больше никто не насмехался. Оружие имело одинаковую опасность как в руках умелого солдата, так и в руках десятилетнего мальчишки. Чуя остервенело сдирал с рук покрасневшие бинты и бросал на землю. Кожа на руках покраснела, опухла и отдиралась слоями. Раны никак не заживали из-за условий, в которых они пребывали всей ротой почти месяц. Днем была нестерпимая жара, пыль и метель, от которой приходилось прятать лицо под плотной куфией. Ночью же вероятность получить пулю в лоб возрастала до ста процентов. Они были как на ладони, открыты со всех сторон. Возводить ограждения просто не имело смысла, если брать в расчет, как часто их перекидывали с места на место. С каждым разом отбиваться от незваных гостей становилось все труднее. Те под покровом ночи тайком поджигали военные палатки, похищали солдат, вели обстрел из темноты, а иногда подбрасывали мешки с отрубленными головами. Изуродованные, изувеченные, с отрезанными носами или выколотыми глазами. На лбу жертв вырезали послания с угрозами. Последний «подарок» от террористов извлекал из мешка сам Чуя. То была отрубленная голова Штромберга. Бедолаге отрезали язык и на лбу небрежно вырезали: «Убирайтесь». Чуя долго сидел в одиночестве, разглядывая посиневшую кожу и пустые глазницы, облепленные жирными мухами. Не прошло и пары дней с их последнего разговора. Штромберг мечтал вернуться домой к жене и сыну. А теперь его не стало. Фредди и Клаус понимающе хлопали Накахару по плечу и проходили мимо. Кто молился, а кто тайком смахивал слезы. Но не слезы скорби по погибшему, а слезы страха. Потому что следующей могла оказаться голова любого из них. Опытных, закаленных солдат не было в их роте. Одни новички, мечтавшие скорее отслужить срок и умотать домой. Чуя резко подался вперед, взял голову Штромберга и приблизил ее вплотную к своему лицу. «Ну же, почувствуй хоть что-нибудь! Ну же! Где твоя жалость, выродок?!» — Накахара зло стиснул зубы. Собственное равнодушие к смерти товарища его сильно настораживало. Иногда, пусть и очень редко, он чувствовал себя эмоционально атрофированным. Неспособным чувствовать что-либо. Единственным человеком, который на протяжении длительного времени вызывал у него стабильную любовь и нежность, был Дазай. Рядом с ним Чуя менялся. Старался больше улыбаться, больше смеяться, чувствовать себя «сильнее». Осаму был глотком свежего воздуха в бесконечном людском потоке, который зарождал в нем желание проломить хребет каждому прохожему. Внезапные вспышки злости сошли на нет, как только он приехал в Линкольн. Опять же Осаму был тому причиной. Была у Дазая странная особенность. Он успокаивал одним своим взглядом. В моменты, когда кровь у Чуи закипала от гнева, ему достаточно было просто поднять свои чертовы карие глаза и улыбнуться. «Все хорошо?» — спрашивал он каждый раз. И отвечая ему, Чуя не лгал. — «Да. Теперь да». — Ты выглядишь как псих с этой головой, — сказал напряженно Чедвик. — Всех вокруг это напрягает. Мужик, закопай ее, серьезно. Чуя поднял взгляд на Чедвика, усмехнулся. — Если она тебя так пугает, то возьми и закопай сам. — Удивляюсь, как Гаррисон умудрился набрать столько отморозков в одну роту, — ответил Чедвик. — Вы ведь были приятелями со Штромбергом. Чуя приподнял бровь, покачал головой. Зубами он отодрал последний бинт с руки, морщась от резкой боли. С каждым днем становилось все труднее держать в руках оружие. Автомат, грубые перчатки, песок — все это раздражало кожу. Но, несмотря на все неудобства, не было другого выхода, кроме как терпеть. С медициной в отдаленных местах Сомали были большие проблемы. Косяк на косяке. И Штромберг нисколько не прогадал, когда говорил, что в центральном управлении американскому солдату скорее помогут отправиться на тот свет, нежели окажут помощь. Ведь многие из них считали, что войско введено на их территорию в количестве больше положенного. Считали, что им просто-напросто сыпят песок в глаза, пытаясь умаслить мнимой заботой, которой, на самом деле, нет и не было никогда. Каждый преследовал свои цели. Чуя, как вчера, помнил первый день роты на чужих землях. Люди швыряли в них камни, испорченную, гнилую еду, грязно ругались и угрожали скорой расправой. Даже несмотря на неотъемлемую помощь в борьбе с исламистскими повстанцами, именно их продолжали считать главным врагом. — Не хочу тебя расстраивать, Чед, но мы с тобой в одной… — Чуя вдруг замолк, насторожился. Чедвик, почувствовав внезапную смену настроения Накахары, опустил руку на оружие. На лбу у него появилась испарина, по спине скатился холодный пот. Он нервно облизал сухие губы, озираясь по сторонам. — В чем дело? — прошептал он. — Ты не слышал? — Чуя медленно поднялся. — Шелест листьев. — Это был ветер. Ветер. Да, да… ветер, — несколько раз повторил Чедвик. Но Чуя поднял руку, призывая того быть потише. Напротив палаток, в метрах десяти-двенадцати, возвышались крупные деревья, с которых Грег и Ли должны были вести караул. Должны были подать знак, в случае если вооруженные исламисты или африканские террористы будут брать их в кольцо, как произошло накануне из-за Брайана, заснувшего прямо на посту. — Не понимаю, ради чего мы воюем, дружище, — сказал испуганно Чедвик. — Я думал, буду сидеть где-нибудь в уютном офисе и… — Закрой рот! — прошипел Чуя ледяным голосом. Чедвик оскорбленно отшатнулся. Кто-то поблизости определенно был. И Чую ставила в тупик странная ситуация. Какой безумец станет открыто выдавать свое местонахождение? Это приманка? В любом случае пройти мимо и сделать вид, что ничего не слышали, они не могли. Накахара сильнее сжал автомат в руке, морщась от резкой боли. Руки дрожали, но он старался игнорировать мерзкое ощущение в ладонях. Еще один волдырь лопнул от натирания грубой кожей перчаток. Он грязно выругался. Отпихнул от себя почти прижимающегося к нему Чедвика и решительно пошел вперед. — А вдруг там засада! — дернул тот его за плечо. — Не знаю, как ты, а мне моя жизнь еще дорога. Я даже ни разу не занимался сексом! — Не думаю, что хочу знать подробности твоей интимной жизни, — раздраженно ответил Чуя. Чедвик проглотил обиду и с тяжким вздохом последовал за Накахарой. Вместе они пересекли узкую дорогу и скрылись в высокой густой траве. Темно было, хоть глаз выколи. Единственным освещением был маленький фонарик, прицепленный к переднему карману военной формы. Как только они отодвинули широкие кусты, в лицо ударило черное облако из комаров. Чуя опустился вниз и утянул за собой Чедвика, который принялся остервенело махать руками. — Только недавно мы, как яйца на сковороде, жарились у долбаных развалин, а теперь бегаем по вонючим джунглям! — Прекрати ныть, — сказал Чуя. — Ты в курсе, что один укус может вызывать анафилактический шок? А если при этом… Накахара развернулся и резко схватил Чедвика за горло. Тот удивленно вытаращил глаза и руку его накрыл обеими своими, пытаясь освободиться. — Еще одно слово, Кроссман, — прошептал он. — Еще одно слово, и главной твоей проблемой точно будут не комары. Лицо у Кроссмана покраснело от недостатка воздуха, и на лбу и шее выступили крупные вены. Чуя его выпустил и резко ударил ладонью по своему выбритому виску. Насекомые пусть и не были опасны в этих зонах, ужасно нервировали тихим жужжанием возле уха. Он приподнял арафатку, закрыл половину лица и двинулся дальше. Накахара и не обернулся, чтобы посмотреть, идет за ним Чедвик или нет. Но искренне надеялся, что он таки обиделся и оставил его одного. Присутствие других людей поблизости начинало сильно выводить из себя. Сейчас, особенно сейчас, ему нужен был Дазай. Теплый, мягкий, преданно любящий, ласковый и уютный. Ему нужно было ощутить его присутствие, хотя бы на одну чертову минуту, чтобы снова стать собой прежним. Но Дазая рядом не было, и Чуя чувствовал, что еще немного, и он сорвется. Покажет свою истинную личину. Каждое утро он просыпался от мучавших его кошмаров. Каждую ночь он видел его заплаканное лицо, непередаваемую словами боль в глазах. Слышал его голос, его крик, видел, как он отчаянно тянул к нему руку и как отчаянно льнул к нему. Чуя остановился на секунду. В груди больно защемило. Желание увидеть, прикоснуться к Дазаю порой приносило почти физическую боль. И он надеялся, что тот рано или поздно выкинет его из головы. Перевернет эту страницу их жизни. Станет собой прежним и будет жить так, как жил до его появления. — Ты чего остановился? Эй? Чуя обреченно выдохнул. Мысленно досчитал до десяти и двинулся дальше. Под ногами громко, слишком громко, хрустели сухие ветки. Кроссман сначала напоролся на крупную паутину, а минутой позже споткнулся о лиану, навалившись всем весом на Накахару. Чуя подхватил его, не позволив упасть, и резко приложил палец к тонким губам. Кто-то намеренно привлекал их внимание. — Там, за кустами, — сказал он, снимая автомат с плеча. Чедвик протирал лицо, пытаясь избавиться от остатков паутины. Он и подумать не мог, что где-то в Сомали найдется такое место. Почти джунгли. Высоченные деревья, лианы, паутина, змеи. А ведь только на днях Гаррисон заявлял, что через неделю вся рота будет перекинута в Конго. А Чедвик, который с самого детства боялся змей и пауков, после заявления капитана растерял весь сон, думая о том, куда ему вскоре придется отправиться. Остальные же его страхов нисколько не разделяли, больше радуясь тому, что вскоре покинут горячую боевую точку. Да и выживание в Сомали уже само по себе было подвигом. А ведь никто и не задумывался о причинах, по которым внезапно пришел приказ о скорейшем переводе роты. — Какого… Чедвик едва перевел дыхание. Чуя медленно отодвинул кусты в сторону и замер. — Это ребенок, — прошептал Кроссман удивленно. Чуя нахмурился. Девочка казалась не старше семи-восьми лет. Грязная, напуганная, покрытая крупными язвами и волдырями. Новое красное платьице в горошек Накахару насторожило. Было оно не по размеру большое и свисало с нее, полностью скрывая руки и ноги. Длинный подол чистый. Слишком чистый для маленького ребенка, который потерянно блуждал по опасным боевым зонам. Сама она по этим диким тропам ни за что не добралась бы в таком наряде. «Значит, кто-то доставил», — подумал Чуя. — Отведем ее в лагерь. Наверное, сбилась с пути и потерялась, — сказал Чедвик. Но Чуя вытянул руку, преграждая ему путь. — Что-то не так, — ответил он. — Что может быть не так? Это ребенок! — гаркнул Кроссман. — Мужик, твоя паранойя порой доходит до абсурда. Чуя прошелся по ней взглядом. Девочка рассматривала его с не меньшим любопытством. Особенно рыжие волосы, собранные в высокий пучок выше затылка. Она приподняла края платья, подошла ближе. Чуя заметил маленькую босую ножку, которой она пару раз тряхнула, чтобы сбросить ползающих по ней муравьев. Сам он подался вперед и опустился на одно колено перед ней. Тогда девочка протянула маленькую, покрытую шрамами руку, касаясь выбритых висков Накахары. Тонкие пальцы изучающе очертили его нос, мелкие веснушки под глазами, сухие искусанные губы и линию подбородка. Тот хмуро смотрел ей в глаза, а она в его, ярко-синие. Смотрела пристально, немного удивленно, с детским восхищением и восторгом. Что-то прощебетала своим тонким голоском и мотнула головой. Кроссман переводил нетерпеливый взгляд с нее на Накахару. — Что она сказала? — спросил он. Чуя пожал плечами. — Я не говорю на сомалийском. Девочка вновь что-то произнесла и опустила темные глаза на свой живот. Чуя закрыл глаза, усмехнулся. «Ну конечно, — подумал он, — как я сразу не понял». — На ней взрывчатка, — сказал он. Чедвик ошарашенно распахнул глаза. — С чего ты взял? — спросил он, вытирая испарину с лица. — Приглядись, — сказал Накахара шепотом. — Ее одежда в области живота. Либо ей дали какое-то время пробраться в лагерь, либо уже сейчас нас медленно окружают со всех сторон. Кроссман потрясенно стянул с головы арафатку и протер потное лицо. — Мой карабин и бронежилет остались в лагере, — произнес он обреченно. — От такого взрыва ни каска, ни бронежилет тебя не спасут, — ответил Накахара, прислушиваясь к посторонним звукам. — Ты говоришь на английском? Или, может, понимаешь, что мы говорим? — сказал Чуя, обращаясь уже к девочке. Та быстро закивала. — Надо пристрелить ее! — прошептал Кроссман. Чуя его слова проигнорировал. Поднял усталый взгляд на девочку, слабо улыбнулся. — Как тебя зовут? — спросил он. — Миремб, — ответила она секундой позже тоненьким, спокойным голоском. У Чуи же мурашки пошли по спине. Это был голос обреченного человека. Знающего, куда и для чего его отправили. Что пережил этот ребенок, раз настолько спокойно готов принять собственную смерть? — Миремб, — Накахара встал перед ней на колени, чтобы их лица были на одном уровне. — Я просто взгляну на ту штуку, которая прицеплена к твоему животу. Хорошо? Не бойся меня. Она быстро закивала. Чедвик вытащил складной нож из кармана и спрятал за спиной, выжидающе наблюдая за ними двумя. Чуя обеими руками схватил подол красного платья и поднял вверх. Увидев тонкие костлявые ноги, испещренные глубокими шрамами и совсем свежими порезами, он поджал губы. Задрал платье еще выше и обреченно выдохнул. — Таймер запущен. — То есть? — То есть у нас есть десять минут, чтобы… — Бежать и предупредить наших! Я, мать твою, не сапер! Миремб обхватила себя обеими руками и низко опустила голову. Чуя только заметил, что левого уха у нее нет. Девочка прятала свой дефект под копной черных кучерявых волос, но и те были обуглены. — Или пристрелим девку и оставим тут, — спешно протараторил Кроссман. — От взрыва с такого расстояния наш лагерь не пострадает. Мы должны вернуться и сообщить о засаде. Куда, черт возьми, смотрят ребята с караула! — Иди, — сказал Чуя, не глядя на Чедвика. — Девчонку я беру на себя. Кроссман неверяще покосился на него. Такой типаж людей Чуя ненавидел больше всего. Двуличные ублюдки, играющие на публику. Строящие из себя добродетелей и святош, когда на деле были теми еще мешками дерьма. Чедвик постоянно рассказывал истории из своей жизни. И каждая история заканчивалась тем, как он, Чедвик, оказывал какому-то прохожему или бездомному помощь. Выручал из сложной ситуации, и вообще он парень, готовый в любой момент протянуть руку помощи. И каждый третий велся на его байки. Потому что у Кроссмана была странная привычка подходить к людям и начинать задушевные разговоры. «Обращайся, если потребуется помощь, дружище», — говорил он всегда, хлопая собеседника по плечу. Но когда тому на самом деле требовалась помощь, Чедвик оказывался последним, к кому можно было обратиться. И когда Кроссман предложил застрелить Миремб, которой едва ли стукнуло восемь, Чуя нисколько не удивился. — А ты… ну, — он неловко помялся. — Иди! — крикнул на него Чуя. — Предупреди ребят. Кроссман резко сорвался с места и уже через секунду скрылся за кустами. Чуя был уверен, что услышал, с каким облегчением тот вздохнул, покидая их. Повисла тишина. Миремб некоторое время смотрела ему вслед, а затем подняла глаза на Накахару. Кивнула понимающе и мягко оттолкнула его от себя. — Я попробую обезвредить ее, — сказал Чуя с горечью в голосе. — Ты не умрешь. Я видел, как это делает наш сапер. Я… Но она снова покачала головой. Навела палец на панель, показывая быстро сменяющиеся цифры. — Миремб все равно умрет, — сказала она на ломаном английском. — У Миремб тяжелая болезнь. Девочка повернулась к нему спиной, задрала вверх широкое платье, открывая обзор на свою спину. Чуя отшатнулся. Плоть ее была наполовину изъедена. А едва целые, невредимые участки кожи покрыты крупной кровяной сыпью. То ли это была проказа, то ли оспа, то ли эбола. Он не знал. А может, и все сразу. От вспышек эболы, даже несмотря на изобретенную вакцину, люди продолжали умирать в больших количествах. Чуя вспомнил, как Штромберг как-то к слову упоминал, что из больниц Конго сбежало свыше двадцати человек, больных эболой. И туда их собирались направить? А какой именно болезнью страдала Миремб, оставалось только гадать. Запах гниющей плоти бил в нос, вокруг нее стали скапливаться мухи, комары, которых она даже не думала отгонять. Чуя вновь приблизился к ней, но Миремб отбежала назад. — Нельзя. Заразно, — сказала девочка, показывая целое ухо, с которого ей на плечо капала кровь. — Умрешь. Чуя поджал губы. — Я должен хоть что-то сделать… — прошептал он. Но каждый раз, когда Накахара приближался к ней, она отступала. — Можно воды? — попросила она застенчиво. Чуя тут же потянулся за флягой с водой. Миремб с благодарностью в глазах приняла ее. А напившись вдоволь и утолив жажду, показала пальцем на свои щеки, затем протянула тоненькую руку, указывая на лицо Чуи. — Не плачь.

***

— Мам… пожалуйста, открой, — Дазай всхлипнул, прижавшись щекой к дубовой двери. — Прошу тебя… Ванесса протерла красные глаза, поджала под себя ноги. Она сидела прямо в коридоре, возле комнаты Дазая, и беспрерывно плакала уже второй день. Сколько бы Джонсон и Дэвис ни уговаривали ее пойти прилечь, она была неумолима. «Он покончит с собой рано или поздно, доктор Дэвис», — говорила Ванесса, едва ли не захлебываясь своими слезами. — «И я ужасная мать, раз не знаю, как подступиться к нему. Не знаю, что должна сделать, чтобы он стал прежним. Мой мальчик чахнет у меня на глазах». Дэвис громко, тяжело вздыхал, но посоветовать ничего дельного не мог. Потому что Дэвис никак не мог взять в толк, как некто вроде Дазая всего за день-два подвергся настолько колоссальным изменениям. Вот и сейчас он неловко вертелся вокруг Ванессы, не зная, как мягче сообщить новость о том, что он решил покинуть их семью. Джонсон стоял, прислонившись спиной к холодной стене, и с легкой усмешкой на губах наблюдал за доктором. Такому человеку, как Хидео, трудно в чем-то отказывать. Особенно когда получил от него чек на крупную сумму. И Дэвис жалел, что в тот вечер алчность взяла над ним верх. Осаму вырос у него на глазах, и оттого наблюдать за его мучениями становилось невыносимо. Дэвис не единожды спасал ему жизнь. Вытаскивал с того света, когда надежды уже не было. Был одним из немногих, кому этот юноша улыбнулся в первый раз. Тянул маленькие детские ручки, кусал в шею беззубым ртом и звонко смеялся, глядя на седые усы доктора. Дазай был чудесным ребенком. Послушным, покорным, вежливым. Выход находил из любой ситуации и всегда оставался собран и хладнокровен. В его голове не укладывалось, что же сотворили с ним эти двое. От чего он должен лечить Дазая? Как поставить диагноз, если не понимаешь, на что жалуется пациент? Но стоило ему только затронуть эту тему, как Хидео спешно отмахивался от него, как от назойливой мухи. — Отец запретил выпускать тебя, — произнесла Ванесса, громко шмыгнув носом. — Клянусь, я… брошу. Я больше никогда… — взмолился Дазай, вытирая мокрые глаза об плечо. — Извинись перед отцом. Попроси прощения и… сведи ваш конфликт на нет. Дазай внезапно глухо засмеялся. Поднялся с пола, внимательно осмотрел свою комнату. Ничего острого, четырехугольного или твердого. Его комната стала почти пустой. Вытащили все. Стол, стулья, комод, маленькие шкафчики, цветы, портреты. Пустой комната казалась еще больше. Дазай был рад хотя бы тому, что с коричневой рамки на него больше не смотрела миссис Гаспар со своим фирменным выражением лица. Он почесал нос, чихнул. Почесал перевязанные запястья, сильно, грубо, почти раздирая кожу на руках в кровь. Все вокруг казалось тусклым и серым, отчего настроение скатилось на самое дно. Он уже не знал, что должен сделать, чтобы избавиться от беспрерывно ноющего чувства внутри себя. Чесать кожу, раздирать ее ногтями до тех пор, пока не доберется до самого сердца. Он протер глаза, несколько раз сонно моргнул и вновь прильнул к двери. — За что я должен просить у него прощения, ма? Ты в своем уме? Ванесса подняла глаза на Джонсона, затем на Дэвиса. Дэвис так и не решился озвучить вслух свое решение об уходе. — Вам нужно понять друг друга, и тогда… — Открой эту чертову дверь! — громко крикнул Дазай и грубо ударил по ней ногой. Ванесса закрыла уши обеими руками. Джонсон и Дэвис посмотрели на нее осуждающе. Джонсон эту женщину искренне не понимал. Какой толк от ее слез? И какой толк от того, что она сутками сидит тут и только провоцирует Дазая, у которого на уме только одно — героин. Ее зареванное и страдальческое выражение лица Эдварда начинало сильно злить. «Докажи, что ты мать, — думал он, глядя на ее сгорбленную, усталую фигуру, — Не рыдай сутками напролет, а встань и сделай, что в твоих силах. Поговори с тем высокомерным ублюдком, который даже толики вины не чувствует за собой». Когда Дэвис увел Ванессу, Дазай успокоился. Лег посередине комнаты, каждые несколько минут нервно почесывая израненные запястья. Он не давал им заживать, каждый раз раздирая в кровь. Широко распахнув глаза, Дазай смотрел на белый потолок. Смотрел на огромную люстру с тоненькой, едва заметной паутиной поперек. Он сильно исхудал, глубокие синяки под глазами придавали ему нездоровый вид. С тех пор, как начались ломки, руки у него беспрерывно дрожали. — Эд… — тихо позвал Дазай, зная, что тот наверняка стоит за дверью или же мотает круги по темному коридору, задумчиво опустив руки в карманы. Любимая поза Джонсона, над которой Дазай часто потешался. — Эд! — крикнул он громче, почти истерично. — Чего тебе? — спросил Джонсон, слегка отворив дверь. Дазай вскочил на ноги и подбежал к нему. — Я хочу прогуляться, — сказал он нерешительно тихо. Джонсон сложил руки на груди, фыркнул. — Не заслужил, — буркнул Эдвард. Дазай насупился. Тот зашел в его комнату, плюхнулся на пол, вытащил нож из кармана и принялся чистить яблоко, которое все это время играючи подкидывал в воздух. — Что ты делаешь? — спросил изумленно Дазай. — Так ты не просто наркоман, смотрю. Ты у нас слепой и тупой наркоман. — Да ты… — договорить ему не позволил Джонсон, резко утянув вниз, поближе к себе, и в открытый от возмущения рот затолкал чищенную дольку яблока. — Завали и жри, что дают. Дазай с оскорбленным видом надкусил яблоко и поморщился. — Кислое. — Давай так, — он устало потер виски, — ты не отказываешься от еды. Больше не обманываешь меня, Осаму. Послушно выполняешь все мои приказы и больше не пытаешься сбежать или причинить себе вред. Дазай внимательно слушал его и кивал, вновь раздирая свои запястья. Взгляд у Эдварда потемнел. Он грубо шлепнул его по руке, и Дазай вздрогнул. — Что я сказал секунду назад, кретин?! Или хочешь вечность провести в этой комнате? — Мне плевать. — Что? — переспросил Джонсон. — Мне плевать, что будет со мной, Эд. Я хотел отдать ее, — он кивком головы указал на Пинки, спящую на кровати, смешно раскинув лапы в разные стороны. — Отдать Эйлин. Она о ней позаботится. Дазай замолк, опустив глаза на свои руки. Расставаться с Пинки было больно, и он долго думал, прежде чем решиться на этот поступок. Собственное настроение от него больше не зависело. В своем нынешнем состоянии он опасался сам себя. Не знал, как поведет себя через минуту и что будет делать через час. Порой ему казалось, что в нем не одна личность, а несколько. Одна плаксивая, капризная, вторая холодная, отстраненная и третья, которая все еще хранила частичку прежнего Дазая. И только она не позволяла ему дойти до конца. Отговаривала, одергивала, стойко поддерживала в нем жизнь. Дазай считал, что эта личность самая слабая и самая сильная. Но рано или поздно ее разорвут пополам. Потому что в какой-то момент сам Дазай перестал бороться. Вводя героин в свои вены, он не замечал, как героин взамен вытягивает из него душу. Человечность. — Знаешь, Осаму, — Джонсон отрезал еще один кусок яблока и протянул его Дазаю. — Я расскажу тебе одну историю. Просто послушай и делай выводы, — сказал он. — Моя мама рассказывала мне, как без памяти влюбилась в одного человека. И, что происходит очень редко, их любовь была взаимна. Он любил ее, а она его. Они были счастливы друг с другом. Никогда не ругались, никогда между ними не было недоговоренностей, обид и конфликтов. Самая чистая любовь. Прямо как в сказках, да? — Джонсон, улыбаясь, потянул зазевавшегося Дазая за нос. Тот слабо улыбнулся. — Но всякой сказке приходит конец. Какой-то слепой мудак сбил его на байке, и тогда ему пришлось отправиться в больницу. — Что-то серьезное? — спросил Дазай. Джонсон покачал головой. — Вывих. Но моя мама настояла на том, чтобы он прошел полное обследование. Тогда-то у него и обнаружили рак, — Эдвард замолк на минуту, перевел дыхание и продолжил. — Мама думала, что это конец. Думала, что и дня не проживет без него. И сколько бы ее ни отговаривали, она твердо решила, что последует за ним и на тот свет. Дазай поник. Лег на пол, устроив голову на ноге Джонсона. — И она… — Нет. Не знаю как, но она бросила эту идею. Прошло какое-то время, и она снова влюбилась. Вышла замуж. Родила детей. У нас огромная семья, Осаму. Просто огромная. И она до сих пор удивляется тому, как едва не покинула этот мир по собственной воле. Она любит жизнь и хочет жить. Что ты сам чувствовал, когда тебя откачивали в этой комнате? — Я понимаю, что ты хочешь сказать, — ответил Дазай. — Но есть люди, которые любят годами, а то и всю жизнь. И эта дыра, она… ее уже ничем не заполнить, Эд. Ничем. Твоей матери повезло. Крупно повезло, раз она смогла вынырнуть из этого болота. Заменить эмоции другими, куда более сильными, — он тяжко выдохнул. — Хитклифф нашего времени, — усмехнулся Джонсон, взъерошив его волосы. Дазай печально улыбнулся. — Ты умеешь читать? — Завали. Дазай свято поклялся, что никаких глупостей делать не будет. Всего-то побеседует с Эйлин, передаст ей Пинки и вернется обратно к машине. Джонсона гложило чувство вины. Он дал свое согласие, несмотря на прямой приказ никуда Дазая не выпускать, пока Хидео не вернется из недельной деловой поездки. И сам Дазай был немало удивлен, когда, разлепив глаза, увидел высокую фигуру отца, стоящую напротив его кровати. «Я уезжаю на неделю, — сказал он тогда задумчивым голосом. — Когда приеду, мы с тобой кое-куда съездим. И все вернется на круги своя». Что именно должно было стать как прежде, Дазай не понял. А проснувшись в десять утра, внушил себе, что отец к нему не приходил и ему это приснилось. Последний месяц он мало верил собственным глазам. Мог и полчаса стоять как вкопанный, что-то изумленно рассматривая. Нервно тряс Джонсона за плечо и спрашивал, видит ли тот то, что видит и он. Эдвард удивленно приподнимал бровь, провожал его взгляд, а после отвешивал весьма болючий щелбан и уходил. — Твой отец не должен знать, что мы покинули дом в его отсутствие. Усек? — спросил Джонсон, грозно помахав пальцем перед носом Дазая. Тот быстро закивал. — Еще не передумал? Она ведь очень дорога тебе, — Эдвард кивком головы указал на Пинки, спящую на руках Дазая. — У Эйлин ей будет безопаснее, — ответил он. — Она любит животных и будет заботиться о ней. — Ну, как знаешь, парень, — ответил Эдвард, положив руки на руль. — У тебя полчаса. Действуй. Когда Эйлин Карлайл получила короткое сообщение от Дазая, то вне себя от радости промчалась мимо удивленного Джина. На его вопрос «Какой демон в тебя вселился?» она поднесла телефон к его лицу и широко улыбнулась. Джин Карлайл нахмурился. Порой необъятная любовь сестры к Дазаю его настораживала. А может, в какой-то степени и пугала. Джин Дазая всегда считал заядлым бабником и расклад «мы просто друзья» его прежде устраивал. Эйлин, пусть и казалась девушкой стойкой, сильной духом, сильно переживала по поводу их отношений и до последнего надеялась, что рано или поздно Дазай увидит в ней не просто секс-партнера и не просто хорошую знакомую. Увидит девушку. Ту самую, которую полюбит всем сердцем. Каждый третий, считая ее стервозной сукой, и мысли не допускал, как та ночами напролет горько плачет в подушку. Эйлин Карлайл привыкла быть сильной, привыкла самостоятельно решать любые вопросы и проблемы, встающие на ее пути. В любых отношениях она становилась доминирующей стороной. Но не потому, что сама того жаждала, а потому что каждый ее бойфренд сам передавал ей доминирующую роль. «Слабые, бесхребетные!» — зло кричала она после очередного расставания. А Джин лишь слабо улыбался, поддакивая ей во всем. С Дазаем же всегда было иначе. Дазай просто ставил ее перед фактом. Дазай принимал решения за нее. Дазай оберегал, защищал, и доминирующей стороной был он. Если кто-то отвешивал в адрес девушки грязные шуточки, она наперед знала, что этот клоун вскоре за это поплатится. Если кто-то распускал руки, то на следующий день приходил в гипсе либо с разбитой губой. Дазай никогда не позволял кому-либо в своем присутствии относиться к ней неуважительно. Даже слушать не желал грязные сплетни, которые о ней распускали, и верил лишь словам самой Эйлин. «Мне не нужны советчики и помощники, чтобы составить мнение о человеке, которого я знаю уже много лет», — говорил он, раздраженно отмахиваясь от них. Эйлин была уверена, что, если ей потребуется помощь, он поможет. Если ей будет плохо, он будет рядом. — Я не видела его так давно, — произнесла Эйлин взволнованно, стоя перед зеркалом. Она с легкой улыбкой на губах вспомнила, как влюбилась в него. То была июльская жара. Почти аномальная. Пекло так сильно, что она стала ходить в одной тонкой прозрачной майке и коротких шортах. Джеймс, её молодой человек, уныло плелся позади нее, держа в руках билеты в кино, и все ворчливо причитал, что выбраться в такое время — не самая лучшая ее идея. Эйлин лишь безразлично пожимала плечами, понимая, что спорить с Джеймсом бесполезно. Порой он становился невыносимым занудой. Время от времени ее внимание привлекали игровые автоматы, возле которых вертелись Бертон и Дазай. Первый громко матерился, бил по автоматам ногой и возмущенно заявлял, что он отличный игрок, а тут все подстроено. Дазай больше курил и копался в телефоне, не обращая внимания на вопли друга. Эйлин эти двое раздражали. Особенно Дазай, который дымил прямо под предупредительной табличкой «Не курить». Позже Дазай признался, что на самом деле ее не заметил, но Эйлин Карлайл на тот момент считала его выпендрежником и позером. От лицезрения тех двух она резко отвлеклась, когда несколько пар рук звонко шлепнули ее по ягодице. Эйлин вспыхнула от злости. Трое подростков прошли мимо, звонко смеясь и громко комментируя ее части тела. Джеймс на ее многозначительный взгляд лишь равнодушно развел руки в сторону. «Ты сама виновата. Одеваешься как шлюха», — сказал он скорее от нежелания вступать в конфликт. Эйлин была не так шокирована грязным поступком тех ребят, как словами своего молодого человека. Она застыла на месте неверяще и оскорбленно. Но не прошло и пяти минут, как те ребята стеснительно подошли к Эйлин. Мялись, застенчиво переступали с ноги на ногу, нервно оборачивались назад, а потом на одном выдохе попросили прощения. Она проследила их взгляд. Дазай, облокотившись на игровой автомат, внимательно следил за ними. Бертон тоже затих и косился в их сторону. «Бросай этого уебка», — крикнул Прайс и захохотал. Дазай бросил на него убийственный взгляд.  — Джин, открой! Это он! — крикнула Эйлин, в спешке укладывая волосы. Она носилась по комнате, примеряя то один наряд, то другой. Ее всю трясло от одной мысли, что спустя целый месяц она вновь увидит его. Эйлин настолько истосковалась по Дазаю, что у нее слезы наворачивались на глаза от одной мысли о скорой встрече. Джин скучал не меньше сестры. Однако маску недовольства нацепил намеренно. Потому что именно он был причиной, по которой Эйлин ходила как в воду опущенная. Едва открыв дверь, он удивленно замер на месте. Готовые вырваться колкие фразы застряли в горле. Вид Дазая настолько его ошарашил, что Джин еще какое-то время разглядывал его во все глаза. — Чувак, ты… хреново выглядишь, — только и выдавил он из себя. Дазай улыбнулся. — А ты как был уродом, так и остался. — Пошел ты, — буркнул он, пропуская Дазая. — Где Эйлин? — Накладывает грим на лицо, — ответил он. Дазай изогнул бровь. Джин захлопнул дверь и вновь плюхнулся на диван. Молча наблюдал какое-то время за Дазаем и, все-таки не выдержав, задал мучавший его вопрос. — Ты больше месяца не появлялся в университете. Бертон не знает, где ты шастаешь, а Чуя как сквозь землю провалился. Что происходит, Осаму? И твой вид… Ты спишь вообще? Ты чем-то болен? У тебя нездоровый вид, к слову. Очень. Дазай, не выдержав проницательного взгляда Джина, отвернулся. — Это долгая история, — сказал Дазай тихо. Но Джин его расслышал. И только собирался ответить, как дверь распахнулась и на пороге появилась Эйлин. Дазай завороженно выдохнул. Джин присвистнул. Но счастливая улыбка быстро сошла с ее лица. Увидев Дазая, она бросилась к нему. Крепко, отчаянно прижалась, обвив его шею обеими руками. — Боги, я так скучала, — произнесла она. — Так скучала… Дазай слабо приобнял ее, улыбнулся. Джин закатил глаза и демонстративно отвернулся от них. Посадил Пинки на свои колени, ласково почесывал ее за ухом. — Где ты пропадал столько времени? — спросила она шепотом, продолжая обнимать его. — Ты выглядишь очень болезненно. Все хорошо? — Мы можем поговорить наедине? — попросил он. Эйлин кивнула. — Да-да, конечно. Иди за мной. Она схватила его за руку и повела в свою комнату. Джин неодобрительно покосился в их сторону, но промолчал. В комнате Эйлин Дазай был не первый раз. И с его последнего визита почти ничего не изменилось. Красные шторы она сменила на черные. Пропали некоторые портреты со стен, а на полу появился огромный мягкий ковер, на котором можно было бы поспать с таким же комфортом, как и на кровати. Эйлин всегда любила темные тона, и каждый раз Дазай отшучивался, говорил, что порой у него складывается впечатление, словно он находится в хорошо обустроенном склепе. Но сейчас мраку в комнате Дазай был только рад. Эйлин всегда отличалась проницательностью и людей читала как открытые книги. Увидев на прикроватной тумбе их совместное фото, он улыбнулся. — Никто из нас не мог дозвониться до тебя, — сказала она, прижимаясь спиной к двери. Дазай встал возле окна, слегка отодвинул штору, разглядывая широкий бассейн во дворе. — Я болел какое-то время, — солгал он, игнорируя ее внимательный взгляд. — Точно? — спросила Эйлин с подозрением. Она оттолкнулась от стены, села на кровать и закрыла глаза. — О тебе и Чуе странные слухи ходили. И, пропав одновременно, вы их только подтвердили. — Ты веришь слухам? — спросил Дазай, поворачиваясь к ней. — Нет. И поэтому хочу услышать ответ от тебя. Без увиливаний. Без утайки. Только правду, Осаму. Дазай задвинул штору, бесшумно прошел по мягкому ковру и сел на кровать возле Эйлин, подогнув под себя одну ногу. Она видела, как тяжело дается ему каждое слово, поэтому терпеливо ждала. Осторожно переплела их пальцы, прижалась к его лбу своим и затаила дыхание. — Эйлин, я… — Я приму любой твой ответ, — прошептала она. — Не бойся быть самим собой. Дазай поджал губы, опустил голову, но Эйлин обхватила его лицо ладонями. Теперь они неотрывно смотрели друг другу в глаза. — Это правда, — сказал он дрожащим голосом. — Все это правда, Эн. Она молчала какое-то время, и, глядя на ее лицо, Дазай не мог определить, какие эмоции она испытывала в тот момент. Злость? Разочарование? Отвращение? Мрак в комнате кидал крупную тень на их лица. Тишину нарушал лишь тихий гул кондиционера и голос Джина, который разговаривал с Пинки, словно ребенка держал на руках, а не котенка. — А этот Чуя чертовски хорош, раз сумел сотворить невозможное, — произнесла она наконец с улыбкой. Дазай хотел подняться, но Эйлин притянула его к себе и заключила в крепкие объятия. — Ты так сильно любишь его? — Люблю, — едва слышно ответил Дазай. Она вплела пальцы в его волосы и успокаивающе погладила по спине. — Признаюсь, я удивлена. — Ты сердишься? — О, я бы сердилась, окажись твоей избранницей та потаскуха Шейла. Даже если бы ты сказал мне, что встречаешься с этим кретином Бертом… Дазай засмеялся. Вскоре весело смеяться начала и сама Эйлин. — …я бы так не злилась, — договорила она с озорными огоньками в глазах. — Друзья? — Друзья, — Эйлин кивнула. — Ты притащил мне свою кошку? — Она милая! — тут же оживился Дазай.

***

Хидео, как и обещал, прилетел через неделю. Узнал Дазай о его приезде от Джонсона, у которого вошло в привычку тащить еду в его комнату и играть с ним в карты на сигареты. Узнай об этом Ванесса или Хидео, его непременно уволили бы в тот же день. Но Эдвард всего-то выбрал наименьшее зло. Нашел другой, более оптимальный вариант. Ломки по героину превращали Дазая в абсолютно другого человека. Нервного, озлобленного, неуравновешенного. Несколько раз Дэвису приходилось накладывать швы ему на лоб, когда тот начинал биться головой об стену. Иногда сам Джонсон думал, что с ним на самом деле что-то не так. И дело совсем не в героине. А никотин Дазая успокаивал. Он становился послушным, покорным. Мог часами напролет слушать забавные истории Эдварда, время от времени вставляя смешные комментарии. Джонсон отвешивал ему щелбан каждый раз, когда его нагло перебивали, и на полном серьезе грозился прекратить свои вечерние визиты. Но Джонсон и сам не заметил, насколько сильно привязался к нему. В один из таких вечеров, когда дверь в его комнату приоткрылась, Дазай нетерпеливо вскочил с кровати. Запертый в комнате наедине с самим собой, наедине со своими мыслями, он начинал чувствовать себя на самом деле сумасшедшим. Лишь Джонсон возвращал его в реальность и подбадривал каждый раз. Говорил, что рано или поздно Хидео оттает. Изменит свое решение и выпустит его. Сам же Дазай думал, что сбежит из проклятого дома, как только ему предоставится такая возможность. — Сын. Улыбка на его лице быстро померкла. Это был не Джонсон. И это был даже не сон. — Пришел позлорадствовать? — сердито спросил Дазай. Хидео тяжело вздохнул. — Тут стало пусто. — Да, с твоей подачи. Хидео подошел к Дазаю. Обхватил его подбородок пальцами, заставляя слегка задрать голову. — Снова швы. Дазай отвернулся, устремив пустой взгляд в одну точку. Хидео молчал какое-то время. Смотрел на него странным, нечитаемым взглядом, теребя белоснежный платок в руках. Что бы он ни собирался сказать, это решение далось ему с трудом. Так подумал Дазай, невзначай бросив на него любопытный взгляд. И это пугало больше, чем холодный, лишенный эмоций взгляд отца. — Завтра мы поедем кое-куда.