***
Он сидел на скамейке в парке, отсутствующим взглядом наблюдал за прохожими, нервно щелкая зажигалкой. Маленький, крохотный огонек загорался в его руках и потухал. Пальцы время от времени обжигало, но он не обращал на это внимания, а может, просто не чувствовал боли. Сухие листья летали, кружились, опадали на землю, но, подхватываемые ветром, вновь взмывали вверх и начинали своеобразный танец. Дазай хватал жухлые листы, что опадали прямо на него, разглядывал их пристально, задумчиво, вертел стебелек между пальцами, а после безжалостно сжимал ладонь. Раскрошенный лист сдувало ветром, и Дазай вновь ускользал в темные, беспросветные дебри своих мыслей. У него болело тело, болела душа. Два ужасных чувства ввели его в некое состояние транса, состояние почти полного отсутствия и абстрагированности. Он видел перед собой все и не видел ничего. Не видел парк, не видел редких прохожих, не видел бездомных собак, что, вывалив языки, игриво падали у его ног. Не обращал он внимания и на редкие капли дождя. Широкий лист в его руках взмок, опал. Дазай долгое время сидел неподвижно. Капли дождя спадали с волос, завившихся от влаги, и разбивались об бледные руки, сцепленные в замок. Он не чувствовал себя так плохо даже после десяти сеансов шоковой терапии. Состояние его было намного хуже. Изможденный и уставший, подавленный настолько, что только чудом находился в сознании. Дазай не помнил, когда спал в последний раз, когда нормально ел и когда на душе у него было спокойно. То были давно минувшие дни. А нынче он жил как в тумане. Все перед глазами расплывалось, дрожало, границы оказались размыты. Где сон, где реальность, где истина, а где ложь. Где затаился свет и где властвует тьма. Потерялась грань между жизнью и смертью. — Осаму? — окликнувший его голос он узнал не сразу. Дазаю показался он знакомым, но таким далеким и почти позабытым. — Чувак… — Берт, — Дазай слабо улыбнулся. Прайс взволнованно сел рядом, наклонился, пытаясь разглядеть его лицо. — Где ты, мать твою, пропадал? Все обыскались тебя! — проговорил он быстро. — Я запарился тебе звонить. Притащился лично. А этот верзила у ворот заявил, что нет тебя, уехал. А куда не сказал. — Да, Берт, я уезжал, — слабым голосом ответил Дазай. Прайс нахмурился. — Слушай… ты… с тобой все хорошо? Я к тому, что ты выглядишь… Блять. Да какого черта с тобой творится?! — Я устал, Берт, — прошептал Дазай, вновь закрыв глаза. — Я так сильно устал… Он уронил голову на плечо Прайса и едва не свалился, но Бертон вовремя его подхватил. Смотрел потрясенно, растерянно, но, быстро придя в себя, потянулся за телефоном. Такси подъехало через пять минут.***
В комнате царил легкий полумрак. Свет был погашен, шторы задернуты. Слышалось лишь дыхание Крюка, спящего на коврике на полу, шум кондиционера и тихое тиканье часов. Дазай сбросил одеяло, перевернулся на другой бок. Тонкая шелковая пижама высоко задралась, обнажая еще не зажившие глубокие раны на его спине. Он что-то негромко шептал во сне, морщился, цеплялся пальцами за края подушки и крепко жмурил глаза. А перекатываясь на спину, болезненно, тяжело стонал, но никак не мог проснуться. И в такие моменты Прайс Бертон, пристально следящий за ним, откладывал свой стакан с виски, поднимался с кресла и аккуратно переворачивал Дазая на бок, либо на живот. И как только его дыхание выравнивалось, становилось тихим, спокойным, он возвращался на место и хватал недопитый виски. Крюк на манипуляции хозяина каждый раз поднимал массивную голову, тихо скулил, но под строгим взглядом Прайса оставался лежать на месте. — Ну и во что ты вляпался на этот раз? — проговорил он задумчиво. Бертону ужасно не терпелось обо всем расспросить Дазая, но всякий раз он вспоминал свой совсем не дружеский поступок, и его мигом охватывало острое чувство стыда. А совесть, будь она проклята, словно окатывала ледяной водой. Бертон постоянно задумывался о том, какими глазами посмотрит на него. Захочет ли сам Дазай говорить с ним и не придет ли в ярость, узнав, что Прайс притащил его к себе домой. Все-таки Дазай был той еще вспыльчивой личностью и тем еще мудаком. Кто-кто, а Бертон знал его дерьмовый характер лучше своего. Однако с появлением Накахары ему стало казаться, что Осаму словно подменили. День ото дня, медленно, постепенно, он стал отдаляться, все больше предпочитая Накахару компании Бертона. И Прайс, сидя напротив спящего Дазая, с удивлением пришел к выводу, что взыграла в нем самая обычная ревность. Дружили себе, значит, почти с пеленок, а тут появился этот рыжий ублюдок, по простому щелчку пальцев отобравший у него лучшего друга. Почти брата. Немалую роль в их стычке сыграла и обида на самого Дазая. И то, с какой легкостью он от него отказался. Шевеление на кровати вывело его из раздумий. — Вот непоседа… — Бертон в очередной раз перевернул Дазая на бок. Тот что-то тихо промычал во сне и свесил голову с кровати. Взгляд Прайса застыл на дазаевской шее. Кожа там была натертая и в синяках. Он протянул руку, коснулся ее пальцами. Тогда-то Дазай разлепил глаза. — Что это ты делаешь? — спросил он хриплым голосом. Бертон руку не убрал. Наоборот, отодвинул копну густых волос, нахмурился. — Объясни мне, Осаму, какого хрена с тобой произошло? Где ты пропадал столько месяцев? И твой вид… Дазай сбросил руку Бертона и, слегка покачнувшись, сел. Перед глазами все плыло, словно стоял туман, предметы двигались, и по вискам ударила острая боль. Оперевшись одной рукой на кровать, он собирался подняться, но Прайс надавил на его плечо и пригвоздил к месту. Дазай поднял на него злой взгляд. — Ты притащил меня к себе? — спросил он. Бертон фыркнул. Обойдя кровать, он схватил чистый стакан, прыснул в него немного виски и протянул Дазаю. — А надо было оставить в парке? Ты ж в обморок свалился. — Что ты там делал? — спросил Дазай, приняв стакан из рук Прайса. Бертон сел напротив. Взгляд его поневоле цеплялся за крупные синяки на шее и плавно стекал вниз, к обнаженной груди. — Проезжал мимо. Увидел тебя из окна машины, — ответил он, приподняв бровь. — А ты, смотрю, ко всяким извращениям пристрастился? Обычный секс Накахару уже не устраивает? Дазай вздрогнул и едва не выронил стакан. Крюк, приподнявшись с коврика, медленно полз в их сторону. Замирал каждый раз под строгим взглядом Прайса и жалобно скулил. В прежние времена, бывало, стоило самому Дазаю только увидеть огромного пса, он бросался к нему и начинал тискать, не обращая внимания на жалкие попытки Крюка отползти в сторону, либо спрятаться где-нибудь под столом. Его любовь к собакам была неисчерпаема. И каждый раз несчастному Крюку приходилось смиренно терпеть тонну внимания в свою сторону. — Спасибо за помощь, Берт. Я, пожалуй, пойду, — произнес Дазай. На этот раз поднялся он самостоятельно. Сознание прояснилось. «И как только меня угораздило так облажаться», — подумал он, пытаясь отыскать в огромной комнате свою одежду. Дазай представил, как Бертон стягивал с него мокрые шмотки и переодевал в ночную пижаму. А еще через секунду пришла ему в голову и другая мысль. Если Прайс Бертон переодевал его, пока он находился в бессознательном состоянии, то, получается, видел его обнаженное тело. Видел каждый шрам, каждый порез и каждую царапину. Охватило его такое чувство стыда, что он в тот же миг залился краской. — Слушай, прости меня! — неожиданно сказал Прайс, громко положив бутылку виски на прикроватную тумбу. — Я повел себя как последний мудак. Я… сама мысль, что… То есть… мне, блять, жаль! Слышишь? Жаль! Эта новость о тебе и Чуе стала для меня ударом. Трахали столько лет баб, жили себе, как нормальные мужики, и тут такое. Как я должен был отреагировать? — Разве я сказал, что осуждаю тебя? — спросил Дазай ледяным голосом. — Твоя реакция мне вполне понятна. Большего я и не ожидал, Берт. Так что, не бери в голову. И мне правда пора идти. Где моя одежда? Бертон подошел к окну, раздвинул черные шторы, впуская яркий свет в комнату. Дазай поморщился. Дождь давно прекратился, и снова выглянуло солнце. Но низкие серые тучи по-прежнему застилали небо. Погода могла измениться в любой момент. Бертон, как некстати, вспомнил, что на прошлый его день рождения погода была в точности такая же. Ну и шуму было в тот день. Надрались все знатно. Дазай так и вовсе, перепив спиртного, свалился в бассейн, а за ним, забавы ради, сиганул и сам Прайс. Уже спустя десять минут в огромном бассейне весело хохотало человек сорок. Но заключительным штрихом дня стал Джин Карлайл, в голову которому взбрела шальная мысль помочиться в воду. — Да черта с два, Осаму, — проронил Прайс, разглядывая широкий двор через окно. — Я знаю тебя лучше, чем себя самого. Ты правда думаешь, что я удовлетворюсь твоими словами? Не замечу скрытого сарказма? О, боги…ненавижу эту черту в тебе. Почему ты просто не можешь сказать: сука, я в бешенстве! Я, мать твою, надеялся на понимание, а не осуждение! Почему, блять, просто не врежешь мне, а? Я пойму! Я буду знать, что это мне за дело. Но… — Бертон ударил кулаком в стену, — хватит смотреть такими глазами! Мне жаль, Осаму! Жаль! Сколько раз мне еще повторить? — Да ты сейчас расплачешься, — усмехнулся Дазай. — Нахер иди! — вякнул Прайс. — Небось, приловчился уже. — Да, незабываемое чувство, — протянул Дазай издевательски. Прайс досадливо, сердито сложил руки на груди и насупился. Дазай вновь плюхнулся на кровать и, слегка склонив голову, воззрился на друга. Губы его дрогнули в улыбке. Бертон отвернулся, поджал губы, стараясь сдержать ответную улыбку, но с крахом провалился. — Какой же ты урод. Даже извиняясь, умудрился несколько раз меня оскорбить, — сказал Дазай, весело дрыгая ногой. — Извинения под стать тебе, детка, — отчеканил Бертон. Крюк громко тявкнул и прыгнул на Дазая, одним крепким тычком опрокидывая его на спину своей массивной тушей. Короткий хвост забавно дергался из стороны в сторону, а с широкой клыкастой пасти обильно стекала слюна. Дазай громко матерился, пытаясь спихнуть с себя пса, но тот на радостях, сделав несколько быстрых кругов на кровати, снова встал на его грудь передними лапами. Бертон присвистнул. — Ему-то не объяснишь, что на спине живого места нет. Схожу за аптечкой.***
Чуя прислонился спиной к дереву, смахивая с рукава формы назойливых комаров. Над его головой их было целое облако. Облепляли они даже защитную сетку на его лице. Пытались просунуть через крохотные щели свои отвратительные хоботки. Накахара мотнул головой, бесполезно. А облако над ним все уплотнялось и росло в размерах. Жара ближе к обеду становилась почти невыносимой, мучительной. Тяжелый бронежилет и плотно забитые разгрузочные карманы лишь усугубляли положение. Чуя тяжело и устало задышал, закрыл глаза. По спине и вискам стекали крупные капли пота. Разведенный огонь и горящие в нем тела источали тошнотворный запах. Сажа тонким слоем оседала на лице, покрывала всю форму и оружие. Чуя перевел взгляд на Карлоса, который, высоко задрав голову, вливал в себя остатки воды из железной фляги. Недалеко от них раздался громкий, недовольный возглас Гаррисона. — Шевелите задницами, мать вашу! Вы элитные бойцы или балерины?! Чуя усмехнулся, набрал полную грудь воздуха и оттолкнулся от дерева. — Эй, — обратился к нему Карлос, — у тебя осталась вода? — Вода? — переспросил Чуя, поправляя тяжелую бандольеру на груди. — А зачем тебе вода, Хейз? Ты ж все равно сдохнешь. Карлос упал на колени, отхаркивая кровь. Десны у него кровоточили, кожа лица была неестественно бледной. Он зашелся в сильном приступе кашля и начал слабо бить себя кулаком по горлу, словно задыхался. Чуя приблизился к нему, сел на корточки. Взгляд Карлоса застыл на рукояти ножа, что торчал у Накахары из берца. — Ну ты и гандон, — прошептал он, демонстрируя окровавленные зубы. Улыбка его больше походила на оскал. — Мстительный, злопамятный гандон. — Не возьмусь отрицать, — спокойно ответил Чуя, шаря по карманам. — Те дети все равно сдохли бы. Больные эболой выродки… — с трудом выговорил он. — Женщины тут плодятся, как кролики. Убьешь одного ублюдка, а ему на замену рожают еще троих. А тут голодуха, видишь ли. Будь моя воля, стерилизовал бы каждую девку. Куда ни плюнь, одни шлюхи, готовые раздвинуть ноги за ломоть хлеба. — И тем не менее это был не повод ломать пятилетнему ребенку позвоночник. Не находишь? А говоря о шлюхах, — Накахара удовлетворенно хмыкнул, когда в одном из многочисленных карманов отыскал оружейный глушитель, — не ты ли трахал каждую малолетку, что предлагала тебе секс за еду? Карлос облизал сухие губы. Он внимательно следил глазами, как Чуя заряжает оружие и прикручивает к нему глушитель. — Собираешься убить меня? — спросил он. Чуя кивнул. Огонь недалеко от них разрастался, тянулся все выше к небу. Крики Гаррисона то заглушались ревом огня, то вновь доносились до их ушей. После вчерашней засады Гаррисон приказал сжигать трупы и ни в коем случае не хоронить. Африканские банды выкапывали могилы, извлекали тела и насаживали их на острые заточенные доски. То же самое они проворачивали и с теми, кто попадал к ним в плен. Либо продавали, либо отдавали задаром каннибалам, зная судьбу пленников наперед. Как-то один из них, захваченный солдатами из роты Гаррисона, рассказывал: «Человеческое мясо очень вкусное. И попробовав его однажды, уже не получится умерить свой голод и жажду человеческой плоти. Но сам процесс готовки немного тягостный, и доверять его стоит только профессионалу. Снятие кожи — это почти ювелирная работа. В моем племени только два человека могли этим похвастать. Дмумаал и Зэмба! Мясо, говорили они, прежде всего, нужно резать не вдоль, а поперек волокон. И тогда оно будет мягким и вкусным». Он говорил так, словно поедание человеческой плоти — это дело привычное, правильное и вполне обыденное. И рассказывал бы он еще омерзительных историй, не пусти ему вышедший из себя Гаррисон пулю в глаз. — А знаешь… твой Тако та еще редкостная тварь. Вколи он мне вакцину, я был бы здоров, — прокряхтел Карлос. — Да, был бы здоров и по сей день продолжал бы трахать этих шлюх за кусок хлеба, — он засмеялся. Чуя задумчиво почесал бровь. — Во-первых, Табо, а не Тако, — ответил он. — А во-вторых, я бы с большим удовольствием понаблюдал, как ты медленно подыхаешь и корчишься от боли. Но у мразей вроде тебя всегда на удивление хорошо получается договориться со смертью. Их двоих от остальной роты отделяли высокие кусты папоротника, широкие деревья и лианы, которые медленно подминали под себя всю окружающую территорию. Запах горелого мяса становился все сильнее. А густой дым проникал прямо в легкие. Чуя грубо схватил Карлоса за ворот военной формы и приставил пистолет к его губам. — Ну, Хейз, прощальная речь? — Катись к чертям собачьим, — ответил тот, сплюнув кровь на землю. Чуя не изменился в лице. Пистолет с длинным глушителем он почти целиком затолкал в горло слабо сопротивляющегося Карлоса. Прозвучал тихий звук выстрела. Тело перед Чуей дернулось в последний раз и окончательно замерло. Накахара отстранился. Следов выстрела не было заметно. Хейз, казалось со стороны, просто прилег на время вздремнуть. Выдавали только залитые кровью глаза. Чуя отстраненно разглядывал бездыханное тело почти минуту. Но крики капитана быстро вернули его в реальность. Он открутил глушитель, протер его об одежду Хейза и спрятал обратно в карман. — Капитан! — крикнул он громко. — Карлос Хейз скончался! Гаррисон и еще несколько ребят остановились. Лица у всех были измученные, усталые и покрытые сажей. Из-за частых атак на лагеря мало кто мог сомкнуть глаз. Половина бойцов роты полегли за две-три ночи. Неожиданно объединившиеся африканские банды активно теснили их и пользовались своим преимуществом в отличных знаниях местности. Доходило и до того, что многие солдаты сами пытались бежать и становились легкой жертвой для ближайших террористических групп. — Уильямс! Помоги Накахаре притащить тело Хейза, — гаркнул Гаррисон, вытирая грязной куфией потное лицо. Фред Уильямс зло покосился ему вслед но, не проронив ни слова, прошествовал вслед за Чуей. Вместе они схватили тело Карлоса за руки и ноги и потащили к костру. — Я не понимаю, какого черта здесь творится, — тихо произнес Фред, поскрябывая комариные укусы на щеке. — Мой брат два года служил в Африке. Вернулся полгода назад. Никаких, говорит, войн, нападений и убийств. Они просто охраняли территории, где добывались ресурсы. Никто на них не нападал и тем более не хотел сожрать. Скажи, я один такой неудачник? Рука Хейза выскользнула из его руки. Тело опасно наклонилось и головой ударилось об камень. Чуя поморщился. Звук был жуткий. Уильямс перепуганно оглянулся, чтобы удостовериться, не заметил ли капитан Гаррисон его косяка. — Мы как бы все тут в одной лодке, — угрюмо ответил Чуя. Подкинув бездыханное тело в огонь, оба встали напротив костра, с каким-то безнадежным отчаянием глядя, как обугливается кожа Хейза. Как горят его волосы и высыхают глазницы. Бегущего к нему на всех парах Табо он заметил не сразу. Тому пришлось окликнуть его несколько раз, чтобы Чуя вынырнул из недобрых мыслей и воззрился на него с легким замешательством. Оранжевая рубашка Табо полностью взмокла и липла к телу. Он махал руками, отгоняя надоедливых москитов, и тяжело дышал. Говорить у него получалось с трудом, и каждое слово обрывалось от недостатка воздуха. — Иди за мной… пошли, — сказал он, устало оперевшись обеими руками об свои бедра. Дышал он громко и часто. — С тобой все в порядке? — спросил обеспокоенно Чуя, убирая с лица москитную сетку. Фред, стоящий позади него, заметно напрягся. — Да! Да… отлично! Я бежал без продыху почти час, — Табо собирался произнести еще что-то, но, заметив Уильямса, замолк на полуслове и, помедлив секунду, произнес: — Вакцина, что я вколол тебе… просроченная. Плохая! — выговорил он с акцентом. Чуя нахмурился. Уильямс переводил перепуганный взгляд с одного на другого. — Что?! Ты и мне вколол испорченную вакцину? — крикнул он. Табо тут же замахал руками в защитном жесте, когда Фред в диком испуге наставил на него оружие. — Нет, только Накахаре. Он нужен мне, чтобы вколоть новую вакцину, — произнес он заплетающимся языком и схватил Чую за руку. — Пошли! Пошли! Чуя растерянно посмотрел на него. Табо вел себя странно, необычно. — Погоди. Я должен предупредить капитана, — изрек он, но Табо лишь сильнее дернул его на себя. — Потом будет поздно! Пусть скажет этот, — он кивком головы указал на не менее растерянного Уильямса. Тот сразу согласно закивал. И лишь тогда Накахара послушно последовал за Табо. Шли они быстро, почти бежали. На вопросы Чуи, к чему такая спешка, тот ускорялся еще быстрее, словно боялся куда-то опоздать. Пот с него стекал градом: по спине, между лопаток и с висков. Он вытирал мокрый лоб краем своей мятой рубашки и каждый раз оглядывался назад, чтобы убедиться, что Чуя все еще следует за ним. Они пересекали одну местность за другой, все больше отдаляясь от военного лагеря. Вся ситуация казалась ему странной. Почему Табо преодолел такое расстояние понапрасну, когда мог просто прихватить вакцину с собой? — Слушай, Табо… Не то чтобы я тебе не доверяю, но эта ситуация немного… — Мы почти на месте, — ответил он, оглядываясь по сторонам. Непроходимые, беспросветные джунгли скрылись из виду. Они шли, почти бежали вниз по косому холму, собирая на одежде сухие травы-липучки. Чуть ниже, в метрах сорока, начиналась пустующая, оголенная и выжженная дотла местность. Огромное открытое поле и ни единого места, куда можно было бы спрятаться от палящего солнца. Услышав звук вертолета, Чуя резко остановился. Остановился и Табо. Он стер капли пота над губой, обернулся. — Ты спас моего сына. И теперь моя очередь помогать тебе, — сказал он, высоко поднимая голову. Вертолет медленно садился на выжженную поляну. — Я не понимаю… — произнес Чуя изумленно. — Как-то ты сказал мне, что тут до тех пор, пока не умрешь. Что другого выхода у тебя нет. А я говорю, что есть, — Табо кивком головы указал на двоих ребят, что вылезли из кабины вертолета. Голос его заглушал громкий рев «вертушки» и слова доходили обрывками. — Этот вертолет летит в США. За провизией и лекарствами. Эти парни мои должники. Они подкинут тебя как можно ближе. Иди. Чуя обхватил пальцами кулон на своей шее и неверяще переводил хмурый взгляд с одного лица на другое. Складывалось все слишком удачно. За время своего длительного пребывания в этом адовом месте Накахара понял одно — никому нельзя доверять. Любой якобы друг в критической ситуации не раздумывая вонзил бы нож в спину. Но и рисковать ему, собственно, было нечем. В отличие от всей роты, его одного не могли посадить за дезертирство. Чуя Накахара просто не числился в военной базе. А Гаррисону, видимо, немало заплатили за молчание. Чуя был уверен, что этот крикливый ублюдок каждый день отсылал отчеты о его передвижении. И каждую ночь он намеренно держался поближе ко всей роте, на случай если Гаррисону взбрело бы в голову собственноручно отправить его на тот свет. — Давай! Давай! Они не будут стоять тут вечно, — крикнул Табо, толкая его в спину. — Сменную одежду найдешь внутри вертолета. Чуя вновь остановился и обернулся. По выражению его лица Табо все понял без слов. Сомнения Накахары были ему ясны и нисколько не обижали. Война убивала в людях человечность. Делала их злыми, черствыми и недоверчивыми. И даже Чуе не удалось избежать этого. Когда день ото дня наблюдаешь смерть и день ото дня отбираешь жизни, рано или поздно наступает момент, когда в один миг сама жизнь теряет всякую ценность. И Табо искренне надеялся, что успел. Успел сделать хоть что-то, пока сердце этого парня не зачерствело, как тысяча других до него. — Это меньшее, что я могу для тебя сделать, — сказал Табо и несильно сжал его плечо. — Иди и больше никогда сюда не возвращайся. Чуя закрыл глаза и вдохнул полной грудью.***
— Значит так, — сказал Дазай, протягивая Прайсу Бертону свой телефон. — Я записал для матери пять голосовых сообщений. Отправляй по одному, каждые три часа. — Три часа? — удивленно переспросил Прайс, — Чувак, да тебе восемнадцать лет, ты не обязан… — Каждые три часа, Берт, — хмуро повторил Дазай. — Иначе она заподозрит неладное. Прайс что-то пробубнил себе под нос. Спрятал дазаевский телефон в карман и уныло уставился на вертолет, терпеливо ждущий их на посадочной площадке. Его не покидало волнение и какой-то страх. Не прошло и недели с тех пор, как Джин Карлайл зачитывал ему жуткие статьи о войнах в Африке. О каннибалах, о террористических группировках и об ужасных болезнях, разносчиками которых вполне могли стать самые обычные комары. Однако Прайс одергивал себя каждый раз. «Быть такого не может, — думал он. — Выдумки это все и лживые статьи». — А могли бы на самом деле смотаться во Вьетнам, на отдых… Дазай удивленно вскинул бровь. — Ты сказал отцу, что мы едем во Вьетнам? — Ну, — Бертон почесал голову, — это первое, что пришло мне на ум. Дазай засмеялся. — Я нервничаю, Берт. — А я все еще не одобряю твое решение. Это может быть опасно, — ответил Прайс. Спустя четыре часа долгой и мучительной беседы ему таки удалось выудить из Дазая информацию за последние несколько месяцев. И многое Дазай все-таки утаил, а где-то просто солгал. — Один день. Еще один день, и я увижу его, — тихо прошептал Дазай. Бертон закатил глаза.