Джин Карлайл едва успел открыть дверь. Чуя Накахара промчался мимо него, даже не потрудившись снять обувь. Даже не поздоровавшись с другом после длительной разлуки. Со второго этажа доносился громкий смех Эйлин. Миссис Салли безостановочно вращала пластиковое колесо, не обращая внимания на мелкого детеныша, что кубарем крутился вместе с колесом под ее лапами. Салли стала крупнее, толще и еще омерзительнее. Маленькими черными глазками она внимательно проводила взглядом пробежавшего мимо Чую. Дар речи к Джину Карлайлу вернулся лишь тогда, когда тяжелая входная дверь громко захлопнулась, заставив его испуганно подпрыгнуть на месте.
— Чуя! — запоздало крикнул он с досадой и радостью в голосе, но того и след простыл.
Наверху играла классическая музыка. Попугаи Эйлин, дремлющие в золотой клетке, встрепенулись, захлопали крыльями. «Д-джи-ин, дур-р-рак», — произнес один из них, пытаясь просунуть голову сквозь клетку. Чуя удивленно приподнял бровь, бросил на них короткий взгляд, но шага не убавил. Первая комната, в которую он ворвался наугад, оказалась пустой и темной. Крупный варан, дремлющий на широкой кровати, лениво сполз с одеяла, спрыгнул на темный паркетный пол, издав тихий, глухой звук. Чуя резко захлопнул дверь и огляделся. Дом Карлайлов был огромен. Трудно было определить, в какой из комнат играла музыка. Накахара спешно открывал одну дверь за другой, начиная медленно раздражаться с каждым провалом.
Он сильно нервничал, был не в себе, и руки его тряслись от волнения. Даже убив Отто Кирхнера, он не почувствовал должного удовлетворения. Кровь кипела от злости, а желваки гневно перекатывались под кожей его скул. Хотелось ему отмотать время и снова убить ублюдка Кирхнера. Ударить его кулаком в лицо, чтобы круглые очки разбились об его глаза. Он хотел привязать его к железному столу, медленно и мучительно отрезать его толстые пальцы, затем уши, затем нос, а вдоволь насладившись криками, и язык.
Он хотел отрезать его руки и ноги. Он хотел заживо снять с Кирхнера кожу, до последнего не позволяя тому провалиться в беспамятство. Весь путь к Карлайлам Чуя жалел о том, что слишком великодушно обошелся с Отто Кирхнером. Он не заслужил столь легкой смерти, думалось ему.
— Чуя? — удивленно-растерянно спросила Эйлин, когда дверь резко отворили и на пороге появился сам Накахара. Не проронив ни слова, он посмотрел за ее спину и, увидев спящего на кровати Дазая, быстро подошел к нему. — Где ты пропадал столько времени? Все тебя обыскались! Ты…
— Не сейчас, Эйлин, — отмахнулся Чуя и со страхом посмотрел на Дазая. Тот спал в позе эмбриона и мелко дрожал, прижимая к груди замерзающие руки. Его сильно лихорадило. И не грел ни теплый свитер, ни толстое одеяло, которым заботливо накрыла его Эйлин.
— Давно он так?
— Где-то час, — произнесла она взволнованно, не сводя с Чуи любопытного взгляда.
— Как он себя вел?
— Что?
— Симптомы. Какие были симптомы? — быстро спросил он, стягивая с беспокойно спящего Дазая одеяло. — Повышение температуры, слабость, мышечные, головные боли?
Эйлин заметно напряглась. Поправила длинную золотую сережку в ухе, вспоминая каждую минуту с тех пор, как Дазай оказался у них дома. В тот же момент появился и Джин. Застыл он в дверном проеме, переводя внимательный взгляд с сестры на Накахару. Очередной вопрос был готов сорваться с его губ, но в последний момент он передумал. Сложил руки на груди и облокотился плечом об дверной проем, сканируя Чую озабоченным взглядом.
Вопросов было много, но Эйлин и Джин по каким-то причинам не решились нарушить тишину. Они наблюдали, как ловко он снял свитер с Дазая, стянул теплые носки и перевернул его так, словно держал в руках нечто очень хрупкое и ценное. Эйлин, вспомнив разговор с Дазаем, покраснела. Отвела взгляд и смущенно потерла вспотевшие ладони друг о друга. В голове все не укладывалась мысль, что между ними двумя могли вспыхнуть подобные чувства. Ведь то были два человека, на чье взаимопонимание она даже не рассчитывала. Да что там. Хотя бы на простую беседу, без взаимных оскорблений и мордобоя. Чуя имел дурную привычку каждый раз выводить Дазая из себя. А порой хватало лишь одного его присутствия. Одной подстрекающей ухмылки и какого-нибудь гаденького, двусмысленного комментария. И в такие моменты ни Джину, ни Бертону не удавалось вразумить Дазая и отговорить того от очередной драки.
Эйлин часто размышляла об отношениях этих двоих. Как, думалось ей, что-то могло между ними промелькнуть. Дазая, на ее памяти, никогда не тянуло на мальчиков. Скорее, наоборот. Что он, что Бертон, были теми еще гомофобами и часто развлекались тем, что отлавливали этих бедолаг и всячески над ними потешались. Чуя же казался личностью, просто до одури любящей выводить людей из себя. Особенно тех, кто остро реагировал на его чудаковатые шутки. И рыбкой на крючке всегда оказывался Дазай. Тогда-то Эйлин и пришла к выводу, что под внешней агрессией прятались совсем иные чувства. А Накахара не просто так цеплял именно его.
Два влюбленных идиота, чья гордость не позволяла отбросить эту фальшь и поговорить как взрослые люди. «Осаму-то взрослый? Чуя? – начинала смеяться Эйлин, попивая дорогой виски в своей спальне».
— Ты здорово изменился, — бросил вдруг Джин, закатывая рукава полосатой рубашки. Серые глаза внимательно следили за его действиями.
— Стал еще сексуальнее? — с ухмылкой на губах спросил Чуя. Джин неожиданно смутился, покраснел. Щеки его зарделись и взгляд стал потерянный. Он неловко заправил локон за ухо, прочистил горло. Эйлин вперила в брата изучающий взгляд, но колкий комментарий оставила на потом.
— Осаму нам так и не сказал толком, где его носило целый год. Я надеялся, расскажешь хотя бы ты, — быстро произнес Джин, пытаясь скорее сбить напряжение и странную, накаленную атмосферу, что возникла в последний момент. Однако Чуя его снова проигнорировал. Прижал Дазая к своей груди и слабо похлопал по щекам.
— И не скажет, — ответил он и бросил короткий взгляд на Эйлин. — Ты мне так и не ответила. Симптомы, Эйлин.
Девушка поднялась, обошла кровать и села возле Чуи. Отвела с лица тяжело дышащего Дазая влажные волосы и коснулась тыльной стороной ладони его щеки. Чуя недобро покосился на нее, она усмехнулась.
— Даже не верится, черт возьми, что вы… — Эйлин хлопнула себя по коленям и тяжело вздохнула. — Симптомы… дай подумать. Кашель, головная боль. Его бросало то в холод, то в жар.
— Он жаловался на мышечные боли в груди? Или рвоту? Сыпь? Хоть что-нибудь?
— Нет, пожалуй, нет, — она покачала головой. — Я не понимаю. К чему все эти вопросы?
Чуя посмотрел в лицо спящего Дазая, затем на свою сумку, которую бросил у самого порога. На нее же машинально посмотрели Джин и Эйлин. Чуя запоздало отметил, что эти двое почти не изменились за год разлуки. Разве что Эйлин срезала свои черные густые локоны, а вот Джин, наоборот, отрастил и каждые пять минут сдувал с лица мешающие пряди, что лезли в глаза.
Чуя часто задавался вопросом, а родные ли они друг другу на самом деле. Эйлин Карлайл была личностью сильной, стойкой и доминирующей. Умела подавлять других, а своими колкими фразами и замечаниями могла бы мгновенно вывести из себя даже буддистского монаха. А вот Джин был полной ее противоположностью. И было это различие не только в характере, но и во внешности. Джин Карлайл был светловолосым, высоким и сероглазым. Характер его мягкий, покладистый, пусть он и не желал этого признавать, строя из себя при любой возможности «плохиша». Мог час распинаться перед очередной знакомой, рассказывать крутые истории из прошлого и демонстративно курить, пока всю атмосферу «крутости» не сгоняла Эйлин, которой так некстати приходила в голову мысль взъерошить брату волосы или потянуть того за щеку. Джин был уверен, что сестра делает это каждый раз намеренно.
— Значит, на самом деле — простуда? — осведомился Чуя, больше обращаясь к самому себе, нежели к Джину и Эйлин. Аккуратно уложив Дазая на кровать, он резко поднялся и схватил серый рюкзак. Расстегнул крупный замок и задумчиво погрузил руку в широкую сумку.
— Хотя, черт его знает, инкубационный период, он такой. Такой… — нащупав внутри маленький футляр, он удовлетворенно хмыкнул, выудил его. Внутри хранилась небольшая капсула и шприц.
— Я бы спросила, какого хрена здесь творится, — тихо произнесла Эйлин, внимательно наблюдая за действиями Чуи, — но ты ведь опять проигнорируешь мой вопрос. Верно?
— Верно, — грубо оборвал Чуя. В тот момент Дазай разлепил глаза. Повисла тишина. Все трое замерли, прислушиваясь к звукам за окном. Сухая ветка билась об стекло, и громко лаяли собаки Джина. Четыре огромных питбультерьера, которых он выкупил всех разом еще щенками, чтобы не разлучать. Да и нравилось ему пугать гостей и любовников Эйлин, что захаживали к ней. И чаще через окно. Бывало и такое, что сам Джин, прятавшийся во дворе, начинал стрелять в воздух и громко материться басом, голосом очень схожим с отцовским. Пугалась в такие моменты и сама Эйлин. После чего следовала не менее сладкая месть младшему брату. Со стороны казалось, что эти двое на дух друг друга не переносят. Однако Джин любил Эйлин, как и Эйлин его.
— Осаму, — Чуя ласково улыбнулся растерявшемуся Дазаю и мягко погладил его пальцем по горячей щеке. — Я не смог спокойно сидеть дома после твоего сообщения, — произнес он, словно в один миг став другим человеком. Джин аж рот разинул от удивления, а Эйлин выдохнула слишком громко. Столь быстрое перевоплощение загнало их в тупик. Невольно возникала мысль: «А кто из них Чуя Накахара?» Тот злой и угрюмый парень, что сидел как в рот воды набравший, или этот, милый и заботливый.
Джин все продолжал сканировать Накахару глазами. Разглядывал его то ли испуганно, то ли восхищенно. На внешние изменения, которым поддался Чуя, невозможно было не обратить внимания. Заметила наверняка и Эйлин. Это был далеко не тот Чуя Накахара, который когда-то учился с ними в одном университете. Все его движения, слова, мимика, жесты словно принадлежали другому человеку. И Эйлин отчего-то стала его опасаться. Интуиция девушку подводила редко. Чего нельзя было сказать о Джине.
Тот, с тех пор как поднялся, глаз с Чуи не сводил. Разглядывал его перебинтованные руки, шею, на которой был глубокий длинный шрам и тянулся вплоть до плеча. Небольшой порез был возле щеки и рассечена часть брови. Джина безумно тянуло начать расспросы, в частности о его ранах, но каждый раз останавливал предостерегающий взгляд сестры. Да и сам он чувствовал что-то неладное. Прежний Чуя всегда бывал весел и отвешивал шутки направо и налево. А в знак приветствия мог и по-дружески шлепнуть по заднице. Джина это смешило, а Дазай лишь трагично закатывал глаза.
— Ты пришел ради меня, — хриплым голосом спросил Дазай и потянулся к нему обеими руками. Чуя охотно поддался и запечатлел легкий поцелуй в уголке его губ. Глаза Джина округлились от шока, и Эйлин, спешно поднявшись, схватила брата под локоть.
— Пойдем-ка подышим свежим воздухом. Тут стало жарковато, — улыбаясь произнесла она и вытолкала застывшего в оцепенении Джина за дверь.
Собаки залаяли еще громче, а ветка все раздражающе билась об окно. Где-то далеко гудела сирена то ли пожарной машины, то ли скорой. Часы тикали слишком громко. Раздражающе громко. Чуя мял в руках простыни, не обращая внимания на мелкие поцелуи, которыми осыпал его лицо и шею Дазай. Его мысли все еще были заняты Кирхнером. Словами, которыми он поселил крупные сомнения в душе и страх. Возможно, то была ложь, а возможно, Отто Кирхнер хотел напугать его, предчувствуя неминуемую гибель. Но Чуя не исключал вероятную правдивость его слов, и, чтобы не ходить вокруг да около, он резко перехватил запястья Дазая и пристально посмотрел в карие растерявшиеся глаза.
— Ты полетел за мной в Африку, Осаму?
Дазай крупно вздрогнул и побледнел еще сильнее. По плотно поджатым губам и глазам, полным страха, Чуя понял все и без слов. Ответ ему больше не был нужен.
— Да.
— И зачем?
— А как бы ты поступил на моем месте?
Этим вопросом Дазай и поставил его в тупик. И как бы ни хотелось отчитать его, сделать этого он уже не мог. В душе медленно закипал гнев. Злость бурлила в нем с такой силой, что он едва держал себя в руках. И злость эта была не на Дазая, а на Кирхнера, который снабдил его этой информацией. Чуя вспоминал больных эболой и желтой лихорадкой. Вспоминал, как эти несчастные мучились в агонии и сходили с ума. Многие племена часто изгоняли зараженных детей, либо умертвляли и бросали, словно мешок мусора, где-нибудь на дороге. Привязывали к деревьям, чтобы те не могли вернуться, или оставляли под палящим солнцем.
Каждый поклонялся своему Богу, и каждый Бог был по-своему жесток. Кто-то считал, что лучший дар Богам — жертвоприношение. А ребенок, больной эболой, являлся для них признаком недовольства и неудовлетворенности. Взрослый заразившийся эболой — жди беды. Африканские племена порой бывали слишком мнительны и фанатичны. Видели пророчества и опасность там, где ее не было и быть не могло.
Чуя вспомнил, как месяца четыре назад Карлос как-то в шутку подарил африканскому вождю старую покоцанную деревянную статую Будды. Солгал, что внутри заточена душа злобного божества и ему, вождю, необходимо каждое утро измазывать все тело целиком собственными испражнениями, дабы не вызвать гнев и не накликать беду на все племя. А в случае длительного бескорыстного служения божество явится само, в своей истинной форме, и исполнит одно любое желание.
И Чуя не удивился бы, узнав, что тот и по сей день продолжает каждое утро растирать себя собственным дерьмом в надежде на чудо. Фанатично читает молитвы, сидя на коленях перед дешевой статуей Будды, и яростно бьется головой, чтобы мольбы его были громче.
— Ты хоть понимаешь, чем это могло обернуться? — Чуя поднялся с кровати. Говорить спокойно было очень сложно. И как бы ни хотелось сорваться на крик, он стойко держал себя в руках. Дазай поступил так, как поступил бы он сам.
— Мне плевать, чем это могло обернуться, — сухо проронил Дазай, глядя на свои ладони. — Я сделал то, что сделал. И нисколько не жалею о своем решении.
Он громко чихнул, и Чуя обернулся. Сердце его сжалось от грусти, и голова запульсировала от нервного напряжения. Рука все еще беспокоила его и ныла время от времени. Стоило бы показаться нормальному врачу, но Чуя становился слишком беспечным, когда дело касалось его собственного здоровья. Кровоточащую руку он некогда наспех прижег, лишь бы остановить кровь. А пока та его не беспокоила, все было в порядке.
— Болван. Тупой, упрямый болван, — сказал Чуя и полез в сумку. Дазай вяло улыбнулся.
— Беру пример у лучших.
Улыбка заиграла и на губах Чуи, но он быстро ее спрятал. Выудил из потертой сумки вакцину и шприц. Дазай насторожился, а затем с интересом вытянул шею. Пристально наблюдал за Чуей какое-то время, пока тот не опередил его, наперед ответив на вопрос.
— Это вакцина против эболы, Кексик. Ты ведь не потрудился подумать об этом заранее, — Чуя усмехнулся, ловко уворачиваясь от полетевшей в него подушки. — И скажи-ка, родной, когда это ты успел рассказать Эйлин о нашей… тесной связи?
Дазай нервно поерзал на месте. Чуя отодвинул сумку и сел напротив него. Кивком головы он указал на руку, и Дазай послушно ее протянул. Его больше удивляло, с какой легкостью прошел тот разговор. Ведь еще несколько дней назад он спать толком не мог, все боясь, что Чуя рано или поздно узнает о его поездке в Африку. Ситуация изначально не так настораживала, пока он воочию не убедился, что попал в самое пекло. Что добровольно с головой окунулся в ад, даже не подумав, какими последствиями его безрассудность могла обернуться. Африка была ужасным местом, куда он не пожелал бы отправить даже злейшего врага. Всюду там поджидала смерть. Если не от людей, то от самой природы.
— Когда принес Пинки, — ответил Дазай, подняв виноватые глаза на Чую. На миг он поморщился от боли и стиснул зубы.
— Болючий…
— Есть немного, — сказал Чуя. — Будем надеяться, что ты ничего не прихватил с собой из Африки.
— Как это было? — спросил Дазай дрогнувшим голосом. — Расскажи мне.
— Я не… Не самое удачное время и место, Осаму, — Чуя неловко закинул шприц в пластиковую коробку и собирался подняться, но Дазай спешно перехватил его за запястье.
— Прошу тебя… Я ведь был там, — сказал он, с надеждой глядя в голубые глаза. — Я увидел другую сторону этого мира, Чуя. Видел смерть, видел голод, видел такие болезни, от которых просто хочется запереться дома и больше не контактировать с внешним миром. Все это… ужасающе страшно. Я был там всего день, а ты… Прошу тебя, расскажи.
В его голосе было столько мольбы, что Чуя просто не смог ему отказать. Но вместе с тем и понимал, что Дазай хочет заставить его выговориться. Хочет разделить с ним его переживания, тревоги, опасения и даже страх. Своим поведением и словами Дазай часто загонял Накахару в тупик. Такие черты, как робость, застенчивость, нежность и неприсущая ему прежде мягкость, стали проявляться все чаще. И Чуя любил в нем это. Безумно любил. Однако часто терялся в догадках, насколько временны эти изменения. Как скоро Дазай станет тем вредным, злющим говнюком, коим был прежде.
— Что именно ты хочешь услышать?
— Все. Все с того момента, как ты оказался там.
Дазай был все еще бледен и выглядел болезненно. Челка его взмокла, а глаза лихорадочно блестели. Уже не единожды наблюдая за его состоянием, Чуя начинал понимать, почему Ванесса впадала в панику, стоило только Дазаю почувствовать себя дурно. Даже самую обычную простуду он переносил в ужасных мучениях. Эйлин как-то обмолвилась, что Дазай был ребенком очень слабым и болезненным. А жизнь его почти каждый день висела на волоске. И то, что он сейчас сидит перед ним целый и невредимый, целиком заслуга Хидео и Ванессы, которые полностью лишились сна, в диком страхе потерять единственного сына. И уже лишь за это Чуя не мог ненавидеть Хидео.
— Ты видел все сам.
— Неважно, что видел я, — Дазай облизал сухие губы и подался вперед. — Важно, что видел ты. Ну?
Чуя покачал головой, запустил пятерню в волосы Дазая и сильно взлохматил их. Дазай смешно поморщил нос и прижался щекой к его груди.
— Мой рассказ может быть неприятным, Кексик, — тихо сказал Чуя, лениво водя пальцем по раскрытой ладони Дазая. Тот ничего не ответил, а просто слабо кивнул.
— Первые дни было очень тяжело. В основном из-за полученных ран. Я… У меня с трудом получалось держать оружие в руках.
Дазай судорожно вздохнул.
— Из-за тех ожогов? — спросил он шепотом. Чуя кивнул.
— Меня определили в элитный отряд. Но знаешь что? Все это брехня. Чушь собачья. Даже элитный отряд перед лицом смерти превращается в тех же ноющих, сопливых новобранцев. Умирать всегда страшно, Осаму. Хоть тренируйся годами. Всю жизнь. Сложно оставаться непоколебимым и следовать инструкциям, когда тебя окружают вражеские войска, намного превосходящие в количестве, — Чуя облокотился спиной на высокую спинку кровати, обеими руками обхватил Дазая поперек груди и уткнулся носом в теплую шею. — Люблю, как ты пахнешь.
— Не переводи тему, — Дазай накрыл его руки своими.
— Почти половина отряда дезертировала. Часть отряда была убита. Часть съедена каннибалами, а кто-то взят в плен. И знаешь, я бы предпочел смерть, нежели плен. Потому что эти люди не знают жалости, Осаму, и убивают забавы ради.
— Хоть кто-то возвращался из плена? — Дазай опустил глаза, отстраненно счищая со штанины серую шерсть, накануне оставленную Пинки.
— Да, был случай, — задумчиво ответил Чуя. — Это был Маркус. Мы с ним часто ходили караулить в ночную смену. Он пропал после очередной перестрелки. А спустя неделю вернулся.
— Живой? — Дазай перестал дышать, ожидая ответа.
— Да. Эти ублюдки выкололи ему оба глаза и отрезали язык. Маркус едва добежал до лагеря и скончался.
— Жестоко.
— Эй, — Чуя нахмурился. Он обхватил пальцами подбородок Дазая, заставив того запрокинуть голову на его плечо. — Если тебе…
— Нет! Не смей останавливаться.
Снаружи раздался смех Джина и лай собак. «Очень смешно, кретин!» — выкрикнула Эйлин. Дазай подумал, что Джин наверняка снова натравил собак на сестру во время чаепития. Ну как, натравил. Три огромных питбультерьера, весело виляя короткими хвостами и вывалив языки, начинали прыгать на нее, тереться, либо ходили по пятам, сжимая в огромной челюсти резиновый мяч для игры. Дазай откровенно завидовал Джину Карлайлу. И чаще приходил не столько к нему, сколько к его собакам. Ванесса животных не жаловала, а попросить разрешения у отца у Дазая не возникало и мысли. Ответ казался ему очевиден.
— Минута зависти?
— Минута зависти, — подтвердил Дазай, а затем резко развернулся. Он сел на колени Накахары и взял его руки в свои.
— Скажи, как тебе удалось справиться со всем этим? Без военной подготовки. Без помощи. В одиночку. Это, черт возьми, — он тяжко вздохнул, — ужасно! Правда, что больных детей выкидывают собственные родители? И там на самом деле ведется охота на альбиносов?
— Стой, стой, сколько вопросов, — Чуя невесело улыбнулся. — Тебе не кажется, что нам следовало бы пойти в другое место? Домой, например. Ты болен.
— Ни Эйлин, ни Джин, не войдут сюда. Просто поверь на слово. Так…
— Ладно, — Чуя поправил ворот на рубашке Дазая. Молча застегнул несколько маленьких пуговиц и остановился на полпути. — Не знаю, от кого ты это услышал, но они и правда продают их мясо на черном рынке за бешеные деньги. Мясо альбиносов, Осаму.
Дазай поежился.
— Да, родители часто избавляются от своих отпрысков, — продолжил тем временем Чуя, надеясь, что Дазай растеряет интерес к этой теме. Однако тот внимательно слушал его. — В основном потому что не в состоянии прокормить всех. Мальчишек часто забирали из семей небольшие группировки. Учили пользоваться оружием и убивать. Ребенок в Африке так же опасен, как и взрослый. Зараженных и обреченных на смерть детей уводили далеко за окраины деревень. Там они и встречали свой конец. Бывало и такое, что с ребенком уходила и сама мать. Это место просто ад на земле. Смерть, она… поджидает тебя везде, стоит хотя бы на минуту потерять контроль и бдительность. Но, отвечая на твой вопрос, пожалуй, скажу вот что, — Накахара поднял глаза на Дазая. Тот был задумчив и сильно напряжен. Чуя оттянул ворот своего свитера и вытащил круглый кулон, висевший на его шее. — Мое спасение всегда было здесь. Открой.
Дазай неверяще покосился на Чую. Это был тот самый кулон, который он множество раз прежде пытался безрезультатно открыть. Несколько попыток предпринималось и поздней ночью. Особенно, когда в дупель пьяный Накахара, едва доковыляв до спальни, падал на кровать прямо в одежде и уже через минуту проваливался в глубокий сон. Но стоило только дазаевской руке коснуться его кулона, как голубые глаза мигом распахивались.
— Я правда могу это сделать? — спросил он робко, почти неверяще. Чуя кивнул. — Боже. Есть с собой камера? Хочу запечатлеть этот момент.
Чуя засмеялся и покачал головой.
— Скоро я передумаю, — сказал он, сложив руки на груди. Дазай вскочил мигом. Нервно потер ладони и обхватил пальцами железный кулон.
— Пока я его не открыл, — Дазай подозрительно сощурил глаза, — тут автограф Дэвида Хассельхоффа?
— Что? Нет! Когда ты уже прекратишь меня подкалывать по этому поводу? — Чуя закатил глаза.
— А что? Ты смотрел Спасателей Малибу! Все серии! Да ты чертов поклонник Дэвида Хассельхоффа! Не удивлюсь, если ты без запинки назовешь его любимый цвет, еду, парфюм и бренд нижнего белья!
— Я смотрел Спасателей Малибу, потому что у меня показывал только один канал! Выкуси, детка! — Чуя демонстративно фыркнул и победно щелкнул пальцем. Дазай засмеялся.
— Ладно, ладно, твоя взяла. Посмотрим, что у тебя тут.
Кулон тихо щелкнул и открылся. В комнате стало слишком тихо. И Чуе показалось на миг, что даже часы перестали ходить. Дазай молчал и выражение его лица было нечитаемо. Он все неотрывно смотрел на фотографию и молчал. Чуя приподнял бровь и только собрался нарушить тишину, как Дазай махнул рукой, призывая того помолчать еще немного. Несколько минут он вертел кулон между пальцев, закрывал его и вновь открывал. Смотрел на фотографию, затем на опешившего Накахару и снова на фотографию.
— Тебя спасала… Пинки? — наконец произнес он. Чуя тихо засмеялся.
— Как же в твоем духе, Осаму. Острить и скрывать смущение под маской…
— Замолчи, — Дазай зажал рот Накахары ладонями и отвернулся к окну. Так хотя бы не было видно его пылающего от смущения лица.
— У тебя уши покраснели, — изрек Чуя, широко улыбаясь. — И ты всегда так мило кусаешь губы, когда растерян. А еще…
— Это месть за Хассельхоффа? — спросил Дазай, начиная смеяться.
***
Много месяцев я ломал голову над тем, чью фотографию Чуя носит в этом кулоне. Неоднократно спрашивал напрямую и даже несколько раз пытался его приоткрыть. Все мои попытки, конечно же, были обречены на провал. Чуя порой невыносим. А иногда напоминает мне запрограммированного робота-андроида. Все его ответы ясные, четкие и лишь по делу. Порой он холоден, порой не слышит моих слов и часто пропускает мимо ушей все, что я говорю ему. В последние дни, особенно после его возвращения из Африки, мне все чаще начинало казаться, что наши отношения уже не те, что прежде. Мысль о том, что Чуя Накахара ко мне полностью охладел, не давала мне ночами сомкнуть глаз.
Я болван. Я параноик. И часто страдаю от выдуманных мною же проблем. Любовь превращает нас в идиотов. Депрессивных и постоянно рефлексирующих. Но причин, однако, было много.
Не мог не замечать холод в его глазах и отстраненность, а порой неоправданную жесткость.
Сейчас же, вновь переосмысливая наши отношения, понимаю, каким я был нетерпеливым глупцом. Мне хотелось вернуть наше прошлое. Вернуть того, прежнего Чую. Веселого, забавного и остроумного. Того Чую, который не молчал часами напролет и не пялился угрюмо в одну точку. Того Чую, который мог говорить беспрерывно и что-то восхищенно рассказывать, активно жестикулируя руками. Тот Чуя всегда был весел и словоохотлив. Тот Чуя… он умер. Умер где-то далеко в землях Африки. И его уже не вернуть.
Я всегда думал, как сильно Чуя изменился, но никогда не задумывался о причинах. Война меняет людей. Настолько, что порой может показаться, словно перед тобой находится другой человек с таким же лицом и таким же голосом. Может, это меня и пугало. Я не знал, чего ожидать от другого Чуи. Потому что он всегда серьезен, почти не улыбается, а иногда и вовсе выпадает из реальности. Я должен был поддержать. Должен был просто быть рядом. Должен был думать о том, как ему было нелегко, что ему пришлось пережить и через какой ад пройти. Но вместо этого я целиком погрузился в собственные переживания. Эгоистично. Признаю. Но от этого не легче.
Когда я открыл этот кулон, мне едва удалось сдержать эмоции. Я был так потрясен… Да, догадывался, что внутри него нечто подобное, но никогда не тратил время на раздумья об этом. Всего лишь фотография, думалось мне на тот момент. Но вчера… увидев, какой она была потертой и старой, я осознал, как множество раз там, в Африке, он гладил мою фотографию своими израненными руками. Как много раз прикасался к ней губами и каждый раз, глядя на нее, думал обо мне.
Мы были разлучены. Были порознь. Но Чуя никогда меня не отпускал. Я всегда был рядом с ним. Я слышал биение его сердца.
Осаму Дазай
***
— Ты веришь в существование Бога? — Дазай перевернулся на спину, растянув ноги поперек живота Чуи. Накахара слабо зевнул, отпил холодного пива и поставил полупустую банку возле дивана. По телевизору крутили старый фильм «Шестое чувство», за окном лил проливной дождь, а порывы ветра бывали порой столь сильны, словно вот-вот разобьют вдребезги тонкое стекло. Дазай иногда переводил сонный взгляд на подоконник, на котором собралась небольшая дождевая лужа, но все ленился подняться и протереть ее. Уж больно хорошо и комфортно ему было лежать на маленьком диванчике, закинув ноги на Чую. Теплые вязаные носки и накахаровский шерстяной свитер приятно грели. То ли от простуды, то ли от выпитого пива его неуклонно клонило в сон. Но Дазай держался. Каждый раз слабо щипал себя за бок, мотал головой или прикладывал ко лбу холодную бутылку пива. Много времени проводить с Чуей по-прежнему не получалось. И каждый раз приходилось изобретать новую правдоподобную ложь, чтобы не вызвать подозрений у отца. Ванессе Дазай ничего так и не рассказал. Однако та сразу определила, что к чему. И Дазай ей был очень благодарен за то, что она не стала докучать ему дотошными и нудными расспросами.
А вот Джонсон Дазая немало удивил. Каждый раз, когда он едва сдерживая улыбку покидал двор, Джонсон, стоящий возле ворот, провожал его напряженным взглядом. И длилось это почти месяц-два, пока тот как-то не выкрикнул ему в спину: «Хоть квартиру смените, идиоты».
Дазай с тех пор постоянно ломал голову над тем, как вообще Эд прознал об их отношениях. У него все написано на лице, или отец опять приказал следить за ними? Эта мысль настолько въелась в голову Дазая, что он начал намеренно идти другими, обходными путями. Порой заходил в какое-нибудь кафе, пиццерию, ресторан, садился у окна и часами напролет напряженно всматривался в толпу. Смотрел на людей вокруг себя, смотрел на персонал и все пытался выцепить знакомые лица. И как-то, потеряв терпение, Дазай спросил у Эдварда напрямую. Чему Эдвард Джонсон немало удивился. Несколько минут он вдумчиво смотрел в напряженное лицо Дазая, хмурился, задумчиво почесывал подбородок, удовлетворенно хмыкал, а потом победно щелкнул пальцами, видимо, придя к удачному завершению своих раздумий. Эдвард Джонсон на самом деле ни о чем не раздумывал. И его просто-напросто, жутко забавляла сама ситуация и то, с каким неподдельным ужасом и напряжением Дазай смотрел на него. «Успокойся, пацан, — произнес он, почесывая недельную щетину. — Ты светишься, как бриллиант под солнечными лучами. Вон, даже Динки врубится, что произошло что-то чертовски хорошее. А твое «чертовски хорошее», это тот рыжий чудила. Верно?». Дазай разинул рот от удивления. И, едва придя в себя, кинул короткий взгляд на Динки. Садовник тут же весело помахал ему рукой, в которой держал небольшой горшок с растением. Тот выскользнул из его пальцев, ударился об кафель и треснул. Дазай и Джонсон закатили глаза одновременно. «Понятия не имею, о чем ты говоришь», — ответил Дазай, нетерпеливо постукивая ногой. Джонсон смерил его почти братским взглядом и слабо похлопал по плечу. «Смените квартиру, — вновь сказал он негромко. — Если не хочешь повторения истории».
Джонсон Дазая иногда жутко бесил. А иногда ему безумно хотелось просто обнять эту гору мышц и сказать спасибо.
— Почему ты вдруг спрашиваешь? — Чуя перевел взгляд на Дазая. — Не думал, что подобные вопросы хоть как-то тебя волнуют.
— Просто интересно твое мнение, — ответил Дазай, прижимая накахаровкую ладонь к своим губам. — Ну так что?
Чуя поставил вторую пустую бутылку на пол, откинулся на спинку дивана и уставился в пожелтевший старый потолок.
— Я никогда всерьез не задумывался об этом, — произнес он, разглядывая мелкие трещинки и паутину. — О, смотри-ка, Грегор поймал муху! Нормально, что я чувствую за него гордость?
Дазай разлепил глаза и тоже уставился в потолок. Грегором они назвали паука, который поселился в их квартире почти две недели назад. И они поздними вечерами, когда не смотрели очередное дурацкое шоу, не слушали старые пластины и не трахались на скрипучем диване, внимательно наблюдали за Грегором, комментируя каждое его действие. Чуя ручался за то, что Грегор паук мужского пола, на что Дазай недобро на него косился и всякий раз возражал. Однако на имени Грегор они едино сошлись.
— Эй, не переводи тему, — Дазай, улыбаясь, слабо пихнул его в плечо. Чуя улыбнулся. — Мне кажется, вера в Бога зависит от положения человека. Когда нам хорошо и когда у нас есть все, мы не думаем о Боге. Мысли о нем возникают лишь в трудных и безвыходных ситуациях, — Чуя стянул шерстяные носки с Дазая и принялся задумчиво массажировать пальцы его ног. Дазай совсем расслабился и впал в легкую дрему. Однако ловил каждое слово Чуи.
— Ты считаешь это неправильным?
— Скорее, эгоистичным. То есть как оно получается. Бог есть, когда есть проблемы?
— Всегда так было, Чуя. Мало кто скажет Всевышнему спасибо за приятный день.
— Часто я задумываюсь о том, что Бог есть для того, чтобы к нему могли обращаться отчаявшиеся. Те, кому только и остается, разве что, ожидать чуда. Люди слабы и трусливы. Им всегда надо во что-то верить. И большинство на себя полагаются в последнюю очередь. Даже атеисты, неверующие, сами неосознанно обращаются к нему. Мы словно машины, в которых вбита эта программа. Понимаешь? Я могу смело выкрикнуть «Я не верю!», а в душе все равно останется какое-то смятение. Мысли «А вдруг он все-таки есть?». И виной всему незнание. То, как медленно мы развиваемся. Земле свыше четырех миллиардов лет, а мы ее даже не изучили всю, потому сами недостаточно развиты. Как дать ответ на столь сложный вопрос «Есть ли Бог», когда мы не ответили даже на самые элементарные вопросы.
— Тебе нужно доказательство его существования? — тихо спросил Дазай, млея от накахаровских рук.
— Но разве доказательство не отрицает веру? — ответил вопросом на вопрос Чуя. — Я, конечно, не имею ничего против. Не имею ничего против атеистов и религиозных людей. Но всему должна быть мера. Знаешь, когда я был в Африке, служил со мной один парень. Джабаль. Гаррисон поставил нас двоих в ночной караул. И вот, Джабаль спрашивает у меня: «Эй, Чуя, ты веришь в Бога?» — Накахара засмеялся. — Клянусь, был уверен, что этот вопрос прозвучит первым.
— И что ты ответил?
— Я сказал, что не знаю. И тот его взгляд, которым он меня одарил в тот миг, был просто непередаваем словами. «Как это, не знаешь?!» — воскликнул он. Говорит, вере должны приучать с детства. Приучать, Осаму! — Чуя взял бутылку пива со стеклянного столика и сделал несколько глотков. — Люди все портят и все извращают. Подстраивают под себя. Вера для него такова: я буду сидеть сложа руки, ведь Всевышний мне поможет. Этот кретин заразился эболой, потому что отказался от вакцины по религиозным соображениям.
— Когда слышу нечто подобное, мне хочется снабдить экспедицию в космос!
— В космос? — Чуя засмеялся.
— Ну да! Только представь! Корабль, который за считанные секунды преодолевает огромные расстояния! И можно перемещаться с планеты на планету, как по щелчку пальцев! Ты никогда не задумывался о том, что есть и другие формы жизни, о которых мы даже не подозреваем?
— Детка, ты пересмотрел «Звездные воины», — Чуя, смеясь, прижал Дазая к себе.
Тот шмыгнул носом и уставился в старенький телевизор. Дождь за окном усилился, громыхал гром. Под окном громко звучала сирена скорой помощи, а сосед сверху вновь принялся мучить рояль. Дазай, уже засыпая, подумал о том, что давно не видал Рубина. Этот алкаш половину дня проводил в подъезде в поисках недокуренных бычков либо клянчил мелочь у жильцов. Пил во дворе в компании других алкашей либо у входа в подъезд. Грязно ругался, проклинал молодежь и поносил отборным жену, что якобы сбежала от него к любовнику.
— Нам надо сменить квартиру, Чуя, — сказал он внезапно. Накахара нисколько не удивился. Он, задрав голову, наблюдал какое-то время за Грегором, после чего произнес сухим голосом:
— Я уже ее нашел.
