— Ты только глянь! Чуя! Как высоко! — Дазай высунулся из окна и громко крикнул.
Накахара закатил глаза и вновь продолжил распаковывать вещи из картонных коробок. Из-за сильного ливня те промокли, помялись, а что-то так вовсе пришлось выбросить. И все из-за кретина Мартина, который не удосужился как следует закрыть двери своей колымаги. Все, что было расположено ближе к выходу, оказалось испорчено. Чуя взял в руки две маленькие глиняные тарелочки, которые они с Дазаем вылепили собственноручно на какой-то уличной ярмарке всего неделю назад. Одна из них слегка треснула, а вторая была мокрой, и лежало в ней несколько мертвых мух. Чуя тяжело вздохнул и отложил их в сторону. О поломанной тарелке говорить Дазаю он не стал. Тот наверняка отыскал бы Мартина и набил бы его усатую мексиканскую рожу. Ко всему, что они делали совместно, Дазай относился на удивление бережно и щепетильно. А глиняными тарелками восхвалялся уже не единожды. И все потому, что накахаровская тарелка получилась чуть менее ровной.
— Будешь так кричать и дальше, нас выселят в первый же день, — ответил Чуя, открывая канцелярским ножом вторую коробку. — Не хочешь мне помочь, Кексик?
— Не-а! — Дазай весело хохотнул, разглядывая прохожих. — Все такие мелкие, черт возьми! Никак не привыкну.
— Я посмотрю, как ты запоешь, если однажды сломается лифт, — Чуя покачал головой, слабо улыбаясь.
— Я что, похож на Мбаха Гото? Мне всего девятнадцать. Дай мне пять минут, и я взберусь хоть на пятидесятый этаж, — быстро протараторил Дазай и помахал кому-то из прохожих рукой.
— Не хочу тебя расстраивать, родной, но Мбаха Гото вообще-то умер, — произнес Чуя, с ювелирной осторожностью извлекая свои диски «Звездных войн». От них пахло сыростью, а обложка с Джа-Джа Бинксом была порвана от влаги. Чуя с раздражением отбросил коробку в сторону, к прочему безвозвратно испорченному хламу.
— В смысле, мертв?! — воскликнул Дазай, спрыгивая с окна.
— Телефон у тебя под рукой, — спокойно ответил Чуя.
Квартира, в которую они переехали, была немного больше предыдущей. И была она светлее, уютнее и даже без плесени. Разве что только Грегора не хватало на потолке. Первые два часа Дазай безостановочно ныл из-за того, что ванна и туалет находились в одной комнате. И на полном серьезе предложил поиски новой квартиры. И Чуя недоумевал, почему это взбунтовался именно Дазай. Ведь тем, кто часами отмокал в ванной, бывал именно он.
Однако вид из окна был прекрасный. Открывался обзор на самый огромный городской парк и торговый центр, который ближе к вечеру загорался светодиодной подсветкой. Совсем недалеко находилось несколько пиццерий и самый большой кафетерий во всем Линкольне. Чуя кофе обожал. Особенно ему нравилось сидеть в кафе, возле окна, и наблюдать за прохожими. Но последние годы выдались не столь удачными. Из-за двух, а порой и трех работ времени оставалось не так много. Да что там. Его не оставалось вовсе. Разве что только на то, чтобы принять пятиминутный душ и обессиленно свалиться на кровать, пока над ухом в очередной раз не прозвенит раздражающий будильник.
— И правда мертв, — тихо сказал Дазай. Но грусть в его голосе пропала уже через минуту. Он сел напротив Накахары и с готовностью помогать воззрился на картонные коробки. — Так уж и быть, я тебе помогу! — произнес он, громко хлопнул в ладоши и потер их друг об друга. Чуя приподнял бровь.
— Наскучило протирать подоконник задницей? — осведомился Накахара, перекладывая битую посуду.
— Нет. У нас вообще-то всего три дня в запасе. Не хочу провести их понапрасну. Потом мне придется возвращаться домой.
— Что ты сказал отцу? — Чуя нахмурился.
— Сказал, что еду с Бертом на Гранд-Каньон. Снова.
— И он так легко тебе поверил?
— Поверил. Я… немного изменил свое поведение в его присутствии. То есть… — Дазай начал нервно ломать пальцы. — Оказывается, чтобы заручиться его доверием и симпатией, всего-то надо было чаще называть его «папой» и постоянно интересоваться делами фирмы.
— Господи, меня сейчас стошнит.
— Заткнись, — Дазай слабо пихнул Чую в плечо. Тот засмеялся.
— Что это у нас?
Дазай извлек из коробки несколько потертых книг, наспех обернутых в обычную прошлогоднюю газету. Корешок одной книги был полностью отодран, а на второй он успел прочитать название «Смутная улыбка».
— Постой. Либо я спятил, либо это Франсуаза Саган? Саган?!
— Дай-ка сюда! — Чуя покраснел и вырвал книгу из дазаевских рук. Небрежно отбросил ее к прочему хламу на выброс и стал ковырять дно коробки. Там лежали университетские тетради, учебники, ручки и брошюры. Разбирать весь хлам времени не было, потому они наспех затолкали все в одну коробку, так как Мартин нетерпеливо сигналил им, торопя с каждой минутой. Увидев старые мятые брошюры, Чуя поник. Еще одна давняя мечта оказалась вдребезги разбита. Еще будучи мальчишкой, Чуя частенько тайком брал военную форму отца, наспех переодевался и становился напротив зеркала. Длинные не по размеру рукава сильно свисали, а об штаны он спотыкался через шаг, но, даже несмотря на это, он с трудом сдерживал улыбку, глядя на свое отражение. Так же, как и многие детишки его возраста, Чуя жаждал пойти по стопам отца и стать военным. Ему не терпелось скорее повзрослеть и нацепить на себя форму. Но все изменилось в один день. Когда приехал сам отец.
Этот человек был жесток и неадекватен. Совершал поступки, от которых кровь застывала в жилах. Когда-то герой в глазах ребенка превратился в безжалостного, жестокого тирана. Чуя и сам не понял, в какой момент начал бояться этого человека. Ночами, бывало, он лежал в своей крохотной комнатушке, крепко зажмурив глаза, и слушал грязную брань, которой отец покрывал его мать. Называл ее такими словами, от которых Чуя неистово краснел и накрывал голову подушкой.
Его мать была женщина терпеливая. И, как казалось Чуе, страдала стокгольмским синдромом. Потому что ни один нормальный человек не стал бы терпеть столько побоев, каждый раз находя оправдания этому ублюдку. Когда матери не бывало дома, внимание отца переключалось на сына.
— Ну? — говорил Йорген, покуривая травку прямо в комнате. В моменты злости или сильного раздражения глаза его становились крохотными, маленькими, смотрели так, словно он голыми руками готов был поубивать каждого, кто находился в одном с ним помещении. Вполне вероятно, что так оно и было. — Чего дрожишь как осиновый лист? Папка чем-то не угодил, а? Думаешь, какой я моральный урод? Мучаю тут вас, да? Издеваюсь?
Чуя прекрасно понимал, что любой ответ, так или иначе, вызовет недовольство. Это было похоже на викторину, в которой все ответы были провальные.
— Нет, пап, — отвечал десятилетний Чуя, желая оказаться где угодно, лишь бы не в этой старой комнатушке, провонявшей запахом сигарет, спиртного и мочи. Йорген, особенно сильно подвыпивший, порой плохо соображал, что творит. Мог сигарету потушить об диван, об стол, а мог и бросить бычок в собственное пиво и выпить его залпом. Йоргена часто забавляло перепуганное выражение лица сына, и в голову ему приходили самые бредовые идеи. Например, поиграть с Чуей в игру с ножом. Он заставлял его класть ладонь на стол и, пьяный вдрызг, начинал втыкать огромный охотничий нож между пальцев сына. Сначала медленно, пристально наблюдая за его реакцией, чтобы в любой момент влепить болючую оплеуху, а позже начинал ускоряться. И что странно, даже в столь подвыпившем состоянии Йорген никогда не промахивался. Чуя, перепуганный не на шутку, смиренно ждал, пока отцу наскучит и тот, наконец, отпустит его. Однако Йорген не отпускал. Потому что этому человеку нужен был объект для издевательств.
— Эта шлюха… твоя мама, бросила тут тебя. Намеренно. А сама, небось, где-то со своими подругами, — Йорген поднял пальцы, изображая кавычки. — Отсиживается у них. Ждет, пока я засну. Знаешь, что, щенок, тащи-ка сюда оставшееся пиво. Все до единой банки! Живо, я сказал!
Чуя срывался с места и бежал к холодильнику. И тот, как обычно, бывал пуст. Разве что боковые кармашки бывали забиты лекарствами матери. Но никакого пива в нем точно не было. Никто его туда и не ставил. Чуя, испуганно мялся на месте, боясь вернуться в зал и сообщить отцу о том, что в холодильнике нет пива. Но не проходило и минуты, как тот начинал громко орать: «Ты там сквозь землю провалился, гадёныш?!» И Чуя, бледный, перепуганный, с трясущимися от страха руками вставал перед отцом.
— Там ничего не было, пап, — отвечал он тонким голоском.
И Йорген хватался за охотничий нож, вперив в сына тяжелый, полный ненависти взгляд.
— Ты его выпил, да? Признайся.
Чуя опасливо отступал на шаг.
— Сюда, сука, подошел! — громко рявкнув, ударил он кулаком по столу. Несколько пустых банок пива одновременно звякнули, а какие-то опрокинулись. — Признайся, что это был ты. А не признаешься, я с тебя шкуру спущу этим ножом. Знаешь, что я делал с ним? Давай расскажу, — говорил Йорген, скрипя зубами. — Я убивал им людей. Там, на службе. Резал глотки, выдирал зубы, отрезал носы и выковыривал глаза. Твой папка все это умеет. А знаешь, что он не любит больше всего?
Чуя заводил дрожащие руки за спину и качал головой.
— Когда ему, блять, врут! — кричал Йорген, брюзжа слюной. — Это был ты?!
Чуя, вытерев мокрые глаза, спешно кивал.
— Не слышу!
— Это был я, — тихо произносил он, глотая слезы.
— Громче, сука! Громче!
— Это был я! — отвечал Чуя, вытирая плечом красные заплаканные глаза.
Мальчишка никакого пива не брал. Но он был все в той же проигрышной викторине. Любой ответ оборачивался против него.
— Эй, Чуя? — Дазай слабо сжал накахаровское плечо и взволнованно посмотрел в его глаза. — Все хорошо?
— А? Да. Конечно, — Чуя слабо улыбнулся и покачал головой, пытаясь выкинуть из памяти старые воспоминания. Однако натянутая улыбка и бодрый голос Дазая не обманули. Взгляд карих глаз остановился на тоненькой брошюре. Чуя неловко прочистил горло и хотел подняться, но тот быстро схватил его за руку.
— Мы потеряли всего год, Чуя. Можно попробовать еще раз.
Всякий раз, когда разговор заходил на подобные темы, Чуя начинал чувствовать себя неловко. Неудачи здорово могли сломить его боевой дух, а больше он боялся своей болезни, которая прогрессировала в моменты депрессии. Сначала то бывало вялое состояние, нежелание что-либо делать и двигаться дальше. Затем наступал полный упадок сил, а за ним и настроения, которое плавно перетекало в суицидальные мысли. Чуя уже сбился со счета, сколько раз пытался покончить с жизнью. Даже доктор Хендерсон как-то сказала, что его ангелы-хранители не дремлют ни секунды.
Когда-то его мечта стать военным, благодаря Йоргену, оказалась полностью разрушена. Что Йорген, что его сумасшедшие друзья, были неадекватны и вели себя порой как дикие животные. Громили квартиру, громко матерились, пьяные и ничего не соображающие, могли отлить прямо на ковер в зале. Один из них, поляк по имени Франс, как-то головой пытался проломить экран телевизора. Йоргену же нравилось издеваться над сыном и испытывать в присутствии друзей. «Спорим, — говорил он, — я потушу этот бычок об его руку, и он даже не пикнет». Йорген бросал такой взгляд на Чую, что тот не то чтобы пикнуть, боялся даже вздохнуть и наперед понимал: всего один звук, и он труп.
Иногда Йорген заставлял его отжиматься перед друзьями. Иногда играть с ними в карты. А порой в три-четыре ночи отправлял за выпивкой. Но когда тот возвращался с пустыми руками, начинались болючие оплеухи, оскорбления, а порой дело доходило и до избиения.
«Он же ребенок, Йорген. Ему и не должны продавать спиртное», — пытался вразумить его Исак. Единственный здравомыслящий человек в их компании. Но тот был глух и слеп к разумным доводам. Вскоре Исак их покинул. Мало кто мог выдержать компанию этого человека.
И как-то, прячась от отца под пыльной грязной кроватью, Чуя раз и навсегда поклялся себе в том, что никогда не свяжет свою жизнь с армией. Ему не терпелось скорее повзрослеть, покинуть родительский дом и поступить в нормальный университет. Устроиться на одну престижную работу, а не разрываться между тремя одновременно, как было прежде. Половина денег, однако, уходила на лечение. А что отца, что мать, психическое состояние сына никогда не интересовало.
Чуя никому не рассказывал о том, что несколько лет назад Дэйв Морган, его одноклассник, свалился с крыши пятого этажа и сломал себе шею не просто так. Молчал он и о том, что Мидори Садзуки на самом деле покончила жизнь самоубийством из-за безответной любви. «Докажи, что любишь. Умри», — сказал ей как-то пятнадцатилетний Чуя, наперед зная, что девушка поступит именно так. Подростки в его глазах были все до единого глупы, грубы и слишком самонадеянны. И больше всего его раздражало их хамство и высокомерие. Чуя Накахара предпочитал беседовать с людьми постарше себя. Он всегда искал личностей, у которых мог бы чему-то научиться.
— Не бери в голову. Это просто была ностальгия.
— Ностальгия? — переспросил Дазай. — Ты бы видел свое лицо. Словно кто-то скончался.
Чуя засмеялся. Дернул Дазая за руку и потянул на себя. Оба они распластались на полу, что-то под собой придавив. Накахара поморщился, Дазай испуганно охнул.
— Что это было? Поранился?
Чуя пошарил рукой и вытащил из-под задницы треснутую коробку «Звездных войн».
— Черт… — присвистнул Дазай. Но Чуя лишь пожал плечами и отбросил ее в сторону.
— Ты был прав. Одно старье и хлам. Надо от них избавиться.
Уже через секунду они поменялись местами. Чуя подмял Дазая под себя и навис над ним.
— Серьезно? Тут? На полу? Здесь же пыльно и грязно, и…
— Боги, он всегда был таким занудой? — спросил Чуя, закатывая глаза. — А отвечая на твой вопрос, Кексик, не могу не сказать, что раньше тут жили хиппи. И не один, не два. Десять человек! Да и личностями они были чудаковатыми. Слушали странную музыку, курили травку, впадали в транс под Фрэнка Синатру и являлись гедонистами. Не спали на кроватях, диванах, только на полу. Возможно, мы с тобой сейчас лежим на месте, где некогда сношались и зачали…
— Ну и гадость! Почему ты постоянно все опошляешь? — Дазай сдул волосы с лица и резко перевернулся, подмяв под себя Накахару. — И откуда ты столько знаешь об этом месте?
— Это все мои феноменальные способности, детка, умение читать по… — Чуя, получив легкий щелбан в лоб, засмеялся. Дазай улыбнулся и уронил голову на его грудь.
— Мне нравится тут. Здесь светло, просторно и спальня больше нашей в два раза.
Чуя приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Дазая. Веселость в миг сошла с его лица.
— Это только временная мера, Осаму. Рано или поздно твой отец начнет подозревать неладное. Нам нужно торопиться. Ты достал документы?
Дазай вяло покачал головой.
— Они хранятся в его кабинете. Дома все время он проводит там. Когда уходит, запирает дверь на ключ. А где он, остается только гадать. Не исключаю тот факт, что отец таскает его с собой.
— А проникнуть без ключа никак? — осведомился Чуя. Дазай фыркнул.
— Там камеры. Всюду. Даже над моей дверью висят.
— Чувак, это попахивает паранойей, — Накахара приподнял бровь. — Зачем столько? Хватит и вашего этого… как его, — Чуя задумчиво потер пальцы друг об друга.
— Джонсон? — тихо спросил Дазай.
— Вот! Да. Скала, а не мужик!
— Джонсон и еще двое придурков охраняют главные ворота. Позади дома Мелкер и Якоб. Ненавижу их. Эти уроды постоянно плюются, словно верблюды, вечно что-то жуют и чешут на ломаном немецком, думая, что я их не понимаю. «Этот парень, что, родился с такой кислой миной на лице?», «Видел его последнюю телку? Сиськи улет!», «Смотри, это же Ролекс! Хорошо иметь богатенького папочку», — раздраженно передразнил Дазай.
— А вы вроде как начали ладить, смотрю, — Чуя подпер голову рукой, а другой ласково погладил Дазая по щеке.
— Ладить? Не сказал бы. Он просто… вроде как… сам не свой, что ли. Еще с тех пор, как меня выпустили из психушки. Постоянно спрашивает о моем самочувствии. Стал перед сном заходить ко мне в комнату. Подолгу беседовать. У нас, как выяснилось, много общего. А на днях мы даже обсуждали крикет.
— Крикет? Это же для стариков! — Чуя хохотнул.
— Я вообще-то с десяти лет играю в крикет, — ответил укоризненно Дазай, смерив Накахару недовольным взглядом. — А в выходные мы часто ездили на крикет к мистеру Феликсу. Я всегда играл с его старшим сыном Бенджамином. Тот еще мудак.
Дазай намеренно умолчал о том, что прошлой ночью отец пришел к нему в комнату с конкретным разговором. И речь зашла об его дальнейшем обучении. Хидео не давил, не принуждал и не ставил перед фактом, как делал это прежде. Но Дазай не был уверен, что под словом «подумай», не подразумевалось «за тебя все решено». То есть подумать он мог, но лишь в том направлении, в котором от него требовалось. Хидео намеревался отправить его в Англию. В Англии жила старшая сестра Ванессы.
Анетт Дазай на дух не переносил. Этой женщине было не угодить, и та постоянно находила причину для придирок. В дни ее приезда Дазай всегда пытался куда-либо улизнуть. Однако Ванесса пресекала все попытки к бегству. Сама лично наряжала его, причесывала и давала инструкции. «Пожалуйста, не будь с ней груб», — говорила Ванесса, поправляя узкий черный галстук на шее Дазая. «Прошлый раз ты изрядно ее расстроил». И Дазай все не мог вспомнить причину, по которой Анетт так на него взъелась. Может, виной тому была его молчаливость и неохотные ответы. А может, и то, что он так и не научился толком пользоваться правой рукой. «А может, просто прядь выбилась из прически?» — издевательски думал Дазай. Анетт была высокомерна, горделива и заносчива. Обожала званые ужины, дорогие рестораны, шумные компании. А больше всего она любила демонстрировать свой якобы острый ум.
«Эта обезьянка необучаема, — говорила она часто Ванессе, глядя на угрюмого Дазая. Разве ты не сидишь сутками дома, Несси? Почему бы и не заняться воспитанием сына? Вот был бы этот паршивец моим ребенком, сделала бы из него джентльмена!»
Анетт страдала бесплодием, а мужчины не выдерживали ее компанию больше одного месяца. Но Анетт о возможных причинах «бегства» ухажеров никогда не задумывалась и себя виноватой не считала. То у Нейтана, ее ухажера, дурно пахло изо рта, то у Бобби компания оказывалась недостаточно большой для ее статуса. Бриллиантовое кольцо, подаренное за баснословные деньги, не пришлось ей по вкусу. «Камень выглядел, на мой взгляд, грубовато», — говорила она за столом на званом ужине, придирчиво сканируя Дазая своими серыми кошачьими глазами. — Я что, похожа на простушку, которая должна довольствоваться столь скудным подарком? Это ты, Несси, радуешься всяким безделушкам. А вкус у тебя как у канадского дровосека.
Дазай едва боролся с желанием запустить несколько мадагаскарских тараканов в ее вызывающе открытое декольте. Единственное, что могло сплотить Дазая и Хидео, это предстоящий приезд Анетт. Оба они ее на дух не переносили.
И, учитывая эту неприязнь, Хидео сразу обнадежил его тем, что проживать он будет в университетском общежитии, а не в хоромах тети. Однако Дазай был уверен, что прознай Анетт о его приезде, мигом переполошит всех и заставит его собирать вещи второй раз за день. Мало того, еще оскорбится и ему придется выпрашивать извинения, придавая голосу как можно больше сочувствия и раскаяния.
— И почему я только сейчас узнаю об этом? — спросил Чуя.
— Во-первых, ты не спрашивал, — ответил Дазай, — во-вторых, крикет действительно, местами, самую малость…
— Скучный, ага, — перебил Чуя.
— Знал ведь, что будешь издеваться!
— Но, детка… мы говорим о крикете, — Накахара развел руками. Дазай тяжко вздохнул. Крикет на самом деле был скучноватым.
— Так, ладно, хватит обо мне! — Дазай резко поднялся с места и сел напротив открытых коробок. Оттуда он выудил несколько мятых полотенец и нижнее белье, сложенное кое-как. Чуя на его многозначительный взгляд пожал плечами. «Аккуратно сложить» в понятии Накахары было «скомкать и затолкать в свободный уголок». Дазай вовремя прикусил язык и не стал рассказывать о том, как обучался «искусству складывания одежды». Узнай об этом Чуя, ему непременно пришлось бы выслушивать глупые шутки до конца своих дней. А все началось с того, что Ванессу вывел из себя беспорядок, который устраивал Дазай, разбрасывая одежду по всей комнате. — Каким ты, говоришь, занимался спортом?
Чуя засмеялся. Поднялся с пыльного пола и принял султанскую позу.
— Бокс, греко-римская борьба, велотриал, фрирайд. Велосипеды, правда, пришлось бросить после небольшого перелома. Упал неудачно.
— Боже…
— Ага. Сломал несколько ребер, два пальца на ноге, ушиб плечо, получил сотрясение и внутреннее кровотечение.
— Какой ужас! Да ты псих! — Дазай вскочил с места.
— А что? Кровь ведь и должна быть внутри. Так что все было под контролем.
Накахара тихо зашипел и схватился за лоб, куда ему отвесили очередной щелбан. Дазай плюхнулся напротив него и смерил строгим, отчитывающим взглядом.
— Так вот откуда тот шрам. На плече, — он протянул руку, медленно отстегнул несколько железных кнопок на синей рубашке и оголил накахаровское плечо. — Всегда хотел спросить.
Чуя молчал, завороженно наблюдая за движением руки Дазая. За тонкими длинными пальцами, что очерчивали изгиб его шеи, плеча и плавно опускались вниз к груди. Чуя давно собирался признаться, что без ума от его пальцев, но слыть сентиментальным идиотом не хотелось. Не зря, думал он, Ванесса заставляла этого засранца сутками напролет оттачивать мастерство на рояле. Пусть и было то сделано лишь для того, чтобы хвастать навыками сына перед многочисленными гостями.
— А этот шрам откуда? — Дазай ткнул пальцем на небольшой рубец под ребром. Чуя вспомнил, как в Африке его подстрелили. Одна пуля прошла впритирку, содрав кожу, а вторая застряла в бедре.
— Неудачно перепрыгнул через ограждение из колючей проволоки, — солгал Чуя.
— А этот?
Второй шрам был длинный, глубокий и Чуе казался омерзительным на вид. Тянулся он от живота до области паха. Гаррисон как-то отправил его и Арнальда Грэхема на разведку. Арнальд так же, как и Чуя, был тяжело ранен в плечо, однако Гаррисон намеренно не придал этому значения. Его главной задачей было скорее избавиться от Накахары, так как по приказу Хидео Отто наперед заплатил тому большие деньги.
Арнальд импонировал Чуе, но идти с ним на разведку было равносильно самоубийству. Гаррисон к его доводам и доводам ребят из роты был глух. Но, в отличие от них, Чуя понимал истинную причину его решения. И больше он переживал за Арнальда, который ночную разведку мог просто не пережить. Тот едва волочил ноги, порой находился в бреду. После очередной перестрелки оставить пришлось половину снаряжения и военные аптечки. Врач, отправленный на подмогу, до роты так и не добрался. А спустя еще несколько дней его нашли Карлос и Джеймс, подвешенного на дереве с отрубленными ногами.
Весь путь к вражескому лагерю Чуе приходилось поддерживать Грэхема. Делать частые перерывы и ждать, пока тот отдышится. Накахара был уверен, что Гаррисон и здесь подложил им свинью. А в правильности своих домыслов он убедился, когда их медленно начали окружать. Неоднократно перед этим он упрашивал Арнальда, почти умолял переждать в другом, безопасном месте. «Я скоро вернусь, — говорил он, жалостливо глядя на перевязанное плечо друга. — Ты будешь меня только замедлять». Грубые слова и обидные. Но именно на обиду Чуя и рассчитывал. Только вот Грэхем был не из робкого десятка и не был туп, как идиот Карлос, который считал, что эбола на самом деле выдуманная болезнь.
«Мне всегда было интересно, какого черта юнец вроде тебя забыл в нашей отбитой роте, — сказал Грэхем, прислушиваясь к посторонним звукам. — Что, думал, я не замечу? Убивать-то все горазды, а вот… — совсем близко раздался шорох кустов, тихие голоса, и в нескольких шагах хрустнули ветки.
Дальше все происходило словно в тумане. Не предупредив Чую, Арнальд Грэхем достал гранату и схватился грязными пальцами за чеку. «Я и так труп, чувак. У меня началась гангрена, я гнию изнутри, и не один здравомыслящий врач не сунется в эту жопу мира. Проваливай отсюда», — произнес он стальным голосом.
Взрыв был оглушительный. Чую спасла ночь, суматоха, высокие кусты, кретин, наступивший на сухую ветку, и Арнальд Грэхем, подорвавший себя с половиной террористов, не успевших вовремя среагировать. Но досталось и Накахаре, который даже при желании за те отведенные крохи времени не успел бы отбежать на безопасное расстояние. До роты он добрался едва живой. Ему крупно повезло, что Гаррисона на тот момент не было в лагере.
— Ты точно хочешь знать? — невесело и угрюмо спросил Чуя, сложив руки на груди. Дазай быстро закивал.
— Ладно, слушай, — Накахара в очередной раз прочистил горло и чихнул. В квартире на самом деле стоило прибраться. — Так вот. Стой! — крикнул он внезапно. Дазай вздрогнул. — Поклянись, что будешь молчать. Эта информация не для ушей гражданских.
Дазай вновь закивал, на миг даже испугался и переполошился. Нервно облизав губы, он придвинулся ближе к Чуе. Почти вплотную.
— Значит, так, — начал он, — в нашей роте было дохрена клоунов. Один постоянно носился с фотографией жены и детей, другой вечно ныл, все ему было не так. Короче говоря, не хватало мягонькой подушки и теплого одеяла под задницей. Третий был тупой, так еще и расист. Удивлялся количеству темнокожих парней, будучи в Африке. Этот парень всегда чертовски логичен. Шучу, — буркнул Чуя. — Немного о нашем капитане. Высокомерная, угрюмая и невезучая задница.
Дазай улыбнулся.
— И вот, меня, значит, и еще несколько человек из роты отправили на особое задание.
— Какое такое задание? Вы были…
— Тише, Кексик, тише, — Чуя приложил палец к его губам. Дазай осторожно выдохнул и бросил на Накахару виноватый взгляд. — На чем я остановился? Точно! Отправили нас на секретное задание. Мы до последнего не знали, какая роль нам будет отведена в нем. И вот, привезли нас в огромный заповедник. Не поверишь, целые джунгли! Потеряешься, не найдешь выход и к утру. Но меня все настораживали странные звуки, которые исходили из глубин этого заповедника. То ли рев, то ли рык. Из-за кустов-то не видно! Так еще и охранник выбежал наружу, предварительно закрыв за нами огромные, массивные, железные, ворота. Что бы ни ждало нас в конце, не было иного выхода, кроме как идти вперед.
Дазай внезапно нахмурился и стал сердито постукивать пальцами по пыльному линолеуму.
— Ты что, пересказываешь мне сюжет фильма «Мир Юрского периода»?
Чуя внезапно замолк.
— О, так ты смотрел! А говорил, не любишь фильмы про динозавров! — весело воскликнул Чуя.
— Ну ты мудак! — выдал он беззлобно, пихнув Накахару в грудь. Тот, смеясь, свалился на спину. — Я думал, ты серьезен!
— Так я и был серьезен, — ответил Чуя, улыбаясь. — Я настолько серьезен, что даже на мою задницу можно надеть очки!
Дазай низко опустил голову, стараясь спрятать улыбку и вернуть прежнее недовольство на лицо. Но шаловливые руки, воспользовавшись моментом, юркнули в его штаны и крепко сжали ягодицы.
— Обожаю их!
— Опять начнешь разговаривать с моей задницей, и я тебе врежу, — пробубнил Дазай, обвивая обеими руками крепкую шею.
— Но она такая…
— Чуя… — грозно позвал Дазай.
***
Заняться сексом на полу идея была не из лучших. Колени ныли полдня, локти были натерты, и наши потные тела полностью облепила пыль. Толком и не припомню, что происходило вечером. Чуя всегда меня выматывает так, что отрубаюсь почти сразу. Но мне безумно приятна его близость. Он ведь даже не подозревает, как сильно я люблю его запах. Его сильное тело, покрытое шрамами, его голос, его глаза, его волосы!
Но порой он так сдержан. Так холоден. Мне становится ужасно неловко от своих постыдных, грязных мыслей. Я часто думаю об этом, но все мое самообладание рушится, как карточный домик, стоит ему только прикоснуться ко мне.
Часто задумываясь о нынешнем себе, прихожу к выводу, что мою любовь к нему подталкивает страх. Каждый день мы проживаем словно последний. И каждый день я липну к нему словно банный лист. «Спеши, Осаму Дазай. Спеши любить этого человека, пока есть время», —
думаю я постоянно. И как бы не переборщить…
Хороша была идея покинуть Линкольн, но все мои документы хранятся у отца. И плавно мои страхи перетекают в паранойю. Думается мне, как только я заговорю об этом, отец мгновенно обо всем догадается. Наши нынешние отношения напоминают мне одну забавную игру «Кинге-сукуй». Провести отца вокруг пальца то же самое, что выловить всех рыбок, не повредив тоненький, хрупкий Пой. То есть задача почти невыполнимая. Мой отец умен и проницателен. И что пугает больше всего, его неизменно холодное выражение лица. Я не могу понять, когда он зол, когда весел, а когда раздосадован и озадачен. Я не могу понять, насколько он проинформирован и как много знает. Может, он и не догадывается о возвращении Чуи, а может, снова за нами ведется слежка. Ведь догадался даже Джонсон. Но виной тому, скорее, я сам. Рядом с Эдвардом Джонсоном моя бдительность стала сильно хромать. Неужели я неосознанно стал доверять этому человеку?
Этой ночью мне снился страшный сон. Тот день на Пустоши вновь и вновь прокручивался в моей голове, словно кто-то поставил пластину и отматывал ее назад каждый раз. Я не мог проснуться и не мог отвести взгляда. Я смотрел на полуживого Чую, смотрел на Рика и Джонсона. Смотрел на отца. Но заканчивался сон всегда по-разному. И в каждой концовке Чуя умирал ужасной, мучительной смертью. Однако в какой-то момент кто-то ощутимо встряхнул меня за плечи. Лишь тогда я вырвался из оцепенения и, наконец, сумел раскрыть глаза.
Я лежал на широкой кровати. Взмокший, заплаканный, с красными глазами, и дрожал всем телом. Чуя сидел напротив меня и был угрюм. «Ты кричал во сне», — только
и сказал он. И по его голосу я догадался, что происходило это далеко не первый раз.
Помнится, первые дни после его возвращения я боялся отойти от него даже на шаг. Сердце стучало, как бешеное, стоило ему только оказаться вне досягаемости моих глаз. Я пытался это контролировать. Пытался не подавать виду. Но лицо бледнело, язык заплетался, и сам я едва стоял на ногах. Панические атаки стали проявляться все чаще. И в один день, не выдержав, пальцами я схватил его за край рубашки, когда поздно вечером он поднялся с дивана. «Эй, я всего лишь иду отлить», —
сказал он тогда, скрывая тревогу под нотками веселости. Но в итоге мы пошли вместе. И глупо, и смешно.
Мне потребовалась целая неделя, чтобы свыкнуться с мыслью, что Чуя вернулся. Этот год сломил нас. Время и перенесенные травмы перековали нас целиком. Я не узнаю прежнего Чую. Чуя не узнает прежнего меня. Мы узнаем друг друга заново.
Недавно в компании отца столкнулся с одним странным человеком. Некий Харрис Форсберг. И немало меня удивил бейджик на его груди с надписью "Генеральный директор". Что же случилось с мистером Отто?
Осаму Дазай
***
Громкая музыка била по ушам. Всюду раздавались пьяные голоса, веселый, звонкий смех и бренчание посуды. Людей было так много, что не протолкнуться. Большинство из них составляла молодежь. Те таскались по шумному переполненному бару, держа в руках по два бокала спиртного.
Кто-то пил прямо из горла, а кто-то, перепив, похрапывал за столом. Бар «Койот» находился практически в самом сердце Линкольна. А в выходные дни забивался так, что завсегдатаи, приходящие пропустить по бокалу пива и посмотреть футбол, косились на остальных с лютым недовольством. Голоса в телевизоре было практически не разобрать, а потом так вовсе канал переключали на какую-то клубную дрянь. Те, оставив небольшие чаевые, уходили в поиски более подходящего места для спокойного времяпровождения. Дазай с Чуей и не подумали бы зайти в «Койот», но дождь застал их врасплох.
Чуя, давно осведомленный о хрупком здоровье Дазая, не мог позволить тому промокать под холодным осенним дождем. И пусть он не сказал этого вслух, заранее предвидев вспыльчивый протест, лишь тонко намекнул, что такси в столь позднее время задержится. И Дазай, от роду не ездивший на такси, мгновенно купился на вынужденную фальшь. Иногда его избалованность и неосведомленность в некоторых вопросах играла на руку.
Колокольчик звонко зазвенел над дверью, и несколько близсидящих обернулось в их сторону. Кто-то кокетливо подмигнул, а кто-то, потеряв к ним интерес, вновь уткнулся в свой полупустой стакан. В углу, за круглым деревянным столиком, сидела одинокая женщина, лениво попивая виски. Взгляд ее был слегка затуманенный, расфокусированный, но серьёзный. Длинным, вызывающе накрашенным ногтем она изредка постукивала по пустой бутылке «Дом Периньон» и с тяжким вздохом откидывалась на мягкую спинку диванчика. Наверняка пыталась кого-либо подцепить, но явно был не ее день. За другими столами компания была куда оживленнее.
Кто-то курил кальян, кто-то пил, а кто-то без умолку тараторил, активно жестикулируя руками. Свет в баре был приглушенный, и можно было легко разминуться даже со знакомыми лицами. За длинной барной стойкой заняты оказались почти все места. Дазаю и Чуе пришлось отойти в самый конец, откуда широкий телевизор, висящий над головой бармена, был виден хуже всего. Но в отличие от Чуи, который тут же фанатично залип на футбольном матче, Дазай стал скучающе водить пальцем по барной стойке. Когда-то он любил подобные места. С Прайсом Бертоном они частенько устраивали шумные вечеринки и напивались в хлам. Дазай приводил красивых легкодоступных баб, Джин Карлайл отвечал за спиртное, а Бертон был только рад предоставить вечно пустующий отцовский дом.
— Осаму? — прозвучал чей-то удивленный голос. И Чуя с Дазаем одновременно на него обернулись.
— Вилмер! Вилмер Бергман! — не менее удивленно воскликнул Дазай. Бармен кивнул и вяло улыбнулся. — Какая встреча, черт возьми! Но… Почему ты…работаешь здесь?
— Это долгая история, дружище, — ответил тот с тяжким вздохом. Дазай, поймав растерянный взгляд Чуи, опешил и поспешил их скорее представить друг другу.
— Вилмер Бергман, мой школьный друг. Мы хорошо дружили, но потом его перевели в другую школу.
— Все, как ты сказал, — ответил Вилмер.
— А этот угрюмый парень, Чуя Накахара, — сказал он улыбаясь. — Он мой… — Дазай резко запнулся. И Чуя, мигом понявший, в чем проблема, однако, не торопился ему помогать. Наоборот, сощурил голубые глаза и расслабленно откинулся на деревянную спинку стула, внимательно наблюдая за его реакцией.
— Я — его, — выдал Чуя издевательски, так и не дождавшись ответа. Вилмер, не понявший в чем подоплека, засмеялся.
— А чего это Берт не с вами? — осведомился Вилмер, протирая салфеткой влажные стаканы. — Вы ж с ним, помнится, не разлей вода были.
— Скажешь тоже, — отмахнулся Дазай.
Атмосфера, как ему показалось, стала гнетущей. Он не знал, какие слова должен был сказать Чуе, чтобы оправдаться, потому сам толком не понимал, почему запнулся в тот миг. Снова стыд? Снова боязнь обнажить ту постыдную часть себя? Дазай чем угодно мог поклясться, что его любовь к Чуе непоколебима. Но сталкиваясь с кем-то из прошлого, все его сознание бунтовало против него. Появлялись некие психологические барьеры, которые он не мог разбить даже при желании. До чего легко звучала фраза «он мой парень», и до чего трудно было произнести ее вслух. — Ты мне так и не ответил, Вилмер. Какого черта ты работаешь барменом?
— Ну… — тот пожал плечами и поставил перед ними два стакана с текилой, — моя семья обанкротилась. Уже лет пять прошло.
— Шутишь? — удивился Дазай. Бергман пожал плечами.
— О таком разве шутят? — спросил он. — Как ты знаешь, мой отец всегда был зависим от азартных игр. Эта зависимость его погубила. Он проиграл все состояние. Дом, несколько квартир и даже бизнес. Мало того, мы почти три года работали, чтобы погасить оставшийся долг. Как-то так…
Повисла тишина. Кто-то напротив них громко разговаривал, комментировал матч и прикидывал шансы на выигрыш. Молодежи поубавилось, и помещение стало выглядеть куда просторнее. Дазай хорошо помнил Бергмана-старшего. Тот частенько к ним захаживал по делам, но был так высокомерен, что не удостаивал его даже взглядом.
— Неловко получилось… — ответил Дазай, потирая шею. Хотелось скорее смыться отсюда и вернуться домой. Однако дождь все лил и лил. Чуя не смотрел на него и даже не слушал. Его взгляд был направлен на экран телевизора.
— Не бери в голову, — тут же весело отмахнулся Вилмер. — Мы столько лет не виделись. Как насчет того, чтобы встретиться в нерабочее время и сходить куда-нибудь? Через два квартала отсюда только недавно открыли японскую кухню. Суши там объедение! Ну?
Лишь когда Вилмер Бергман наклонился к нему поближе, стараясь перекричать громкий звук телевизора и голоса подвыпившей толпы, Дазай смог разглядеть его пристальнее. Все лицо Вилмера было покрыто крупными веснушками. Дазай помнил, как сильно он комплексовал и стеснялся своей внешности в школе. В основном из-за того же Прайса, который не упускал ни единого шанса поиздеваться над бедолагой. Зато Вилмер был намного выше Прайса и куда сообразительнее. Его зеленые глаза всегда излучали спокойствие и тепло. И сколько бы Прайс Бертон ни задирал его, люди постоянно тянулись к этому человеку.
Но Дазаю как-то довелось повидать внутренних демонов Бергмана, и, в отличие от остальных, лишь он один знал, насколько этот парень вспыльчив и зависим от чужого мнения. Во всеобщей любви и внимании он нуждался так же сильно, как и в воздухе.
— К сожалению, вынужден отказаться, — произнес Дазай, тихо постукивая ногтями по пустому стакану. — Планы отца, увы, не обсуждаются.
Бергман понимающе кивнул. Кто-то за стойкой попросил его повторить заказ, и тот отошел на минуту. Дазай оторвал взгляд от Вилмера и посмотрел на Накахару. Он сидел все в той же позе, подперев голову рукой и слегка сгорбившись. Голубые глаза безотрывно смотрели на мяч и внимательно следили за ходом игры. «И когда это он стал фанатом футбола?» — подумал Дазай.
— Чуя…
— Не надо, — Накахара поднял руку. — Оправдания все только усугубят.
Дазай поджал губы, отвернулся. И все-таки им не следовало сюда заходить, думал Дазай. Настроение упало, день вышел паршивый, а проклятый дождь и не думал останавливаться. Вызванное такси по ошибке уехало по другому адресу. За один прошедший час Дазаю чудилось, что в «Койоте» он просидел вечность.
Была у Вилмера странная, надоедливая привычка при разговоре касаться руки или плеча собеседника. Тот, бывало, что-то увлеченно рассказывая, мог положить свою ладонь поверх чьей-то и непринужденно продолжать разговор. Поначалу в школе многим эта привычка казалась диковатой. Однако к странностям этого парня все быстро привыкли. И даже посчитали его повадки милыми. Может, именно такой реакции Бергман и пытался добиться. Это выделяло его из толпы и делало особенным.
И Дазай, давно привыкший к подобному, просто-напросто не обращал внимания, а порой и не замечал, как Вилмер сжимал его пальцы, ностальгируя о прошлом. Мог и по плечу хлопнуть и засмеяться, вспомнив какой-нибудь забавный момент из прошлого.
— А помнишь, как Гарри украл всю одежду Берта в душе? И тот голой задницей щеголял по коридорам и матерился! — спросил Бергман и засмеялся.
— Забудешь такое, — улыбнулся Дазай. — Берт до сих пор грозится отомстить Гарри при встрече.
Из бара вышли еще десять человек. Ушла и женщина за угловым столиком, так и не подцепив никого. Людей осталось совсем мало. За барной стойкой сидело двое мужчин. Один, порядком подвыпивший, рассказывал байки о том, как легко ему было побить мировой рекорд Жидрунаса Савицкаса. «И это самый сильный человек планеты? Тьфу!» — говорил он и залпом опустошал широкий стакан с бренди. Второй же, подуставший от его неоправданного хвастовства, зло косился в сторону пьянчуги и с трудом сдерживался от колкого комментария. Столики в зале были пустые, не считая двух слева. За одним сидела компания из трех молодых людей. Те мирно попивали пиво и тихо обсуждали футбольный матч. За вторым столиком сидел пожилой мужчина. Отсчитывал мятые купюры в своем стареньком потертом кошельке. Дазай нетерпеливо дрыгал ногой и каждый раз нервно поглядывал на часы. Такси должно было подъехать с минуты на минуту.
Он соскучился по Чуе, который сидел от него на расстоянии вытянутой руки. А компания Вилмера Бергмана стала сильно его напрягать. Может, дело было в его смехе. Неестественном, натянутом. Или улыбке. Дазай был уверен, что этот парень множество раз репетировал у зеркала ту или иную эмоцию. И улыбка его была идеальная, отрепетированная. Однако чести в этом человеке было ни на грош, а ложью несло за версту. Что-то он явно недоговаривал, юлил. Дазай скользких личностей на дух не переносил.
Долгожданное такси подъехало через десять минут.
***
Больше всего Чуе Накахаре нравилось ошиваться в небольших неприметных заведениях. Сильно подуставший после работы он частенько приходил в небольшой пивбар, заведовал которым некий Джозеф Герберг. Часто он заменял собственных рабочих, и увидеть его самого за барной стойкой было не такой уж редкостью. Репутация заведения оставляла желать лучшего, но никто, однако, не жаловался. Напротив, место это кишело людьми со странной репутацией.
Встретить там можно и воров, и карманников, и бывших заключенных. Кто-то сидел за убийство, кто-то за изнасилование, а кто-то неудачно выкрал сумку и не успел дать деру. В «Костлявой ноге» никто не подсаживался к незнакомцу и не пытался завести беседу. Все держались холодно, отстраненно, и каждый был погружен в свои проблемы.
С тех пор, как Чуя видел Дазая последний раз, прошла неделя. Тот первое время засыпал его сообщениями, звонил и просил о встрече, а спустя еще два дня уехал с отцом в Англию.
«Тетушке нездоровится. Скоро вернусь. Надеюсь, ты остынешь к тому моменту», — написал он в сообщении. А Чуя и злиться толком не мог, ибо сам игнорировал его на протяжении всей недели. Исходя из этого, не мог узнать и о предстоящей поездке.
После случая с Бергманом на душе остался неприятный осадок. «Мне казалось, что мы давно прошли этот период», — думал Чуя, устало попивая самбуку. Но после случившегося создавалось впечатление, словно они вновь вернулись к исходной точке. «Он меня стесняется. Подумать только…» Накахара громко поставил пустой стакан на столик, бросил чаевые и поднялся. Не прошел он и двух шагов, как какой-то верзила в наколках загородил ему путь.
— Куда это ты собрался, малышка? — мужчина усмехнулся. — Не помнишь, как задолжал мне сто баксов на прошлой неделе?
Чуя тяжело вздохнул. От количества выпитого спиртного в глазах двоилось. Голова раскалывалась, и настроение было ни к черту. Мужчина, что загородил ему дорогу, был с ним одного роста. Высокий, с гладковыбритой головой и огромными пирсингами в ушах. В длинной неряшливой бороде проглядывала седина, а из-под кожаной куртки виднелся омерзительный волосатый живот.
— Конечно, помню! — ответил Чуя. Незнакомец на миг опешил. — Пошли-ка, выйдем. Верну тебе сто баксов. Не люблю оставаться в долгу, знаешь ли.
Четверо мужчин, сидящие за столиками напротив, усмехнулись. Чуя их узнал сразу. То была шайка неудачников, что считали себя крутыми байкерами и проводили вечера в «Костлявой ноге». Однако Чуя был уверен, что у каждого из них есть семья, неоплаченные счета, долги, а сами они коротают рабочие будни за кассовыми аппаратами.
— Душу из него не вытряхни, Стен! — съехидничал один из них. Второй, пошарив по многочисленным карманам своей куртки, швырнул верзиле пачку презервативов.
— Возьми. Не дай бог, подцепишь от него всякого дерьма. Мой кузен Бобби заразился от одной шлюхи сифилисом и сыграл в ящик!
— Твой кузен был извращенцем, Дьюк. Он даже той свинье Ингрид пытался присунуть.
— Ингрид была хороша собой! — воскликнул Дьюк. — Если во время секса надеть пакет ей на голову.
Все разом захохотали. Стен спешно затолкал презервативы в задний карман своих потертых джинс и схватил пьяного Чую под локоть.
Холодный свежий воздух приятно ударил в лицо. Пропал запах кислятины, пота, чей-то блевотины и дешевой выпивки. Не дав опомниться и прийти в себя, Стен поволок его на безлюдный задний двор пивбара. Освещение там было ни к черту, как, в принципе, и во всем квартале. Чуя тяжело дышал и мотал головой. Боль все не проходила, и перед глазами стояла пелена. Давно он так не напивался. Стен тем временем спешно расстегивал ширинку, нервно оглядываясь по сторонам.
— Эй, посмеешь позвать на помощь, и я мигом с тобой расправлюсь. Усек?
— О! — Так ты хочешь, чтобы я… — Чуя пьяно икнул и прикрыл рот ладонью, — чтобы я тебе отсосал?
— Соображаешь, детка. Раз уж ты вышел со мной добровольно, полагаю, тебе самому не терпится, а? — гадко усмехнулся Стен.
— Никогда не понимал, откуда у отбросов вроде тебя настолько высокая самооценка.
Чуя покачнулся и схватился обеими руками за железную сетку. Самбука и виски явно были лишними. Уже через секунду все содержимое его желудка оказалось на земле.
— Дерьмо… Вот это я перепил, — Накахара вытер рот ладонью и с отвращением уставился на собственную блевотину, затем обернулся. — Господи, убери свой хрен, иначе меня снова стошнит! — обратился он к Стену. Тот зло сощурил глаза.
— За идиота меня принимаешь, шлюха?
— Шлюха? — Чуя засмеялся и звонко шлепнул себя по щеке, а затем по второй. — Так меня еще не называли. Начнем с того, что я просто согласился с тобой выйти. Ты вроде как собирался мне вернуть сто баксов, да?
— Ничего не попутал, урод? — нетерпеливо вякнул мужчина.
Накахара, потерявший к нему всякий интерес, одним ловким движением схватил его за горло.
— Толстый неуклюжий болван, — беззлобно изрек Чуя.
Стен замер, ошеломленный мгновенной реакцией и силой хватки. — Я думал хоть ты развлечешь меня. Мирная жизнь, оказывается, такая скучная, дружище. Мне так сильно хочется… переломить тебе шею.
Чуя вновь закрыл глаза, жадно втягивая прохладный воздух. Стен, объятый страхом, не думал и пошевелиться. Чуя попал в самую точку, рассуждая о «крутых» ребятах. Стен горазд был лишь припугивать молодежь своим внешним видом, а на деле боец из него был никудышный.
— Ну и? Где мои сто баксов? — Чуя, улыбаясь, наклонил голову вбок. — Я потратил на тебя свое личное время, дорогой клиент.
Стен что-то непонятливо прохрипел. Лицо его почти посинело, а руки и ноги забавно подрагивали, словно в конвульсиях. И лишь тогда Накахара ослабил хватку.
— У меня… — Стен зашелся в сильном кашле, — только двадцать баксов. В заднем кармане.
— Ну так вытаскивай, — раздраженно произнес Чуя. — В этом мире есть только одна задница, которую я не прочь потрогать. И она явно не твоя.
Стен кивнул и с серьезным видом начал рыться в своих карманах. Чуя, едва сдерживая насмешливый комментарий, вытащил сигареты и закурил. Он внимательно наблюдал за Стеном, с внутренним содроганием осознавая, что едва не свернул ему шею. Что-то странное творилось в его голове. С тех пор, как он вернулся из Африки, все казалось ему не таким, как прежде. Окружение стало скучным, неинтересным, а будни серыми и унылыми. Иногда он ловил себя на мысли, что время от времени тянет его обратно. Не хватало былой и уже привычной тяжести бронежилета. Как воздуха не хватало экстрима. Ужасающего чувства, когда находишься на волоске от смерти и чудом выбираешься из передряги. Не хватило огромных джунглей, песка, оглушающего звука выстрелов и войны. Чуя долго отгонял от себя мысль, что человеческая жизнь для него обесценилась. Его сердце больше не трогали душераздирающие истории. Вся его жалость, сочувствие и сострадание были лишь наигранными эмоциями, когда в душе он оставался холоден и совершенно безэмоционален. Лишь Дазаю было под силу заставить его искренне улыбнуться.
— Вот. Это все, что у меня есть, — дрогнувшим голосом произнес Стен и протянул обидчику мятые купюры. Чуя улыбнулся.
— Пошалим как-нибудь еще, пончик?
Едва доковыляв до дома, Чуя с трудом попал ключом в замочную скважину. От него сильно несло спиртным и сигаретами. На обратном пути он выкурил целую пачку, еще и прикупил виски, который разбил, споткнувшись на лестничной площадке. Время было позднее, почти три ночи. Так некстати он вспомнил своего отца и поежился от омерзения к самому себе. «Я иду по стопам человека, которого ненавижу», — думал он, с трудом волоча ноги. Дверь в спальню была приоткрыта, и Чуя насторожился. Сделав всего один шаг, он споткнулся о собственную ногу и ощутимо приложился головой об дверной косяк.
Дазай сидел на их кровати и смотрел на него осуждающе.
