Меланхолия

— И когда это ты вернулся? — Чуя с трудом поднялся и, грязно выругавшись, схватился за ушибленный лоб. Голова болела от количества выпитого, так еще и неслабый удар об дверь усилил ее в разы. Чуя был уверен, что Дазай не вернется в Линкольн так скоро. Уж больно скомканным и сухим было его сообщение. Дазай много рассказывал о своих родственниках, но ни о какой тетушке Анетт ни разу не обмолвился и словом. Неужто на самом деле запамятовал или просто солгал ему? Чуя поморщился и поднял пустые глаза на Дазая. Тот сидел все в той же позе безмолвно и сверлил его то ли хмурым, то ли расстроенным взглядом. А может, и то и другое. В Дазае часто могли сочетаться разные эмоции. Особенно в нем нынешнем. Чую эта странность только привлекала и забавляла порой. Он мог смотреть грустный фильм, схватившись обеими руками за подушку, и прижимать ее к груди, как ребенок любимую игрушку. Взгляд его становился то веселый, то хмурый, то глаза предательски краснели. Он мог смеяться и плакать одновременно. Мог любить и ненавидеть. На лице его могли отразиться и злость, и досада, и грусть. И в такие моменты Чуя словно играл в рулетку. — Сегодня. Утром. Я оставлял тебе сообщение, — Дазай свесил ноги с кровати. — Но ты ведь даже не потрудился его прочитать. — Я не держу телефон под рукой круглые сутки, — раздраженно буркнул Чуя. — И не надо на меня так смотреть, Осаму. Чувства вины ты из меня не выудишь. — Я и не собирался, — тихо ответил Дазай. — Просто волновался и… — Как мило. — Прекращай, прошу тебя, — Дазай поднялся с кровати и подошел к Накахаре. Чуя никак не отреагировал, когда тот обвил его шею руками и прижался к нему. — Я уже понял свою ошибку. Мне жаль. Я запнулся тогда, потому что думал, как правильнее будет представить тебя. — Вот оно как, — задумчиво ответил Чуя. — И как же «правильно» ты собирался меня представить? К чему этот фарс, ну? Скажи, как есть, Осаму. Я тебя стыжусь, Чуя. Люблю, возможно, — он трагично развел руками, — и, возможно, когда-нибудь перестану стесняться держать тебя за руку прилюдно. Блевать тянет, честное сл… В воздухе просвистел звук звонкой пощечины. Чуя резко отшатнулся и пораженно уставился на Дазая. Глаза его были полны слез и гнева. Поджав дрожащие губы, он смотрел на него в упор. И что бы он ни собирался произнести в тот миг, слова застряли в горле от волнения. Это был далеко не первый их конфликт, но впервые Дазай ударил его по-настоящему. Впервые поддался эмоциям и не смог совладать со своим гневом. Слова Накахары больно ранили его. Слишком больно, чтобы молча проглотить эту обиду. Дазай и подумать не мог бы, что Чуя когда-нибудь усомнится в его чувствах. Назовет их не чем иным, как фальшью и притворством. — Люблю? Возможно? — голос Дазая дрогнул. — И ты смеешь говорить мне подобное? После того ада, через который я прошел ради тебя? Вилмер никогда не умел держать язык за зубами. И я усомнился в том, стоит ли его просвещать в наши отношения. Мы и так ходим по тонкому льду, который может треснуть в любой миг. Чуя равнодушно пожал плечами и приложил пальцы к горящей от удара щеке. Привкус собственной крови во рту приятно будоражил. Он вспомнил, как ротой они десятками косили террористов и отправляли на тот свет, несмотря на их мольбы о пощаде. Кто-то более жалостливый благодушно опускал оружие, но не Чуя. Он убивал и никогда не брал пленных. Убивал мужчин, убивал женщин и даже детей. Как-то некий Джеро Аламьесига, взятый в плен Штромбергом, сказал ему на ломаном английском: «Все, кто не умеет читать на арабском, нелюди. Каждый, кто не верит во Всевышнего, мусор, что должен быть сожжен дотла. Мы убиваем ваших детей, убиваем женщин и мужчин, не потому что мы жестокие, нет, мы не считаем вас людьми». Чуя отлично помнил, как засадил нож в его живот и едва не вспорол, словно животное. Обдумывая свои действия позднее, он удивлялся тому, как легко поддался на столь дешевую провокацию. Или, скорее, необъяснимая тяга к насилию снова затмила его разум. Несколько раз, уже будучи в Линкольне, Чую неоднократно тянуло набрать номер Аббигейл Хендерсон. У нее на удивление хорошо получалось подавить любое его состояние. Будь то гнев, апатия или продолжительная депрессия. У Аббигейл всегда находились подходящие слова и повод для мотивации. Лучшим мотиватором, однако, был Дазай. Но как мог он признаться тому, кого любил больше жизни, что в голове его творится такой хаос, что черт ногу сломит. Как он мог рассказать то, чего не понимал сам. — Красноречием тебя явно не обделили, да? — Чуя грубо схватил Дазая за подбородок. — Думаешь, я идиот? Куплюсь на твою ложь с Вилмером? Поверю, что у тебя внезапно появилась тетушка в Англии? — О чем ты? — недоуменно прошептал Дазай. — Ты струхнул, Осаму. Во время беседы с Вилмером. И не надо лгать мне, что думал о благих целях на тот момент. Какой смысл нам встречаться и какой резон быть вместе, если ты даже не можешь вслух назвать меня своим парнем? Что будет потом? Уже сейчас боишься нарушить возникшую с отцом идиллию. Это после того-то, как он сдал тебя в психушку? А если появится еще одна Дороти? Как ты поступишь? Дазай дернул головой и оттолкнул от себя Накахару. — Я не вижу смысла говорить с тобой сейчас. Ты пьян. Чуя засмеялся. — Да, я пьян. Я чертовски пьян. А пьяные люди, как правило, говорят то, чего не скажут трезвыми, верно? Все мои тревоги вполне обоснованны. Разве нет? И раз ты снова юлишь и ускользаешь от ответа, тебе просто нечего мне сказать. Но знаешь что, — Чуя схватил с прикроватной тумбы стакан с ледяной водой и опустошил его жадными глотками. Тяжело дыша, он вытер об плечо мокрые губы и зло сощурил голубые глаза, — сотвори мой отец со мной нечто подобное, я растворил бы его гнусную рожу в кислоте. Хотя я растворил бы ее и просто так. Забавы ради. А потом и лицо своей мамаши, которая родила меня… таким. В спальне повисла тишина. Дазай ошеломленно смотрел на Чую и в какой-то миг даже испытал страх. Пусть Аббигейл и предупреждала его о резких перепадах настроения Накахары, он был уверен, что доктор Хендерсон намеренно приукрасила ситуацию, чтобы оттолкнуть его от Чуи. Ведь ее привязанность к нему давно не была для него секретом. Дазай видел Чую веселого, видел печального. Видел, как он горько рыдал, прижимая к груди мертвое тело Пинки, и видел, как тот едва не покончил с собой. Но вспыльчивого и злого видел впервые. И неизвестность настораживала, пугала. Особенно после слов Аббигейл. Чуя редко рассказывал о своих родителях и всегда менял тему, стоило только Дазаю о них заговорить. И лишь сейчас его посетила мысль, которая не приходила ему на ум прежде, «А живы ли они?». Одно безнаказанное убийство развязывает руки. — Пока ты не примешь себя сам, никто другой тебя не примет, Чуя. — И ты не примешь? — Накахара усмехнулся. — Можешь считать, что я исключение, — Дазай смерил его сердитым взглядом. — Исключение? А может, тебя это забавляет? Знаешь, расскажу тебе кое-что, — Чуя, пошатнувшись, присел на кровать. Облизал сухие губы и уставился в одну точку. Смотрел на нее долго не моргая, словно позабыв, что находился в спальне не один. И только Дазай собрался окликнуть его, как он заговорил: — В нашей школе была одна удивительная женщина. Миссис Тильда Бьерклунд. Перевелась к нам из Швеции, когда я был на девятом году обучения. Работала психологом… — Чуя вновь нервно облизал губы. — В первый же день нашей беседы она сказала мне: «Все твои ответы механические и продуманные наперед. Каждое произнесенное тобой слово, Чуя, ложь. Знаешь, почему из сотни учеников я вызвала именно тебя?» И тогда… в моей голове начался хаос, паника! Все думал, где именно я прокололся. Что сделал не так. Мое поведение было идеальным. А она смотрела на меня, наблюдала. Наблюдала за моими эмоциями, Осаму. И когда я взял себя в руки, было слишком поздно. Она видела меня насквозь. Но ее следующие слова поразили меня до глубины души. «У тебя глаза мертвеца», — сказала мне Тильда и улыбнулась. Просто улыбнулась… Мне никто и никогда не улыбался по-настоящему. Как она. Даже моя родная мать. Дазай оттолкнулся от стены, тихо пересек комнату и сел на старенькое кресло напротив кровати. — С тех пор мы начали беседовать с Тильдой чаще. Поначалу я стеснялся и остерегался ее. Никогда не любил психологов, а психиатров тем более. Но миссис Бьерклунд была особенной женщиной. Она никогда не порицала меня за мои поступки. Лишь заставляла думать о них, разбираться в себе и рассуждать. Вместе мы находили выход. И даже когда его не было, Тильда всегда была на моей стороне. Мне казалось… — Чуя схватил с прикроватной тумбы книгу, которую до его прихода читал Дазай. Небрежно повертел ее в руках и вчитался в название «Выбор Софи» У. Стайрон. — Неплохой выбор. — Да, я знаю, — ответил Дазай. — Так… что тебе казалось? Чуя мечтательно улыбнулся. — Что я не один. Что у меня, наконец, появился друг. Но за два месяца до окончания школы Тильда умерла. Ее сбил какой-то пьяный кретин на дорогущей тачке. Позже я узнал, что этим кретином был некий Йоши Ито. И богатый папаша его отмазал от обвинений и срока. Выставили все так, словно миссис Бьерклунд сама бросилась под колеса его машины. И тогда я убил его, — Чуя удовлетворенно хмыкнул. Дазай поежился и вжался в спинку кресла. — Мучил несколько дней, наслаждался его криками и мольбами. Вырывал ноготь за ногтем, а затем ломал пальцы. Ведь из-за этого ублюдка не стало Тильды. Но как-то вечером, слушая семнадцатый диск с голосом миссис Бьерклунд, меня охватил стыд. Она призывала меня к душевному спокойствию. «Нет нужды причинять боль, — говорила она. — Избегай неприятностей, а столкнувшись с ними, не реагируй слишком остро. Неприятности и неудачи — это неотъемлемая часть жизни. Ты не сломан, Чуя. Твой внутренний механизм работает правильно». Тильда устыдила меня. И тогда… я просто свернул Ито шею. Я больше не мучил его. Чуя замолк и вскинул глаза на Дазая. Он был бледен, встревожен и находился в оцепенении. Время от времени взгляд его падал на приоткрытую дверь, и Накахару это забавляло. — Так вот. К чему я, собственно, клоню? Тильда была исключением, Осаму. А доктор Хендерсон ее жалкой пародией. Она любила меня, и я ей подыгрывал. Она думала, что особенная. Думала, что смогла… приручить, привязать к себе. Это ведь так интересно, черт возьми, и так поднимает самооценку, да? Смотрите-ка, я скажу этому психу «место», и он мигом сядет на колени и начнет вилять хвостом. — Что ты хочешь этим сказать? — подавленно спросил Дазай. Голос его был тихий, уставший и смиренный. — Нет! Нет! Я хочу спросить. Почему ты еще здесь? — Потому что я люблю тебя, — шепотом ответил он. Чуя приподнял бровь. — Я признался уже в двух убийствах. — Мне плевать, — Дазай опустил голову и обхватил себя обеими руками. — Перебей ты хоть весь Линкольн. Клянусь, мне плевать. — Я убил… — Чуя спрыгнул с кровати и сел на корточки напротив Дазая. Голубые глаза внимательно следили за его реакцией. — Убил того жирдяя, который трахнул тебя. Как там его звали? Отто? Отто Кирхнер? Я отрезал его отвратительный член, затолкал ему в глотку и заставил проглотить. В чем дело, Кексик? Выглядишь бледным. Дазай вскинул глаза на Чую. Первый ухмылялся, второй не находил слов. Дазай всегда понимал, что Чуя сложный человек. Понял спустя некоторое время, что он и не тот весельчак, которым прикидывался долгое время. Он много шутил, много смеялся. Слыл душой компании и просто добряком. Однако неизменный холод в его глазах никогда не пропадал. Дазай часто бездельно лежал на кровати и, глядя в потолок, рассуждал, почему же ему так не приглянулся Накахара. Почему все его сознание так отчаянно бунтовало против этого человека. И собственная догадка его поразила. Чуя легко мог сыграть любую эмоцию. Сыграть профессионально. Но выдавали его глаза. Стальной взгляд и недоверие ко всему миру. — Спасибо? — Дазай фыркнул. — А знаешь, что еще? Парень из пиццерии на первом этаже на днях нахамил мне. А еще я неправильно перебежал дорогу, и водитель черного мерса обозвал меня уебком. Кто-то из соседей вытряхивает пыль из окна, и та оседает на нашем подоконнике. В общественном транспорте какой-то старый хрен лапал мою задницу. Но народу было столько, что не развернешься. Смотри-ка, сколько работы, да? Отыщешь всех сам? Или мне помочь? — Кто-то научился острить? — Чуя неприятно улыбнулся. — Чуя Накахара! — громко позвал Дазай. Чуя вздрогнул от удивления. — Я всегда знал, что ты ебнутый на всю голову отморозок. Я знал, что в детстве ты запирался в своей комнате и рыдал ночи напролет. Я знал, как сильно тебе не хватало любви и внимания. Я знал, что уже в семь лет тебя стали посещать мысли о самоубийстве. Знал о твоей матери, которая бросала тебя с твоим неадекватным папашей и уходила в надежде, что он убьет тебя и сядет за это. Ведь религия не позволяла ей развестись, да? Она молча наблюдала, как он свешивал тебя с окна и держал за ногу. Ничего не говорила, когда этот ублюдок бил ребенка, тебя, кулаком по лицу. Никто не понимал, почему десятилетний пацан постоянно ходит в синяках, постоянно дерется и ведет себя как одинокий волк, выбившийся из стаи. Никто не понимал и не хотел понимать, откуда в тебе столько жестокости и ненависти. Все могли только осуждать, сплетничать за спиной и тыкать пальцем. Кто станет слушать ребенка, когда его не слушают собственные родители. — Откуда… — растерянно протараторил Чуя. — Диски. Я видел диски, — Дазай сцепил пальцы в замок и потупил взгляд. — Они лежали в черной коробке под телевизором и были подписаны «Я с тобой. Даже после смерти. Твоя Т.Б.» Знаю, что поступил неправильно. Это слишком личное, и мне не следовало слушать вашу беседу. Но ты всегда так скрытен! Я хотел знать о тебе все. Все твое прошлое. Я бы не отвернулся от тебя, расскажи ты мне правду, Чуя. Ты ведь был ребенком. И это… все, что происходит сейчас, не твоя вина. Только вот миссис Бьерклунд давно не стало. — Замолчи… — Чуя поджал дрожащие губы. — Она больше не скажет тебе, как поступить в той или иной ситуации. Ты можешь без конца слушать эти диски и успокаивать себя ее голосом и ее советами. Но таким образом ты никогда не сдвинешься с мертвой точки и всю жизнь проживешь в прошлом. Не одна только Тильда тебя понимала. — Заткнись! — крикнул Чуя. — У тебя есть я! — Дазай вскочил с кресла. — Ты не один! Что еще я должен сделать, чтобы ты понял это? Что мне сделать, Чуя… чтобы ты доверился мне? — он быстро смахнул слезы с глаз и шмыгнул носом. — Я никогда не говорил о том, что слышал. Я так надеялся, что смогу заменить ее. Но тебе ведь так трудно высунуть голову из задницы! «Вчера я взобрался на пятый этаж и сбросил кирпич на голову своему однокласснику. Он убил беременную кошку и пинал ее ногами, миссис Бьерклунд. Если он ни во что не ставит жизнь, то и сам ее не достоин». Твои слова? Ты был откровенен с ней. Но со мной… со мной никогда. Чуя тяжело и нервно дышал, не в состоянии выдавить из себя и слова. Пальцы сжимались в кулаки и желваки играли на лице. Впервые Дазаю удалось разозлить его. И впервые он по-настоящему ощутил страх перед ним. «Мне удалось сорвать маску. Но правильно ли я сделал», — думал Дазай, глядя в лицо разъяренного Накахары. Чуя быстро преодолел расстояние между ними, больно схватил его под локоть и поволок к кровати. — Любишь? Хочешь видеть меня настоящего? — он грубо толкнул Дазая на кровать и навис над ним. — Знаешь, чем ты отличаешься от Тильды? Она была тем человеком, на кого я взваливал весь груз со своей души. Да, я любил ее. Но совсем не той любовью, о которой ты подумал. Иногда, Осаму, чем больше знаешь человека, тем меньше он тебе нравится. Чем больше ты его узнаешь, тем сильнее начинаешь жалеть, что пожелал когда-то проникнуть в его мир. Попытка Дазая подняться не увенчалась успехом. Чуя придавил его своим телом и крепко удерживал запястья. — Ты пьян, — он снова дернул руками. — Остановись, пока не поздно. — Иначе что? — Иначе утром чувство вины будет съедать тебя, Чуя. Прошу… — Даже в такой ситуации ты волнуешься за меня! Как это мило! Сейчас расплачусь, — Накахара сильно дернул белую рубашку за ворот, и ткань легко разошлась. Несколько круглых пуговиц закатились под кровать, а какие-то под спину. Дазай затаил дыхание и перестал дергаться. Чем больше он сопротивлялся, тем сильнее распалялся Чуя. Злить его не хотелось, но и как остановить — не было ни единой мысли. — Ты ведь злишься еще из-за чего-то, верно? — Дазай предпринял очередную попытку вразумить его. — Если причина в моем отъезде, то… — Ты хочешь, чтобы я открылся тебе, — Чуя расстегнул пряжку ремня и выдернул ее с тихим свистом. Дазай в испуге попятился вверх и подтянул колени к животу. Накахару его реакция только забавляла. Он согнул кожаный ремень пополам и звонко ударил его по бедру. Дазай вскрикнул и тут же зажал рот руками. — Но скажи мне, Осаму, как я могу быть искренен с тем, кто лжет мне в глаза? Кто требует от меня правды, но лукавит сам. Дазай зажмурил глаза и боязливо прикусил одеяло, ожидая очередного удара. Но он не последовал. — Ты ведь можешь просто уйти, — Чуя грустно усмехнулся. — Ты такой гребаный эгоист, Осаму. Дазай нерешительно схватил его за край футболки. — Я поехал в Англию с отцом, потому что он хотел, чтобы я учился там. Подальше от Линкольна. Может, он снова что-то подозревает, а может, думает, что так будет для меня лучше. Да, я солгал тебе об истинных мотивах поездки, потому что боялся твоей реакции. Но был честен, когда говорил о тете. Она правда больна. Чуя молчал. Его взгляд был устремлен на приоткрытое окно и тонкую цветастую занавеску, что оставила после себя парочка хиппи. Легкий ветер приподнимал ее и мягко опускал вниз. Дазай, затаив дыхание, ждал своего приговора. Несколько дней он ломал голову над тем, как сообщит ему эту новость. Ждал момента, когда тот будет в приподнятом настроении и, как обычно, скажет: «Ничего страшного. Мы найдем выход». Но этот Чуя был сильно пьян, взвинчен и непредсказуем. Гнетущую тишину нарушал чей-то смех под окном и громкий звук лифта, который был слышен даже в спальне. Чуя поднялся. Шатаясь добрел до двери и приоткрыл ее. Дазай поднялся следом и непонимающе уставился на него. — Я больше не хочу тебя видеть. Проваливай. — Что? — изумленно выдохнул Дазай. — Ты все прекрасно слышал. Уходи, Осаму. Поступи в свой долбаный университет. Женись, как того хочет твой отец, унаследуй его компанию и живи себе припеваючи. — Но я… — Мы столько пережили, — Чуя покачал головой и утомленно закрыл глаза. — Но блять… Почему мы постоянно врем друг другу? — Накахара доковылял до комода, схватил открытую банку пива трехдневной давности и жадно прильнул к ней губами. — Прекрати уже пить, — Дазай поморщился. — Отъебись и пошел нахрен с моих глаз, — Чуя вытер губы и поплелся было на кухню за новой бутылкой, но Дазай схватил его за руку. — Ты идешь по стопам своего отца! — отчаянно выкрикнул он. Чуя широко распахнул глаза, банка в его руках оказалась безжалостно смята. — Повтори, что ты сейчас сказал. — Я сказал, что ты превращаешься в точную копию своего отца, — выпалил Дазай, едва подавляя собственную тревогу. Сердце его бешено колотилось, и на какой-то миг он забыл, как дышать. Чуя впервые посмотрел на него иначе. И взгляд этот был не дружелюбный, а полный бешенства и гнева. — Такой же агрессивный, неуравновешенный… Медленно пятясь назад, он не заметил, как приблизился к кровати и, потеряв равновесие, свалился на нее. Чуя за долю секунды оказался рядом и, больно перехватив запястья, завел их за голову. — Зачем ты намеренно провоцируешь меня, придурок? — Провоцирую? Разве? По-моему, я сказал тебе только правду. Чуя тяжело задышал. А услышав отчаянный громкий вопль, Дазай похолодел. — Я не похож на него! Не похож! Слышишь?! И никогда не стану таким, как он! Не смей сравнивать нас! — Твои слова расходятся с действиями, — ответил Дазай, чувствуя себя в тот миг непроходимым болваном. Он правда провоцировал его, и сам не понимал зачем. Может, ему хотелось, чтобы Чуя наконец выплеснул свои истинные эмоции, успокоился и пришел в себя. Ему хотелось, чтобы Чуя перестал жить своим прошлым. Отпустил его. Но Дазай и не думал, что величайший страх Чуи Накахары — это пойти по стопам отца. Стать похожим на него. И в данный миг, лежа под ним, пьяным и разъяренным, Дазай сбился с толку и не понимал, правильно ли поступил, выпустив зверя из клетки. Ему хотелось закрыть глаза, абстрагироваться от всего происходящего в этой комнате и вновь вернуться в те беззаботные дни, когда еще не было никаких проблем. Когда Чуя был веселым, раздражающим идиотом, что всюду таскался за ним. «Привет. Я тут новенький. Знакомлюсь со всей группой». «Хотел тебя щелкнуть на фотоаппарат, если ты не против. Я…собираю фотографии для университетской газеты». — Что, не издашь и звука? — Чуя содрал с Дазая штаны и грубо перевернул его на живот. Тот лишь смиренно закрыл глаза, крепче обхватил подушку трясущимися руками и покачал головой. Он знал, что Накахара жесток, а порой и неадекватен. Но жесткость Чуи его никогда не касалась и обходила стороной. Даже ненавидя весь мир, Чуя Накахара находил в себе силы улыбаться ему. И Дазай плакал, лежа под ним, горько плакал. Но не от боли, а от отвращения к самому себе и бесконечного сожаления. «Его спасал голос мертвого человека, но не я, — думал он, сдерживая громкий отчаянный крик. Горячие слезы безостановочно скатывались с его щек, а душа вместе с сердцем разрывались от чувства собственной беспомощности. — Я всегда боялся отодвинуть занавес и заглянуть в темноту. Я знал, что за ним прячется нечто ужасное. Я боялся его воспоминаний, словно они принадлежали мне. Но если бы однажды я взял его за руку, посадил напротив себя и сказал: я хочу знать о тебе все, даже самое страшное, самое безобразное и самое сокровенное. Ведь отныне мы с тобой одно целое, Чуя Накахара. Наши души — это одна общая копилка радостей, переживаний и бед. Ты больше не один. Ты больше никогда не будешь одинок». Тильда Бьерклунд не побоялась отодвинуть занавес и не побоялась принять его демонов. И одна лишь эта мысль заставляла его содрогаться от беззвучных рыданий. — Чуя… — Замолчи, — Накахара схватил его за волосы и дернул руку вверх. По бедрам Дазая стекала кровь. Разбитая губа саднила, и во рту распространялся железный привкус. Иногда Чуя вдавливал его в лицом в подушку, отчего воздуха начинало катастрофически не хватать. Толчки его были грубые, резкие, неприятные. Иногда он останавливался, прислушивался к сбивчивому дыханию Дазая и морщился. Огромный торговый центр запоздало загорелся неоновым синим. Цвет его отражался в окнах их квартиры. Пьяная парочка под окном все так же весело переговаривалась, хохотала. Сосед сверху громко матерился и поносил футбольную команду, которая проигрывала со счетом 2:1. Машины носились по ночному городу на высокой скорости, и звук скрипящих шин доносился до их ушей. Чуя возненавидел эти звуки. «Как думаешь, Осаму, это подходящий момент, чтобы признаться тебе в любви?», «Все еще не влюбился в меня?», «А как насчет прощального поцелуя?».

***

Крохотная синяя сойка громко ударилась о стекло и замертво упала на землю. «Прямо как тогда, дома», — подумал Дазай, глядя на закрытое окно. Разве что на этот раз сойка была наверняка мертва. Не могла она выжить после такого падения. Да и не было Динки рядом, который стал бы за ней ухаживать, разглагольствовать и кричать: «Плохая примета». Пусть Дазай и не хотел признавать этого вслух, но в какой момент он и сам начал верить в приметы. Может, дело было на самом деле в них, а может, он просто увлекся мыслями о дурных суевериях. Он пытался думать о чем угодно, вплоть до ужасной игры старика Эрла на кларнете, что жил этажом выше. Не брали его громкие крики соседей в пять утра, желание скорой смерти и лай огромного питбуля за стеной. Эрл мог проснуться в четыре ночи, взять свой кларнет и вдувать в него слюни, пытаясь извлечь нужный звук. Некогда и Дазая раздражал Эрл, но сейчас его бесталаннное пыхтение успокаивало раздраженные нервы. Линкольн просыпался. Кто-то снова вытряхивал пыль на подоконник. Чакки, восьмилетний питбуль, снова мочился на чью-то дверь, судя по громким переругиваниям на лестничной площадке. Лифт все безостановочно поднимался вверх, вниз и тонко, противно пищал. Он не просыпался, как прежде, от воя сирены и громких криков о помощи. Он просыпался оттого, что миссис Герберт, крупногабаритная женщина сорока пяти лет, почти каждое утро кричала басом: «Успей купить мясо, пока свежее!» Либо группа дрыщавых хиппи из шести людей садились под окнами и начинали напевать нудные песни о любви и взаимоуважении. Пели они и о лесбиянках, геях, несчастных браках и лжи в отношениях. Пели, правда, недолго. Кто-то мог струю пустить с балкона, кто-то швырял горшки с цветами, а более нервные типы бросали предметы и поувесистее. Чуя что-то прошептал во сне и перевернулся на другой бок. Дазай замер. Он задрожал всем телом и затаил дыхание. Кровать скрипела от малейшего движения. Эрл снова и снова дул в свой кларнет, и каждый звук бил Дазаю по нервам. Он смотрел на лицо мирно спящего Чуи и не понимал, что за чувства охватили его в тот миг. Он боялся этого человека и до безумия любил. Его одолевали два желания. Встать и уйти. Остаться и разбудить. Дазай медленно, очень медленно протянул руку и коснулся пальцами накахаровской щеки. Густых ресниц, едва заметных веснушек и сухих потрескавшихся губ. Чуя сбросил одеяло, вновь что-то беспокойно прошептал во сне и перевернулся. Несколько секунд Дазай боялся вздохнуть, а протянутая рука крупно дрожала. Он сильно побледнел, на висках выступили капли пота, а сердце готово было выскочить из груди. — Сука, Эрл! Не заткнешься, и я затолкаю этот сраный кларнет в твою бледную старческую задницу! — рявкнул Филипп. Хозяин восьмилетнего питбуля Чакки. После такого крика проснулся бы весь этаж. — Заткнись, Филипп! Я ведь молчу, когда твоя сука лает ночи напролет. Тупой ты выродок! — Пошел нахер, Эрл! — Сам туда катись, Фил! Дазай по голову накрылся одеялом. Собственное дыхание казалось ему горячим и обжигающим горло. Спина его взмокла, а под глазами за ночь залегли крупные синяки. Чуя проснулся. Несколько минут стояла тишина, а затем до его слуха донесся тихий удивленный вздох. Дазай боялся пошевелиться, боялся дышать. Боялся выдать свое присутствие, пусть оно и было очевидным. Но боялся он совсем не Чуи Накахары, он боялся увидеть ужас на его лице. Сожаление за все то, что сотворил он прошлой ночью по пьяни. Дазай его не винил и зла не держал. Ведь Накахара неоднократно давал ему шансы покинуть квартиру и оставить его в гордом одиночестве. Однако Дазая подобный расклад не устроил. А глупое чувство ревности к давно умершему человеку стало съедать его изнутри. Дазай ненавидел Тильду Бьерклунд и был ей благодарен. Без поддержки этой женщины Чуя, возможно, наложил бы на себя руки. А возможно, сел бы за убийство. Порой он бывал жесток, порой пугающ, а порой его хотелось прижать к груди, погладить по голове, словно глупого, несмышленого ребенка, и сказать: «Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо». В спальне послышалось медленное шарканье ног и тихий щелчок двери. Тогда-то Дазай и стянул с головы одеяло. Несколько минут не моргая он смотрел в пыльное окно и рассуждал, как правильнее будет поступить дальше. Уйти, залечить раны и, вернувшись, сделать вид, что и не было той ночи. Оставалась крохотная надежда, что и сам Чуя об этом не вспомнит. Маловероятно. Но шанс на подобный исход все-таки был. Совесть, однако, стала мерзко поскребывать, и на душе залегла тяжесть. От собственного трусливого плана ему стало стыдно и ужасно неловко. Дазай свесил ноги с кровати и скривился от боли. На ягодицах и бедрах засохла кровь и неприятно тянула кожу. Голова кружилась, и саднила разбитая губа. Все его тело было покрыто синяками и глубокими укусами. Он судорожно вздохнул и, схватившись обеими руками за прикроватную тумбу, поднялся. От боли к глазам подступили слезы, но он упрямо вытер их об плечо и потянулся за одеждой. Ходить не было сил. Спина ныла, и все не проходила дрожь в руках. События прошлой ночи сильно потрясли его. И пусть Дазай старался мыслить позитивнее, делать вид, что произошедшее сущая мелочь, тело помнило. Дрожь не проходила, а сердце продолжало громко стучать. Сильную слабость он чувствовал не от физического истощения, было это что-то иное. Дазай остановился перед зеркалом и скривился. Собственный вид вызывал в нем отвращение. Несколько минут он разглядывал опухшие глаза, слипшиеся ресницы, мертвенно-бледное лицо. Отвращал его не внешний вид, а разбитое состояние. «Как поступил бы я прежний?» — думал он, вытирая запястьем внезапно пошедшую кровь из носа. «Конечно. Прежний я в подобной ситуации не оказался бы». Он шмыгнул носом, опустил глаза. Кровь капала на ноги и белый пол. Доктор Дэвис всегда говорил, что он много нервничает без повода. Все они считали, что повода нервничать у Осаму Дазая просто-напросто нет. Подростковый идиотизм, не более. Он схватил джинсовые штаны, сел на кровать и высоко задрал голову. Кровь вскоре остановилась, а головная боль утихла. С кухни донесся запах кофе, а по радио заиграла некогда любимая песня. Дазай тяжело вздохнул, вяло улыбнулся. Шепотом он повторял знакомые строки разбитыми губами. Тихо, едва слышно. Momma, take this badge off me, — прошептал он, улыбаясь. — I can't use it anymore. It's getting dark, too dark to see. Feel I'm knockin' on heaven's door… Резко вскочив с кровати, Дазай побежал на кухню, превозмогая сильную боль. Дверь тихо скрипнула, отворилась. Из распахнутых окон дул слабый ветер. Тонкие листочки домашнего растения то забавно подымались, то опускались в такт ветру. Дазай цветы дома никогда не жаловал и больше отдавал предпочтение цветам искусственным, нежели живым. «Зато не надо поливать», — говорил он всегда Эйлин Карлайл, которая любила часами ковыряться в земле. Такого же мнения придерживался и Джин Карлайл, время от времени топчущий саженцы сестры вместе со своими огромными псами. Хотя Дазай и подозревал, что Карлайл-младший делал это намеренно, ибо Эйлин часто ставила его в неловкие ситуации перед девушками. Окно громко захлопнулось, и Дазай вздрогнул. Чуя был на кухне. Стоял к нему спиной и даже не обернулся, услышав тихие шаги позади себя. Старый покоцанный чайник на плите давно закипел, но никто не спешил его отключать. Громкий свист нарушал тишину и неловкую паузу между ними. Эрл, как назло, молчал, молчал и Чакки. Филипп не ругался, а хиппи именно сегодня решили взять выходной. Дазай неотрывно смотрел на Накахару и долго не находил слов. Тот, застыв в одной позе, все перемешивал уже остывающий кофе. На нем, как и на Дазае, были одни лишь потертые джинсы. Дазай никогда не замечал, как много на нем шрамов. Страшных, уродливых, глубоких. И сердце его сжалось. Болят ли они по сей день? Мешают спать? Снятся ли ему кошмары по ночам? Как он пережил те месяцы в аду и как спит с окровавленными руками? Все эти вопросы вспыхнули в дазаевской голове и едва не подкосили его снова. — Один хороший человек как-то сказал мне: «Люди склонны допускать ошибки. Это нормально. Такова природа и сущность человека». — Дазай подошел к Накахаре и обнял его со спины. — Но это совсем не повод убегать поджав хвост. Это не повод, чтобы прятаться в своем панцире и скрываться от всего мира. Если мы захотим попробовать сначала, ни одна сила не остановит нас. Прекрати лить слезы, Чуя Накахара, и посмотри на меня. Рука Чуи остановилась. Чайная ложка выпала из его рук и звонко ударилась об стакан. Слезы из его глаз все капали и капали в остывший кофе. Дазай спокойно ждал, пока он снова совладает с эмоциями и придет в себя. Но сотворенное прошлой ночью сильно сломило его. Чуя спрятал красные глаза за обеими ладонями и сполз на холодный кафель. — Я болен, — прошептал он. — Болен, Осаму… И, что самое страшное, я не знаю, как с этим бороться. Дазай тут же опустился на колени, перехватил его руки и прильнул к ним губами. — Ты был пьян. Ты не осознавал, что… — Хватит меня оправдывать! Взгляни на себя. Просто взгляни… на себя, — Чуя поджал губы. — Я причинил боль единственному человеку, которого люблю. Которого поклялся защищать. Но не смог защитить даже от самого себя. Ты ведь и сам все понимаешь. Ты… — Это все из-за Тильды Бьерклунд и тех проклятых дисков! — нервно проговорил Дазай. — Это все Африка! Война! Аббигейл Хендерсон и ее ложное лечение! Мы все исправим! Клянусь тебе! Ведь все было хорошо прежде, — он смотрел на Накахару широко раскрытыми глазами. Лихорадочный блеск в них казался почти безумным. Чуя смотрел на него долго, неотрывно и задумчиво. И, наконец, улыбнувшись, заправил длинный каштановый локон за ухо. — Ты прав, — ответил он. — Конечно. Да. Стоит попробовать заново. Дазай улыбнулся и тут же воспрял духом. — Мы подумаем об этом завтра. — Но… — Тебе надо отдохнуть, — Чуя ласково провел пальцем по его щеке. — Ложись спать. А я приберусь тут и заварю нам новый кофе. Дазай неверяще покосился на него. — Меня устроит и кофе с твоими слезами, — ответил он упрямо. Чуя тихо засмеялся. — Я не хочу, чтобы ты пил это. Иди выспись. Я скоро приду. — Обещаешь? — Обещаю. — Тогда… — Дазай нехотя поднялся, — я жду тебя в спальне? — Да, — Накахара кивнул. Утомленный и обессиленный организм не продержался больше десяти минут. Все это время Чуя стоял за дверью их спальни и слушал тихое, размеренное дыхание Дазая. Он не проснулся, когда горячие губы коснулись его лба, и не проснулся от тихого щелчка двери.