Меланхолия

Чакки родилась с небольшим дефектом. У крупной бойцовской собаки не было одной задней лапы. Мистер Барбер Филипп, однако, никогда не придавал этому значения. «Какая разница, — говорил он, громко хохоча и с любовью почесывая собаку за ухом. — Мне плевать, есть ли нога у этой крошки. Ее предназначение любить хозяина. А она, клянусь, меня просто обожает!» Но любовь Филиппа к домашнему питомцу разделяли далеко не все. А причина скрывалась в железном протезе, которую некогда поставил Барбер Чакки, заплатив за искусственную ногу половину своего трехмесячного гонорара. Каждое утро верхние и нижние этажи просыпались от стука железного протеза об пол. Звукоизоляция в доме была ни к черту. Встав ранним утром, вполне можно было услышать, как тот же Филипп справляет нужду в туалете. Или как старик Эрл выравнивает седые бакенбарды старой, давно заржавевшей машинкой и слушает пластины с Элвисом Пресли. Маргарет из квартиры напротив всегда готовила блинчики на завтрак, а звук миксера входил в соседский список самых раздражающих. Если не брать в расчет Найта Флоренса. Найт занимал почетное первое место, насилуя рояль и уши своих слушателей. Когда Флоренс вновь оказался за роялем и кто-то этажом выше громко возмутился, обозвав его «проклятым бесталанным псом», Дазай разлепил глаза. Просыпаться от переругиваний соседей через стенку было не впервой. Он сонно потянулся и тут же охнул и скривился. Острая режущая боль ударила в поясницу, а во рту пересохло так, словно его бросили в Сахару средь полудня. Медленно стали прокручиваться в голове утренние события и вчерашний конфликт с Чуей. Дазай шумно выдохнул и с тяжестью на сердце повернул голову. В квартире стояла тишина. Правая сторона кровати пустовала. Как он и предполагал. Сердце его не колотилось, словно вот-вот выпрыгнет из груди, тело не трясло от тревоги, а панический приступ покорно ждал своей очереди. Дазай поднялся, нацепил старую полинявшую футболку Накахары, налил себе стакан виски и сел на холодный пол. Карие глаза задумчиво бегали от одной книги к другой. Разглядывали тусклую лампу, выцветший потертый абажур, коричневый горшок с искусственными цветами, небольшой глобус на прикроватной тумбе и старые обои, которые они планировали переклеить еще на прошлой неделе. И переклеили бы, не слиняй он так не вовремя в Англию с отцом. Анетт, конечно же, об их приезде выведала заранее. И в первую очередь под подозрение пала Ванесса. Та, однако, свое участие всецело отрицала. Дазай схватил край тонкой футболки, что была на нем, поднес ее к носу, закрыл глаза. — Куда ты мог пойти, — прошептал он, жадно втягивая родной запах. Но и этого ему оказалось недостаточно. Сорвавшись с места, он подбежал к шкафу, вывалил всю одежду на пол и выудил черную толстовку Накахары. Спешно облачившись в нее, Дазай вновь сел на пол, обхватив себя обеими руками. Глаза его были широко раскрыты и нездорово метались с одного предмета на другой. То ли его лихорадило, то ли нервная дрожь сотрясала все тело. Ему чудом удавалось держать себя в руках и не рвать волосы на голове от досады. Обеспокоенный и сердитый взгляд время от времени падал на мобильный телефон, оставленный Накахарой перед уходом. Дазай нервно ломал пальцы, протирал красные раздраженные пылью глаза и с трудом сдерживал громкий утробный крик. Чувство безысходности едва ли не граничило с безумием. Длинные пальцы вплелись во взлохмаченные волосы, он уставился на крохотный пластиковый глобус. Неделю назад Чуя купил его на распродаже и пребывал в таком восторге, что Дазай всерьез задумался о том, чтобы приобрести для Накахары огромный электрический глобус на день рождения. Дазай с трудом поднялся с пола, доковылял до тумбы. Все его движения были медленные, заторможенные и безжизненные. Ужасные мысли прокручивались в голове, и каждая из них так и норовила приобрести реальные оттенки. Он сел на кровать, поджал под себя ледяные ноги и небрежно схватил хрупкий глобус. Он смотрел на него пустыми глазами и безразлично крутил указательным пальцем. Тот издавал жалобные скрипучие звуки и крутился нехотя. — Подделка. Какая дешевая подделка… Как и каждое твое слово, — прошептал Дазай, горько улыбаясь. Слезы с его глаз капали на глобус, размывали едва читаемые буквы, и синяя краска оставалась на его мокрых пальцах. Внезапно швырнув глобус в окно, он накрылся одеялом и громко закричал. Первый полный ненависти удар пришелся на подушку, второй на одеяло, третий на железную спинку кровати. Он, словно спятивший, бил ее несколько минут, обдирая в кровь костяшки пальцев. Бил остервенело, исступленно, стараясь выплеснуть все отчаяние и ярость, что скопились на его сердце. Но внезапно он остановился. Поднял голову, рассеянно вслушиваясь в длинный громкий вой Чакки и тихое поскребывание ее железного протеза по полу. И тогда он пришел в себя. Небрежно протер кровоточащие руки о свою грудь, шмыгнул носом, вытер глаза об плечо и спрыгнул с кровати. Со стороны он выглядел как безумец, лихорадочно мотающий круги по комнате. Дазай нервно грыз ногти, что-то едва различимо шептал, сам же отвечал на собственные вопросы и удовлетворенно кивал. Беспокойный взгляд порой падал на круглые стеклянные часы. Каждая безрезультатно пройденная минута больно жалила в сердце. С той беседы на кухне не прошло больше двух часов. Он проспал бы куда дольше, не разбуди его вовремя Чакки и громкий нелицеприятный возглас ее хозяина в адрес Найта Флоренса. — Куда ты мог пойти? Куда? Куда? Куда? — повторял он, нервничая с каждой секундой все больше. Он понимал, что любое промедление могло стоить Накахаре жизни. Иногда в его голову прокладывались мысли, что тот, возможно, уже мертв, а, возможно, он предпринял меры и похуже. Чуя никогда не относился к типу людей, которые станут жалеть себя. Все проблемы он решал наверняка. Устранял хладнокровно и рассудительно. И если ему самому было суждено стать проблемой, то и выбор был очевиден. И тут Дазай остановился. Полоснул злым взглядом безнадежно испорченный глобус и пластиковое окно. Мигом метнулся к нему, распахнул настежь и опасно высунулся вперед. Холодный ветер и мелкие капли дождя ударили в лицо. Дазай, закрыв глаза, втянул свежий осенний воздух. Люди под окном были крохотные, едва различимые. Все куда-то суетливо торопились, разговаривали по телефону, не замечая никого и ничего вокруг. Кто-то бесстрашно топал с зонтом, кто-то спешно бежал вперед, перепрыгивая через широкие лужи, а кто-то мчался, прикрыв голову книгой. — Ну и кощунство, — произнес Дазай. Чарли Полссон некогда предлагал им квартиру на втором и третьем этажах. «Не будет мороки с перетаскиванием вещей, — говорил он со знанием дела. — Ну, знаете, всякое бывает. Лифт сломается. Или купите мебель, а как тащить-то? Все хотят красивый вид из окна, но скажу вам вот что: все, кто просит подыскать им квартиру повыше, с красивым видом, никогда в окно не смотрят. Приходят домой уставшие, утомленные, ужинают и заваливаются спать». Дазай с Чарли Полссоном был полностью согласен, а вот Чуя упрямо отказывался жить на третьем этаже. «Хочу самый высокий этаж, который вы можете нам предложить», — сказал он. И Дазай, задумчиво глядящий в окно, встревоженно дернулся. Несколько секунд он собирал мысли воедино, а затем спрыгнул с подоконника и помчался к двери. «Тебе никогда не бывало обидно, что ты не умеешь летать?» — спросил как-то Чуя, лежа на полу и пожевывая пересоленные крекеры. «Нет, — отвечал Дазай, глядя куда-то в потолок, — вот если бы я летал с рождения, а потом лишился такой возможности, то… пожалуй, да. Было бы обидно. А не вкусив всю прелесть полета, не испытываешь и сожаления». «Наверное, ты прав…» Лифт не работал, и Дазай мысленно проклял себя и Чарли Полссона, который когда-то не настоял на третьем этаже. Он спешно помчался вниз, перепрыгивая сразу несколько ступеней, и едва не сбил старушку Уилсон с ног. Ее уродливо стриженный чихуахуа смешно затрясся всем крохотным тельцем. Начал громко пискляво тявкать, царапая и без того раздраженные нервы Дазая. — Да уймись ты! — крикнул он и, обойдя возмущенную старушку, промчался мимо. — Хам! — крикнула та в ответ, наматывая на старческую руку длинный поводок собаки. — Натравлю в следующий раз, посмотрю, как запоешь! Невежа! Дазай, однако, ее уже не слышал. Его мысли целиком были заняты другим человеком. Он безостановочно бежал вперед, не замечая холодного ветра, усилившегося дождя и удивленные взгляды прохожих. Он походил на безумца, сбежавшего из местной психушки. Весь его внешний вид кричал об этом. Благо, толстовка Накахары была черной. И рассмотреть на ней пятна крови было невозможно. Ободранная кожа на руках после попадания дождя вновь закровоточила. Дазай морщился от боли, которую чудом не испытал, находясь в квартире. Спрятав руки в карманах, он побрел дальше. В голове была полная неразбериха. Он шел интуитивно. Толкали его вперед одни лишь предположения. Он не был уверен, что Чуя будет именно там, куда он шел. Но оставалось лишь надеяться и верить в то, что за месяцы отношений он достаточно хорошо узнал этого человека. — С вами все в порядке? — спросил кто-то неподалеку. Дазай остановился, вскинул взгляд. То была девочка, на вид лет двенадцати, не старше. Держала она в руках желтый зонт и сочувствующе глядела на него. Ее черные высокие боты стояли напротив нее, а босые ноги были по щиколотке в луже. Она дружелюбно улыбнулась и слегка подпрыгнула, расплескав лужу. Дазай слишком поздно заметил бритую налысо голову и тоненький платочек на ней. — Да… я. Я просто… ищу кое-кого, — прошептал Дазай. — Вот как? — она снова улыбнулась. — Надеюсь, ты его найдешь. — А ты… Почему ты стоишь в луже? Простынешь, — произнес Дазай. Девочка отбросила зонт, схватила обеими руками края своего тоненького платья и весело закружилась в луже. — Простуда — это самая незначительная моя проблема, — улыбаясь одними глазами, ответила она. — Мои родители ссорятся там, наверху, — девочка кивком головы указала на здание больницы. — Времени так мало… А они выясняют, кто был прав, а кто нет. Я рада, что никогда не повзрослею. Дазай жалостливо посмотрел на нее. Девочка звонко засмеялась и снова закружила на холодном асфальте. — Бери мой зонт, иначе простынешь. — Простуда — это самая незначительная моя проблема, — ответил ей Дазай. Она остановилась, задумчиво посмотрела на него и понимающе кивнула. — Удачи. Я замолвлю за тебя словечко на том свете. На будущее. Дазай с благодарностью кивнул. — Замолви и за еще одного идиота. Плотный ряд машин мчался вперед, а громкий скрип шин и шум дождя бил по ушам. Дазай сбросил с головы намокший капюшон и оглянулся. Высокий бетонный мост находился в нескольких минутах ходьбы. Сотни лампочек горели на нем, ярко освещая дорогу случайному прохожему. Дазай прекрасно помнил, как много месяцев назад они скидывали с моста обертки от конфет. Пили пиво и пьяно разглядывали проезжие машины. «Когда-нибудь обязательно обзаведусь собственной машиной, — мечтательно говорил Чуя, весело дрыгая ногами. — Вот такую, например! Только посмотри на ее шины!» Дазай смеялся, отбирал у него последнюю банку пива и опустошал всю ее целиком, игнорируя возмущенное «Эй!». Они часто приходили сюда. Перелезали через высокое ограждение и, свесив ноги, смотрели на ночные огни города, смущенно держась за руки. Целовались свободно, легко, без страха быть разоблаченными. Тогда Дазай и подумать не мог, сколько бед обрушится на их голову. — Мне так хочется пнуть тебя в спину и сбросить вниз, к чертовой матери, — спокойно произнес Дазай, стараясь совладать с эмоциями. В частности, с небывалым облегчением, которое он испытал, увидев Накахару, сидящего на железном ограждении. Тот угрюмо смотрел вниз, сигарета тлела меж его огрубевших пальцев. Услышав знакомый голос, он слабо вздрогнул, устало вздохнул и протер глаза. — А твоя догадливость порой бесит до чертиков, — ответил он охрипшим голосом. — Мог бы сброситься пораньше и сдохнуть до моего прихода, — зло проговорил Дазай, хоть и безмерно был рад тому, что подоспел вовремя. Чуя горько усмехнулся. Бросил окурок на трассу, с хандрой проследил его падение вниз и потянулся за новой сигаретой. — Тебе не следовало приходить сюда, Осаму, — меланхолично произнес он, смахивая с лица капли дождя. Дазай зло сощурил глаза. Возмущение его было столь велико, что долгие секунды он не мог подобрать нужных слов. Все слова, что приходили на ум, казались ему недостаточно обидными и оскорбительными. — Да пошел ты! — крикнул он отчаянно. — Решать за меня, вот чего делать не следовало, — оторопело выкрикнул он. Смотреть на Накахару, опустившего руки, было невыносимо. — Это несправедливо, Чуя, — прошептал Дазай дрогнувшим голосом. Чуя поморщился, словно кто-то увесистым кулаком ударил его в живот. Лицо его было бледное, осунувшееся, и глаза не выражали ничего, кроме вселенской усталости. — Мы столько боролись с тобой, Осаму, — произнес Накахара, глядя куда-то перед собой. — Боролись с твоим отцом. С его людьми. Боролись с самой судьбой. Но посмотри на меня, — Чуя развел руки в сторону. Дазай насторожился, напрягся. Без опоры свалиться вниз было проще простого. Хватило бы и сильного порыва ветра. — Главным злодеем в нашей истории был далеко не твой отец. — Чушь! — Я часто думаю о том, во что превратил твою жизнь. И это съедает меня изнутри. День за днем, минута за минутой. Я был таким самоуверенным идиотом. Мной двигали лишь мои собственные чувства, собственные желания. Я никогда не задумывался, а хотел ли ты этого. Нужна ли была тебе моя навязанная любовь. И самая моя большая ошибка, я наивно полагал, что смогу измениться. Стать другим человеком. Я думал, что даже такому, как я, позволено любить. Но жизнь снова доказала обратное. — Ты несешь чепуху! — крикнул Дазай. — Какая судьба? Какая, к черту, жизнь? На судьбу и Бога полагаются лишь слабаки! Не твои ли слова, Чуя?! Слезай оттуда, черт бы тебя побрал! — Остынь… — безэмоционально произнес Накахара. — Я остыл. Давно остыл. Я, блять, так холоден, что ко мне можно приложить огромный кусок свинины, и клянусь, он не протухнет и через три недели! До того я холоден! Чуя тихо, невесело засмеялся. Дазай поджал губы. — Прошу тебя... — А пари ты мне проиграл, — сломленно произнес Накахара. — Ты влюбился в меня. К сожалению… За мной желание, да? Дазай неверяще уставился на него. — Что? К черту пари! — Вернись в родительский дом, Осаму. Ты чертовски умен, придурок. И если перестанешь страдать всякой чепухой, тебя ждет светлое будущее. Дождь вдруг прекратился. Звук машин, несущихся на огромной скорости, стал отчетливо слышен. Кое-как прикрепленные тусклые лампочки слабо покачивались, болтались из стороны в сторону, а ветер громко завывал, проталкиваясь через узкие щели. Дазай дрожал. Зубы противно стучали друг о друга, а тело трясло от окутывающего ледяного холода. Мокрая от дождя толстовка неприятно липла к спине, вызывая волну мурашек. — Прыгай, — решительно произнес Дазай посиневшими от холода губами. — Прыгай! Но клянусь, как только ты сделаешь шаг вниз, я прыгну следом. Неподдельное удивление на лице Накахары заставило Дазая вздохнуть с облегчением. — Ты не посмеешь… — А кто меня остановит? Ты? Нет, Чуя. Ты будешь лишь беспомощно наблюдать отведенными тебе крохами времени. Ты будешь смотреть, как убил меня собственными словами и действиями. Знай, что твоя смерть, так или иначе, повлечет за собой еще одну смерть, — Дазай тяжело и часто задышал. Слезы скатились с его глаз и разбились о мокрую толстовку. — Я, блять, не могу без тебя! Больше не могу… Прекрати быть таким эгоистом. Прошу тебя. Прошу… Почему мы просто не можем быть счастливы? Что бы ни собирался произнести в тот миг Чуя Накахара, его слова превратились в горький ком. Он ненавидел себя за каждый миг, что провел в Линкольне, за каждое необдуманно произнесенное слово. За каждое признание и глупые надежды, что такой, как он, может измениться по волшебному щелчку пальцев. Чуя Накахара всегда старался держать себя в руках и не позволять лишней эмоциональности брать над ним верх. Он был прекрасным соседом, душой компании, «милым другом», как шутливо величала его Шарлотта, она же замужняя миссис Хольм. Чуя Накахара всегда был весел, оптимистичен. Он был тем самым юношей, кому даже ворчливые старушки приветливо махали рукой. «Это не ты. Это не твоя жизнь. Но она тебе подходит», — часто внушал себе Накахара, швыряя отцовский нож в деревянную дверь своей спальни. Он годами сидел на сильных антидепрессантах и сутками изматывал себя тяжелой работой, лишь бы не оставаться наедине с самим собой. Лишь бы не слышать собственных мыслей. Лишь бы не видеть уродливого отражения в зеркале. Глумливую ухмылку и ожесточенный взгляд. Чуя Накахара был уверен, что в его сердце никогда не найдется места для другого человека. Любовь он высмеивал, привязанность считал слабостью. И считал так до той поры, пока не столкнулся в университетском коридоре с тем, чьи глаза покорили его в ту же секунду. «Слово «любовь» смешит тебя, — говорила Бьерклунд, разламывая пополам горячую булку с сыром и ветчиной. — Ибо в твоих глазах это всего лишь слово. Простой набор букв. Ты о нем постоянно слышишь. Едва ли не каждый день. Но не понимаешь, что это за чувство. Знаешь, Чуя, мой тебе совет. Заведи для начала питомца. Ручаюсь, рано или поздно твоя привязанность к нему перерастет в нечто большее». «Я все равно не понимаю, — отвечал Чуя, принимая из рук Тильды кусок горячей булки. — Зачем мне заводить питомца, который наверняка погибнет раньше меня. И что тогда мне делать со своей привязанностью?» Тильда Бьерклунд не всегда находила ответы на его вопросы. — Люди часто говорят, что время лечит, — с надеждой прошептал Чуя. — Время только сводит с ума, — Дазай смиренно покачал головой. — Поверь. Я испытал это на собственной шкуре. — У нас нет будущего, Осаму, — произнес с грустью Накахара. — Каждый сам творец своей судьбы. Сдаться, опустить руки, это мы всегда успеем, а умереть тем более. Но как насчет того, чтобы пожить для себя? Я хочу быть с тобой. Знаю, что и ты того хочешь. — Но я… — Что, я?! — нетерпеливо крикнул Дазай. — Не пей, если пить не умеешь! Болен? Ложись в больницу и лечись! Стань тем, на кого я смогу положиться, Чуя! И я стану таким человеком для тебя. Да хоть целой вселенной, если ты того пожелаешь! Борись! Борись, Чуя Накахара… — Дазай уронил голову в свои ладони. — Борись ради нас. Не позволяй своему прошлому отобрать то, что ты обрел сейчас. А я буду ждать тебя… Буду ждать столько, сколько потребуется. Хоть до конца своих дней. Только борись… — Любовь и правда ужасное чувство...

***

Тьма в длинных коридорах и огромные устрашающие картины больше не пугали его. Дазай отрешенно брел вперед, останавливался время от времени, поднимал голову и смотрел на злое лицо Сатурна, пожирающего сына. То на огромного трехголового пса с красными глазами и длинными когтями, которые были способны проткнуть человека насквозь. Крупные головы с пейзажа пристально смотрели на него, шептались, ухмылялись, и Дазай мог поклясться, что где-то совсем близко, а может и за своей спиной, слышал издевательский смех. Он оцепенело смотрел в желтые глаза огромной черной козы, облаченной в черную мантию. Пьяные девки на шабаше ведьм хитро улыбались ему. Тянули вперед тощие бледные руки, словно желая заключить в объятия. Дазай тряхнул головой, и картина вмиг замерла. — Руки противятся ему… — тихо прошептал он, остановившись перед самой странной картиной в коридоре. Жуткая кукла без глаз вызывала странные непередаваемые эмоции. Еще ребенком он часто задавался вопросом: «А что позади?» Позади картины были руки. Множество рук, скребущих тяжелую железную дверь. «Я бы открыл ее, — думал он, переминаясь с ноги на ногу. – Почему люди так боятся темноты?» Порой четкое осознание того, что перед ним всего лишь картина, заставляло его разочарованно вздыхать. Но уже на следующий день она вновь привлекала его внимание и становилась источником глубокой задумчивости. Ванесса неоднократно выступала с просьбами жуткую картину снять. Но Хидео был непреклонен. Видимо, он, как и Дазай, видел в ней нечто особенное. Но любое сходство с отцом порой задевало его. В немой тишине он миновал еще несколько темных коридоров. А маленькие камеры провожали его весь путь. Этажом выше играла классическая музыка. И, если напрячь слух, можно было услышать веселый голос и смех матери, которая находилась в компании своих подвыпивших подруг. Дазай остановился перед огромной дубовой дверью, вскинул взгляд вверх. Камера смотрела прямо на него. Не раздумывая ни секунды, он слабо постучал и, не дождавшись ответа, нетерпеливо толкнул тяжелую дверь. Хидео стоял возле окна, задумчиво опустив руки в карманы. Взгляд холодных серых глаз был устремлен во двор. В частности, на несмышленого садовника, который, громко всхлипывая, выливал из красного резинового сапога мутную воду. Джонсон громко хохотал, согнувшись пополам, а старик Дженкинс и Джон качали головой и все ворчливо о чем-то причитали. — Осаму? — удивился Хидео. Он отошел от окна, кивком головы указал сыну на широкое кожаное кресло и сдержанно улыбнулся. Дазай смерил тяжелым взглядом кабинет отца, пожал плечами и сел на предложенное место. — Никак не привыкну, что в последнее время ты все больше изъявляешь желание проводить время в моей компании. — Пап, я… — Не беспокойся о завтрашней встрече, сын, — терпеливо произнес Хидео. — Харрис Форсберг всего лишь временный исполняющий. Он талантливый парень, но его интеллект не дотягивает до уровня генерального директора. — Ты так уверен во мне? — с трудом скрываемой иронией спросил Дазай. — Само собой, Осаму. Я вырастил тебя и знаю, на что ты способен, — Хидео обошел стол, встал напротив сына и ободряюще похлопал его по плечу. — К тому же ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Дазай нахмурился. Пустой, отрешенный взгляд был направлен на маленькую декоративную фигурку. Девушка, мечтательно закрыв глаза, играла на старенькой лютне. Дазай всегда хотел спросить отца, чем она так приглянулась ему. Хидео человеком был сдержанным и лишних вещей в рабочей обстановке не терпел. Лишь картины были его слабостью. — Ничего не меняется, — сухо произнес Дазай. Хидео растерянно посмотрел на него. — А что будет, если я откажусь, пап? Снова сдашь меня в психушку? Мистер Мерфи прикажет пустить мне тысячу вольт в голову? — Что ты сказал? — Хидео заметно напрягся. — Черт с ним. Мне уже нечего терять, — ответил Дазай, поднимаясь с кресла. — Осаму, — спокойно и деловито позвал Хидео, пытаясь вразумить сына, пока тот не пересек черту. — Хватит делать вид, что ничего не случилось! Делать вид, что это сущий пустяк! — громко выкрикнул Дазай, ударив ладонями по столу. — Ты хоть представляешь, какой ужас там творился? Представляешь, как ведут себя санитары с такими, как я? Просыпаясь каждое утро… я смотрел в вонючий заплесневелый потолок и пытался вспомнить, как меня зовут. Как я здесь оказался и за что. Унижения. Унижения! Каждый проклятый день! Руки и ноги отказывали мне после каждого сеанса электроконвульсивной терапии. Я мочился в штаны и не замечал того. Просто не чувствовал. Ничего. Кроме запаха гари, который преследует меня по сей день. — Он подошел к окну и уставился на Динки. Садовник сидел в деревянной беседке и, высунув язык, сушил феном резиновый сапог. Оборачиваться и смотреть на отца не было сил. — Нелли Брукс постоянно приставала ко мне. А когда я отказывал ей, она отмечала меня в документах как буйного. Знаешь, что делают с буйными в психушке, пап? — Дазай фыркнул. — Их связывают. По рукам и ногам. Суют кляп в рот и жарят мозги до тех пор, пока ты не забываешь все на свете и не начинаешь пускать слюни изо рта. А потом в ход вступают санитары. Делают ставки, смотрят, куда ты поползешь и об какой угол ударишься головой. На чью ляжешь койку, и кто из них будет развлекаться с тобой ночью. Ручка в руках Хидео разломилась надвое. Но даже тогда Дазай не обернулся. — Противно, пап? — прошептал он искусанными губами. — Но это еще не все. Скажи, ты скорбишь о мистере Отто? Слышал, как миссис Вуд напекла шоколадных эклеров и целый день бесплатно раздавала их сотрудникам. Переживала из-за смерти этого ублюдка. Мне даже достался один эклер! Дазай замолк. Он все смотрел на Динки и зубами пытался отодрать сухую кожу с губ. Меж пальцев он напряженно покручивал четвертак и мечтал о сигарете с холодным пивом. После вчерашней беседы с Накахарой второй раунд с отцом казался ему сущей мелочью. Неотъемлемую роль сыграли и сильные успокоительные, которые он безраздумно горшней закидал себе в рот. Его бросало то в жар, то в холод, то подкашивались ноги и нестерпимо болел живот. Однако любую боль Дазай стойко игнорировал. Перед глазами все еще стоял образ Чуи, сидящего на высоком ограждении. И ни одна физическая боль не могла сравниться с тем, что творилось у него на душе. — Я солгал тебе, отец. Психушка не излечила меня от… гомосексуализма. Я просто прикидывался тем, кого ты всегда желал видеть рядом. Прикидывался сыном, который во всем разделяет твои интересы. Говорил лишь то, что ты хотел от него услышать. Никакой личной жизни. Никаких друзей. Никаких развлечений. Жаль, что мне не хватило ума сделать этого раньше. Наверное, тогда я еще хоть что-то пытался доказать. Хотя бы самому себе. Дазай замолчал. Каждый вздох давался ему с трудом, из носа снова потекла кровь. Он незаметно выхватил платок из кармана и приложил его к лицу. Хидео сидел на своем кресле, сцепив пальцы в замок и низко опустив голову. — Я всегда завидовал Бертону. Завидовал его отношениям с отцом. Они разговаривают как приятели. Берт восхищается им. И каждый день обязательно, раз или два, должна была прозвучать фраза: «А мой отец!». С такой неподдельной гордостью, черт бы его побрал! — Дазай сложил платок обратной стороной и вновь приложил к носу. — Я бы сделал все для тебя, отец… Все, что ты пожелаешь. Беспрекословно женился бы на Дороти. Ходил бы за тобой по пятам, впитывая каждое твое слово, словно губка. Да я бы молился на тебя, черт возьми, будь ты хоть немного похож на мистера Прайса. Он ведь тоже богат, тоже влиятелен, на его плечах огромная ответственность. Но он никогда не забывал, что у него есть сын, который нуждается в живом общении, а не в его деньгах. — Он судорожно вздохнул. — Я так любил и восхищался тобой, пап. Но ты… Ты… Дазай прислонился горячим лбом к холодному стеклу и закрыл глаза. — А черт с ним. Не вижу смысла ворошить прошлое. Я пришел рассказать тебе правду. Хочу, чтобы ты знал, какой твой сынок на самом деле. Он вытер запястьем испарину со лба и поднес руку к своему носу. Кровь все капала и капала на его ладонь, сам он находился на грани потери сознания. Динки, поймав его изучающий взгляд, в тот же миг стыдливо отбросил фен и резиновый сапог в сторону. Выпрямился, положил крупные руки на свои колени и добродушно улыбнулся Дазаю. Однако улыбка уже через секунду сошла с его лица. Он смущенно опустил голову и принялся нервно теребить край своей клетчатой рубахи. Динки стеснялся своих «кроличьих» зубов, оттопыренных ушей и веснушчатого лица. Прайс Бертон и Джин Карлайл нередко издевались над Динки, вызывая у бедолаги еще больше комплексов и чувство собственной неполноценности. — Я узнал, что Чуя жив и что мистер Кирхнер знает о его местонахождении, — спокойно произнес Дазай. Хидео поднял голову. — Но его условия были не совсем приемлемы. На мой вопрос, что он хочет взамен, мистер Отто ответил: тебя, мой мальчик. Дазай, стоя спиной к отцу, пытался угадать, какие эмоции он испытывал в тот миг. Какое было выражение его лица, чувствовал ли он отвращение к нему. — Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. — Сын… — Нет. Выслушай до конца. Это последняя моя речь, — ответил Дазай и мягко улыбнулся Динки. — Отто Кирхнер был извращенцем. Он был падок на молодых мальчиков и любил всякие… — Дазай прочистил горло, — игры. — И мне пришлось стать частью его игры. Многие шрамы так и не сошли. Это было так омерзительно, пап… Но я выдержал, и мистер Кирхнер сдержал свое слово. Только вот, пока я соображал, как мне попасть в Африку, Чуя вернулся сам. Ты, полагаю, и мысли не допускал, что нанятый вами человек не справится с заданием, да? — Дазай наконец повернулся и вперил в отца полный ненависти взгляд. — Я любил тебя. Всегда любил, несмотря на все наши разногласия. Но ты пересек черту, отец. Ты сделал меня таким. И изменил… его. Этого я никогда тебе не прощу. Он оттолкнулся от окна, пересек кабинет и, уже схватившись за ручку двери, остановился. — Я уезжаю из города. Навсегда. Полагаю, после всего, что здесь прозвучало, сына у тебя больше нет. Хидео не произнес ни слова. Он все так же сидел бездвижно на своем кресле, низко опустив голову. Выдавали его лишь едва заметно трясущиеся руки. И Дазай до последнего гадал был то гнев, омерзение или сожаление.

***

Три года спустя

— Извините, но я просила латте, а не эспрессо! — девушка помахала рукой, пытаясь привлечь внимание официанта. Летом в Нельсон стекалось много туристов, и в недорогих кофейнях едва хватало рабочих рук. Кто прилетит из Окленда, кто из Веллингтона, а кто из Крайстчерча. Немало приезжало и иноязычных туристов. Каждого тянуло встретить незабываемый рассвет на «краю света». И потому кофейни с верандами пользовались особой популярностью. — Прошу прощения, мисс. Можете выбрать любой десерт за счет заведения, — произнес официант и сдержанно улыбнулся. — Бывал я тут года два назад, — произнес пожилой мужчина, за соседним столиком, сложив старческие руки на крупный пивной живот. — Городишко, скажу я вам, ничуть не изменился. И мне по-прежнему хочется осесть тут надолго и пустить корни. Может, когда-нибудь даже прикуплю небольшой домик с видом на океан. Буду попивать бренди на веранде, смотреть на голубые чистые воды с выступающей в залив косой. — Деда, тебя заносит, — угрюмо произнесла девочка, слизывая с пальцев подтаявшее мороженое. — Официант уже десять минут ждет заказ! Я хочу фруктовый торт! Сейчас же! — Не кипятись, малышка. Я говорил тебе, что Нельсон славится своими мастерами и кустарным производством? И нередко производятся выставки ремесел! — старик поучительно оттопырил палец. — А еще в Нельсоне было выковано Кольцо Всевластия! Ну не чудно ли? — Только ты здесь чудной, — буркнула девочка и вскинула зеленые глаза на официанта. — Принеси мне фруктовый торт, — произнесла она капризно. — Безалкогольный мохито и печеную картошку. — На этом все? — вежливо спросил Дазай, едва сдерживая желание придушить малолетку. — Нет, можешь подкинуть мне свой номерок, — произнесла она и кокетливо заправила светлый локон на ухо. Дазай подавился воздухом, а старик прыснул. — Сердцеедка растет, а? — он слабо пихнул Дазая в бок. Осаму сдержанно улыбнулся и, кивнув обоим, наскоро удалился. На кухне царил ажиотаж и хаос. Сказывалась острая нехватка рабочих рук. Мистер Сандберг, хозяин заведения, явно был не знаком с трудовым кодексом. Порой официанты выступали в роли поваров, сами разносили еду на гироскутерах, и в общей суматохе, бывало, могли и перепутать заказ. Однако райский вид с веранды кафетерия покрывал все внутренние недочеты заведения. И стоило перепутать заказ какой-нибудь обеспеченной особе, достаточно было отправить официанта с милейшей улыбкой и красивым личиком. Чаще всего за ошибки персонала отдувался Дазай. Либо семнадцатилетний белокурый пацан Бенджамин. Но бедолага абсолютно не умел флиртовать, и на любые заигрывания начинал краснеть, заикаться, а как-то даже, перенервничав, потерял сознание. — Седьмой столик, мусс из манго и маракуйи с кардамоном, — крикнул Дазай, раздраженно перекинув белое полотенце через плечо. — Пятый столик, два чизкейка с джемом. И Билли, будь добр, прекрати использовать свои волосы как приправу! Уже третий клиент подал жалобу! На кухне раздался громкий смех. — А он выборочно кидает! Чтобы ты наконец нашел себе девушку! — выкрикнул Саймон. Персонал вновь захохотал. Дазай шлепнул полотенцем Саймона по заднице и фыркнул. — Не думаю, что у меня и у шестидесятилетней миссис Коллинс что-то получится. Серьезно! Я умру, если мне снова придется выслушивать о ее коллекции фарфоровой посуды. — Почему же? Бабка-то рано или поздно помрет, — весело ответил Билл. — Можешь продать посуду и оплатить свою учебу. — А если она лет через двадцать в ящик сыграет? — поинтересовался Саймон. — Не думаю, что готов ждать двадцать лет, — ответил Дазай. По кухне прокатилась новая волна смеха. — Кстати, чуть не забыл, — он хлопнул себя ладонью по лбу. — Та выскочка за первым столиком снова требует переделать оливковый салат. Много масла говорит. — Вот сука! — рявкнул Джеймс, швырнув поварской колпак на стол. — Я ей что, долбаный Гордон Рамзи? А может, Фульвио Пьеранджелини?! Пусть довольствуется тем, что дают! Дазай пожал плечами. — Много масла. Переделай, — повторил он. — Как говорит мистер Сандберг — клиент всегда прав. Выкрав минутку свободного времени, Дазай вышел на задний двор кафетерия, вытащил сигарету и затянулся. Легкий ветерок освежал лицо и трепал отросшие волосы. На берегу океана кто-то громко переругивался, едва ли не дрался. Напротив них лежал перевернутый катамаран и сломанная надвое доска для серфинга. Дазай усмехнулся и вновь затянулся сигаретой. Глаза его были мечтательно закрыты, и мысли витали далеко от Нельсона. «А Шарлотта Лафар хороша собой, — думал он, прислонившись спиной к огромному дереву каури. — Хватит страдать херней, Осаму. Наберись смелости и пригласи ее на свидание. Как долго ты будешь ждать его?» Шарлотта Лафар была двадцатичетырехлетней танцовщицей, переехавшей в Нельсон почти в то же время, что и Дазай. Родом она была из Сен-Тропе, но одним ранним утром в голову ей взбрела безумная идея перебраться в Нельсон. Шарлотта была их частым клиентом и заметно расстраивалась, когда заказ у нее принимал не Дазай, а робкий и стеснительный Бенджамин. Официанток Шарлотта на дух не переносила из-за чувства ревности. И вот, год за годом Дазай притворялся идиотом, не понимающим намеков. Шарлотта была хороша собой. Высока, стройна, красива. Но Дазай, давно потерявший интерес к подобного рода отношениям, лишь приветливо и дружелюбно улыбался ей. Шарлотта, даже при всем желании, не могла притиснуться ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Осаму Дазай был недосягаем для нее. Кто-то из персонала в шутку спрашивал, не тянет ли его на мальчиков или папиков. Кто-то предполагал, что Осаму Дазай сексуально недееспособен. Но большинство единогласно пришло к выводу, что тот просто-напросто асексуален. — Эй! Прекращай дымить! — из круглого окошка показалась голова Билли в медицинской шапочке. — Пришла твоя «Франсе» — пояснил он, изобразив пальцами кавычки. — Иди встречай. Иначе начнет выносить всем мозги. Трахни ее уже, в конце-то концов! Дазай тяжело вдохнул и потушил окурок. — Скоро буду, — буркнул он. Работать не хотелось. А особенно возвращаться в суетливую толпу. Дерево каури отбрасывало огромную тень, а ветер на заднем дворе казался куда прохладнее. Дазай нехотя оттолкнулся, затолкал полупустую пачку сигарет в карман и поплелся обратно. Людей на веранде стало меньше, и не заметить среди них Шарлотту было невозможно. Девушка, закинув ногу на ногу, сидела в тонкой сероватой маечке и коротких джинсовых шортах. Волосы ее были собраны в небрежный пучок, а на шее появилось новое тату. Дазай, не сумевший разглядеть надпись с расстояния, грязно выругался. Идти к Шарлотте не хотелось. Как и не хотелось выслушивать ее банальные комплименты и игнорировать очередные попытки сблизиться. — Мне потрахаться с Бенджамином на столе, чтобы она от меня отстала? — сердито спросил Дазай у Джеймса и Билли, которые тоже вышли, чтобы поглазеть на тату Лафар. Да и забавляло их унылое выражение лица Дазая в моменты общения с этой особой. — А почему именно со мной? — спросил подошедший Бенджамин, удивленно приподняв бровь. — Но не с этими же уродами, — произнес Дазай, кивком головы указывая на смеющихся Билла и Джеймса. — А, ну, тогда ладно, — добродушно ответил Бенджамин. — Как думаешь, грудь у нее своя? — спросил Джеймс и задумчиво опустил руки в карманы. — Сходи и проверь, — буркнул Дазай. — Да как-то не особо хочется. Не в моем вкусе. Мне нравятся бабы в теле. — А я бы проверил! — Билл, посмеиваясь, подмигнул им. Дазай пихнул его в плечо, но и сам не сдержал улыбки. — Кретины. Шарлотта тем временем нетерпеливо перелистывала меню и нервно дрыгала ногой. Дазай знал, что она намеренно минут десять, а то и двадцать, будет капризно выбирать напиток, затем десерт. Попытается завязать разговор и в очередной раз пригласит на свое выступление в местном театре. Театры Дазай любил, но, приняв приглашение, боялся дать девушке ложные надежды. Он по сей день удивлялся тому, как его угораздило клюнуть когда-то на Шейлу. Как мог он предпочесть ее Эйлин Карлайл. Внезапно он поник, и без того плохое настроение стало еще хуже. Как бы ни было красиво в Нельсоне, Дазай сильно скучал по Линкольну. Скучал по старым пиццериям и кафетериям. Скучал по друзьям, которых поневоле пришлось вычеркнуть из своей жизни. Ему не хватало глупого смеха Бертона, раздраженных переругиваний Эйлин и Джина. Не хватало Федора. Не хватало идиотов из колледжа. И даже застенчивого Райли. Но больше всего он тосковал лишь по одному человеку. И этот человек все чаще становился причиной длительных депрессий. Порой Дазая тянуло к игле, а порой к выпивке. Но стоило только подобным мыслям прокрасться в его голову, как он вскакивал посреди ночи, хватал свою доску для серфинга и бежал к океану. «Он сдержит обещание. Сдержит. Просто верь в него», — повторял он всякий раз. Но с каждым годом надежда становилась все прозрачнее и прозрачнее. Образ Чуи Накахары медленно стирался из его памяти. — Я сбегаю сразу на кухню, — буркнул Дазай. — Все равно она заказывает одно и то же. Билли, Джеймс и Бенджамин обменялись многозначительным взглядом. — Смотрите-ка, уже выучил ее предпочтения в еде! Так держать, парень. Еще через пару годиков ты ее трахнешь! — торжественно произнес Джеймс. — Озабоченный, — с каменным лицом ответил Дазай и, показав ему средний палец, удалился на кухню. Едва народу стало меньше, так и стих ажиотаж на кухне. Фрэнк, Джонатан и Крис сидели за свободным столом и играли в карты. Натали и Мишель отсчитывали чаевые, а Эндрю и Карл избавлялись от продуктов с истекшим сроком. — Как думаете, если я возьму этот кусок говядины со сроком, я не отравлюсь? — спросил Эндрю. Дазай плюхнулся рядом с игроками и покачал головой. — Час на толчке гарантирован, дружище. — Не мне, а моей бабке, — ехидно ответил Эндрю. — Заберу. Не пропадать ведь добру. — Если отравишься, я твою смену отрабатывать не буду, — гаркнул Карл. — Уймись. Я и не просил, — огрызнулся Эндрю. — Фрэнк, — устало протянул Дазай, — жареный шоколадный батончик во фритюре, панкейк с черникой и беконом, одно мороженное из авокадо. Фрэнк бросил карты на стол и громко хлопнул ладонями по коленям. — Пришла мисс Лафар? — спросил он с сочувствующей улыбкой. Дазай вяло кивнул. Так же вяло он плелся обратно, порядком подуставший за сегодняшний день. Неоднократно его посещали мысли оставить тяжелую работу и найти что-то более подходящее. Билли и Джеймс, случайно прознавшие, что Дазай свободно говорит на нескольких языках, пару недель доставали бедолагу, требуя заполнить анкету и разместить резюме на сайте. Дазай долго отказывался, упрямился, и тогда Джеймс пригрозил ему: «Уверен, что мисс Шарлотта Лафар будет рада получить твой номер телефона», — говорил он, гаденько ухмыляясь. «Нет, нет, постой, — смеясь, толкал его в плечо Билли. — Зачем мелочиться, чувак? Ведь можно дать адрес». И тогда Дазай пошел на попятную. После размещения анкеты посыпались бесконечные звонки. Варианты определенно были хорошие. А некий Дэвид Нюберг даже озвучил весьма интересное предложение: «Мы полностью оплатим ваше обучение, — говорил он, — а взамен вы проработаете у нас три года по контракту. По его истечении, если обе стороны довольны и не имеют претензий, компания готова продлить контракт». Дазай принимать предложение Нюберга отчего-то не торопился. А спустя еще неделю анкету тайком удалил. «Ты идиот, Осаму. Идиот и мазохист», — часто говорил он себе, возвращаясь поздними ночами после очередной смены. Не только Билл и Джеймс постоянно задавались вопросом, что этот парень забыл в подобном заведении, когда перед ним открывались огромные возможности. Тем же вопросом задавался весь немалый персонал. И даже сам мистер Сандберг. Дазай подобного рода вопросы научился профессионально избегать. То дурачком прикинется, то задумчиво почешет голову и выдаст: «Я еще не определился. Не знаю, чего бы мне хотелось на самом деле». Небольшая кофейня Сандберга являлась едва ли не достопримечательностью Нельсона. Вид с веранды открывал прекрасный обзор на океан, лес и высоченные горы, которые ранним утром окутывал плотный туман. Кафе работало круглосуточно, и от клиентов не бывало перебоя. В частности, от восхищенных видом туристов. — О Боги! Я уж подумала, что ко мне снова выйдет Бенджамин! — радостно воскликнула Шарлотта, увидев идущего в ее сторону Дазая. Бенджамин махнул на нее рукой и скрылся за дверьми кухни. — Прошу прощения, — Дазай виновато улыбнулся. — Я решил сразу принести заказ. Надеюсь, я не ошибся. Шарлотта удивленно взглянула на зеленый поднос. На нем лежали жареный шоколадный батончик во фритюре, панкейк с черникой и беконом и одно мороженое из авокадо. Счастливая улыбка расцвела на ее лице. Она водрузила острый подбородок на свои ладони и смущенно подняла глаза. Дазай улыбался натянуто, слишком неестественно. Ему хотелось скорее отработать смену, прийти домой и завалиться спать, крепко прижав к себе щенка питбультерьера. Животных заводить он не планировал, но не смог пройти мимо размокшей коробки, в которой сидел едва живой двухмесячный щенок. — Нет, нет! Все прекрасно! Просто чудесно! — Шарлотта оживленно захлопала в ладони. И только Дазай собрался положить поднос на столик, как до его слуха донесся знакомый, почти позабытый голос. — Нельсон, черт побери. И как это я сразу не додумался! — весело промолвил незнакомец. Поднос выпал из дазаевских рук и громко упал на цветастую плитку. Посуда разбилась вдребезги, а шоколадный батончик, панкейк и мороженое оказались смяты и безвозвратно испорчены. Дазай едва дышал. Его крупно трясло, кожа покрылась мурашками. По позвоночнику пробежала колкая дрожь. Он, затаив дыхание, стоял на месте и боялся обернуться. Боялся увидеть обычного туриста, который глазеет на него с таким же недоумением, как и все посетители кафе в данный миг. Он искренне поверил в то, что наконец спятил. — Может, повернешься, Кексик? Дазай поджал губы и высоко задрал голову. Солнце ярко светило в глаза, а легкий ветерок колыхал отросшую челку. Билли, Джеймс, Фрэнк, Натали и Мишель вышли на веранду и с нескрываемым интересом уставились на Дазая. Тот был потрясен настолько, что не мог выдавить из себя и слова. Он сильно побледнел и вцепился обеими руками в черный фартук, словно за спасательный круг. — А мы ведь так и не покатались на катамаранах, — Чуя улыбнулся. — Здесь они куда лучше, чем в Линкольне. И даже ничего не скрипит под задом! Дазай тихо засмеялся. — Можем покататься, — ответил он, — но при условии, что на этот раз ты меня не сбросишь. — Несоответствие хронологии, мой родной! Вообще-то это ты меня сбросил, — широко улыбаясь, произнес Накахара. — Я хочу увидеть твое лицо, Осаму… И лишь взглянув в голубые глаза, Дазай осознал, как сильно скучал по ним долгие три года. Как сильно не хватало ему этой беззаботной улыбки и глумливой манеры речи. — Я избавился от своей меланхолии. — Я знаю, Чуя. Я знаю.

***

«Дорогая мама» Дорогие мама и… папа» Он тяжело вздохнул и поднял глаза на Накахару. Чуя перекрашивал спальню, стоя на стремянке, и весело напевал «Come and Get Your Love» Redbone. Дазай ласково улыбнулся и вновь уставился на чистый лист. «Дорогие мама и папа. Мне потребовалось три года, чтобы решиться написать вам. И, если быть искренним, не подтолкни меня к этому шагу Чуя Накахара, письмо так и осталось бы ненаписанным. Я много чего хочу вам сказать и за многое попросить прощения. Отец… я был не прав, обвиняя тебя в черствости. Все эти годы я ошибочно полагал, что никто для тебя. Но каждый любит по-своему и по-своему проявляет чувства. Раньше я всегда завидовал Прайсу Бертону. Но лишь сейчас, с головой окунувшись во взрослую жизнь, понимаю, каким был глупцом. Прайс Бертон не выживет в этом мире без денег отца, а я смогу. Потому что ты дал мне нечто более ценное. И я безмерно тебе за это благодарен. Ну… и старушке Гаспар, конечно же. Признаться, боюсь ее по сей день. Понимаю, что уже поздно говорить об этом и даже мечтать, но с какой великой радостью я провел бы с тобой еще один день в просторном кабинете компании. Мне всегда нравилось слушать тебя, пап. Внимать каждому твоему слову. Однако детское упрямство не позволяло этого признать. Все мы допускали ошибки. Но кто безгрешен? Я сожалею о том, что был плохим сыном. Я сожалею о том, что заставил маму плакать. И если бы я только знал, отец, как искупить свою вину перед ней… Мне жаль. Мне правда жаль, что все обернулось именно так.

Ваш преданно любящий сын О. Дазай

***

Хидео смотрел на тлеющий огонь в камине и тихо постукивал пальцами по столу. Иногда его взгляд падал на открытое письмо, косые аккуратные строки, а затем снова на камин. По выражению его лица трудно было определить, какие он испытывал эмоции, перечитывая письмо раз за разом. Местонахождение сына всегда было ему известно, но он не торопился что-либо предпринимать. После откровений сына под горячую руку попали доктор Мерфи, Нелли Брукс, Фредриксон и Уилл. Воспоминания о том, как эти четверо заживо сгорели в стенах психиатрической лечебницы, поднимали ему настроение. И он сожалел лишь о том, что не успел вовремя добраться до Отто Кирхнера. Однако узнав от чьих рук тот принял смерть, Хидео остался удовлетворен ответом. Со двора раздался звонкий смех Динки, пытающегося поймать в банку всех бабочек из сада. А старик Дженкинс, как обычно, без умолку ворчал, каждые пять минут поглаживая отросшие седые усы. Джонсон стоял у главных ворот в строгом черном костюме и обливался потом. «Зато хорошо платят», — утешал он себя всякий раз, с завистью глядя на Джона, обливающегося холодной водой из шланга. Хидео какое-то время прислушивался к звукам за окном, а затем, поддавшись вперед, погладил спящую на столе Пинки. — Твой хозяин наконец простил меня, — тихо произнес он. Кошка сонно потянулась и, широко зевнув, передними лапами агрессивно вцепилась в рукав его белой рубашки. Хидео улыбнулся.