***
Хироми помогла своему сыну по причинам, о которых Гаара догадывался, но не мог до конца понять. Мама — концентрат противоречивых чувств, заставляющий сердце сжиматься в отчаянии, злости и страхе. Эта женщина вызывала у него отвращение, однако он осознал, что совершил бы ужасную ошибку, если бы попытался оправдать этим ее убийство. Оправдать убийство? Что за жалкая поблажка? Джинчурики не сразу замечал, что порой приходит к таким же выводам, к каким бы пришел еще до встречи с Наруто: людское общество следует своду правил, о которых Гаара имел лишь смутное представление. Он слишком много времени не придавал чужим жизням никакого значения, чтобы так легко разобраться в тонких и почти неощутимых гранях морали, в которых люди ориентировались неведомым Сабаку но способом. Однако кое-что за это недолгое время джинчурики все же для себя уяснил: кровные узы обязуют тебя заботиться о тех, с кем ты ими повязан. Конечно, следовать своим обязанностям — твой выбор или просто стечение обстоятельств, но обычно семья — это что-то, несомненно, важное. Понятие «чужой» семьи Гаара еще не воспринимал, но научился правильно обращаться со своей. Темари и Канкуро встретили его попытки с ярой поддержкой, осторожничая лишь первые несколько дней. Он довольно быстро подстроился под них и привык настолько, что больше не испытывал желания смести их с пути. Однако быть максимально открытым с ними у Сабаку но не получалось: не то чтобы он не хотел этого, просто в определенных ситуациях, когда можно было бы поделиться своими чувствами, он не знал, что именно должен сказать. После собрания их команда разбилась, и Гаара шел в гостиницу вместе с братом, что все пытался завести с ним хоть какой-то разговор. — Не нравится мне наш план. Просто ждать их следующего шага? — Мы все равно не знаем, где они. — Так-то оно так, но нельзя же вообще ничего не делать, — недовольно пробурчал Канкуро себе под нос, кидая раздраженный взгляд на резвившуюся дальше по улице компанию маленьких детей. — А у Вару как будто теперь личные счеты с тем парнем. Тебе не кажется, что она не все нам сказала? — спросил брат достаточно тихо, и Гаара, пусть и не находил причин опровергать его подозрения, ничего не почувствовал по этому поводу. — Она хоть поблагодарила тебя? — За что? — За то, что спас ее. Джинчурики посмотрел на Канкуро сдержанно, и нельзя было угадать, что на самом деле в этом взгляде запечатлен немой вопрос. Гаара и не думал ни о каком спасении: он просто сделал то, что было необходимо, как ему казалось. Хотя если задуматься, слова брата имели смысл. Похоже, он и в самом деле в первый раз в жизни кого-то спас. — Не думаю, что это то, за что обязательно нужно благодарить, — ответил Гаара после недолгого молчания, и Канкуро пожал плечами. — Ну как знаешь. В такие моменты стоило бы хоть что-то сказать, но джинчурики смолчал, бессмысленно подбирая слова для диалога с самим собой. Он догадывался, что если бы еще до миссии спросил совета у старшего брата, то услышал бы категорическое «нет». Канкуро почти всегда переходил черту, и любое его противостояние приводило к самым разным последствиям, и неприятие Вару Кейджи не являлось исключением. Он не относился к ней однозначно плохо, но был против того, что она находится в их команде. Гаара не придавал этому особого значения, равно как и Темари, но порой ему казалось, что подобными разговорами Канкуро пытается вытянуть из него какую-то информацию. — Не хочешь поесть? — спросил он уже в дверях гостиницы, заметив, что Сабаку но не собирается входить. — Нет. Краткий и равнодушный ответ заставил Кукловода разочарованно поджать губы, и он лишь повел плечами, не находя причин уговаривать: — Ладно, встретимся тогда позже, — махнув рукой, сказал он и открыл дверь, но прежде чем зайти, вновь повернулся к брату. — Да, кстати, насчет Вару. Классно, конечно, что она согласилась тебе помочь, несмотря на то, что ты… Кхм, — он опомнился не вовремя, и Гаара уже понял, что тот имел в виду. — Наша миссия оказалась опаснее, чем мы думали. А Кейджи больше не шиноби. И, кажется, она успела забыть об этом. С этими словами Канкуро скрылся за дверью, оставляя брата наедине со своими мыслями. Может, он хотел донести до него нечто иное, но ясно подчеркнул один нелицеприятный факт — Гаара сам был причиной того, что Вару больше не может быть шиноби. В его жизни этот звук раздавался часто — хруст костей, но Шукаку запомнил именно ее кости. Ему казалось это забавным — имитировать его, и у биджу это получалось, к ужасу, слишком точно. Вот и сейчас тануки закряхтел, вскоре прерываясь для того, чтобы довольно похихикать. — Извините, — вежливый детский голос прозвучал рядом так неожиданно, что Гаара не воспринял его сразу. Он обернулся, к своему удивлению, обнаружив, что ребенок не мог обратиться ни к кому другому, кроме него. — А вы не могли бы достать нам мяч? Мальчик смотрел на джинчурики скромно, но без должного страха, словно просто стеснялся говорить со взрослым. Окинув взглядом их низкорослую компанию, Гаара заприметил упомянутый мяч на крыше: они поглядывали на него с большой досадой. Неприятные воспоминания нанесли визит, не спрашивая разрешения, но Сабаку но не ощутил привычного гнева, разделив досаду вместе с этими потрепанными и пыльными детьми. Он не стал использовать песок, ощущая некое удовлетворение от того, что в нем не признали чудовище, и, запрыгнув на крышу, легко подтолкнул мяч носком к краю. Его тут же поймали, вовлекая в игру. Странное чувство — внезапно захотелось уйти в ту точку мира, где тебя абсолютно никто не знает. Почему бы не сделать так? Если он все равно не может ничего исправить, ведь из пепла… — Спасибо! …времени не сложишь. Мальчик помахал ему, спеша вернуться к друзьям. Чужое детство. Чужое счастье. Чужая семья. Чужое. Гаару в самом деле должно трогать то, что ему не принадлежит? Все еще стоя на крыше и глядя на резвящихся детей, он почти ничего не чувствует. Снисходительность. Все это ему больше не нужно, поэтому не просыпается зависть, убаюканная предвкушением возможного будущего. А возможного ли? Наруто будто бы смог, но он никогда и не был чудовищем.***
Ирьенины прибыли в Хофу, когда уже порядком стемнело. Гаара наблюдал за их приходом с крыши гостиницы, думая о том, что это многих успокоит: они немного отдохнут, чтобы дождаться очередной катастрофы. О мотивах Кайро джинчурики старался не думать, чувствуя крайне неприятное беспокойство каждый раз, когда вспоминал его лицо. Слова Канкуро все еще теплились где-то в закоулках, отзываясь невнятным и почти призрачным раздражением. Захотелось спросить: — Почему ты убил ее? Хотя слово «псих» заранее обесценивало любые оправдания, разве нет? В таком случае это не имеет значения. Возможно. Почему-то Гаара ощутил острую потребность задать этот вопрос конкретному лицу, но отдернул себя, подмечая, как импульсивно поддается этому желанию. Стоит лишь крохотной мысли посетить его, и он уже здесь, на чужой территории, нетерпеливо ждет свои ответы. В комнате Вару настолько тихо, что слухом нельзя заприметить ни намека на жизнь, однако джинчурики знает, что бывшая шиноби спит. На письменном столе уже догорает свеча, привлекая внимание к небрежной куче исписанной бумаги: привычка записывать свои мысли одной короткой фразой, что делало их совершенно бессмысленными для тех, кто не следил за процессом. Гаара скользнул взглядом по иероглифам, зацепляясь за одно слово, написанное и зачеркнутое несколько раз. Трансценденция? Он не знает, что это значит. Его привлек шум у окна: ястреб уселся на подоконник, угрожающе расправив крылья. Медленно подойдя к птице, Сабаку но с любопытством протянул к ней руку, но она щелкнула клювом в опасной близости с пальцами, не желая отдавать послание. Покрыв ладони песком, чтобы не навредить, Гаара отстегнул небольшой футляр, тут же открывая его и разворачивая небольшую записку. «Чертовски неприятно ошибаться, верно?» Эта фраза вызвала смешанные чувства, но джинчурики догадывался, от кого это. По крайней мере предполагал. Хлопанье крыльев разбудило Вару, и Гаара услышал, как она совершенно без желания поднялась. — Который час? — Одиннадцать. Голос ее звучал устало, но когда Сабаку но протянул ей записку, она усмехнулась. Однако ничего не сказала, просто оставив ее на кровати; Кейджи поднялась и, пройдя к столу, села за него, словно была готова вот так приняться за прошлое занятие. — Наши уже пришли? — спросила она, начиная складывать бумаги в аккуратную стопку. — Да. Гаара проследил за неторопливыми движениями ее рук, испещренных мелкими шрамами, и снова зацепился взглядом за вновь и вновь зачеркнутое слово. — Чем ты занимаешься? — спросил он без толики интереса в голосе, но это был привычный притворный тон. Вару чуть пожала плечами, словно он и сам мог обо всем догадаться. — Тем же, чем и всегда. Ломаю голову. — Это связано с Кайро Хофу? — С ним тоже, — она лениво улыбнулась, подперев голову рукой. — Он любопытная находка. Не то чтобы такие люди как-то удивляли меня, но он здесь так к месту. Иногда мне кажется, что фрагменты этой истории подбирал кто-то из моих родственников. Забавно, никогда не была фаталистом. Бывшая шиноби прикрыла свои пепельные отцовские глаза, продолжая улыбаться. Она едва ли не засыпала, находясь в каком-то почти бессознательном состоянии, но говорила, будто мгновение назад думала как раз об этом. Черная свободная футболка подчеркивала острый угол ее плеч, и, вспоминая слова Канкуро, Гаара пришел к выводу, что не знает, каково это — быть физически слабым. Он тоже родился маленьким и хрупким, но ему никогда не приходилось испытывать страх перед болью и смертью, перед унижением в глазах тех, кто был сильнее. Шукаку вновь стал изображать хруст ее костей, но джинчурики никак не изменился в лице. — Что это значит? — спросил он Вару, указывая на исписанный лист. Какое-то время Кейджи смотрела на термин отстраненно, будто не видя, но затем взгляд ожил вместе с новой улыбкой, и пламя свечи задрожало в ее глазах. — Конкретно для меня — мою позорную ошибку, — ответила она тихо, посмотрев на Гаару. — Тебе ведь знакомо слово «нарцисс»? — вопрос скорее риторический, но джинчурики согласно кивает. — Проявление нарциссизма делится на несколько стадий по степени вреда для окружающих. Точнее будет сказать, что его так классифицируют. Самая деструктивная и крайняя форма — жажда уничтожить все, что, по твоему мнению, может угрожать тебе. Разрушая мир, я избавляюсь от угрозы быть уничтоженным, — последнюю фразу бывшая шиноби произносит с особой интонацией, словно обращаясь в этот момент к кому-то другому. — При этом собственное «Я» является вершиной всего, первопричиной. Никаких других источников больше нет. Только Я. Гаара молчит какое-то время, не понимая, почему она думала именно об этом. Он уже успел привыкнуть к ее внезапным и точным высказываниям, логическим цепочкам, казалось бы, взятым из неоткуда, однако источники всех этих умозаключений продолжали оставаться для него недосягаемыми. — Почему ты считаешь, что ошиблась? — спросил он, вероятно, чтобы вновь увидеть эту ироничную улыбку. — Трансцендировать, значит, возвыситься над самим собой. Когда самоизоляция заставляет тебя страдать, ты начинаешь искать из нее выход. Какой-то внешний объект становится твоим идолом или идеалом, направляющим тебя, питающим энергией. Ты фокусируешься на нем путем избавления от оков эгоцентризма и в конечном счете перестаешь быть одиноким.