Душевный архитектор

Главное вовремя понять, что ты знаешь гораздо меньше, чем думаешь, и вследствие этого склонен чаще ошибаться. Дедушка повторял это при каждом удобном случае, и Вару не противилась, зная, что иначе нельзя. Как бы ни были интерпретированы предположения, уверенность им придает лишь ее умение преподнести свои теории другим: она не могла в точности предугадывать будущее, а лишь понимала, почему в данный момент все происходит именно так. Встреча с Кайро напомнила ей о детской игре, которой бывшая шиноби развлекала себя, когда было слишком скучно, — «Настоящий маджонг», так она ее называла, хотя это было не более чем сравнение каких-то похожих жизненных ситуаций. Тогда ее настигло любопытное открытие — люди часто называют разные вещи одними и теми же именами, руководствуясь лишь парой общностей, которые, впрочем, не делали из них полностью идентичных друг другу. Ребенка это знание забавляло, но сейчас Кейджи не находила в данном явлении ничего смешного. Почему Кайро Хофу проложил свой путь страданиями и болью других? Какой-то конкретной причины убивать людей никогда нет, но в процессе убийца обязательно поглощен каким-то определенным желанием, связанным с определенными мыслями. Его правота неоспорима ничем, и нет никаких шансов убедить парня не делать того, к чему он, вероятно, шел не один год. Кайро не отступает даже после возникновения такой огромной проблемы, как джинчурики, а значит, уверен в своих силах. Захотел воспользоваться им: Вару поражалась такой безрассудной смелости, но не могла не признать, что парень неплохо соображает для богатенького избалованного мальчика. Оставалось лишь установить природу стержня таких убеждений, но Кейджи была лишь уверена в том, что Хироми не занимает главенствующей роли в этом. — Ты хорошо помнишь свою мать? — спросила бывшая шиноби рядом стоящую Темари, и куноичи, смерив ее вопросительным взглядом, положительно кивнула. — Да, конечно. Она была доброй женщиной и очень сильно любила нас, — извлекла она из себя предсказуемый ответ и чуть нахмурилась, осознав истинную причину такого вопроса. — Ты придаешь слишком большое значение проблемам этой семьи. Хироми упустила свой шанс повлиять на Кайро, и вряд ли мы сможем ему как-то помочь. — Я и не собиралась ему помогать, — произнесла Вару тихо, устало вздохнув, и, морщась, потерла ушибленное плечо ладонью. — Просто подумала, что если узнаю больше, то смогу хоть немного предугадать его действия. К тому же… Неважно. Делиться еще неупакованными в мозгу мыслями не имело смысла. Кейджи чувствовала себя несобранной и, вероятно, на самом деле такой и была сейчас. Слишком часто приходилось останавливать уже начавшийся словесный поток, хотя раньше она всегда думала перед тем, как что-то говорить. Еще в детстве Вару задавалась вопросом о том, что делает связь между матерью и сыном такой особенной: она перестала верить в поровну разделенную между детьми любовь родителей, так как уже с малых лет наблюдала за своей семьей и отчетливо видела, что к ее старшему брату относятся совсем иначе, чем к ней. Мама любила свою маленькую дочь, но не так, как сына, не так трепетно, без пылкого замирания сердца и совершенно обычно. Это открытие вынудило ее испытывать тягостную ревность вплоть до того периода, пока она не умерла. Итару был первым и желанным ребенком, унаследовавшим довольно много симпатичных черт из их родословной: желтовато-зеленые глаза в обрамлении темных ресниц, угольные волосы и ровный тонкий нос. Мама часто касалась его, улыбалась, всегда довольная им. За их общим столом, накрытым только на троих, Вару чувствовала себя зверушкой, маленькой и милой, от которой больше ничего не требуется, кроме как оставаться таковой и не бедокурить. Внимание к себе всегда приходилось выпрашивать, но со временем она перестала пытаться что-то изменить. Между этими двумя людьми происходило нечто важное, каждый разделенный вместе день, и Вару не имела к этому никакого отношения. Однако разворачивающегося на ее глазах было достаточно, чтобы в точности понимать, что именно чувствует Хироми к своему единственному сыну — всепоглощающую любовь, слепую и верную, как старый пес. — Ты ведь жила с отцом? — спросила Темари. — После восьми лет. До этого с матерью. — Что-то произошло? — Она погибла под завалом, — произнесла Вару без паузы, лишь на секунду ощутив укол сожаления. Слишком старого и изрядно затупленного, чтобы ранить, как прежде. — А вообще родители перестали жить вместе сразу после моего рождения, так что для меня семья никогда не была целой. И лишь только со временем ей далась возможность понять, что никто в этом не виноват. Кейджи просто не повезло родиться в самый кризис их отношений: вообще странно использовать такое отрицательное, как «не повезло», в мире, где существуют причинно-следственные связи. Если бы Хару Кейджи женился на куноичи, то все было бы не так; если бы его жена не давала поводов для ревности, то он бы никогда не считал, что Вару не его дочь, и соответственно, все было бы совсем не так. Очевидно, что такого человека, как Вару Кейджи, просто бы никогда не существовало. Банально они бы с Темари не стояли вот так в коридоре с явным намерением поделиться тем, что истинные шиноби должны хранить до последнего, чтобы хоть как-то поддержать свою израненную действительностью человечность. — Я никогда не считала рождение Гаары трагедией, но очевидно, что именно этот день разрушил нашу семью, — сказала куноичи полушепотом, скрестив руки на груди и едва заметно поморщившись. — Отец разрушил нашу семью и пресекал все мои попытки хоть как-то это исправить. — Казекаге беспокоился о безопасности деревни, — заметила Вару, и Темари кивнула, хоть и без видимого согласия в глазах. — Да, о ней он беспокоился больше, чем о нас. Он был хорошим правителем, но вот отцом… Я не хочу, чтобы, став Казекаге, Гаара предстал перед подобным выбором. — Казекаге? — переспросила Кейджи, приподняв брови в легком удивлении. — Он тебе не сказал? Если бы Гаара сказал ей нечто подобное в лицо, то ему пришлось бы убить ее, чтобы хоть как-то заглушить смех: он уже достаточно хорошо знал бывшую шиноби. Вару представила его в мантии Каге, и ее передернуло от едкого нежелания видеть нечто подобное в реальности. Если Совет примет такое решение, то это будет вполне разумно: они не могут оставаться без Казекаге слишком долго, учитывая опыт с Третьим, а присутствие джинчурики отобьет у недоброжелателей всякую охоту соваться в Сунагакурэ. Из всех жителей деревни у него больше шансов. — Теперь понятно, откуда взялся весь этот энтузиазм у Канкуро, — усмехнулась Кейджи, ничем не выказывая свое отвращение к подобной идее. — Гаара решил податься в регулярные войска. Канкуро отговаривал его, но он, похоже, уже окончательно все решил. — И что вы будете делать тогда? — Пойдем за ним. Мы все же семья, — ответила Темари спокойно, и какое-то время они стояли в тишине, думая о своем. — Твоя мама погибла в тот день, когда Шукаку в первый раз вышел из-под контроля. Семь лет назад. Вару не думала, что она так быстро догадается, но знала, что однажды это все же произойдет. Бывшая шиноби не планировала умалчивать этот факт, но у нее никогда не возникало острого желания закричать об этом всему миру: жажда исповедаться у людей ее профессии встречалась чрезмерно часто, однако ее саму всегда соблазняла мысль о том, что никто никогда не узнает истинных причин ее поступков. «Мама» — стержень всего? Нет, не у нее. И не у Кайро Хофу. «Я его любимая мамочка, которой он так старается угодить», — фраза, сказанная демоном, но разве природа лишает его слова хоть крупицы столь желанной истины? Уроки дедушки держались в памяти, но частенько ускользали в дебри ненужных эмоций, неожиданно навещая в подобные моменты, когда ошибка уже совершена. — Я не виню в этом твоего брата. И если тебя беспокоит моя ненависть к нему, то помни, что он сам об нее режется. Конечно, во всем этом деле я ищу для себя выгоду, иначе зачем так рисковать? Может, я пытаюсь утвердиться за его счет. Не знаю. Вообще-то твоему брату сложно отказать, так что я плохо подумала над тем, а нужно ли оно мне, — ответила Вару, безоружно расставив руки. Она только что сама призналась, что не знает, — почти вымирающий эндемик. Есть расплывчатые причины, которые невозможно объяснить, а то, что порой сходит за ответ, — маневр для отвода глаз, потому что Кейджи сама в это не верит. — Я понимаю, что он почти насильно держит тебя. И вряд ли мне стоит объяснять, что он просто не умеет иначе, — произнесла Темари с несвойственной ей осторожностью, и Вару поняла, что та согласна с мнением Канкуро, пусть и выражает это совершенно иначе. — Спасибо, что пытаешься волноваться за меня. Но не стоит. Если я оступлюсь и упаду в яму, то она будет вырыта моими руками.

***

«Знаешь, прибегнуть к софизму, это как выбросить иглу в реку с илистым дном и пойти искать ее с закрытыми глазами», — фраза написалась без мотива, по привычке, нагромождаясь рядом с вновь и вновь зачеркнутым термином, в котором Вару все еще сомневалась, но не могла отделаться. Навязчивый вопрос крутился в голове, и идея жаждала внимания, ответов, поощрения: все то, что можно облечь в слова, она готова была в себя принять. Как бы сильно ни разнилось это с ее образом, Кейджи скучала по возможности попросить совета у старших, у родной крови. Предположения брата лишь в редких случаях можно было назвать полноценным ответом, но он — все, что осталось от семьи, от ветви шиноби. Расчехлив свиток и расправив его на столе, Вару прикусила клыками большой палец, оставляя на печати алую полосу: после заученных манипуляций из вырвавшейся дымки щелкнул клювом ястреб. Недружелюбная птица позволила поместить в футляр на груди маленький сверток с коротким посланием. Объяснять ей ничего было не нужно, и, встав из-за стола, Кейджи открыла окно, чтобы она смогла улететь. Какое-то время понаблюдав за тем, как скрывается в небесах птичий силуэт, бывшая шиноби почувствовала на себе дикую усталость. Ясность мысли потерялась, и отдых стал единственным и неизбежным вариантом провести оставшееся время до полуночи. Вару не помнила, как легла, и сколько мгновений пролетело с тех пор: чужое присутствие, казалось бы, уже давно превратившееся в паранойю, вдруг стало до ужаса невыносимым и ощутимым на коже. Приоткрыв глаза и посмотрев на окно, Кейджи не увидела ничего нового. — Который час? — Одиннадцать. Она неторопливо села на кровати, устало потирая переносицу. Вот так отрубаться шиноби было непозволительно, но если подумать лучше, Вару не носит протектор: она проспала всего пару часов, за что, в принципе, трудно сделать выговор. Сонливость разбавила череду отрицаний, и общество человека, которого хотелось бы видеть меньше всего, воспринималось без осложнений. Перед взором вдруг мелькнула бумажка, и, подняв голову, Кейджи встретилась взглядом с Гаарой, каким-то настороженным, если подобное можно разглядеть в столь ненадежном освещении. Приняв послание, бывшая шиноби развернула его, тут же уступая улыбке: Итару, как всегда, все понял, но не знал, чем ей помочь. — Наши уже пришли? — спросила она первое, что пришло в голову, и короткий ответ позволил ей отвлечься и расслабиться. — Да. Она одобрительно кивнула, поднимаясь с постели и вновь садясь за стол, немного критично оглядывая царивший здесь бардак — больше в мыслях, чем на бумаге. Прибытие ирьенинов спасет больных, но подстегнет врагов к действию, и в этом эпизоде Вару была неуверенна больше всего. Ее беспокоило ощущение, что счет уже пошел на часы, и любая вспышка собьет их с орбиты без возможности обернуть время вспять: при любых условиях Гаара — константа, и большая опасность исходила только от него. И понимала это не одна Вару, но, увы, не он сам. — Чем ты занимаешься? — спросил джинчурики с призрачным интересом, указав на исписанный лист, затем скрестив руки на груди. Какое-то время Кейджи разглядывала несчастные чернила, думая лишь о том, что Гаара чем-то сильно обеспокоен, чем-то определенно не связанным с их миссией. — Тем же, чем и всегда. Ломаю голову. — Это связано с Кайро Хофу? — С ним тоже, — она усмехнулась, догадываясь, что в такие моменты людям хочется, чтобы думали о них. Если бы Вару озвучила подобную мысль, то оказалась бы и провидицей, и лгуньей одновременно, потому что, в сущности, думала обо всем подряд. — Он любопытная находка. Не то чтобы такие люди как-то удивляли меня, но он здесь так к месту. Иногда мне кажется, что фрагменты этой истории подбирал кто-то из моих родственников. Забавно, никогда не была фаталистом. Здесь снова нужно напомнить себе, что некоторые вещи называются одними и теми же именами, пусть и не имеют ничего общего. И в момент осознания этого неизбежно близится конец: если суждения Вару вдруг окажутся верными, то она погубит все, если выскажется сейчас. Общность в этих двух историях сродни с буквами «а» и «р» в именах — как же бессмысленно. — Что это значит? — спросил Гаара, и в самом деле интересуясь одним лишь словом, пусть и продублированным несколько десятков раз. Так сильны были сомнения, но почему-то сейчас, смотря в бирюзовые глаза, Кейджи была уверена во всем. — Конкретно для меня — мою позорную ошибку. Тебе ведь знакомо слово «нарцисс»? Проявление нарциссизма делится на несколько стадий по степени вреда для окружающих. Точнее будет сказать, что его так классифицируют. Самая деструктивная и крайняя форма — жажда уничтожить все, что, по твоему мнению, может угрожать тебе. Разрушая мир, я избавляюсь от угрозы быть уничтоженным, — выданная так кстати фраза понравилась Вару, и она чуть улыбнулась. — При этом собственное «Я» является вершиной всего, первопричиной. Никаких других источников больше нет. Только Я. Хотелось еще добавить, что в менее деструктивной форме подобное явление прослеживается почти у всех подростков, но это было совершенно не к месту. Чем бы ни руководствовались все эти люди, строя шаблонные теории о том, что происходит конкретно в этот момент в этой комнате, и четверть не могла объяснить все детали: они даже не видели расхождений между тем, к каким выводам приходят, и тем, что их чудовище, внезапно обратившееся в юношу, твердило снова и снова. Разглядывая это бесстрастное лицо с отпечатком ужаса, которое оно все еще вызывало, Вару не могла понять, как можно позволить себе объяснить все такими простыми чувствами. Может, если бы причинно-следственные связи свели их при других обстоятельствах, то все сложилось бы иначе, но это смешно, потому что иначе бы их попросту не существовало. Какие-то совершенно другие люди, но точно не они. — Почему ты считаешь, что ошиблась? — вопрос, взращенный на почве уже существующего беспокойства, и единственное слово и в самом деле могло все объяснить. Всего лишь одно слово. — Трансцендировать, значит, возвыситься над самим собой. Когда самоизоляция заставляет тебя страдать, ты начинаешь искать из нее выход. Какой-то внешний объект становится твоим идолом или идеалом, направляющим тебя, питающим энергией. Ты фокусируешься на нем путем избавления от оков эгоцентризма и в конечном счете перестаешь быть одиноким, — ответила Вару, но это слово, похоже, создано для того, чтобы его не понимали. Бывшая шиноби видела, как губы джинчурики дрогнули в попытке опровергнуть все, что она успела наговорить. — Чувствуешь разницу? «Чувствуешь, что тебе бессмысленно что-либо объяснять?» — хотелось ей выкрикнуть, но она сдержалась, лишь до боли стиснув зубы. Все эти псевдоблагие намерения ее раздражали, и Кейджи не верила ни во что, к чему этот человек пытался стремиться. Не хотела верить, и это только больше ее раздражало. Гаара чувствовал растущее напряжение и, наконец, переставал быть другом, младшим братом и будущим Казекаге, внутренне съеживаясь от впечатанного в мозгу инстинкта самосохранения. — Почему ты продолжаешь думать о моей проблеме, когда я сказал, что мне это не нужно? — прозвучала первая попытка прекратить это, на деле же только больше распаляя и без того достигшую апогея неприязнь. — Ну, вообще-то ты говорил не так, — встала из-за стола Вару, оказываясь на одном уровне с джинчурики. У них был одинаковый рост, так что ничего не мешало создать иллюзию равных условий. — Я не думаю, что у нас получится что-то лучше. Так ты сказал. Тебе это в самом деле не нужно? — Перестань, — Гаара поморщился, сдерживаясь, но Кейджи останавливаться уже не собиралась. — Зачем лгать самому себе? Так ты с этим никогда не справишься. — Хватит. — Ты ведь просто делаешь вид, что стараешься. Попытался подражать кому-то первые дни и, осознав, что это слишком непривычно, решил дать назад, в итоге запутав всех, включая себя. — Заткнись! Он схватил бывшую шиноби за нижнюю челюсть, припечатав затылком к стене. Не смертельно, как можно было ожидать, но ощутимо, отчего перед глазами расползлись цветные пятна. Где-то в груди заклубилось возбуждение, словно Вару могла сражаться, вот только минимального насилия вполне достаточно для того, чтобы заткнуться. Дыша прерывисто и тяжело, она смотрела прямо в злые глаза, осознавая, что предпочла бы умереть сейчас, а не вследствие чьего-то хитрого плана. И отравленные эмоциями желания чуть ли не вынуждали ее мысленно умолять об этом. — Ты в ответе за то, что уже успел сделать, и никто этого тебе не простит. Никогда. Но люди в общей куче — это совсем другое. Лидерами становились кровоглоты и пострашнее тебя, — прошипела Кейджи, скалясь в недоброй улыбке, и зубы ее были испачканы в крови: во рту отчетливо ощущался столь противный металлический вкус. Она не переживала за себя, но не могла даже помыслить, что дорогие ей люди, перетерпевшие столько лишений, могут быть в итоге вынуждены служить тому, кто все у них отнял. Она бы и в самом деле посмеялась, но не сейчас, не когда события идут быстрее них, подгоняя совершать поступки, которым попросту еще не пришло время. Гаара изменился в лице, убрав свою руку так, словно не понял, зачем это сделал: на самом деле он все прекрасно знал. Видя его в таком неопределенном состоянии, Вару подтвердила свои подозрения, что этот разговор случился слишком, слишком рано. Вроде бы и иначе нельзя, но они оба не готовы на корню вырвать свои старые убеждения, даже во благо другим. — Я решил стать Казекаге не по этой причине, — сказал джинчурики отстраненно, делая шаг назад. — Для чего это? Ты сам себе новые пытки выдумываешь, будто одиночества было мало. Ничего хорошего для тебя из этого не выйдет. Тануки и чайник, помнишь? Не надо превращаться во что попало, — попыталась выразить свои мысли Кейджи как можно спокойней, но эмоции упрямо просились наружу. Однако еще мгновение, и она успокоилась: в данной ситуации все равно бесполезно трепыхаться. — Таким образом я смогу доказать, что в праве сам выбирать свою судьбу. Не пытайся отговорить меня. Вару тяжело выдохнула, отрицательно мотнув головой. — Ты сломаешь себя. — Тебя это волнует? — Когда от твоего состояния зависят жизни других — да, — голос снова сорвался, но Кейджи лишь сжала руки в кулаки. — Меня это волнует. Отчасти я поэтому здесь и нахожусь, разве нет? Гаара посмотрел на нее изучающе, словно выискивая подвох, но так ничего и не нашел. Взгляд его скользнул вниз, соглашаясь, но после вновь вернулся к пепельным глазам. — Я не чувствую того же, что и ты. Помогать тем, кого даже не знаешь. Рисковать своей жизнью ради тех, кто, вероятно, никогда бы не сделал того же для тебя, — произнес он задумчиво, будто бился над какой-то логической задачей, однако дрогнувшие губы, обнажившие недовольный оскал, выдали его истинные чувства. — Я не понимаю, в какой момент я должен так поступать. Почему не могу убить кого-то, зная, что он сам пренебрег чужими жизнями? Я не отступаю. Я просто не понимаю! Вару прикрыла глаза, поджав губы: у них не было на все это времени. Она уже сказала то, что должна была сказать в самом конце, но еще ничего не закончилось, а у нее больше нет аргументов вести эту одержимую дискуссию. Гаара по-прежнему нестабилен, и он абсолютно точно НЕ стал кем-то другим, а значит, доводы тех наемников верны. Он легко пойдет на поводу у таких хитрецов, и тогда все крайне быстро потеряет всякий смысл. — Скажи, если бы я вдруг умерла… Что бы ты почувствовал? — спросила Кейджи неуверенно, смутившись собственной проявленной слабости. Гаара нахмурился, словно услышав какую-то несусветную глупость. — Ты не умрешь, — заявил он без толики сомнений, но затем мазнул взглядом по столу и нахмурился еще больше. — Всякое может случиться. Если это однажды произойдет? — Я не знаю, но определенно этого не хочу, — ответил джинчурики после недолгого молчания, и Вару иронично улыбнулась. — Зато не будешь чувствовать себя обязанным. Ты ведь поэтому решил обо мне позаботиться. Имитация чувства вины? Захотел залечить рану, которую сам же и нанес. Такая наивная попытка все исправить… — Я это уже понял. Все оказалось совсем иначе, чем я это себе представлял. Слишком сложно, — Гаара сказал это без излишних эмоций, как что-то само собой разумеющееся, но от Вару не ускользнул тот факт, что он просто передразнил ее. Разумеется, он никогда не думал, что перемены дадутся ему легко, и все эти, казалось бы, наивные поступки — лишь способ компенсировать свою полную некомпетентность в вопросе о людских отношениях. А Кейджи как раз и забавляла его некомпетентность, но они вновь не поняли друг друга. — Сейчас мне стоит извиниться? Или уйти? — Остаться, — бросила Вару скорее от желания озвучить что-то третье, но джинчурики удивился, окончательно запутавшись во всем том, что якобы знал. — Извиняться ты не умеешь, а уйти — все равно что отложить решение проблемы на потом. К тому же, это пустяк. Ты всего лишь чуть не сломал мне челюсть, — Кейджи тихо посмеялась, затем оборвав себя на резком молчании. Думать было не о чем — времени все равно нет. Оставалось совсем немного вариантов, и с каждым сказанным словом их становилось все меньше. Здесь она ошиблась, промахнулась, и исправлять больше нечего.