Добрым словом и пистолетом

— Доброе утро. — Доброе утро, Ран-тян, — приветливо улыбнулась Савада Нана, отходя от двери и пропуская гостью внутрь. — Ох, нелегко вам, наверное, с одинаковыми именами разбираться? — Ничего, мы привыкли, — успокоила ее Шестая. Иногда, чрезвычайно редко, девушка задавалась вопросом, какой была бы ее жизнь, помни мама о существовании дочери, дожидайся она возвращения чада, как ждала Савада Нана из мира Седьмой. И никогда не находила точного ответа. Миры разные, Наны, несмотря на общую схожесть, — тоже. Единственное, что у них было общего — они страстно любили своих детей и заботились о них по мере сил. Нана перед ней принадлежит Седьмой, она улыбается и готовит для гостьи горячий шоколад со свежими булочками, беззаботная, веселая, но Шестая видит, что женщина не спокойная — успокоившаяся. Тревога оставила следы вокруг глаз и губ, искривила маленький рот глубокими складками, которые очень медленно пропадают. Она никогда не задает вопросов — нутром ощущает, что не хочет знать ответ. Ее дочь вернулась с едва живыми глазами, и Нана не хочет тоже умирать от лишнего знания, потому что Седьмой она нужна бодрой, с полной, не израненной душой. Причина отсутствия вопросов вовсе не недостаток любопытства, как и все женщины, Нана хочет много знать. Она просто… доверяет. Доверяет своей Тсунаеши и верит в нее. Исключительно, верно и преданно. Она верит всем, даже самым глупым и нереальным объяснениям, потому что произошло то, что считалось невозможным — к ней вернулась дочь, живая и здоровая. После такого любые чудеса кажутся возможными. Она с радостью принимает гостей, потому что дружелюбна и гостеприимна по своей сути. А еще ненавидит пустой дом и тишину, которая поселилась там, когда пропала дочь, и терзала уши женщины, терзала ее душу. Нана любит, когда шумно, потому что это позволяет ей в любой момент убедиться: Тсунаеши здесь, на месте, а даже если ушла, все равно обязательно вернется. Никто никогда не расскажет женщине о прошлом, одно Нана знает точно: где бы ни была ее Тсунаеши, в сердце она привезла семью. Необычную, с одним именем на всех, но разными характерами и судьбами. Им можно верить, к ним можно обратиться за помощью, если удастся найти. Они защитят ее дочь, и потому женщина принимает их как драгоценных, всегда желанных гостей, членов семьи, забредших на огонек после долгой, холодной прогулки. Шестая видит это, читает, именно ей звонила Седьмая, чтобы рассказать про удивительную мать. — Держи, — Нана протянула поднос с двумя тарелками и двумя большими кружками, в одной из которых благоухал дивно черный напиток, перенасыщенный кофеином. Впрочем, шоколад производства госпожи Савады был не менее соблазнителен. — Трес-сан уже на месте, отнеси ей перекусить. — Спасибо, Нана-сан, вы очень любезны. — Ну, что ты, не стоит, вы же друзья моей Тсунаеши, — засмеялась женщина, прислонив руку к щеке в умилении. Шестая улыбнулась, проигнорировала сверлящего ее пристальным взглядом Реборна, который весьма удобно расположился на детском стуле. Проклятые младенцы ее никогда не интересовали, скорее… раздражали. Та еще заноза в заднице. А, может, дело в том, что все они, Реборны, пытались заставить сделать ее близких то, чего те не хотели совершать. Это непроизвольно вызывало внутренний протест. Дверь пришлось толкать бедром, балансируя с подносом. Сидевшая за низким столиком Третья приветственно махнула ладонью, слабо-слабо, она по-прежнему выглядела изможденной, но уже не убитой, что не могло не радовать, солнечные лучи скользили сквозь распущенные густые волосы, создавая из них светящийся нимб, придавая молодой женщине вид богини, взирающей на людей с насмешкой и мудростью. Шестая разгрузила поднос и устроилась рядом, ненароком касаясь то коленки, то бедра матери в попытке успокоить ее. Судя по поднявшимся уголкам губ, ей удалось передать чуточку своей бодрости, навеянной долгожданным душем и удобным сном на коленках Рейзела. Тот не пошевелился всю ночь, но извинения принимать отказался, как и торопливые объяснения, молча просигналив «Позже». Наверное, тогда она выглядела ужасно: шальная от счастья за сестру, от успеха ее превращения, встревоженная предстоящим Седьмой длительным сном, за которым таится неизвестность — кто знает, что добавилось или убралось к способностям бывшей лабораторной крысы; виноватая за длительное отсутствие и сон — расслабилась, размякла, уже не может обходиться без отдыха, как это было раньше. Шестая не знала, что именно Рейзел прочитал в ее глазах, раз отпустил легко и просто, лишь взглядом испросив обещание рассказать позже хоть что-то. Солнечный свет вливался в комнату через распахнутое настежь окно, возле которого стоял узкий письменный стол с внушительным, навороченным компьютером. Он отмечал свои пути-дорожки висящей в воздухе золотой пылью, скакал солнечными поцелуями-зайчиками по дискам с компьютерными играми и образовательными программами, перемешанными с художественной литературой пополам с учебниками в шкафу возле стены. На книжных полках и полу громоздились старые мягкие игрушки: пузатый желтый заяц с глазками-пуговицами, Тоторо, серый, умилительно плюшевый, разнообразные коты размером от кулачка — с круглым, толстым боком — до полноценной хвостатой подушки. Толстая зеленая гусеница с вылезающими из швов нитками по-собственническому цепко обхватила угол стоящего на нижней полке телевизора. Владелица комнаты походила на принцессу из сказки, спящую заколдованным сном, утопающую в перине, как в море, под нежными объятиями пухового одеяла. Кровать стояла боком к маленькому столику в центре комнаты, где сидела Шестая, и девушка видела четко прорисованный профиль сестры, ее безмятежно расслабленные губы, нежные, как бархатные лепестки магнолии, и такие же бледно-розовые. Грудь поднималась и опускалась ровно, с каждым прошедшим часом кожа бледнела, пока не сравнялась по цвету с океанским жемчугом, но дыхание не прекратилось, хотя любого нормального человека подобные изменения вспугнули бы. Однако для Семейки это было в норме вещей: они все менялись под воздействием химеризации. Волосы навсегда утратили каштановый оттенок и свою короткую пушистость, что уже успела оплакать Савада Нана, поглаживая отныне длинные, черные пряди, стелющиеся по светлой наволочке. Седьмая спала уже сутки и могла проспать еще дольше — неделю, месяц. В зависимости от того, насколько сильно вымотала трансформация обычно выносливый организм. Однако приставленная к ней в качестве охраны Шестая не собиралась уходить до самого пробуждения. — Как она? — Восстанавливается ударными темпами. Мы еще не знаем, что принесла ей химеризация. Несмотря на «смену караула», Третья не покинула комнату, продолжала пить кофе, ждала, терпеливо, понимающе ждала вопроса, который никак не решалась задать ее глупая, маленькая дочь. — Скажи… на что похоже превращение в Шамана? — Пробуждение, ты имеешь в виду? — Третья сделала еще глоток, смотря на спящую Седьмую, но не видя ее. Задумчиво и серьезно, припоминая, ведь каждая мелочь важна. — Представь себе огромное промерзшее озеро с толстым слоем льда. Все, что на поверхности, надо льдом — то, что может использовать наделенный пламенем человек, его запас на протяжении жизни. Иногда он уходит в минус, в толщу льда. Например, когда создает пламя посмертной воли. Внутри, подо льдом, в глубине — его шаманское наследие. Бывает, что воля и решимость достигают пика, пробивают этот лед. Когда не хватает пламени… Я была выпита, выжата досуха экспериментами… Десятый всю силу потратил, чтобы сохранить разум. Мы оба не хотели умирать, не хотели оставлять вас, и наша воля пробила лед. Там, внизу, целый океан пламени, в который ты окунаешься. Целый океан боли, и только от тебя зависит, выживешь ты или нет. Нужно выдержать, выгореть, заменить кровь на пламя, если можно так сказать. Третья вновь прижалась губами к чашке, и Шестая поняла, что больше ничего не добьется по этой теме — они все не любили вспоминать пройденные испытания, хотя те и делали их сильнее. Однако короткого, но внятного рассказа было достаточно, чтобы Шестая ощутила облегчение. Подспудно она боялась, что все же началось Пробуждение, которое так долго пророчила ей мать. Но нет, описанные ею ощущения совсем не походили на то, что произошло в лабораториях с нею. Там, при выполнении квеста, в бою… Ее печать — это колючая проволока, прислоненная к живой, нежной, беззащитной плоти. Проволока так долго обвивала мякоть, что постепенно врезалась в мясо, оно наросло сверху, скрыло под собой, однако проволока никуда не делась, она все еще там, сдерживает, одергивает болью. И доставать ее нужно аккуратно, миллиметр за миллиметром отодвигая плоть, освобождая шипы и колючки, металлическое изгибистое тело, осторожно, пинцетом и с обезболивающим. Шестой же словно выдернули кусок проволоки разом, как будто содрали ее и прижгли рану на живую пламенем, оно заполнило оставленные проволокой контура «траншеи», жадно поглощая освободившееся пространство. Боль уже прошла, оставив после себя лишь жжение заживления и некую долю облегчения. — Ты боишься. Это правильно, я тоже боялась. Шестая вскинула голову, она впервые слышала, чтобы мамочка боялась собственной силы. Это просто невозможно! В лаборатории Третья выглядела уверенной и сильной, никогда не сдавалась, не отступала. Так неужели… — Да, — серьезно кивнула женщина. — Боялась. Я ведь и без перерождения обладала просто кошмарным объемом пламени. Куда уж больше! Поэтому сдерживалась, как могла, старалась не слишком разбазаривать силу, чтобы не переступить неведомую мне тогда черту. Удержаться на льду. Пока там, лежа на кушетке, пристегнутая, обездвиженная, не способная дать отпор, не поняла: чему быть, того не миновать. Я не должна сдохнуть и сделать вас жертвой своей гордыни или слабости, только не вас, — Третья погладила по щеке, поднялась гибко-усталым движением. — Запомни: чему быть, того не миновать, поэтому действуй, опираясь на существующую ситуацию. Шестая прижалась к сухой, слегка шершавой ладони. У мамы всегда страшно сохли руки, никакой крем не помогал надолго, но все равно это было самым сладким ощущением. — Ты видела что-нибудь в будущем? — Нет, мне все еще плохо удается смотреть. Можно попросить Десятого… — она пожала плечами со странным выражением лица. Шестая с ней полностью согласилась: порой папочка их семейства был абсолютно непредсказуем. С него станется промолчать, если от этого будет зависеть благополучный исход. Или вообще подтолкнуть в нужную сторону. — Ладно, я пошла, а то вдруг там без меня Реборн снова найдет у меня мужчин в кровати, — Третья махнула рукой и растворилась во вратах. Шестая хихикнула и покачала головой: Реборну той реальности никогда не подчинить себе Третью, не завоевать. Ему просто не хватит силы воли и духа, чтобы соответствовать, шагать рядом, а не позади. Он силен, но мамочка гораздо сильнее, мудрее, смотрит шире, у нее не зашорен взгляд. Ей нужен мужчина, который понимает, каково это — переступить через собственную природу и не утратить при этом себя. Небеса! О чем она только думает? Выбирает жениха мамочке, как заправская сваха! Девушка побила себя по щекам и, чтобы отвлечься, достала пули. Старые и парочку новых, которые создала сегодня утром, для пробы. Внешне они отличались не сильно, разве что были чуть темнее цветом, чуть более насыщенными, как застывшая капля меда, как самая сочная виноградина, чья тонкая шкурка с трудом сдерживает пропитанную нектаром мякоть. В остальном же… практически ничего не изменилось. Разве что появилась возможность увеличить радиус поражения, то есть взрывать и прожигать чуточку больше. Девушка вздохнула с облегчением. Мама права: она жутко боялась измениться. Когда закончила химеризацию, вздохнула с облегчением. Икс-баннеры и айсберги льда посмертной воли всегда прочно ассоциировались в ее сознании с Десятым, братьями и сестрами, но никак не ею самой. Поэтому Шестая не завидовала — она не знала этой силы, ее запечатали слишком давно и слишком рано. Потому изменения пугали. Однако снова мама права: чему быть, того не миновать. Иногда, стараясь убежать, петляя и выкручиваясь, наоборот приходишь к месту, от которого убегал. И понимаешь, что все твои уловки были предназначены лишь для одного: привести к намеченной цели. Нужно опираться на действительность, действовать сообразно происходящим событиям. Франкенштейн упустил Кромбеля. Ох, нутро подсказывает, им еще это аукнется. Возле пуль легли пистолеты, более длинные и немного массивнее, чем обычные, создаваемые людьми. Тем не менее, они не выглядели громоздкими, наоборот, даже изящными, смертоносно-завлекательными, несмотря на то, что были гораздо тяжелее своих не усовершенствованных прототипов. И вот в них заключалась проблема. Пистолеты способны пропускать определенное количество пламени. Она, Шестая, пистолеты и пламенные пули представляют собой идеальную замкнутую систему взаимодействия, в которой все выверено до мелочей, до грамма. Шестая помнила, как оттягивали руки стволы, сколько пробников она запорола, прежде, чем создала свои первые нормальные пули, однако ученые никогда не меняли ей оружие, не создавали новое, и в чертежах, похищенных из разрушенных лабораторий, не нашлось ни одного, связанного с изготовлением оружия для таких, как они. В принципе, бывшие подопытные нашли себе замену в собственных мирах или сами создали себе инструменты, как та же Кровавая ведьма, но… Шестая и тут являлась исключением из правил! Ее оружие существовало со времен лаборатории. Если количество пропускаемого за раз пламени, его объем, изменится, то пистолеты вполне могут не выдержать, а найти замену не представляется возможным. Ну… почти. Кое-кто из Семейки баловался оружейным делом, и у Пятой имелись контакты, однако… Будет просто грустно расставаться с практически продолжением своей руки. Шестая погладила блестящие стволы и тяжело вздохнула. Нечего сейчас расстраиваться, пока ничего не произошло, лучше подстраховаться. На всякий пожарный. У тебя все еще сохранились контакты того мастера-оружейника? Пятая ввалилась в комнату в облаке душистого горячего пара, закутанная в одно лишь короткое полотенце. Волосы ее намокли, темными змейками стекали по лицу, липли к нему, ластились, подчеркивая нежно-персиковую от ровного загара кожу. Так странно вспоминать, как была эта от природы шелковая ткань изуродована неровными стежками меняющейся вместе с хозяйкой Чистой силы. — А тебе зачем? — сестра присосалась к остаткам шоколада, уже остывшего, почти черного, но все равно очень вкусного. Шестая за работой и раздумьями совершенно потеряла счет времени, лишь приглядывала за спящей Седьмой да слушала, как Нана внизу разворачивает пришедших навестить «больную» одноклассников. Они даже не заметили, что количество посетителей в спальне увеличилось. Порталы открывались беззвучно, без всплесков энергии и прочей активности, которую можно было бы отследить. Настраивались они прямиком на человека, не на местность, привязывались в трех случаях из четырех к личности. Только Двенадцатая имела огромные проблемы — ее дар крови, из-за того, что бродил в теле и воздействовал на него, изрядно сбивал настройки, мешал наметить вектора, то есть задать цель. Нет, с миром ведьма никогда не ошибалась, но вот внутри… ее могло выбросить куда угодно. Если честно, в таком случае ее магия ориентировалась… Кому-то досталась головушка светлая, кому-то — рученьки золотые, а ей досталась жопонька с приключеньицами. Порталы Двенадцатой забрасывали ее всегда в эпицентр каких-либо событий, важных и смертельно опасных. Если же она при постановке портала случайно оказывалась рядом с первого раза, выводы следовало сделать однозначные. «Мой личный индикатор пиз**ца» — ласково называла ее Восьмая. — Так зачем тебе оружейник? — Есть вероятность, что в будущем я, возможно, лишусь оружия, — Шестая прикусил губу и вновь погладила пистолеты. Оружейник, найденный экзорцисткой, лучше всего умел создавать оружие под человека, затачивать его, учитывать все параметры. Его произведения всегда были индивидуальны и служили только своему хозяину. Более того, он не ограничивался только Чистой силой, что являлось самым важным. — Из-за снятия печатей? — в лоб спросила Пятая, как всегда прямолинейная. — Откуда знаешь? Сестра повела обнаженными плечами, на которых медленно высыхали капельки воды, сверкающие подобно крохотным бриллиантам. В одном лишь полотенце, практически обнаженная, она ощущала себя комфортно, как дома. Или сознавала всю привлекательность того, что подчеркивалось мягкой белой тканью. — Мамочка волновалась, — Пятая призадумалась, пальцы ее нащупали выставленные ранее пули и машинально принялись играть ими. Охра вспыхивала согревающими оттенками, на миг заставляла вспомнить о Хэллоуине и тыквах, а после — о спелых, сочных мандаринах. — Тот оружейник переехал, ему совсем не хотелось попасть в поле зрения Ордена, так что его еще предстоит поискать… Но ты, как понимаю, торопишься? Даже если бы она в самом деле торопилась, Шестая никогда не призналась бы. Попросту не видела в этом необходимости: Пятая предпочитала не откладывать в долгий ящик связанные с семьей дела. Мир мог подождать, обреченный на гибель ее ленью и нахальством, но семья — никогда! — Есть один вариант… — пули перемещались между пальцами все более и более задумчиво, хотя Пятая выглядела, скорее, хитро, нежели озадаченно. — Могу предложить пистолет. Правда, он один… Впрочем, все может измениться, если постараешься, — уже тише прибавила она, скорее, для себя, чем для сестры, прежде, чем вернуться к разговору. — Отличный пистолет, с системой самонаведения. Тебе придется подчинить его, синхронизироваться. У него недавно погиб хозяин, но ты ему понравилась, кстати. Не хозяину — пистолету, — сестра тихонько захихикала. Шестая помнила только одно оружие из мира Пятой, которое ненадолго брала в руки. И тогда она действительно почувствовала сознание, чужое присутствие глубоко внутри. — Неужели… Ты хочешь… — Ага! — Но ты же не состоишь в Ордене! — Ой, когда меня волновали такие проблемы? — Тебе придется стащить его у Воронов из-под носа. — Детишки с завышенным ЧСВ, — пренебрежительно фыркнула Пятая, подтянув начавшее сползать полотенце. Она имела все права говорить так об элитных войсках Ватикана, ибо не раз это самое ЧСВ рушила им до основания, доказывая, что девчонка вроде нее, не проходившая специальной подготовки как экзорцист, способна дать фору, что Ордену, что Ноям. — Ты… правда пойдешь на такое? — Ради тебя? Обязательно! — Эм… но ты уверена, что я смогу… я же не экзорцист? — Я теперь тоже, — пожала плечами сестра, — и что? Мы слишком изменены сами и изменяем наше оружие. Мои перчатки уже не содержат осколка Сердца, вернее, это по-прежнему Чистая сила, освобождающая акума, но ее разум ушел, растворился. Теперь это мое оружие… Мы едины с ними, перчатки — часть меня. Ты должна быть готова к тому, что после «приручения» сменить оружие не получится. Впрочем, уничтожить его тоже будет весьма затруднительно. — Ты поэтому говорила, что пистолетов может стать два? — Ага. Если изменишь его, как полагается. Ладно, — она хлопнула ладонями по столу и поднялась слитным, гибким движением, — жди посылку к завтрашнему дню. — Ты не успеешь так быстро добраться до Ордена. — Попрошу подкинуть меня Вратами. Граф не откажет. — Бедный Граф, — покачала головой шутливо Шестая, подрагивая губами от сдерживаемой улыбки. — Милый Граф, — наставительно поправила ее Пятая и растворилась. Шестая не могла не признать, что дышать ей стало гораздо легче.

***

В школу Шестая пришла заранее, чуть ли не затемно, легко перемахнула через забор и тенью скользнула к погруженному в рассветный сумрак зданию. Коридоры выглядели непривычно пустынными, а классы — спящими, изредка шумно вздыхающими створками окон, приоткрытыми на самую малость ради проветривания помещений. Франкенштейн никогда не приходил так рано, и Шестая хотела сначала подкупить его материальными «извинениями» — вкуснейшими эклерами со сливочным кремом, которые испекла Третья. Но в кабинете директора горел свет, слышалось шуршание бумаг, протяжные вздохи ученого, он эти самые бумаги на дух не переваривал, особенно, когда они скапливались — а документы имели такую тенденцию, стоило только упустить их из внимания на день-два. Рейзел невозмутимо пил чай, думая о чем-то своем, как всегда великолепный и невозмутимый, а Франкенштейн разгребал бумаги, то недовольно хмурясь, то сердито блестя глазами, взгляд которых в такие моменты становился острым, как лезвие, и холодным, как многовековые ледники. Не удивительно, что директора опасаются. — Доброе утро. — Доброе… — со вздохом отложил очки Франкенштейн и уставился на раннюю посетительницу. Весь его вид говорил об обратном. Шестая немедленно продемонстрировала корзинку, как щит. Можно подумать, нежные, истекающие кремом пироженки бросились бы на ее защиту. Скорей всего, они трепетали бы перед знаменитым некогда ученым и буквально смотрели ему в рот. — Я прошу прощения за то, что испачкала ваш диван. И за свое долгое отсутствие, — уже тише добавила девушка. Не то, чтобы отсутствие было на самом деле длительным — Седьмая пришла в себя уже через двое суток, полностью здоровая, окрепшая и измененная. Ее тело больше не создавало щитки, стоило только мечу выскользнуть из ладони, теперь кожа рук и ног темнела, словно кто-то окрашивал каждую клеточку черным, рисуя перчатки выше локтей и чулки выше коленей. Однако, несмотря на кажущуюся мягкость, при таком «окрасе» кожа была тверже металла и с легкостью дробила камни. Шестой стало не по себе, когда она увидела демонстрацию — маленькие, аккуратненькие пальчики сестры врезались в толстенную бетонную стену, оставив в ней внушительную выбоину, от которой выше побежали трещины. Ей это показалось таким диким, память сразу подбросила воспоминание, как она ломала собственные пальцы на ногах, неудачно приземлившись. Но Седьмая не испытывала ровным счетом никаких неудобств. Более того, предвкушала грядущий Конфликт колец в своем мире и встречу с Варией, в особенности со Скуало, чью силу страстно желала попробовать на зуб и меч, и Занзасом, которого планировала растрясти на выпивку. Дурной пример Восьмой заразителен. Франкенштейн еще раз тяжело вздохнул и направился к заварочному чайнику. Девушка посчитала это знаком, что можно расслабиться. Ученый принес три чашки — Рейзел успел осушить свою — устроился возле Мастера, напротив Шестой. Девушка встретила взгляд темных глаз, пропитанных багровым теплом, и внезапно поняла, как же она соскучилась. Оказывается, она не замечала, но ей не хватало молчаливого присутствия, своеобразной помощи, улыбки, выраженной лишь уголками губ. Всего того, что мог ей предоставить только Рейзел. Франкенштейн откусил от первого эклера и в наслаждении прикрыл глаза, смакуя, распознавая и наслаждаясь каждым нюансом созданной Третьей симфонии. Шестая и сама готовила неплохо, однако искренне считала, что с мамой ей в данном искусстве не сравниться. Третья не просто любила, она умела экспериментировать, чувствовать, что, сколько и когда нужно добавить, чего не хватает в том или ином блюде, чем можно заменить недостающий ингредиент, чтобы получилось вкусно. — Надеюсь, ты успешно завершила все свои дела? Тот человек, за которого ты беспокоилась, теперь в безопасности? — Да, хотя далось это нелегко, — тем не менее, противореча своим словам, девушка улыбнулась, и Рейзел с любопытством чуть дрогнул бровью. Шестая сморщила нос: — Я почти не вылезала из комнаты, разве что на короткий душ, не удалось толком поспать. Она просила Двенадцатую или Пятую подменять ее, однако, несмотря на то, что сорваться с места ради сестры готовы были абсолютно все члены Семейки, отец посчитал подобное привлечение к себе излишнего внимания глупостью, способной создать в дальнейшем проблемы уже Седьмой. Так что дежурили они тайком, Нана не возражала, а мнение Реборна их никогда не интересовало. — Ты солгала нам, когда сказала, что не модифицирована, — и это являлось основной проблемой, главным вопросом, не прояснив которого они не смогут двинуться дальше. А Шестой хотелось идти дальше. — Разве? Я всего лишь сообщила, что не обязательно модифицировать тело, чтобы быть быстрее и сильнее, — девушка посерьезнела, теперь она смотрела только на Рейзела, говорила лишь для него. — Мне исполнилось пять лет, когда люди, принадлежащие к мафии, забрали меня в лабораторию. Им приглянулась моя генетика, а отец… он не смог обеспечить достаточную защиту ни мне, ни матери, — внезапно стало холодно, и Шестая обхватила себя руками в тщетной попытке согреться, помочь в которой не мог даже горячий, сладкий чай, сделанный Франкенштейном. — Я провела там долгие годы, прежде чем сумела сбежать с моей новой семьей, поэтому… не очень люблю вспоминать прошлое. Меня изменяли, оперировали, тренировали… или вернее сказать — дрессировали? Затачивали, как клинок. Я… — она покачала головой. — Простите. Это было сложно, сложнее, чем она подозревала, настраиваясь на разговор во время бдения возле кровати бессознательной Седьмой. Слова не хотели слетать с языка, который заплетался, они путались, перемешивались, а в груди разливался жуткий зимний холод. Мир морозил, обжигал снегом. Шестая не выдержала, отвела взгляд. Она не любила жаловаться, превращать людей в слив для своих эмоций, не любила вспоминать прошлое, несмотря на то, что искренне гордилась своей выдержкой, тем, что сумела преодолеть. Тонкие пальцы коснулись подбородка и непреклонно подняли его, заставив взглянуть в темные глаза, внутри которых, в самой глубине, плескалось алое зарево разливающейся крови. Рейзел, как всегда бесшумно, подошел, склонился. От места прикосновения его кожи по телу растекалось благодатное тепло, по-настоящему весеннее, солнечное, оно топило снега, прогоняло зиму. Шестая облегченно вздохнула и позволила себе на краткий миг искупаться в сочувствии, написанном на лице, пропитывающем взор стоящего напротив модификанта. — Что стало с твоими родителями? — спросил Франкенштейн, когда Рейзел вернулся на свое место, а успокоившаяся немного Шестая присосалась к чашке. Снова этот проклятый хрупкий фарфор! Надо бы и в кабинет кружку занести. — Отец погиб, — она еще не смотрела собранные данные по расследованию гибели Емитсу. — А маме стерли память обо мне. Сделали так, будто у нее был только один ребенок. Не я, естественно. — Прости. Шестая пораженно хлопнула глазами. Извинение от Франкенштейна? Это что-то новенькое, а ведь тема родителей не самая неприятная в ее жизни. Вот эксперименты, проводимые над нею — совсем другое дело. И судя по тому, как загорелись глаза директора, он тоже вспомнил об этом. И одновременно, покосившись на Мастера, видимо, решил умерить любопытство, обуздать его. Или просто умел терпеливо ждать. — Скажи, какие именно у тебя характеристики? Что изменили? — в конце концов, сложно не понять, что обычный человек против Джейка долго не продержался бы. — Скорость, ловкость, гибкость. Далеко вижу, хорошо стреляю. — Пламенем, — Франкенштейн не спрашивал, он просто поймал девушку на лжи. — Как такового открытого пламени у меня нет, — оправдалась Шестая. — Оно запечатано и реагирует лишь на оружие. Если удастся приручить пистолет, принесенный Пятой, она станет единой системой уже с ним. Вернее, он впишется в нее. Но это дело не быстрое, придется ждать. — С Союзом ты не связана? — Нет, хватит с меня лабораторий. — А твоя семья? — Мы редко вмешиваемся в дела друг друга, только по просьбе или если нет иного выбора. Нелюбовь к лабораториям и опытам — это у нас семейное. Молчание воцарилось ненадолго, все было сказано, объяснено. Шестая пока не могла пересилить себя и раскрыть главный секрет — то, что ее семья из других миров, то, что она сама шляется по иным мирам. Нет, пока нет. Слишком личное, слишком сокровенное. И не слишком важное, по сути, для этой парочки. В принципе, основное она сообщила — что модифицирована, и что у нее есть семья. Можно подумать, ей рассказали всю правду о себе! Видимо, это понял и Франкенштейн, потому что лицо его просветлело, а с тарелки пропал еще один эклер. Надо бы сказать маме, что появился еще один ценитель ее кулинарного мастерства. — Так, хорошо, — подвел наконец итог директор. — По сути, ты не солгала, а лишь утаила. И твои мотивы нам понятны. С этим проблем нет. — А с чем есть? — мгновенно отреагировала Шестая, потому что за внешним лоском и сиянием виделась усталость Франкенштейна, его напряженная, непрерывная, а потому выматывающая работа мозга. — В твоем классе новые ученики. Надеюсь, против нашего прошлого договора о сотрудничестве ничего не имеешь? — снова короткий взгляд на Мастера. — Нет. — Чудно. Легшие на стол личные дела лучше прочего сказали, что отношения восстановлены, и она все еще в команде. Разве могла девушка подумать, что испытает от одной лишь подобной мысли столь дикое облегчение, волной прокатившееся по телу? А довольный блеск глаз Рейзела и игольный укол усмешки Франкенштейна показали, что они прекрасно ее поняли. Пусть они не открыли всех своих тайн — с двух сторон — но начало положено, придет время, и все станет очевидным. Во всех трех делах имелись лишь фотографии, видимо, папки были заведены лишь для вида, но даже изображения поражали. Капли крови на снегу — в двух случаях из трех могла сказать Шестая. Карминовый и закатный цвет глаз идеально сочетался, перекликался с белоснежной, будто мраморной, кожей и столь же белыми волосами. Как снежные король и королева, вышедшие из сказки, созданные бураном из метели и вьюги. Холодны и неприступны, высокомерны в каждом движении изящных бровей. — Регис К. Ландегрэ и Сейра Джей Роярд, — представил их директор. — Они ведь не люди. Модифицированные? — Нет. Двадцать первый сказал, что в нынешнем мире их зовут ноблесс. — Но это не так? — мгновенно подхватила мысль девушка. — И кто такие ноблесс? — Ты раньше не сталкивалась с этим словом? — Кроме знаменитого выражения? Нет. Франкенштейн вздохнул, как будто ему нелегко просвещать столь дремучее создание, но интуиция звенела, переливалась звонким смехом: ученый обожал читать лекции. Поэтому Шестая демонстративно приняла вид примерной ученицы с папкой в одной руке… и эклером в другой. — Они существовали давно, полагаю, даже раньше людей, наравне с Шаманами, — директор бросил вопросительный взгляд, и Шестая кивнула, давая понять, что в курсе, кто такие Шаманы. В конце концов, логично предположить здесь такое же развитие истории пламени, как в других мирах. — Бессмертные по сравнению с короткой людской жизнью, благородные, невероятно, невероятно могущественные. И частично равнодушные к человеческому роду. В то время люди были слабы, их уничтожали звери, чудовища, болезни. У них было много противников. В отличие от Шаманов, выбравших своей стезей невмешательство и наблюдение, Благородные помогали людям, защищали от чудовищ, полагая, что их могущество, их положение к этому обязывает. Они считали, что в этом заключается долг каждого создания с высоким уровнем силы. — Вот откуда… — Да. Noblesse oblige. Люди селились поблизости от домов Благородных, приносили им дары, восхваляли, как божеств, а те допускали это, потому что, по сути, им не было никакого дела до повседневного человеческого быта и интриг. Все, что они хотели — провести свою жизнь в мире и спокойствии. С достоинством и благородством — отсюда пошло название расы. Франкенштейн перевел дыхание, делая глоток, чтобы промочить горло, а Шестая откинулась на спинку дивана, машинально покручивая в руках папку, теребя корешок, уголок страницы. Ей даже не доводилось слышать об еще одной расе, хотя можно было бы догадаться о существовании кого-то могущественного. Люди в погоне за силой всегда берут с чего-то пример, цель, к которой нужно стремиться. Или врага, которого нужно одолеть. — Вампиры? — Их называют сейчас и так, но на самом деле Благородные не пьют кровь. Вернее, могут, как мы едим мясо животных. Люди, чью кровь они попробовали, обретают силу, но взамен отдают право распоряжаться Благородному — тот в любой момент может подчинить заключившего с ним кровавый контракт. — Хм… Что стало дальше с Благородными? И почему ноблесс — не их название? — Впоследствии, когда человечество начало развиваться быстрыми темпами, Благородные покинули мир, спрятались в закрытой ото всех стране, где проживают мирно, неторопливо. А Ноблесс — это титул, присвоенный одному из них. Сильнейшему. Интуиция звякнула с намеком, Шестая хмыкнула про себя и согласно кивнула. Тоже мысленно. В пользу данного предположения нет никаких фактов, но постепенно она соберет доказательства. Но не спросить она не могла. — Рейзел, ты ведь тоже… Ноблесс? — Да. Франкенштейн прикусил губу, когда ответил его Мастер. Шестая невольно улыбнулась, встречая открытый взгляд. Он понял больше, чем было произнесено, все ее невысказанные вопросы и сомнения. Ответил и в то же время оставил еще больше вопросов. Директор кашлянул, привлекая внимание. — Будь осторожна. В данный момент они расследуют уничтожение Второго исследовательского, живут у меня, считают нас с Мастером людьми, которых подчинили ментальными техниками. — Они и так могут?! — Да-да, — раздраженно, что его прервали, отмахнулся Франкенштейн. — Ты меня слышала? — Да-да, буду осторожна. Девушка вернулась к просмотру личных дел. С иной расой они разобрались, но третий новенький отличался от них, как небо от земли. Более… простой, человечный, без той невыносимой, пронзительной красоты и совершенства черт. Обычный японец, каких много, разве что широкая улыбка, открытая, искренняя и яркая, совершенно не свойственная закрытым азиатам, привлекала внимание. Но не затрагивала карие глаза, кажущиеся убийственно спокойными. Его, к счастью, Шестая знала, пусть не лично. Ямамото Такеши, несостоявшийся Хранитель несостоявшегося Десятого, ее погибшего брата. Но… вот, в чем проблема — официально семья Ямамото тоже мертва, их ресторан взорван, в обломках найдено два тела, предположительно принадлежавшие отцу и сыну. И вот он, здесь, погибший парень, возможно, владеющий пламенем Дождя. В компании с представителями древней расы, возможно, сотрудничающими с Союзом — иначе с чего бы им копаться в подробностях гибели союзной лаборатории? — Он ведь не Благородный, я права? Франкенштейн кивнул, задумчивый, вспоминающий, довольный и недовольный одновременно. Конечно, ему же притворяться обычным человеком теперь еще и дома, а это значит прекратить ухаживать за драгоценным Мастером. Какая боль! — Да. Очень давно Шаманы и Благородные обратили внимание, что их силы благоприятно взаимодействуют, более того, словно созданы друг под друга. Этот эффект распространялся и на потомков — людей, владеющих пламенем. Если Благородный заключал с таким союз, его сила раскрывалась не просто полно — невероятно… — На крови? — Что? — захлопал глазами сбившийся с мысли Франкенштейн. — Союз на крови? — расширила свой вопрос Шестая. — Нет, в том-то и дело! Силы партнеров проникали друг в друга, как резонаторы, увеличивая потенциал каждого. Конечно, существовал ряд требований, не каждый человек пламени подойдет тому или другому Благородному. Как минимум, они должны либо находиться на одном уровне силы, либо иметь возможность в будущем сравняться по данному показателю. Директор говорил запоем, глаза его горели воодушевлением, он был не здесь и не сейчас, в далеком прошлом, в котором проводил исследования. — Значит, Благородные спасли кого-то из мафии? — Или простых потомков Шаманов, — кивнул Франкенштейн. — В любом случае, Ямамото Такеши является партнером Сейры Джей Роярд, следовательно, обладает активным пламенем, которое тщательно скрывает. Поэтому будь вдвойне осторожна. Шестая кивнула. Больше всего ее занимал другой, весьма неожиданный вопрос. Если выжил Такеши, могли ли уцелеть ее отец и сводный брат?