Добрым словом и пистолетом

… длинные смуглые пальцы ловко сложили лист белой бумаги, прогладили линию сгиба. Солнце заливало низенький стол, вынесенный на улицу, заваленный канцелярскими принадлежностями и книгами по созданию оригами. Где-то сбоку надувалось парусами выстиранное мамой белье. Тсуна чувствовала себя как никогда счастливой, если бы не крохотный червячок, подтачивающий душу. Он мешал ей наслаждаться теплым летним днем. — А сейчас делаем вот та-ак… — Тебе не стоило бить тех мальчишек… — Затем сгибаем здесь… Это им не стоило пытаться обидеть тебя, — голос пах шоколадом с перцем-чили, звучал непоколебимо в своей уверенности. — Но они всегда так делают, — пожала плечами Тсуна. Она в самом деле не видела ничего странного в том, что не понравилась кому-то. — Просто я слишком неуклюжая, и волосы у меня пышные… — Мне нет дела до остальных! Шуршание бумаги… — Посмотри на меня, Тсуна! …шелест травы и солнечный ветер, бьющий в лицо… — Ради тебя я убью кого угодно, развяжу войну, если понадобится. …разноцветные бумажки, подхваченные невидимым потоком… — У меня нет стыда и совести, нет морали, кроме одной — твоя безопасность. …едва слышный гул машин, проезжающих двумя улицами дальше… — Если мне понадобится совершить преступление, чтобы ты чувствовала себя лучше, я сделаю это. Солнце заливало черты его лица, Тсуна никак не могла увидеть, как выглядит ее собеседник. Казалось, еще немного, совсем чуть-чуть — и вуаль золотистого света разойдется, давая ей понять, вспомнить… — Но… — Ты самый важный для меня человек. Твоя семья, твои друзья не имеют значения, важна лишь ты. Конечно, ты еще мала, чтобы понять… — Я не глупая! Бархатистый, немного вкрадчивый смех заставил покраснеть гневно щеки. Ну, вот, теперь еще и он над ней смеется! Ласковая ладонь взъерошила пушистые каштановые волосы. — Конечно же, нет. Ты самый умный ребенок из всех, кого я встречал. Наверное, это я говорю слишком сложно, — снова шелест бумаги. Он не прекращал складывать оригами ни на секунду. — Тсуна, ты — смысл моей жизни. Без тебя не станет меня. Пока дышу, я буду оберегать тебя от всего на свете… Смотри, я сделал тебе лилию. — Как красиво! — девочка бережно приняла в ладошки бумажный цветок. Хрупкий, утонченный, прекрасный. На такой страшно было дышать. Тсуна застыла в благоговении. — Моя маленькая госпожа… Солнечный день закончился так же быстро, как начался. Шестая, а это была уже именно она, задыхаясь вынырнула из собственных воспоминаний, чтобы тут же, немедленно, погрузиться в темный океан с таинственной глубиной. Как будто резко толкнули в Марианскую впадину. Толща воды над головой увеличивалась с каждым метром, давила на грудь, не давая вздохнуть. Бледное лицо Рейзела возникло вдруг перед мысленным взором. Он плакал кровью, алые ручейки стекали по лицу, очерчивали острый подбородок. Он плыл рядом, раскинув безвольно руки, погружаясь вместе с нею… Истерзанный, покрытый множеством ран. Его темная форма Ноблесс пропиталась кровью, океан вдруг превратился в багровую реку, в которой Шестая, задыхаясь, боролась с течениями, пока ее не выбросило на берег. Вместе с бездыханным телом Рейзела. Повсюду виделись руины, выжженные огнем пепелища, сквозь которые еще не скоро начнет прорастать трава. Обломки старинных зданий, высоченные колонны, что кренились, будто не в силах удержать свалившуюся на них тяжесть времени и войн… — Нет… Нет-нет-нет! Нет, не смей! Шестая метнулась к Благородному, обдирая колени в кровь, перевернула на спину, попыталась нащупать пульс, но пальцы дрожали и соскакивали… На шее не билась венка, запястье оставалось по-мраморному безжизненным. Рейзел лежал прекрасно-бездыханный, но выглядел словно заснул, а не умер, по белому лицу прочертили путь багровые дорожки кровавых слез. Почему-то река не смыла их. Рейзел плакал даже после смерти. Шестая, промокшая насквозь, заплакала. Впервые за много лет без притворства и не из-за боли. Громко, отчетливо, ударяя по влажной земле, тряся тело Рейзела, словно тот мог услышать и очнуться. Чувство тоски, оглушающее, ошеломительно огромное, накинулось голодной собакой, вгрызлось в горячие внутренности, прямо в истекающее кровью сердце. Рейзел не мог умереть, не мог… Как же так? -… здесь! Я здесь! Я рядом. Сильные руки заскользили змеями по спине, обвили веревками. Они казались обжигающе горячими на фоне выглядывающего из-под задравшейся футболки влажного от пота тела, обдуваемого легким ветерком из раскрытого окна. Шестая подскочила на скрутившихся в жгут простынях, прижалась к знакомому телу, почти вслепую, не разлепляя мокрых ресниц, приникла к груди, обтянутой дорогой, вкусно пахнущей тканью. В ухо ей ударилось сердце, раз, другой, третий. Живое, настоящее. Пальцы скользнули вверх, не могли не найти линии клейма в виде римской цифры шесть, погладили его, пробивая на невольную дрожь. Шестая прерывисто вздохнула: даже сейчас, спустя много лет, после нанесения, клеймо оставалось чертовски чувствительным к прикосновениям. А, может, дело в том, что они никому не давали дотрагиваться до метки, которую не уничтожили, чтобы сохранить напоминание о преподнесенном жизнью уроке. И о том, что они — Семья. Сон отступил, отпустил из своих мерзко-ледяных объятий. Случается такое, когда краем разума понимаешь, что все происходящее — сон, но все равно не можешь ничего поделать, даже пошевелиться невозможно, не то, чтобы прогнать тревогу и страхи. Вдобавок разум, после первого сновидения, уверился, что все остальные тоже будут подлинными, ни на миг не усомнился, лишь уголок, подвластный интуиции, спасал: кричал, уверял, баюкал. Кошмары… Как давно их уже не было? Да, с самого приезда в Корею, в родной мир. После лаборатории кошмары стали естественными сопровождающими. Каждую ночь, как по графику, приходили они ко всем членам Семейки. Но время разбавило страшные, упаднические мысли новыми впечатлениями, сгладило острые грани, слегка разбавило резкость черт, кошмары стали проходить… Наверное, она слишком много думает. — Как ты?.. — Шестая откашлялась, слегка отстранилась, хотя не покинула до конца уверенных объятий Рейзела. Тепло, в его руках было тепло, холод, проникающий сквозь два одеяла, в данный момент валявшихся на полу, наконец-то отступил. В руках своего партнера Шестая не чувствовала себя больной лихорадкой. Рейзел смотрел встревоженно, в глазах его полыхала алая бездна, теплая, интересующаяся, обвивающая все новыми и новыми нитями, которые постепенно превращались в полноценное кружево, местами пока еще провисающее, но все равно удивительно прочное. На века. — Почувствовал твой ужас, — Благородный погладил скулу, отвел влажную прядь от щеки. — Что случилось? — Прости. Кошмар, — фразы ложились отрывисто, резко. Девушка, поморщившись, отвела взгляд в сторону. Не самая любимая тема. — Они давно уже мне не снились. Наверное, я слишком много думаю, — с нервным смехом озвучила свои мысленные выводы. — Что тебе снилось? Рейзел искренне интересовался, беспокоился, не обращая внимания на окружающее, весь был сосредоточен на девушке — Шестая чувствовала это кожей, пламенем внутри. И мысль поделиться переживаниями не вызывала отторжения или ненависти, лишь уверенность, что ее выслушают, постараются понять. Утешить и помочь. То же самое, что она сделала бы для него в подобной ситуации. — Сначала это было воспоминание о моем друге детства. Самое длинное из имеющихся у меня. — Длинное? — в голосе Рейзела слышалось недоумение. Шестая не хотела зажигать лампу, света луны вполне хватало ей, чтобы видеть реакцию собеседника. Например, по-детски вопросительно сдвинутые брови. — В лаборатории один из экспериментов лишил меня части памяти, — Шестая неловко, криво улыбнулась, хотя скорее, это была усмешка. Жалкая, но с просьбой не жалеть. — От детства у меня остались лишь осколки. Этот — самый длинный из них. Именно он первое время помогал держаться, когда было совсем худо. В голосе ее друга тогда слышалась убежденность, уверенность, почти что одержимость, это позволяло Шестой не сойти с ума, продолжать звать, даже когда вера в родителей была утрачена. Девушка перевела дыхание. — А после мне приснился ты. Мертвый. Молчание казалось особенно неловким, но что еще она могла добавить? Это все дурные мысли, передуманные, прокрученные в тридцатый раз перед сном, спровоцировали появление нового кошмара. В Корее пропадает слишком много модифицированных, принадлежащих Союзу. Причем с каждым разом их уровень возрастает. Это не может не привлечь внимание нежелательных персон, а вместе с ним — проблемы от Союза. Однако у них нет выбора. Если хотят защитить то, что дорого, сберечь то, что успели приобрести, они просто не имеют права сбегать. Тао, Такео и Двадцать первый еще могут, а они — уже нет. Потому что тут школа, потому что тут одноклассники. Если они сбегут, Рейзел больше не сможет жить как обычный смертный, наслаждаться уроками — побег проведет черту, за которую не будет возврата. Вдобавок Шестая помнила, что говорили о Ноблесс — используя свой дар, сильнейший постепенно, очень медленно умирает. Темнота прогоняла дневную уверенность, нападали многочисленные вопросы и ненавистные «если». Что если она не справится, не сможет стать Шаманом? А вдруг ее сил не хватит, чтобы сохранить жизнь Рейзела? В такие мгновения девушка напрочь забывала о словах папы. Это накладывалось на беспокойство о нем, банальную тревогу, что следующий противник может оказаться чересчур силен. Легкое, но весомое касание, приподнявшее подбородок, прервало хоровод упаднических мыслей, идей о том, как бороться, если Рейзел действительно… Благородный улыбался. Шестая застыла, полностью покоренная. Она еще не видела такой улыбки у него: легкой, по-настоящему… свободной. Солнце впервые было ярким и живым, не скованным смирением или мечтами о недоступном. Рейзел… жил. Был свободен. Улыбался так, словно самые лучшие, самые заветные желания его вдруг исполнились. Смотрел так… — Я больше не хочу умирать. Подобному тону нельзя не верить: уверенный, твердый, решительный. Шестая приподнялась и легко, совсем чуточку, дотронулась губами до острой, идеальной скулы, чувствуя, как загораются ее собственные щеки. Ей вдруг стало так легко-легко, от одного лишь признания-решения Рейзела. В дверь неожиданно громко и бодро забарабанили. — Эй, Неспящие в Корее! Кончайте миловаться, идемте пить кофе, коль уж все равно бессонница. Шестая затряслась от беззвучного смеха, уткнулась в место, где шея плавно переходила в плечо, Рейзел погладил по волосам… с каким-то сочувствием. — Восьмая, ты в курсе, что завидовать грешно? — Да, мне завидно, и я не скрываю сего факта! — завопила в ответ сестра. Из-за двери донеслись дробные шаги — кошка сбежала вниз по лестнице, загремела чем-то на кухне. — Пойдем, с нее станется перебудить наших ведьм, а те спросонья скорее устроят локальный Армагеддон, чем вникнут в ситуацию. Рейзел кивнул и последовал вниз, а Шестая решила забежать в ванную, переодеться, немного привести голову в порядок после кошмара. Когда она спустилась, Восьмая в неизменном костюме — что смотрелось весьма странно в домашней обстановке посреди ночи — разливала по чашкам кофе. Ее напиток благоухал первозданной крепостью и радовал глаз чернотой, а вот у Шестой уже расплывались сливки — та боялась представить, сколько вбухала сестричка сахару по доброте душевной для «маминой принцессы». При ее появлении Рейзел слегка выгнул бровь, безмолвно спрашивая. Шестая достигла определенного успеха в расшифровке его молчаливых посланий, но благодаря связи стала понимать гораздо лучше. — Ага, она всегда в костюме, — забралась девушка на высокий стул. — Кто-то из ее мира говорил, что она даже моется и спит в нем. — Поклеп наглых завистников, — хмыкнула кошка. — Чем займемся, если уж бодрствуем? Казалось, подобный вопрос возмутил сестру до глубины души. — Как это чем? Твой парень отправится досыпать и успокаивать директора, который, судя по всему, весьма нервничает из-за его внезапной отлучки. Шестая перевела взгляд на окно. Соседний дом полыхал аурой чернее полночи, которая колебалась, словно директор сомневался: сначала позвонить или сразу ворваться с дружественным визитом? — А мы с тобой — тренироваться. Кому-то очень нужно обновить свои навыки стрельбы. С этим нельзя было не согласиться. Если их сделка с Юрием актуальна, то завтра — или уже сегодня? — ей предстоит сражаться с еще одним Цербером. А для этого надо как следует поработать над Приговором. Время смены свойств, время образования пуль — все это требовалось ускорить максимально. Не говоря уже об увеличении поражающей силы самих снарядов. Каждый раз, когда она выстреливала, пламя вздымалось, колыхалось и опадало, обжигало внутренности, но к этой боли легко привыкнуть. По сравнению с тем, что было раньше — не более, чем резкий срыв пластыря или присохшего к ране бинта. Ничего серьезного, в отличие от ощущений при падении печати. Внизу, повинуясь свойственной их Семье паранойе, Шестая создала не просто тир в обычном определении данного слова. Просторное, полностью экранированное помещение с укрепленными стенами блокировало обнаружение проявлений любого всплеска пламени: от тонких работ до мощного Х-баннера папочки. Конечно, пришлось попросить помощи в обустройстве, но Шестая не стремилась спрятать под домом лабораторию, как директор, или комнату размером со спортивный зал в какой-нибудь средней школе, как сделала это, развлекаясь, Восьмая. Всего лишь сравнительно небольшое помещение для тренировок. — М-м, неплохо, весьма неплохо, — протянула сестра, провела пальцами по светлым стенам, оценивая их прочность и структуру. Как всегда случалось в минуты задумчивости, ее глаза из насыщенного лимонного оттенка плавно перетекли в более глубокий и спокойный янтарный. — А мне в моем остается только варенье хранить — тренироваться все равно не с кем, — вздохнула с деланным сожалением. — Только не говори, что ты готовишь, — фыркнула в ответ Шестая. — В жизни не поверю! Ты в фартучке — страшнейший кошмар Варии с момента вашего знакомства. — Нет, Скуало присылает с каждой миссии. Мстит, поганец, за те милые косички. Честное словно, лучше бы выпивку привез! — Куда тебе столько? Твои запасы легендарны и бесконечны. — Солнышко, кому как ни тебе знать: ничто не вечно под луной. А, во-вторых, заначки много не бывает! — Восьмая нажала на кончик носа, как на кнопку. Шестая прищурилась, потянулась к пистолету, но не спешила его доставать, чтобы начать тренировку. — Что-то ты больно веселая… Не расстроена, что тебе не ответили на сокровенный вопрос? — Не-ет, — кошка улыбнулась остро и довольно. Сыто. Голодно. По-звериному жадно. — Молодой человек вовсе не обязан был отвечать и очень вовремя об этом вспомнил. Он хотел узнать вопрос — он его узнал. В качестве платы за молчание о нашем активном участии в ликвидации некоторых ошибок генной инженерии. Знаешь, подобные умения получать свое и одновременно избегать неприятных тем… м-м-м… воодушевляют. Наша игра определенно будет занимательной… Но хватит об этом! — Восьмая звонко хлопнула в ладоши. — Итак, начнем нашу тренировку, маленькая принцесса. Молодая женщина грациозно повела плечами, пиджак стек темной водой, опустился на пол, обнажив белоснежную блузку. В таком виде участвуют в конференциях или ведут деловые переговоры, но никак не сражаются. Впрочем, Восьмой ни каблуки, ни обилие деталей не мешало в бою. — Твоя главная задача — достать меня. Сражаемся всерьез: я нападаю, ты — отстреливаешься. Шестая с сомнением посмотрела на Приговор в руке, затем подняла глаза на сестру. — Всерьез? Ты уверена? Я же непременно попаду! Столько снисходительности во взгляде… Как будто Восьмая в очередной раз получила подтверждение, почему именно Шестая считается в Семейке младшей — отнюдь не из-за возраста. — Не хочу тебя расстраивать, но моя регенерация на несколько порядков быстрее. Вдобавок у нас две Кровавые ведьмы в доме и мамочка на связи. Не будем лишать ее удовольствия поработать по прямому профилю. Готова? Цок-цок. Восьмая начала движение медленно, обходя по ровному кругу, неторопливо, присматриваясь, прицеливаясь. Оценивая. Это напоминало танец: плавный, пока еще нарочито медленный в своем зарождении. Пристальный взгляд желтых глаз, знание, что скрывается за тонкими мышцами, хрупким телом и деловым костюмом, будоражило, заставляло кровь быстрее бежать по венам. Шестая повторяла движения сестры, как зеркало, как тень. Ни в коем случае нельзя идти на сближение. Приговор лежал в кобуре, но предвкушал, как хозяйка, предвкушал сражение, в котором не придется отстаивать свою жизнь, вместо этого можно получить немало новых знаний, отточить умения. Цок-цок-цок. Шаги быстрее, кошка почти облизывалась хищным жестом, уверенно вычленяя слабые точки на теле, скользя взглядом, но не давая понять, откуда придет первый удар. Танец постепенно ускорялся, наращивал темп. Цок-цок-цок-цок. Все же сближение, пока еще заметное, уловимое обычным взглядом. Пламя внутри вторило радостному ожиданию, волнению и сосредоточенности. Цокцокцокцок… Смазанная тень метнулась вперед, на Шестую обрушился град ударов. Стук каблуков слился в одну непрерывную ленту, в звонкую капель, но ориентироваться на слух весьма глупая затея, когда противник столь быстр. В обычном бою Восьмая успевала десять раз поменять дислокацию, пока противник целился в место, где уже не было его противницы. Шестая превосходила сестру в скорости, но не силе, поэтому ей оставалось только убегать и отстреливаться. Взрывные пули она решила проработать первыми, методично действуя по мысленному списку, составленному перед сном. Восьмая не использовала силу полностью, в стенах не оставалось трещин и дыр, она молчала, не комментировала язвительно ложные выпады или выстрелы, ушедшие в молоко. Ночная синь вспыхивала то тут, тот там, жадно проглатывая пули, защищая свою владелицу, дышала жаром, обжигая им, как дыханием, неосторожно приблизившуюся противницу. Восьмая танцевала, легко и непринужденно, как хрупкая, тонкая, звонкая художественная гимнастка в объятиях иссиня-черных лент. Те кружились, змеились, шипели, плевались искрами, когда Шестая почти достигала цели, пару раз все-таки оцарапав щеки Восьмой, на что сестра широко усмехнулась. Девушка не использовала самонаведение Приговора. Не в этот раз, что бы там ни утверждала кошка. Им обеим достанется от матери, если Третья прознает о самоубийственных затеях. Есть определенный недостаток в работе с одним только пистолетом — вторая рука удручающе свободна, не знаешь, куда ее приткнуть. Право слово, с ножом даже было бы привычнее и спокойнее, но Шестая как-то не подумала. Не до этого было, а после мысли о дополнительном оружии исчезли без следа, отправились куда-то на периферию, когда организм захлестнуло пламенем. Весенним, радостно гудящим подобно шмелям, своим напором и движением ломающим леденцовый лед с полупрозрачным хрустом. Вуаль медленно растворялась, сплеталась, уже не сдерживая его, а… Шестая не знала, как обозвать ту еле заметную паутину, в которую превратилась бывшая ранее вполне осязаемой преграда. Дракон на груди оставался спокойно холодным, пламя не бунтовало, не пыталось сжечь свою носительницу. Значит ли это, что все идет так, как должно быть? Девушка не знала, а потому стреляла, стреляла и стреляла, доводя навыки образования пуль до автоматизма, учась быстро сменять способности, подстраиваться под ту или иную манеру боя — Восьмая могла предоставить огромное количество примеров разнообразнейших техник. Необходимо занять разум полезным делом вместо выстраивания глупых теорий, основываясь на недостатке информации. — Достаточно! — Восьмая резко остановилась, и Шестая тут же опустила пистолет. Сестрица выглядела измотанной, блузка ее в некоторых местах липла к телу от жгучего пота, но Шестая искренне подозревала в этом не собственные заслуги, а усилия, которые прилагала Восьмая, чтобы сдерживаться и не бить в полную мощь. А главное — сражаться молча! — На сегодня хватит. Мы хорошо потрудились. Девушка кивнула, переводя дыхание. Мышцы радостно пели от упоительной усталости. Как же ей этого не хватало — единения, понимания, которое они с родственниками вырабатывали годами. Тренировка на максимуме, не скрываясь. Когда знаешь особенности силы противника, его основные атаки, нужно выдумывать что-то новое, бесконечно импровизировать. Приговор… снова замерцал, уже ложась в кобуру, расплылся гранями, как было раньше, когда он менял цвет и владельца. Как будто задумался о чем-то. Это могло бы волновать, если бы Шестая не знала откуда-то с поразительной четкостью, что револьвер не подведет ее, когда придет время. Там, под мерцанием и расплывающимися очертаниями ладонь ощущала твердую сердцевину, которую обхватывали нежно пальцы. Приговор почти завершил ассимиляцию, почти… осталось совсем чуть-чуть. — Что такое? Восьмая смотрела пристально, оценивающе, не сказать, чтобы недовольно, но по кошке никогда не понять наверняка, какие мысли бродят за сливочным лбом. Она могла с милой улыбкой перерезать горло или хмуриться, принимая поздравления. Сочетание противоположностей и полнейшая непредсказуемость. — Ты изменилась. Цвет волос и кожи… Эти слова заставили встревожиться. Шестая замечала изменения, в конце концов, в ее профессии внимание к деталям означает многое, но те были настолько микроскопическими и постепенными, что девушка перестала тревожиться, машинально отмечая их каждый раз в зеркале. Однако, если заметила сестра, могут ли задаться ненужными вопросами остальные? — Критично? — Нет, — морщинка меж бровей разгладилась, кошка махнула лапкой. — Кожа стала светлее, — провела она пальцем по щеке Шестой, потом дернула за пушистую прядку, — волосы потемнели. Тебе даже идет. Не бери в голову, никто не знает, к чему может привести Пробуждение. Твои школьные друзья вполне могут списать на краску для волос и последствия болезни. Лучше приготовься, твоих временных учителей сегодня ожидает насыщенный день. — И вряд ли они оставят Е-Ран в покое, — понимающе подхватила Шестая. Действительно, ей пора собираться в школу.

***

— Сижу на подоконнике, пью кофе и думаю о нем. Шестая хмыкнула и протянула опустившейся возле сестре стакан с холодным кофе. Льдинки заманчиво звенели, ударяясь друг о друга и запотевшие стенки, темно-карамельная глубина манила обманчивой бодростью. Над Кореей раскинула крылья очередная ночь, в этот раз почему-то полная происшествий. Шестая слышала завывание сирен, ей казалось, что где-то гремели взрывы. Неспокойная, весьма неспокойная ночь. Интуиция звенела, не переставая, сегодня никто не в безопасности, смерть грозит абсолютно всем ее близким, но девушка не понимала причины подобного поведения. Ведь лично убедилась через окно, как агенты KSA покидали стены школы, недовольные, разозленные упорством Франкенштейна, его непоколебимостью и невидимым за вежливой улыбкой желанием выбросить мутантов за границы учебного заведения лично. Но то, о чем директор умалчивал, вполне можно было понять по его темной ауре. Естественно, тем, кто умел ощущать. Это точно не могли быть агенты правительства, им просто не по силам стать серьезной опасностью для товарищей девушки, над которыми хорошенько поработал гениальный блондинистый ученый. Несмотря на довольно-таки… сложный характер Франкенштейна, Шестая никогда не отрицала его гений. Конечно, агенты вернулись буквально через полтора часа, не могли не вернуться, ведь Е-Ран являлась одной из лучших школ Кореи, учащиеся в ней уже прошли, можно сказать, определенный отбор, что только на руку нуждающейся в средствах и людях организации. На их пути встал Двадцать первый, отбил удар, так что… Нет, это определенно не могли быть агенты. Если только Юрий не обманывал, говоря, что приведет Цербера. Однако интуиция на этот счет была весьма категорична: приведет. Потому что ему самому это надо. У него есть некая цель, которой он следует. Какое-то свое сверхсекретное задание. — Не собираешься на место встречи? — Пока нет, хочу кое-что проверить. Шестая расположилась на ближайшем к заветной стройке здании одной с ней высоты. Ей хотелось убедиться в теории чувствительности измененных людей, в частности Церберов, к приближению снарядов. — Юрий, куда ты нас ведешь? Мы должны встретить Старейшину и все ему показать, — раздался недовольный мужской голос, переданный микрофонами, которые сестры щедро установили на крыше главного здания стройки. — Не беспокойся, Родин, я все подробно описал ему в отчете, — успокаивающе произнес вкрадчивый голос, присыпанный фальшивой благожелательностью, как корицей. Юрий появился точно по часам, минута в минуту, ориентируясь на начало предыдущей «встречи». Шестая видела идеально сидящий костюм, поблескивающие очки, незаметные короткие взгляды, которые мужчина бросал по сторонам. Малость… нетерпеливые. И в то же время настороженные. Он… опасался, боялся встречи, ибо неизвестно, какие еще тайны сердца вскроет незнакомка, и одновременно жаждал ее. Кому-то нравится ходить по грани, балансировать на остром лезвии ножа? Восьмая может выпотрошить разум, но при этом цепляла за живое — невозможно оторваться. Она вынуждала соблюдать этот баланс из опасения и стремления вновь встретиться. — Капитан будет не в восторге, — произнес сухо невыразительный женский голос. Надо же, привел сразу двух Церберов. Сюрприз-сюрприз! Решил не размениваться по мелочам? Сухопарый мужчина со шрамами на лице настороженно осматривался по сторонам, а вот женщина сверлила недовольным взглядом сопровождающего. Губы ее поджимались в гримасе очевидной, крайней брезгливости, как будто она увидела перед собой что-то мерзкое. Чем более благожелательным становился Юрий, тем больше кривилась его спутница. — Это напрямую связано с пропажей наших дорогих товарищей. — Хм… Произнести очередную реплику женщина не успела, только дернулась, начиная разворот, но пуля вошла в лоб быстрее, чем модификант успела полностью осознанно среагировать. Что ж, теория оказалась верна: Церберы способны почувствовать приближение снарядов — или даже услышать их — но при этом успевают среагировать только на человеческие поделки. Пулю Приговора им не перехватить. — Что?! Юиджи! — мужчина подскочил к подруге, но та, естественно, не подавала признаков жизни. В следующее мгновение одежда покинула тело модификанта, нано-костюм, более известный по предыдущей ночи, как трико, обхватывал каждую мышцу. После лекции Восемнадцатой девушке было немножечко стыдно называть произведение технологического искусства «трико». В руке мужчины сверкнул длиннющий трезубец, его как будто создали из засохшей крови — багряный, со слегка неровными, рваными краями и лезвиями. — Юрий, ты привел нас в ловушку! Предатель! Человеческое горло просто не способно произвести такой рык. Вся напыщенность и высокомерие вкупе со спокойствием слетели с мужчины, как шелуха, обнажая яростное, слегка неадекватное нутро. Он ненавидел Юрия, страстно, всей душой, и мечтал убить. Причина крылась не только в женщине, лежащей безжизненно у ног. Вернее, совсем не в женщине. Помнится, Тао говорил, что Юрия боятся. Возможно ли, что Церберы в этом отношении мало чем отличались от почившего лидера DA-5? — Боже-Боже, снова предатель? — вздохнул блондин, легко уклоняясь от резкого выпада, будто вовсе не замечая его. Он двигался текуче, был водой, смертельной опасной, с заостренными лезвиями водой. В который уже раз получила Шестая подтверждение своих предположений о гильдейском происхождении Юрия. — Ты удручающе предсказуем, Родин. Кед отреагировал таким же скучным образом. Правда, ему это нисколечки не помогло. Никто меня не ценит, — вздохнул он напоследок, поправляя очки. — Отчего же, — на крышу ступила Восьмая. Шестая покосилась на притулившийся к краю парапета стаканчик, одинокий, кажется, даже грустный. Совершенно не уследила за сестрой, поглощенная исследованием Церберов. Стоило видеть, как появилась Восьмая. Ее страсть к театральности, к эффектности неистребима, как и ее язвительность. Впрочем, надо признаться с открытым сердцем, сестра умела произвести впечатление. Она ступила на крышу очаровательно легко и просто, словно шагала по воздуху и вдруг решила остановиться именно здесь. Острый нос туфельки четко и остро выделился на фоне камня, заставляя невольно посторонних задаваться вопросом — как можно столь непринужденно стоять на каблуках и при этом не падать? Ни складочки на костюме, ни грана волнения в одухотворенных чертах лица. Ветер подхватывал красивые локоны, смешивал их с ночью, луной и скудным освещением стройки, вплетая редкие серебристые блики. Красива, опасна, непредсказуема, в отличие от ощетинившегося модификанта. — К примеру, я вас очень ценю, молодой человек, — промурлыкала Восьмая, принимая с поистине королевской благосклонностью руку Юрия, позволяя мужчине помочь ей спуститься. — Прощу прощения за опоздание. — Очаровательным леди должно опаздывать, — Юрий приник губами к тонким пальчикам. Шестая еле удержалась, чтобы не закатить глаза — нельзя отвлекаться, иначе черт знает, куда заведет этих двоих любовь к интригам и словесному яду. — Как вам мое подношение? — Неплохо, хотя немного… громко. Юрий вздохнул печально, развел руками, всем своим видом показывая, что здесь он абсолютно бессилен. — Увы, некоторые совершенно не имеют представления о манерах. А вы, я вижу, решили преподать ему важный урок? — Именно так, — кивнула Восьмая, непринужденным взмахом руки поджигая тело мертвой женщины. — Не бегай от снайпера — умрешь уставшим. Пронзившая мужчину пуля послужила точкой в ее предложении, наглядным свидетельством. Себя Шестая оправдывала тем, что кошка сожрала бы ее с потрохами, не подыграй она в ее импровизированном спектакле. Надо сказать, сцена получилась впечатляющей. Родин загорелся следом, быстро, повинуясь взмаху тонкой руки, жемчужно-белой в свете луны. — Ну, вот, вы совсем не оставили мне материала для исследований. — Считайте это компенсацией за ваше возмутительное игнорирование моего вопроса. — Ох, прошу прощения, я не хотел расстраивать вас, — Юрий поклонился, его фигура, каждой своей клеточкой, источала насмешливую иронию и удовольствие от игры. — Как могу загладить свою вину? Усмешка Восьмой говорила, что все идет по ее плану, хотя никакого плана на самом деле не существовало, все корректировалось по ходу гиперинтуицией Вонголы. Однако это всегда заставляло нервничать ее противников, не знающих, как поступить, чтобы поломать неизвестные правила. Им было невдомек, что Восьмая всегда подстраивалась под все их неадекватные выходки, реагировала быстрее и… острее. Юрий тоже напрягся, хотя не выдавал этого внешне. Однако Шестая чувствовала, видела чужую настороженность. Асассин боялся новых вопросов, поведения своей неожиданной знакомой. — Ваш… спутник упоминал некоего Старейшину? — Двенадцатый Старейшина Союза, в данный момент он вместе с капитаном Церберов… Кажется, заканчивает громить KSA. Последние слова мужчина произнес с чувством и злорадством, ловя отголоски эмоций на лице Восьмой. Хотел ударить побольнее, отомстить за момент душевной слабости прошлой ночью, с мстительным удовольствием получить доказательства, что его собеседница тоже человек. Зря надеялся! Бывшая донна Вонголы была в этом отношении абсолютно непробиваема, она умело скрывала эмоции, вывести из себя ее могли разве что родственники. Но надо отдать Юрию должное, он мастерски сопоставил факты и вычислил, что агентство их заинтересовало. Или просто осведомлен о чем-то лучше? — Какая жалость, — хмыкнула спокойно кошка, — что нам придется прервать столь интересную беседу. А ведь я уже хотела было подсказать, где найти то, что вы ищете. Выпустив эту поистине парфянскую стрелу, Восьмая спрыгнула с крыши, помчавшись по направлению к штаб-квартире агентства, подмигнув Шестой, которая задержалась, заинтересованная реакцией противника. Что бы ни имела в виду сестра, она нашла верные слова и ударила точно в больное место. Юрий смертельно побледнел, на мгновение черты его лица исказились, словно от дикой боли, он дернулся вслед за умчавшейся кошкой, словно хотел выбить из нее признание. Пламя вспыхнуло, обхватило силуэт, оно стремилось прорваться через тонкую оболочку слабого человеческого тела, спалить ее дотла. Юрию с трудом удалось взять себя в руки, он выдохнул, разжимая кулаки, однако девушка видела, что мужчина выбит из колеи. Сестра нанесла ему серьезную рану. Или вскрыла старую, заставив кровоточить с новой силой? Теперь только узнать бы, откуда у нее такие сведения, ведь вроде бы не пропадала с глаз, никуда не уходила… Шестая спрыгнула со своего насеста, помчалась вслед за Восьмой, вскоре нагнав ее — сестрица не торопилась. — Он отреагировал весьма бурно. — Это хорошо, — Восьмая выглядела довольной, даже чересчур. — Это правильно. — Но откуда ты узнала… — Я не знала, — прервала сестра. — Это был выпад наугад. Точнее… крутится какая-то мысль, только поймать никак не могу. Слишком мало информации, а потому слишком много предположений. Шестая кивнула, принимая ответ. Порой Восьмая выдавала прогнозы, как если бы являлась ясновидящей, но это всего лишь гиперинтуиция подсказывала верный ход, основываясь на сведениях, собранных хозяйкой. Порой хватало лишь обрывков, чтобы донна Вонгола нанесла верный и точный удар. Ломая своих врагов, Восьмая не имела привычки лгать. Наоборот, она наслаждалась, подавая им правду, ведь та ранит куда больнее, чем сталь. Никто никогда не мог обвинить ее в вымысле, в глупых фантазиях. Вдвойне больнее, когда не можешь сказать, что все произнесенное врагом — ложь, когда осознаешь, что слова истинны. Даже если пытаешься не обращать внимания на них, игнорировать, забыть, они занозой застревают в мозгу, в сердце, заставляя рану беспрестанно гноиться и беспокоить, пока в конце концов не происходил срыв, подобный взрыву бомбы. Человек шел уничтожать своего врага за правду. Все знали — то, что говорит теперь уже бывшая донна Вонгола во время агрессивных переговоров или боя — правда, истина чуть ли не в последней инстанции. И реагировали соответственно, даже если не хотели поддаваться на тонкие манипуляции. Ненавидели очередной грязный секрет и одновременно жаждали его, страшась, что следующим «подопытным» окажется один из них. Именно тот эффект, которого добивалась Восьмая. Если она сказала, что может помочь… Значит, действительно имеет какие-то прикидки, наметки, но пока не способна сформулировать их до самого конца, лишенная большей части информации. Однако это не отменяет того, что часть кошка все же поняла, обдумала и проанализировала. Шестая помотала головой. Черт ногу сломит в этих психологических дебрях и вывертах сознания Восьмой. Если сестра сказала, значит, была готова к последствиям в виде повышенного интереса Юрия. Так что лучше не мешать ей и заняться проблемами, которые уже нагрянули. Когда сестры примчались, главное здание агентства пылало, из оранжево-желтой глубины с черным, густым дымом то и дело раздавались звуки взрывов, когда не выдерживала температуры очередная техническая разработка, воздух наполнился жгучим, ядовитым запахом пожара. Часть территории была оцеплена немногочисленными сотрудниками, «людьми в черном». Они деловито сновали между блокирующими проезд машинами, отводили людей подальше, поглядывая встревоженно в сторону здания и вздрагивая от доносящегося сверху ужасающего грохота. Крыши домов временно превратились в поле боя: перепаханное вдоль и поперек, с обрушившимися краями и глубокими трещинами, пошедшими по фасадам нескольких домов. Некоторые блоки повисали на металлических стержнях и креплениях, опасно покачиваясь и грозясь вот-вот рухнуть на головы неосторожным агентам, мечущимся внизу. К сожалению, имелись уже первые павшие в неравном бою. Шестая с шоком, смешанным со страхом, увидела избитых, полуживых, почти не шевелящихся Такео и Тао. Их костюмы Рыцарей были изодраны, сквозь лохмотья виднелись ужасающие раны, маски почти не скрывали лиц. Впрочем, вряд ли можно не узнать разметавшиеся по полу фиолетовые волосы снайпера. Да и белая прядь в густой челке хакера была весьма приметной и запоминающейся. Только острое зрение позволяло понять, что товарищи еще дышат. Невдалеке свернулся почти клубочком полуобнаженный Двадцать первый. В разрывах на спине виднелись белые ребра, кровь стекала на серую бетонную поверхность, темная, густая. Шестая видела натягивающие кожу острые позвонки. Оборотень тоже дышал, его раны медленно, но верно затягивались, однако, судя по всему, не хватало сил, чтобы продолжать бой. Он выживет, если сейчас его не трогать, если его не добьют. На что, признаться честно, надежды было мало. Рядом с ними тяжело дышала уже знакомая парочка агентов. Мужчина держался за ребра, подпираемый напарницей, чьи лазурные глаза сверкали ненавистью в сторону противников, отражая вспышки небесно-голубого пламени Дождя, охватывающего катану. Единственным, кто еще стоял на ногах, был Ямамото. Хотя эти самые ноги подгибались от полученных травм, тем не менее, он крепко сжимал рукоять меча, направленного в сторону коренастого, плотного мужчины в военной форме. Двенадцатый Старейшина совершенно не соответствовал своему высокому статусу, ни в одежде, ни в элегантности или особом пафосе. Бывают такие типичные солдафоны, про которых пишут романы и сочиняют анекдоты: простые, прямые, предпочитающие силу, а не манипулирование. Двенадцатый старейшина определенно относился к данному типу. Только увидев его в живую, Шестая поняла, что скорей всего, в Союзе тот играл роль охранника, начальника службы безопасности, но никак не исследователя или ученого. И наверх он выполз за счет вовремя взятых под крыло ученых. Больно уж красноречивым был его высокомерный, брезгливый взгляд, не говоря уже о поступках. Он пришел уничтожать, и он уничтожит всех, кто встанет на пути, кто будет ему мешать, какими бы последствиями не закончилось самоуправство. Главное, чтобы его не тронули. Шестая перевела взгляд на спутницу Старейшины. Типичная последовательница рок-движения, еще более яркая, чем ее подчиненные. И еще более безумная. Безумие плясало в миндалевидных глазах, в оскаленной улыбке невыносимо алых на фоне белой кожи губ. Она как будто явилась прямиком с рок-концерта, не успев даже переодеться: шикарное декольте, куртка и штаны в облипку. Почему-то, может быть из-за стоящих жесткими иголками волос или безумной улыбки, при одном взгляде на нее в голове появлялись мысли о Джокере и Харли Квин, причем в одном лице. — Так вы не ответите Старейшине, кромбелевские шавки? — она размахивала черной косой с длинной, тонкой рукоятью, то и дело облизывая сохнущие губы. — Если ответите, что Кромбель забыл в этой стране, избавлю вас от пары неприятных моментов, — спокойно произнес мужчина, скрестив руки на груди. — И даже не уничтожу, как поступил с KSA. Кромбель, снова Кромбель. Он ставил эксперименты на Двадцать первом, он уничтожил Второй исследовательский ради испытания подопытного образца, команда Тао и Такео прибыли сюда, чтобы найти на него компромат. И Церберы совершенно точно явились расследовать его тайную деятельность. Во всем замешан Кромбель, но как-то так… неуловимо, исподтишка. Манипулятор, игрок… Уничтожение агенства не принесет ничего хорошего, но с другой стороны, внимание активно будет приковано к Союзу. А если все же кто-то уцелел, оказав вовремя помощь, можно заполучить новых союзников. Или, по крайней мере, просто лояльных людей. — Не понимаю, о чем вы, — Ямамото беспечно улыбнулся и удобнее перехватил рукоять. — Думаешь, я поверю, что вы никак не связаны с Кромбелем? — взревел мужчина. — Или что не вы уничтожили моих Церберов?! Только Старейшины имеют право набирать к себе людей с пламенем! Только… — Не смей дерзить Старейшине, наглая мелюзга! — взвизгнула женщина и взмахнула косой. — Раз вам нечего сказать… От первого удара Ямамото увернулся, блокировал лезвие катаной, отпрыгнул, стараясь уберечь раненных товарищей. Стараясь, чтобы не задело Тао и Такео, он отвлекся и совершенно не успевал увернуться от энергетической волны, посланной острым черным лезвием. Шестая сорвалась с места, обхватила не ожидавшего подобного мечника за ребра, молясь, чтобы сестра оставалась на месте и не высовывалась. Не стоит просвещать Союз о существовании Семейки. Лучше будет, если пострадает лишь одна Шестая. — Спасибо, — выдохнул Дождь, когда она оттащила его и опустила на другом краю крыши, подальше от опасности. — Не стоит, — Шестая плотнее натянула капюшон и ворот. — что здесь произошло? — Ну… — мечник взлохматил окровавленной рукой волосы на затылке, рассмеялся, немного нервно, неестественно громко. — Сначала агенты уехали, затем приехали, подрались с Двадцать первым, потому что он не пустил их на территорию школы. Затем вернулись ночью, снова подрались, на этот раз со всеми нашими… — Вы подружились, — поняла без слов девушка. — Не то, чтобы… Скорее, заключили союз. А после… — Ямамото посерьезнел, глаза его заледенели, теперь в них плавали льдинки, о которые запросто можно было порезаться. — Нам позвонили, чтобы сказать, что KSA было уничтожено. Целиком, за исключением директора вместе с главой исследовательской лаборатории. И они бросились на выручку новым союзникам. Шестая поступила бы точно так же. Другое дело, что одной драки маловато для заключения обоснованного союза. Даже с Франкенштейна и Рейзела она в свое время проверила интуицией. Однако… нельзя смотреть, как уничтожают знакомых людей просто из развлечения, просто потому, что можно это сделать. Шестая понимала, почему Рыцари на пару с мечником рванули помогать. Все же внутреннее благородство в них неистребимо. — А вот и еще один! Какой сюрприз! И вы еще говорите, что Кромбель не замешан? Только он мог провести подобные изменения! Шестая напряглась, когда коса послала еще одну ударную волну, направленную на всю крышу разом. Девушка просто не успевала вытащить всех — больно далеко лежал от товарищей Двадцать первый, больно далеко унесла она Такеши. Воздух загудел от напряжения силы, большей, нежели раньше. Та концентрировалась, закручивалась, чтобы навалиться девятым валом, волнами, подхватить и закружить всех. уничтожить, ударяя своим течением о камни. Девушка спиной ощущала направление удара… которого не последовало. На крышу с воздуха элегантно приземлились Регис и Сейра, в своих белоснежных костюмах выделявшиеся на фоне разрухи подобно ангелам. Роярд держала на руках Двадцать первого, а Ландегрэ закинул на плечи бессознательный Т-дуэт, что выглядело… странно, малость смешно, так как он был меньше ростом обоих модификантов. Они свисали с тела Благородного подобно двум вялым макаронинам. Агенты перебрались поближе самостоятельно, тяжело дыша, обливаясь потом и кровью, менее потрепанные, нежели остальные. По-видимому, подмога пришла раньше, чем Старейшина успел повеселиться с ними. Или просто с ночной дракой они опоздали к серьезному разбирательству. За спинами Благородных… Шестая обреченно склонила голову, тяжело вздохнув, буквально ощущая, как злорадно веселится на периферии Восьмая. За спинами одноклассников стояли весьма недовольные Рейзел и Франкенштейн. Только лекций ей сейчас не хватало! — Шестая… — начал было директор, но вынужденно остановился, когда Рейзел шагнул вперед, склонился, протягивая руку. — Ты в порядке? Шестая приняла ладонь с благодарностью. Судя по виду Франкенштейна, задумываемый им воспитательный момент был окончательно провален с помощью Мастера. Как тут злиться? А лекцию прочитать хотелось совершенно точно. — Да, я в порядке, но остальные… — Поэтому мы и пришли, — кротко улыбнулся Благородный, невзначай прижимая к себе, не выпуская руки. — Да, — нашел новых жертв Франкенштейн. — Мне бы хотелось узнать причины, по которым пострадала школа! Агенты, на которых остановился взгляд убийственно холодных голубых глаза, побледнели, нервно сглотнули, словно директор собирался принести их в жертву вот прямо сейчас, немедленно. — Что здесь забыли Благородные? — прошипел Старейшина, отвлекая внимание на себя. — Вы тоже замешаны в махинациях Кромбеля? — Нет, — коротко ответила Сейра, опуская оборотня возле своего партнера. — Позаботься о нем. Мечник кивнул. — Хорошо. — Думаешь, мы поверим? — женщина облизнулась, коса ее засветилась странным сиреневым — смешение Урагана и Тумана. Мощь пламени разливалась по крыше, пульсировала в воздухе. Коса служила неким… переходником, трансформируя собственную энергию человека в пламя, потому что никакого ядра, внутреннего источника огня посмертной воли Шестая в измененной не чувствовала. — Знаешь, я никогда не давала этой штуке имени. Зачем? Пфф, глупость! Но в моем окружении ее зовут Косой смерти, потому что она ни разу не уходила с поля битвы, не напившись крови. Кажется, сегодня она отведает Благородных! — Не думаю, что ты справишься, — по-прежнему коротко и равнодушно ответила Сейра, выходя вперед. Женщина напротив оскалилась, внезапно став невыносимо… уродливой. — Как же меня бесит твое миленькое личико… — Меня не волнует мое лицо. —…твоя изящная фигура… — Меня не волнует моя фигура. — Наверное, из салонов красоты не вылезаешь, а?! — Меня не волнуют салоны красоты. — Ах, ты!.. Ямамото закрыл глаза ладонью, покачал головой, смеясь. — Сейра, ты… Роярд отбивала все атаки косы играючи, легкими движениями руки, красивыми и безмерно элегантными, сводила на нет любую энергию, мгновенно рассеивая в воздухе. Если бы это была обычная сила модифицированных, у нее не вышло бы подобное столь мягко, но женщина напротив использовала смешанное пламя, а Сейра сама обладала партнером. Партнером с успокаивающим, примиряющим пламенем Дождя, которое, в своей наивысшей точке, могло нейтрализовать противников. Тем временем Старейшина не сводил глаз с Франкенштейна и Рейзела. Безусловно, личностями те являлись примечательными, слишком чистыми и аристократичными на фоне отголосков конца света, но… подобный интерес Шестой не нравился. За него хотелось пристрелить, чтобы защитить Рейзела. Сила вспыхнула благодарностью, обвилась шерстяными ниточками, шалью вокруг души, убаюкивая растревоженное, подобно ссадине на коленке, пламя. Сегодня она слишком много стреляла, все же необходимо сделать короткий перерыв, чтобы сила успела усвоиться. Впрочем, плохо девушка себя не ощущала, наоборот, была полна энергии и решимости. — От него исходит сила Роктиса, — внезапно тихо поделился Рейзел. — Роктиса? — так же тихо переспросила Шестая, чувствуя, как весьма нехорошо напрягся Франкенштейн — словно лук, готовый выпустить стрелу. — Один из устроивших восстание пятьсот лет назад в Лукидонии. Этот мужчина заключил контракт с Роктисом, — в его словах скрывалась непонятная грусть. Теперь понятны истоки ненависти Франкенштейна: тот, кто использовал имя его Мастера в своих целях… Надо сказать, Шестая полностью поддерживала директора в желании уничтожить столь сильного врага. Кто знает, сколько секретов Благородных открыли Союзу предатели своей расы. — Говоришь, у тебя коса смерти? Повинуясь легкому движению руки, в ладони возникло сначала черное древко, а затем — огромная, больше самой Благородной, но элегантная, изящная коса. Темное с золотом, переплетение незнакомых символов и узоров… Оружие ударило по чутью, буквально все инстинкты Шестой вместе с интуицией завопили об опасности, о невыносимом… могуществе. Которое пока что Сейра охватила еще не полностью. Оно было спокойным, как сама Роярд, слегка равнодушным и одновременно… умиротворенным, даже благожелательным из-за переплетающего его лентами пламени Дождя Такеши. — Как ты собралась прыгать с таким дрыном?! — женщина визгливо, истерично рассмеялась, кривя губы, становясь еще безобразнее, чем раньше. Нечеловеческие изменения с каждой секундой становились видны все отчетливее. — Посмотри на мою косу — она гораздо лучше! — Меня не волнует твоя коса. Вопреки ожиданиям, Сейра не прыгала. Подняв лицо с заострившемся на фоне ночного неба профилем, она терпеливо ожидала удара, преисполненная благородного достоинства, свойственного ее расе. Когда капитан Церберов подскочила и попыталась ударить сверху, небо и здание пробил энергетический штырь. Он узким стилетом вошел в камень, в тело противницы, разбрызгивая кровь, черной молнией прошил насквозь несколько этажей, отчего камни загрохотали, крыша пошла острыми пиками-волнами, как норовистая лошадь пытаясь стряхнуть неугодных седоков. Шестая полностью положилась на Рейзела, не сводя глаз со Старейшины. С губ того усмешка стекала туманной дымкой, лицо постепенно, мышцы за мышцей, перекашивалось от ярости. По-видимому, он не предполагал, что кто-то сможет уничтожить капитана его боевого отряда. Женщина раскинула руки, плюясь кровью, на лице ее в последние мгновения жизни было написано несказанное удивление, ошеломление… и ненависть по отношению к стоящей неподалеку Сейре. Внезапно возросла сила, она немного, совсем чуть-чуть походила на ауру Благородных, но отличалась, скорее напоминая беззвучную, бледную тень, нежели реальное могущество. Вокруг Старейшины разрослось темное поле, мужчина сделал шаг вперед, сжимая кулаки. Мышцы встали на дыбы, буграми натягивая до треска ткань военной униформы. — Все приходится делать самому! И уничтожать кромбелевских шавок в том числе! — Мастер, — внезапно вперед выступил Франкенштейн, — позвольте мне задать ему пару вопросов. Рейзел вздохнул как-то… тоскливо, обреченно. Шестая знала Франкенштейна не так давно, но могла представлять, какими методами тот будет задавать вопросы. Не самые гуманные, мягко говоря. Каково же Рейзелу, знакомому с характером слуги не один десяток лет? — Снимаю печати, сковывающие твою силу. Франкенштейн просиял белозубой улыбкой. — Спасибо! Когда он шел вперед, в камне оставались прожженные следы ботинок, наполненные фиолетовой, кислотно-ядовитой чернотой. Впервые Шестая имела возможность лицезреть его силу с близкого расстояния, из первых рядов, так сказать. Шальная мощь, расшатывающая сознание своего владельца, безумие и ярость в одном хрустальном флаконе с неплотно притертой крышкой, пропускающем миазмы в организм. Горести, ядовитая желчь, отрава ненависти… Сила Франкенштейна кричала на сотню голосов, плакала, алкала смерти ученого… Рейзел заключил с ним контракт, но Шестая не ощущала его нити, только бесконечную заботливую нежность кровавого вихря, органную симфонию гармонии. — Это не то, что можно легко почувствовать, — Рейзел мягко улыбнулся. — Со временем научишься. В тебе есть тоже связь, но я не знаю, куда она ведет, к кому, ведь ты сама о ней не помнишь. — О чем ты… — Шестая прикусила язык. Кавахира там, в солнечном мире сердца Тринисетте, упоминал лишь одного человека из ее прошлого, важного, родного, по-своему любимого. Ее друг детства, охранник… Могла ли она создать связь, сама того не сознавая? Тогда придется тяжело, ведь пламя посмертной воли, его связи зависят от таких нематериальных вещей, как воля, решимость. Эксперименты стерли все связи, создали новые… Но могла ли она уберечь то, о чем не знала? То, что прятала в глубине души? Во что верила до самого конца? Это же не предназначенность Хранителей и Неба, это что-то другое… Не здесь ли кроется причина, по которой воспоминания о нем, пусть краткие и отрывистые, все же самые яркие из детства? Рейзел коротко кивнул на вопросительный взгляд, только пояснил немного: — Не уверен, что нить была создана тобой. С Кавахиры сталось бы. Почему-то на Емитсу Шестая не думала, не тот у него уровень владения пламенем. Во всех мирах. Но Кавахира… он силен, чтобы нить его производства уцелела вопреки всем стараниям ученых. Они переделывали суть Шестой, травмировали ее душу, но нить не принадлежала ей изначально. Для чего он создал ее? Зачем? Кого соединил с ней? Вот бы знать наверняка. Интуиция подсказывала, что рано или поздно она обязательно все узнает. — Хотел спросить тебя: ты точно Старейшина? — тем временем вкрадчиво, предельно вежливо осведомился Франкенштейн, приблизившись к своему противнику. Впрочем, мягкость тона не вязалась с остротой оскала голодного волка, украсившего лицо мужчины. — Не понимаю, как Старейшина мог так просто выйти из себя? — повел он рукой в перчатке, имея в виду выплескиваемую противником силу. — Да ты! Как ты смеешь так говорить со мной! — Хм, а остальные Старейшины в курсе, что ты сорвался с поводка? — Сукин сын! Что ты понимаешь! Кулак Старейшины замерцал, налился голубоватым светом, что закрутился вихрем, а после сорвался пушечным ядром из скорости и блеска. Франкенштейн уклонился, не двинувшись с места. Он получал ответы на свои вопросы без слов — всего лишь из реакции Старейшины на правильно, но ядовито подобранные слова. По-видимому, другие члены правления Союза не в курсе самодеятельности Двенадцатого. — Ого, а у него определенно имеется стиль, — Восьмая возникла на уцелевшем осколке парапета сама по себе, присела аккуратно, носками туфелек касаясь бессознательных модификантов. В самом деле, как она могла пропустить подобное представление? Или проигнорировать шанс посмотреть на действо из первых рядов? — И я не про крепыша в пятнистом. — Пожалуй, соглашусь с тобой, — мелодичный голос легким огненным ветром обогрел, прогнал стужу из костей. По губам невольно поползла улыбка. Оборачиваясь, Шестая уже знала, кого увидит. Возле Восьмой, на все том же ровном кусочке парапета, устроилась Третья, на которую с боязливым благоговением поглядывали агенты KSA. С гордо расправленными плечами, скрещенными элегантно ногами, словно не бушует вовсе повсюду сражение, Третья смотрела на дочь, на губах ее витал призрак улыбки. Вокруг нее — океан спокойствия и уверенности в счастливом исходе, она — ось, что никогда не сдвинется с места, опора и поддержка. К ней, солнечной, пока еще скрывающей свою обжигающую суть, невольно тянулись окружающие люди. — Дорогая, — женщина счастливо, открыто улыбнулась, протянула руку, и Шестая подставилась под материнскую ласку. — Как ты себя чувствуешь? Не сделала лишних дырок в нашей кошечке? — Нет, я же знала, что тебе не понравится. — Подлиза! — припечатала не слишком довольно Восьмая. — Я предпочитаю называть это благоразумием или здравым смыслом, — категорично отмахнулась от претензий Третья, плавно опустилась на колени. — Итак, раненые, недобитые и просто пострадавшие, прошу ко мне, сейчас начнется лечение! Первым она взялась за ближайшего — Такео, пока Ямамото подтаскивал поближе остальных. Ладони засветились ободряющим золотистым светом. — Рейзел, будь добр, возьми мою младшенькую, пока она не ускакала защищать кого-то и спасать, — не поднимая глаз, попросила Третья. — Она у нас в Семье самая жалостливая. — Мама! Рейзел в ответ хмыкнул и вновь обвил руками, игнорируя возможное возмущение. Впрочем, именно объятие Шестую не расстраивало, а вот выдача «военных секретов» мамочкой… — Я вас прикрою, — Сейра вышла вперед и выставила щит. Тем временем Франкенштейн все больше расходился. Ночное небо над головой ощетинилось сотней фиолетово-черных пиков, обрушившихся вниз дождем с ужасающей скоростью. В ответ Старейшина бил на огромные расстояния энергетическими волнами, как из лазера в какой-нибудь компьютерной игре. Если честно, все вооружение Союза превосходило обычное на несколько порядков. — Какой-то детский лепет, — со вздохом констатировал директор. — Совсем, совсем не убедительно. Он злил, он уклонялся, не сталкиваясь, тем самым еще больше выбешивая противника. Голубоватый щит Сейры защищал от прямых попаданий, от осколков камней, но не скрывал энергии, что бушевала повсюду. Выстрелы, а против них — тонкие манипуляции лентами Копья, которыми Франкенштейн перетаскивал жертву с места на место, швырял его, как волны — бумажный кораблик. — Как ты можешь быть созданием Кромбеля? — взревел в очередной раз отброшенный назад мужчина. — «Создание»? Упасите боги! Но Старейшина его уже не слышал, взгляд сузившихся глаз заметался, пока он судорожно бормотал, вычисляя: — Кромбель все это время играл со мной? Поэтому он убедил Союз позволить мне призвать Церберов? Кто ты? Ты сотрудничаешь с ним?! Словно помешанный, в нем говорили страх, непонимание. Кромбель обвел его вокруг пальца, сыграл втемную. Опасный противник, с такими следует разбираться быстро, но, к сожалению, Шестая понятия не имела, где искать доктора. Сейчас важнее как-то обезвредить Старейшину, его нельзя убивать, ведь тогда Союз затеет расследование, обратит внимание на Корею со стопроцентной вероятностью. Кромбель знает о существовании Франкенштейна, живых Тао и Такео, Двадцать первом, по какой-то причине прикрывает их, однако никто не может предсказать, каким будет его следующий шаг. Возможно, он посчитает, что лучше раскрыть некие таинственные личности. Однако пути назад отрезаны, Старейшина уже не сдастся, по заливавшему мелкие глазки бешенству становилось ясно, что договориться не получится. — Считаешь, это все, на что я способен? Я выбью из тебя ответы! Сила, дарованная Роктис-нимом, мне поможет! — Самоуверенность губит слабаков, — хмыкнул Франкенштейн. Старейшина взревел. Кожа пошла пузырями, лицо вовсе съехало, как уродливая маска, глаза оказались где-то на уровне щек, суставы прокрутились, вызывая в Шестой туманную боль воспоминаний. Как же она не любила все, что связано с повреждением костей. Сила взорвалась внутри, преобразовывая тело, вспышка подняла каменную пыль и крошку, а когда завеса рассеялась, на месте Старейшины стоял… монстр. Более уродливой химеры не доводилось Шестой еще видеть: огромные кожистые крылья, блестящее, влажное, словно только что родившееся, тело, острое, треугольное лицо с тяжелыми надбровными дугами, под которыми сверкали торжеством нечеловеческие глаза с мелким зрачком. Задранный пятачком нос, а возле оскаленного иглами-клыками рта торчали короткие бивни. Омерзительное зрелище, от которого тело содрогалось. Не человек, но и не… Шестая посмотрела на Франкенштейна. Тот сосредоточенно, с любопытством экспериментатора взирал на своего противника. Аура директора совсем другая, даже если учитывать наличие Копья. Не человек, но и не контрактор в обычном значении слова. Скорее… — Ты сначала модифицировал тело, а после заключил контракт. Как низко пал Роктис! А ведь когда-то бахвалился тем, что в жизни не заключит контракт даже с обычным человеком, не говоря уже о модифицированном! Но это не важно. Я наконец-то узнал то, что хотел. Роктис, предавший моего Мастера, все это время скрывался в Союзе! Ответь на мой призыв, Темное Копье. — А вот и тяжелая артиллерия, — прокомментировала Восьмая, выглядящая так, словно находилась на увеселительной прогулке. — Ты еще ставки попробуй собрать, — фыркнула в ответ Третья, переходя к самостоятельно очухавшемуся Двадцать первому. — Да с кого тут ставки брать! — фыркнула презрительно кошка, обвела рукой агентов и модифицированных. — С этих, что ли? Так не доросли со мной в азартные игры играть! — Никто в целом мире не дорос играть с тобой, — пробормотала Шестая, увлеченная проявлением «тяжелой артиллерии» директора. Темная энергия обволокла руки, превратив пальцы в когти, а самого Франкенштейна — в воплощение Сатаны. По крайней мере, злодейский смех, с которым ученый гонял Старейшину по крыше, вполне соответствовал образу. Несмотря на принятый страшный облик, бой напоминал избиение младенцев. Франкенштейн цеплял многочисленными штыками, пронзал зарядами энергии, швырял своего противника, ломал ему с хрустом мелкие кости, всячески растягивая удовольствие. Никакие выстрелы, идущие из пасти монстра, не помогали против Темного копья, против его пут, пронзающих добычу. — Никогда бы не подумала, что битва не на жизнь, а на смерть может выглядеть такой… веселой. Шестая в принципе согласна была с матерью. Франкенштейн гонял своего противника, как кот, играющий с мышью, бросал из стороны в стороны, преследуя со злобным оскалом, торжествуя над каждой сломанной костью, а уж когда порвал крыло… Такого упоения на красивом лице еще видеть не приходилось! Он даже не обращал внимания на слетевшие обрывки пиджака, на то, что рубашка распахнулась на груди, открывая упругие, красивые мышцы. — Ты заключил контракт с Роктисом, но он дал тебе так мало силы… Неважно, ведь теперь ты в моих руках… Страшно представить, что он планирует сделать с пойманной жертвой. В отсутствии фантазии ученого обвинить нельзя совершенно точно. — Франкенштейн… — над головой раздался усталый, но категоричный голос Рейзела. Единственное, что сдерживало ученого. — Но, Мастер! — всерьез собрался обидеться ученый. — Роктис не только предал ваше доверие, но и использовал ваше имя! — Франкенштейн! Директор грустно поник. — Да, Мастер. — Вот это дрессировка! — восхитилась Восьмая. На нее косились уже Благородные, вроде бы терпеливые и понимающие. Не говорить же им, что данная особа будет веселиться даже на кладбище. Особенно, если растрясет свою заначку. — В любом случае, бой был великолепен, — улыбнулась Третья, сидящая в окружении благодарно взирающих на нее «пациентов». Франкенштейн широко улыбнулся в ответ, поклонился. — Твоя похвала — честь. Рад, что тебе понравилось, — он упивался возможностью назвать мамочку на «ты», как будто убеждался в своем праве. Вообще, болтать на поле боя — несусветная глупость, активно использующаяся лишь во второсортных фильмах да аниме, но в оправдание следует сказать, что они попросту расслабились. Один Старейшина против нескольких Благородных и Семейки… Не удивительно, что химеру выпустили из поля зрения. Чем летучая мышь не преминула воспользоваться. С ужасающей скоростью Старейшина метнулся вперед, прыгнул в их группу, заставив невольно отпрянуть в разные стороны, а затем… обхватил за шею Рейзела. Проблема заключалась в том, что Рейзел так и не выпустил из объятий Шестую. Поэтому коготь другой лапы оказался у ее виска. Сердце Благородного билось спокойно, да Шестая и сама как-то не особенно волновалась, зная, что за спиной уже щурится опасно мать. — Шевельнешь хоть пальцем — и детишки умрут! — Вот это вы зря, — цокнул языком Франкенштейн, покачал головой, отчего густые волосы червонным золотом рассыпались по плечам. Он даже убрал Копье, всем своим видом говоря, что драться не собирается. Мышь-Старейшина торжествующе рассмеялась: — Теперь ты не такой смелый, да?! Ну, же, нападай! — Ты уверен? Третья обошла кругом, встала перед глазами химеры. В данный момент молодая женщина ничем не походила на врача, мамочку большого семейства или просто милую домохозяйку, обожавшую печь пирожные и разные сорта чая. Лицо закаменело, красивые черты заострились, а кошачьи глаза источали холод и одновременно опаляли жаром Инферно. Сгореть в этой Бездне было так просто, стоило только пригрозить кому-либо из Семейки. — Шевельнешься — и детишкам конец! Сделаю из их голов отличные канапе! Давай же, нападай, если осмелишься! — Заметь, ты сам это предложил. Глобально, устрашающе спокойна — так наступает цунами, медленно вроде бы, постепенно, пока не превращается в шквал. В огненный шквал. В холодных глазах матери Шестая прочла приговор, согревший ей сердце — приятно чувствовать на себе заботу. — И что ты мне сделаешь?! — Восьмая? Щит, как мыльный пузырь, воздвигся над крышей, заколыхался, скрывая от возможных датчиков Союза будущий выброс пламени. Ночное небо не так просто засечь, в отличие от пламени Шаманов. Шестая видела, что даже неугомонная кошка не имеет ни малейшего желания переходить дорогу разозленной матери. Третья в гневе была страшна, но когда кто-то угрожал ее детям, она превращалась в настоящую фурию. В очень спокойную, хладнокровно уничтожавшую все на своем пути фурию. Воздух под куполом нагрелся, задрожал зыбким, пугливым маревом — казалось, сама природа боится проявления подобной силы, которая из этого мира вроде бы пропала много лет назад, замена которой еще только должна была появиться. Чуждая, пришедшая издалека и одновременно знакомая. С губ Шамана срывалось дыхание, Шестой оно казалось обжигающе горячим, как кипяток, хотя девушка определенно не могла ощутить его дуновения. Кожа матери засветилась изнутри мягким сиянием горячего солнца, наполнилась золотом огня. Ифрити, всесильный дух огня. Сейчас Третья все меньше походила на человека. Ее черты словно раскалились добела. С раскрытой ладони сорвался огненный шквал, не затронул Рейзела и Шестую, наоборот, мягко согрел и словно бы потрепал по волосам, а вот Старейшину охватил полностью, от кончиков крыльев и когтей до хвоста с пушистой кисточкой. Яростное, могучее, оно жадно пожирало свою жертву, перемалывало ее под полные страдания крики. Возросший самоконтроль мамочки поражал, раньше Третья ни за что не сумела бы ограничиться одной лишь жертвой, спалила бы к чертовой матери два дома минимум, но теперь… Этот жар находился под ладонью, Шестая чувствовала его за спиной Рейзела, но ее пламя не откликалось, скованное, заслоненное заботливые багровым крылом силы Ноблесс. Агония Старейшины не продлилась долго, но остальные оказались… под впечатлением. Третья улыбнулась, сладко и опасно, хотя рука ее слегка подрагивала, когда она погладила Шестую по щеке, не обращая внимания на притихшую компанию. Как бы ни была женщина уверена в своих силах, какую бы волю и решимость ни демонстрировала, это не избавляло ее от волнений. Ее движение заставило присутствующих, за редким исключением, нервно дернуться. Только Франкенштейн, сам фанатеющий от массовых разрушений, от масштабных битв, выглядел восхищенным. И Рейзел… Но Рейзел просто знал от Шестой, от своего собственного чутья, что Третья не причинит вреда людям, их компании, а потому не опасался даже на капельку. Шестая понимала причину подобного поведения окружающих. Агенты не знали, на что способна мамочка, а модификанты… Одно дело только догадываться, представлять, и совсем другое — своими глазам увидеть, как руки, пару минут назад ласково лечившие, сожгли человека заживо. Бывшего, но все же человека. Они не видели, как мамочка вырывала глотки, защищаясь, когда на задании кто-то пробирался к их временном штабу. Не видели, каким опасным золотом полыхали ее глаза в тот миг, на краю засыпанного жирным пеплом котлована, когда женщина еще не отошла до конца от Пробуждения, от многочисленных убийств. Какое счастье, что не видели — от нынешней картины они быстро отойдут. Шестая не хотела бы, чтобы от матери шарахались. Третья не заслужила подобного обращения. Хотя могли бы уже привыкнуть! Особенно при учете знакомства с Рейзелом, Франкенштейном и Мэй-тян. — Никакая мышь-переросток не смеет угрожать моей девочке! — припечатала Третья, вызывая у дочери широкую улыбку. Какая разница, что думают о маме окружающие. Она все равно самая лучшая! — Твои раны… Разрешишь помочь? — обратилась к Франкенштейну, вновь превращаясь в милую, уютную домохозяйку. — С удовольствием, — директор подставился под ласковое пламя, с восторгом взирая на женщину. Под ее руками раны затягивались, не оставалось ни малейших следов, кроме хлопьев засохшей крови. Страшно было смотреть, как то же самое пламя, что уничтожило человека, теперь так беззаботно касается открытой кожи, заставляя директора жмуриться от удовольствия. На самом деле, Шестая его понимала: лечение мамочки, в отличие от методик Двенадцатой, весьма приятно. За спиной кто-то шумно сглотнул. — Знаешь, — Тао подобрался поближе, шепотом, кривя рот, не сводя глаз с Третьей. — Твоя мамочка жу-уткая. — Спасибо за комплимент, молодой человек, — немедленно откликнулась Третья, — но лесть вам не поможет. Все равно по возвращении вы пройдете полное обследование в лаборатории. Франкенштейн довольно закивал. Тао сглотнул и ретировался за спины товарищей.