Вертеп

— Как там твои дела?  Уже разобрался в себе?       Голос Нила звучал подозрительно весело. Макс прижал ближе к уху трубку старого стационарного телефона и покосился на проходящего по коридору Нерфа. — Очень смешно. Почему ты не сказал мне, что здесь нужно столько трепаться?  — Ой, да ладно. Тебе полезно. Что насчет …?       Макс скривился.  — Мне пока не дают ничего… такого. — Как только дадут, дай знать! Я кое-что придумал насчет доставки.       Нил решил пригнать в клинику дрон. Макс повесил трубку, не дослушав, и поплелся во внутренний двор, где мог покурить и провести время, не натыкаясь на мисс Кейсен и остальных. Старик-завхоз — или повар, кем бы он ни был — не обращал на него никакого внимания, и Макса это полностью устраивало.       Он провел в клинике около пары недель. Первую пару дней он ел, спал и ни о чем не думал. Это было довольно по-свински, но Макс решил, что он и есть свинья (по крайней мере, так ему сказал Нил). Хватило его ненадолго. Он не привык жить расслабленно и спокойно, привык выживать, выкручиваться, а теперь ему словно некуда было девать силы и энергию. Это привело к неприятному состоянию: он наконец-то мог просто сесть и подумать о том, что творится в его жизни, а делать этого ему совсем не хотелось. Оставаться наедине с тревожными мыслями было тяжело, но из комнаты по утрам он все равно выбирался неохотно. Больше всего Макса напрягало общение. Он старался опоздать на завтрак или пропустить ужин. Он до поры до времени успешно отлынивал от вечерних встреч. Он сумел отделаться от утренних занятий в каких-то идиотских кружках, вызвавшись помогать завхозу по уборке — мисс Кейсен сдалась и записала его в «трудотерапию». Однако от самой мисс Кейсен отвертеться ему не удалось.       Он мог бы обращаться к ней как к «Гвен» и быть на «ты», но старался держать дистанцию. Не хватало еще завести приятелей среди врачей. Никки, которой тоже занималась Гвен, сказала ему, что мисс Кейсен здесь недавно. Может, поэтому она к нему и прицепилась — хотела зарекомендовать себя перед начальством или что-то в этом роде. Гвен подходила к работе ответственно, и Макс считал, что ему не повезло.       Ее основная «работа» с ним состояла из бесконечных разговоров. Макс привык врать либо отвечать так, чтобы от него отстали раз и навсегда. С Гвен это не срабатывало, ведь они виделись каждый день. Все, что можно было рассказать о своей биографии, он рассказал за десять минут в первый же раз и просто ждал, когда сеанс закончится. В другой раз, когда он наотрез отказался трепаться о какой-то ерунде, они просто сидели и молчали все пятьдесят минут. Макс мысленно отдал ей должное за выдержку. В начале следующей встречи он пробормотал, что готов общаться, если это так нужно. «Макс, — Гвен была серьезна, словно пыталась донести до него важную мысль — наши встречи это часть курса. Ты меня понял?» Макс решил, что лучше иметь Гвен на своей стороне. Он не знал, видела мисс Кейсен в нем настоящего пациента или нет, надеясь, что все-таки нет, что она понимает или хотя бы догадывается, что он здесь не... всерьез.       За пределами кабинета общаться с Гвен ему почти что нравилось; она казалась самым адекватным сотрудником клиники. Видимо, она и сама так считала, потому что к Кэмпбеллу относилась с неуважением, а Джаспера Сильвертона терпеть не могла. Правда, с Максом свое отношение к ним она не обсуждала. Она охотно выслушивала его мнение о разных происшествиях в клинике и других пациентах (Гвен вообще была любопытной, даже если умело это скрывала). Он радовался, что так ловко все устроил и ему не надо говорить о себе, пока не понял, что она просто-напросто пытается его разговорить. Он чувствовал, что Гвен как специалист принимает любое из его мнений, а как человек — многие даже разделяет. Это было непривычно, но приятно — и поэтому настораживало. В конце концов, он решил, что в клинике всегда стоит быть начеку. Даже с Гвен.       Кроме Гвен была еще пара человек, которым почему-то не хотелось оставлять Макса в покое. На второй день в клинике он обнаружил выход во внутренний двор через кухню и наслаждался одиночеством, сидя на лестнице. Мальчик с макетом «Тысячелетнего сокола» в руках залез на ступеньку рядом с ним. — Привет, Макс! Никки сказала мне, что ты очень веселый.       Макс прикинул, что Никки — это, должно быть, девчонка с зелеными волосами, которая очень веселилась накануне вечером, когда он выставил себя полным клоуном на их собрании или чем бы это ни было. — И? — Макс понятия не имел, как вести себя с детьми. Проще говоря, он хотел, чтобы пацан ушел. — Я подумал, может, ты захочешь прийти на мою лекцию про атмосферу Земли сегодня, — мальчик перевернулся на лестнице так, что его ноги были выше головы. — Нет, — Макс отодвинулся от мальчика, чтобы тот не задел его ногами, — я не интересуюсь таким... такими вещами. — Очень жаль, — мальчик, похоже, ему сочувствовал, — если передумаешь, приходи! Тебе понравится!       Макс не передумал, но мальчик, Нил, не переставал его куда-нибудь звать, о чем-нибудь спрашивать или рассказывать, даже если Макс пропускал все мимо ушей. Он просто не знал, как от него отделаться. Такой же непробиваемой оказалась Никки. Никки была уверена, что Максу очень интересно смотреть на птиц и муравьев. Он чувствовал себя по-дурацки, когда она тащила его в живой уголок клиники с черепахами, кроликами, аквариумом и откуда-то взявшимся утконосом. Макс невольно сочувствовал ей. Остаться на все лето в таком месте просто потому, что ты подросток с обычными проблемами в учебе, а твою мать больше волнуют очередные романы с очередным придурком, было жестоко. Никки была младше его на пять лет и доверчиво делилась с Максом своими проблемами; ему было лестно, но в то же время неловко — он вряд ли мог сказать ей что-то мудрое и полезное. Ее прямодушие трогало и располагало, и Макс пытался держать дистанцию, как и в случае с Гвен, но то ли разница в возрасте, подразумевающая ответственность за младшего, то ли просто изолированность клиники, где особо не приходилось выбирать общество, не дали ему это сделать. Он лениво интересовался, где носило ее задницу, если она надолго удирала в лес через зазор в ограде и невольно напрягался, когда на групповых занятиях Джаспер обращался к ней со слащавым: «Николетт».       По вечерам все пациенты собирались вместе для общих встреч, где под руководством Гвен или Джаспера занимались откровенной ерундой: изображали животных, играли в бестолковые игры для дошкольников, отвечали на идиотские вопросы и так до бесконечности. Иногда встречи внезапно прерывал Кэмпбелл с какими-то дебильными бизнес-тренингами и лекциями о своей жизни в Таиланде. Макс попробовал откосить от этого бреда, на что Гвен ему сказала: «Я понимаю, что тебе страшно, но давай ты все же попробуешь?» Это был читерский прием с ее стороны, и он сработал. Гвен была права: ему было страшно, а еще неловко, некомфортно и все вместе. Если одну Гвен и пациентов по отдельности он еще мог вынести, то всех вместе — уже с трудом. Макс знал, что в течение встречи все равно ляпнет что-нибудь не то или кого-нибудь обидит, так что забил и начал развлекаться, отпуская по любому поводу циничные комментарии и шутки, которые понимали, кажется, только Гвен и Джаспер. Если Гвен порой его злила, и он был уверен, что сам иногда злил ее, то Джаспер Сильвертон вызывал у него совсем другие чувства. С Максом он всегда был приветлив и вежлив, но эта приветливость ощущалась как нечто вроде сахарной пудры, которой обсыпали чистый цианид. Его улыбка в глазах Макса походила на ядовито-неоновую вывеску: «осторожно опасно». Макс пытался обсудить Джаспера с Гвен, но та разговоры о коллеге не поддержала, умело сменив тему. Макса это огорчило, но отношение к Джасперу не изменило. Джаспер определенно был умным, опасно умным и проницательным. Максу казалось, что он смотрит куда-то внутрь Макса, сквозь черепную коробку и еще дальше и глубже, видя нечто такое, что сам Макс увидеть не может. Его еле уловимое внимание, незримый контроль ощущались как тонкая паутина, налипшая на лицо и руки. Правда, на Макса они не особо распространялись — у мистера Сильвертона были свои подопечные.       Пациенты Джаспера были странными ребятами. Про себя Макс называл их «психами». Престон уж точно был если не психом, то психованным. У него был громкий, раздражающий голос, его было не заткнуть на встречах, а остальное время он ходил с таким пафосным видом, что только короны на голове не хватало (Никки как-то сказала, что корона из «Бургер кинга» подойдет ему больше всего). Дэниел же выглядел как человек, который вряд ли когда-нибудь покинет клинику — эту или любую другую. Он напоминал Максу всяких тихих киношных сумасшедших с мрачной биографией, полной жутких историй. Но иногда, во время какой-нибудь дурацкой игры на встрече или за обедом Макс видел в нем что-то нормальное, адекватное, даже ясное и светлое. Словно внутри него был человек, который пытался включиться, но никак не мог это сделать. Возможно, Макс так бы и воспринимал его как тихого чудака из психиатрической клиники, если бы не его лечащий врач. Что-то вроде инстинкта твердило Максу держаться подальше и от Дэниела, и от Джаспера, но упрямство и любопытство подначивали как-то подобраться к обоим, вывести на чистую воду или из себя, не важно. Ему что-то здесь не нравилось, он не мог понять, что именно, про себя решив, что ему просто становится скучно, а от одновременного избытка и недостатка общения он превращается в гребаного параноика.

***

       Они с Никки сидели на ограде рядом с прогулочной площадкой, похожей на сквер. Ограда в этом месте была уже старой, почти развалившейся, но они умудрялись забираться на нее, иногда захватив с собой чего-нибудь поесть с кухни. Их почти полностью закрывал разросшийся кустарник; было знойно, так что это было одно из лучших мест, чтобы переждать жару и скрыться от Гвен и остальных. Никки притащила из леса полные карманы шишек и теперь терпеливо ждала, когда можно будет в кого-нибудь их швырнуть. Во двор вышел завхоз, чтобы подмести землю у скамеек. Шишка, не долетев, упала ему под ноги. Он молча смел ее с остальным мусором и как ни в чем не бывало ушел с площадки. Макс шикнул на хихикавшую Никки, когда спустя минут пятнадцать во двор вышел Престон с наушниками в ушах — наверно, слушал свои дурацкие мюзиклы и воображал себя звездой Бродвея, судя по его вдохновенному виду. Макс подкинул шишку в руке и со всей силы запустил в Престона. Никки хохотала до слез, когда Престон с визгом бросился прочь от попавшей ему по плечу шишки. Это было очень глупо, но весело, и Макс чуть ли не впервые за все время в клинике почувствовал себя хорошо и легко. Они все еще смеялись, передразнивая мимику Престона, когда во двор вышел Дэниел. Макс схватил еще одну шишку.  — Макс, не надо, — Никки его остановила, — он... ну, ты знаешь.       Макс знал и понимал, что имеет в виду Никки, но ему не хотелось жалеть Дэниела, как какого-нибудь юродивого. Ему хотелось верить, что тот справится с их розыгрышем. Брошенная шишка отскочила от ветки и ударила Дэниела прямо по макушке. Он испуганно дернулся на месте и обернулся к ограде. Максу не мог удержаться от смеха — отреагировал Дэниел нелепо. Никки смеялась и тыкала его в бок, Макс потерял равновесие и с треском свалился вниз.  — Черт.       Дэниел молча посмотрел на них, развернулся и ушел в клинику. Максу стало стыдно. Наверно, Никки была права, и Дэниел был не лучшей мишенью для их развлечений.  — Знаешь, я думаю, нам надо извиниться, — Никки, кажется, тоже стало стыдно. Макс кивнул.       Ему было досадно, но чего он ожидал? Что Дэниел посмеется вместе с ними? Рассердится? Отреагирует нормально? Хоть как-то отреагирует?..       Они решили извиниться перед Дэниелом за обедом, но еще до этого Макса попросила зайти к себе Гвен.  — Макс, давай-ка поговорим о твоем поведении.       Дэниел пожаловался Гвен на Макса. Гвен что-то говорила ему насчет уважения к другим пациентам и том, что у всего есть границы, но… черт, она что, не понимала? Дэниел пришел пожаловаться к ней, а не к Джасперу! Дэниел, который вообще никогда ни с кем не заговаривал сам, который не сразу реагировал, когда с ним заговоривал кто-то другой. Он перебил Гвен: — Это же здорово.  — Что именно, Макс?  — Дэниел пришел к вам сам. Он отреагировал и принял решение или как там это... вы сами мне говорили! Мы делали это позавчера, это тупое упражнение...  — Макс, занятия в группе заканчиваются в группе.       Максу стало обидно. Он отчего-то был уверен, что Гвен его поддержит.  — А нахрена мы их делаем-то, эти упражнения, если в реальной жизни они, видите ли, не нужны?  — Макс, я рада, что ты стал внимательнее на занятиях, но не воображай, пожалуйста, что ты можешь сам их организовывать лишь потому, что, по-твоему, ты здоровее Дэниела.       Макса это взбесило.  — Я и не думаю, что я здоровее, я думаю, что он тоже здоров!  — Очень хорошо, что ты веришь в Дэниела, но это не тебе решать, Макс.  — А кому?  — У Дэниела есть врач.       Они могли бы закончить разговор здесь, могли бы вообще его не начинать, учитывая, как Макс не любил их встречи тет-а-тет. Но это было другое, что-то более важное и серьезное.       Макс помолчал и спросил:  — Мисс Кейсен, вы тоже врач, вот как врач, что вы думаете по поводу Дэниела?       Выражение лица Гвен было нечитаемым. Кажется, она усилием воли удерживала от проявления любую эмоцию.  — Я думаю, что вам с Никки надо извиниться перед ним. Его задел ваш поступок.  — Мы и так собирались это сделать.       Гвен кивнула.  — Отлично. И с завтрашнего дня ты помогаешь Престону с постановкой.       В клинике каждый месяц проводили разные бредовые представления и концерты, и, конечно, Престон не мог остаться в стороне. Макс злобно посмотрел на Гвен перед уходом; она листала журнал и выглядела вполне довольной собой. Он не удержался и уже у двери спросил:  — Это ведь хорошо, что Дэниел пришел к вам, а не к Джасперу? Гвен подняла на него взгляд. Макс пояснил:  — Хорошо, что он, не знаю, смог обратиться к другому человеку? Гвен помолчала и, словно сдавшись, вздохнула и ответила:  — Да.