Вертеп

Гвен допивала остывший кофе, посматривая на часы. Время близилось к восьми. Ей пришлось остаться в городе на ночь: покупатель Кэмпбелла задержался и сообщил, что приедет только утром. За окном светило солнце, вечер выдался теплым и ясным. Нил наверняка сейчас носится по двору с очередным воздушным змеем. Гвен поглядывала по сторонам, чтобы не пропустить Джен, но в пиццерии кроме нее было лишь несколько подростков. Они давно доели свою пиццу и, хихикая, показывали друг другу видео на смартфонах. Приглушенно играло радио, с кухни доносился шум вытяжки. Гвен снова посмотрела на часы. Восемь. В клинике уже закончилось групповое занятие. Макс, наверно, снова не пришел. Гвен вздохнула. Она заходила в эту пиццерию, когда еще только устраивалась в клинику. Совсем недавно и очень давно. Кажется, она хотела стать или хотя бы побыть настоящим врачом. Кажется, она хотела понаблюдать за чем-то по-настоящему интересным. В душе Гвен верила, что законы психологии на нее не распространяются. Что она умнее остальных и уж она-то сумеет все предвидеть и просчитать. Гвен просчиталась и признавала это. Нельзя наблюдать бесконечно. Нельзя наблюдать и не меняться. И, очевидно, Гвен изменилась, потому что больше не хотела быть зрителем. Она не хотела быть, как... Люди, с которыми она имела дело прежде, приходили и уходили, а не жили с ней бок о бок. Она не напоминала им вымыть руки перед едой, не переживала, что они взломают замок сейфа, не отслеживала краем глаза малейшие изменения в их анабиотическом состоянии, пытаясь уловить хоть какую-то зацепку. Может, раньше Гвен была плохим специалистом. Может, клиника Кэмпбелла была плохой клиникой. Может, здесь были те, кому было по-настоящему плохо. Ей не было нужды копаться в Максе — он ничего не скрывал и прекрасно понимал, что внутри у него то же месиво, что и у всех. Ей не хотелось ничего ворошить в юном, но уже набившем шишек Престоне или еще сильнее разламывать Дэниела. Ей не хотелось выискивать темное и больное в Никки, хотелось помочь ей найти свет и опору в себе самой. От прежней Гвен у Гвен осталось лишь ее любопытство. И к нему добавлялось ужасное, ужасающее чувство ответственности. Гвен вывела из раздумий официантка. Миловидная круглолицая девушка положила на ее стол мобильный телефон-раскладушку и ушла прежде, чем Гвен успела что-нибудь сказать. Раздался писк стандартного рингтона. Очевидно, звонили Гвен.  — Да?  — Привет, сестричка. Гвен сразу поняла: это Джен. Их встреча пройдет по телефону. Фамильярные слова Джен заранее настораживали. Меньше всего Гвен сейчас хотела участвовать в чужих играх.  — Дженнифер?  — Ага. На другом конце трубки щелкнули зажигалкой.  — Дженнифер, я Гвен Кейсен. Как вы уже поняли, я из клиники Кэмпбелла, где вы раньше работали.  — Кто растрепал? Кэмпбелл? Тон Джен был ленивым и скучающим.  — Можно и так сказать. Я хотела бы узнать о… Джен ее перебила:  — Дэвид еще там? Даже не задумавшись, Гвен на автомате спросила:  — Какой Дэвид? В трубке то ли фыркнули, то ли прыснули от смеха.  — Гвен,  сколько вы работаете в клинике?  — Почти два месяца.  — И за два месяца вы ничего не смогли разузнать? В голосе Джен отчетливо слышалось веселое изумление.  — Что именно разузнать?  — А знаете, почему вы не смогли разузнать? — кажется, Джен забавлял их разговор, — потому что субординация. Потому что порядок. Потому что закрытая клиника. Потому что мистер Сильвертон. Раздался шорох и выдох. Джен курила. Гвен хотелось бросить трубку. Разговор обещал быть муторным и тяжелым, но Гвен продолжила.  — Вы работали вместе?  — Гвен, хотите, я расскажу вам сказку? Гвен чувствовала, что Джен просто испытывает ее терпение.  — Джен, я хотела узнать о Джаспере Сильвертоне, о том, чем он занимался и с кем сотрудничает. Если вы не…  — Вы хотите сказку или нет?  — Нет, Джен. Боюсь, нам придется прекратить разговор. Мне не до игр.  — Если вы от них устали, то считайте это последним раундом. Неужели вы не хотите послушать сказку? Ну же, Гвен! Мне тут очень скучно, а с вами так интересно разговаривать! Гвен промолчала. Джен довольным тоном произнесла:  — Слушайте. Раздался щелчок, словно кто-то открыл пивную бутылку.  — Сказка про маленького принца. Это ведь сказка? Или как это называют, интерпретация? Вы когда-нибудь использовали сказкотерапию?  — Вы хотели рассказать сказку.  — Хорошо-хорошо. Как вы вдруг загорелись! Ну, вы ведь знаете историю? Жил-был Маленький принц на своей крошечной планетке, чистил вулканчики и поливал розу. А потом отправился путешествовать и свалился на Землю, приручил Лиса, встретил Летчика, рассказал ему о себе, тот и написал о нем книгу. Вам нравится Экзюпери? Мне нет. Эта история уж точно.  — Тогда зачем вы мне ее рассказываете?  — О, дело в том, что это ложная версия,  — Джен говорила охотно, с азартом. — Она вредная и неправильная. На самом деле все было по-другому! Маленький принц и правда жил-был. Он и правда отправился путешествовать. Путешествовал тут и там, все чего-то искал. И ему встретился Лис. Лис был добрый и глупенький-преглупенький. Сам рассказал Маленькому принцу, как его приручить, чтобы у него был друг. Он вообще много чего ему рассказал, лишь бы его погладили по шерстке. И, представьте, у Маленького принца получилось! В один прекрасный день его Лис стал совсем ручным. И знаете, что он сделал, Гвен? Как вы думаете? Он его освежевал. Вспорол брюшко и выпотрошил, чтобы сделать себе чучело. Джен сделала очередную затяжку.  — Такой уж он, этот Маленький принц. Настоящий маленький таксидермист. Как вы думаете, Летчик в действительности вернулся из пустыни? Не вернулся. Как вы думаете, почему? Кого он в этой пустыне встретил? Риторический вопрос, правда? Гвен молча слушала рассказ Джен, быстро увязывая образы с реальностью. В пиццерии было тепло и уютно, через три столика от нее над очередным видео весело смеялись подростки, но внутри Гвен, словно из-за приоткрытой двери в ледяное ничто, засквозил холодный ужас.  — А знаете, почему он такой, этот Принц? Почему он отправился путешествовать? Потому что на его планетке нет ничего, Гвен. Вообще ничего. Там даже баобабы не растут, не то что розы. Была одна, но вы ведь понимаете, что он с ней сделал?  — Засушил для гербария. И что же Джаспер с вами сделал? Джен рассмеялась.  — Неплохая попытка, но я не про себя. Но Джаспер действительно кое-что мне сделал. Да и не только мне. Думайте быстрее, если вы окажетесь тупее, чем я надеялась, я зря потрачу время. Мне это испортит настроение. Гвен посмотрела на компанию ребят: один из них с хохотом натягивал на голову другому капюшон от худи, и второй отбивался, весело ругаясь в ответ.  — Почему я должна вам верить? Пока я верю лишь в то, что Джаспер способен на самые жестокие игры, и вы от него недалеко ушли. Судя по вашим... рассказам.  — О, нет, Гвен. Мне до него далеко. Очень далеко.  — Если один или несколько клиентов Джаспера мертвы, неужели ваша... неужели лаборатория Стрэнда настолько влиятельна, что может скрыть убийство?  — Что такое убийство в вашем понимании?  — Насильственная физическая смерть.  — Ну, видите, какие у нас с вами разные взгляды. Какая-то вы циничная. А еще меня с Джаспером сравниваете.  — Ваши метафоры не лучше. Хорошо, скольких Джаспер уже… выпотрошил?  — Я знаю только про одного лисенка. Видите, у нас же принц, а не король, и маленький, а не большой. Пока.  — Окей, а теперь давайте без иносказаний. На счету Джаспера ни одного убийства, но злоупотребление положением в случае как минимум с одним пациентом, так?  — А почему без иносказаний? — Джен звучала притворно обиженно.  — Потому что я сижу в гребаной пиццерии в часе езды от клиники, где работаю. Сейчас там двое ребят, за которых я несу ответственность, еще двое, на которых всем плевать, ребенок и лисенок, с которым поигрался ваш бывший коллега. И я пытаюсь хоть что-то выяснить, чтобы никто из них не сел в тюрьму, не вскрылся, не прыгнул с крыши и окончательно не сошел с ума. Они все пойдут в расход, если кому-то будет надо. И выходит, что я, черт возьми, оставила их там, чтобы выслушивать здесь твои бредни. Так что либо ты, сестричка, мне сейчас рассказываешь про Джаспера и его сотрудничество с вашей химчисткой, либо я кладу трубку, и твоя сказочка оказывается бесполезной тупой херней. В трубке раздались хлопки.  — Браво. Браво!  — Я не шучу, Джен.  — Я тоже, действительно браво, — Джен заговорила нормально. — Что ж, слушайте, вы заслуживаете. Джаспер обратился в лабораторию Стрэнда, когда мы только получили нейромиктал. Дурацкий проект, как по мне, но Пентагон все еще спит и видит, как побеждает СССР с помощью пилюлек. Вышла плохая история. Препарат себя не оправдал. Жуткий абстинентный синдром, ухудшение умственной деятельности, сонливость. Он притуплял тревогу в проявлениях, но не снимал ее, в некоторых случаях даже усиливал. Пришлось искать специалистов-энтузиастов, которые помогли бы разобраться с эффектом от препарата. Джаспер был одним из первых. Явился, аж светился весь. Сама любезность, улыбочка эта его, знаете? Его волновала выборка действия нейромиктала в зависимости от дозировок. Он меня с ними достал. Я вообще-то крепкий орешек, но он, дрянь, сумел подобраться. Я-то думала, он там работает над чем-то… эдаким и рано или поздно мне все расскажет. Думала, у него на уме нечто безумно потрясающее и потрясающе безумное. Но он получил нужные ему исследования и был таков. Джен снова щелкнула зажигалкой.  — Я сама нашла его, Гвен. Это было нетрудно, он же сотрудничал с лабораторией. Приехала в эту клинику, посмотрела на мистера Кэмпбелла и… не помню, что я ему наплела, но он принял меня на работу. Я была так зла, Гвен. Я и сейчас зла на Джаспера, но тогда… Он меня кинул. Просто использовал и выбросил. Даже не дал взглянуть, для чего ему все это было нужно. А в клинике я не сразу поняла, что к чему. Как и вы.  — Когда это было?  — Полтора года назад. У меня была должность консультанта, мистер Кэ просто отмывал деньги. Я приезжала и уезжала. Джаспер, конечно же, бесился, но выгнать меня не мог. Вам ведь тоже нравится бесить Джаспера? Но это всегда с последствиями, да. В общем, через месяц меня попросили обратно в лабораторию. Знаете, почему? Джаспер написал им рекомендательное письмо. О том, какая я молодец и какой я ценный сотрудник. Меня повысили, и из клиники пришлось уйти.  — А… что было с… Дэниелом на тот момент?  — На тот момент Дэниел еще был Дэвидом. По крайней мере, так он представлялся людям. Джаспер же его расщеплял себе на радость под видом противотревожной терапии. Дэвид в клинику попал готовеньким, так что из нее бы уже не ушел. Нейромиктал это та еще штучка. Да там и не только в нем дело.  — А в чем еще?  — Вы смеетесь? Хотя… это было полтора года назад, может, сейчас уже и не ясно. Вот что вы обычно видите в глазах Дэвида?  — Испуг.  — Правильно, испуг. И чего он боится?  — Джаспера. Его реакции, его действий. Боится лишиться его расположения.  — Если бы только это! Правда, если бы. Он боится за Джаспера. Боится из-за того, что будет с Джаспером, если его терапевтические методы обнаружат.  — Джен, я полагаю, что... Дэвид сейчас не в состоянии что-то продумывать наперед. Я наблюдаю чуть ли не ступорозное состояние.  — Да, потому что он себя сдерживает. Не забывайте, нейромиктал только притупляет умственную деятельность. И потом, Дэвид, может, не много думает, благослови его бог, но чувствует и предчувствует достаточно.  — Я вижу… Дэвида каждый день и вижу в нем только испуг. Страх вызванной этой больной привязанностью и издевательством.  — Верно это все, но вы Дэвида недооцениваете. Но вы и не видели его полтора года назад. Из таких людей можно извлекать чувства, как квадратный корень, и они будут и будут оставаться. Почему, на ваш взгляд, Джаспер забрал его себе? Даже Джаспера проняло, точнее, Джаспера только такое и проняло бы.  — Так… кроме психотерапевтических манипуляций и этого препарата было что-то еще? Физическое или сексуальное насилие?  — Боже правый, вы что. Джаспер в прямом смысле слова не умеет его причинять. Дэвид бы от радости умер, если бы Джаспер решил его расчленить, представляете, какой был бы интенсивный контакт! Джаспер на такое не способен. Но! Если ему понадобится, вы будете кого надо препарировать и насиловать, а он будет рядом стоять и смотреть. Гвен поморщилась. Ей было противно это слушать, противно говорить об этом вот так, праздно, сидя за пустой кружкой кофе в пиццерии. Джен верно истолковала ее молчание:  — Да, неприятно, понимаю. И я отвечу вам на незаданный вопрос о том, почему я никуда не сообщила. Дэвид находится в клинике абсолютно добровольно. Он взрослый дееспособный человек, а нейромиктал признан безвредным для физического здоровья при длительном приеме. Отгадайте, кем.  — Джаспером?  — Мной.  — Почему вы не сказали правду? Джен, человек… может, уже не один, в большой опасности!  — С вашей точки зрения на смерть —  не в смертельной. А другая опасность никого не волнует. Кроме клиники Кэмпбелла и Дэвида у меня тут целая лаборатория людей, которые могут пойти под суд. У которых семьи, дети, любимые кошки. Плюс умственной дееспособности препарат не лишает, только притупляет когнитивные способности.  — Если Дэвид все понимает, но не может уйти, значит, его удерживают силой, с помощью лекарств или нет, неважно, это практически похищение.  — Ох, Гвен. Вы во многом можете обвинить Джаспера, но вы же не станете обвинять его в том, что Дэвид его любит? Может, вы еще Дэвида в этом обвините?  — В таком состоянии Дэвид не может адекватно воспринимать свои чувства.  — Как у вас все интересно! Где вам надо — Дэвид адекватный, где не надо — ничего не понимает. Определитесь.  — Я считаю, в этом случае не понимает. И какая разница? Это злоупотребление рабочим положением и издевательство над человеком, над собственным клиентом.  — А я разве с вами спорю? Я к чему вам сейчас это все рассказываю, вы хоть понимаете?  — Джаспера нельзя привлечь к ответственности из-за ситуации с Дэвидом. И если его нельзя привлечь из-за Дэвида…  — Если не можете привлечь его из-за Дэвида, привлеките из-за другого. Я понимаю, что вы там охвачены праведным гневом, раз стали меня отчитывать, но Джаспер играет неправедно. Прекратите корчить из себя святошу. Плюньте на этику. От того, что вы поддерживаете порядок в этом балагане, он балаганом быть не перестает. Кому от этого хорошо? Кто от этого выигрывает? Уж точно не хорошие люди. Гвен лихорадочно все обдумывала, глядя в окно. Темнело, и на улице зажглись фонари.  — Я буду честной, Гвен: я хочу отомстить. Но не хочу светиться, и потом, я наблюдатель, признаюсь. Вы тоже, я чувствую, но вы еще и деятель, иначе бы не стали меня тут выискивать. У вас получится. Вы и развлечетесь в процессе. Я так уж точно не против развлечься. Мне и Дэвида жалко — вы видели эти глазки? Но месть на первом месте.  — Клиника под протекцией из-за сотрудничества с лабораторией, я не могу обвинить его вместе с Кэмпбеллом в...  — Да прекратите вы пытаться справедливо наказать людей за то, что они делают, пусть огребают за то, чего и не совершали! Вы в эту дыру зачем устраивались? Хотели доказать другим, что вы что-то значите, так ведь? Джасперу вы ничего не докажете. Кэмпбелл плевать на все хотел. Мне доказывать ничего не надо, лучше оплатите мои счета. А вот себе-то вы что хотите доказать? Хотите уберечь своих птенчиков и спать спокойно? Тогда сделайте что-то! А я посмотрю. Докажете мне заодно, что не зря на вас тратила время. Джаспер наплевал на меня, он наверняка смеется над вами… подумайте о Дэвиде, в конце концов. Подумайте о тех котятах и щенках, до которых Джаспер может добраться. Разве не здорово разобраться с ним из-за того, чего он даже не совершал? Лично я открою бутылку шампанского, если за утренним кофе на работе услышу про его бесславный финал. Любой.  — Да, — Гвен вздохнула, соглашаясь со всем и просто не зная, что еще сказать. Фонарь рядом с пиццерией был сломан и мигал, словно сигнал пожарной тревоги.  — Возможно, вам придется сделать что-то паршивое. Но лучше быть паршивой овцой, чем агнцем на заклание, я думаю. Тем более, когда вокруг одни волки в овечьих шкурах... которые они сами с этих овец и содрали. Гвен почти мутило от обилия метафор в их разговоре. Вместе с тем она испытывала сильное оживление и мучительно сомневалась. Во всем. — Думаю, это все, Гвен. Удачи. Когда будете выходить, выкиньте, пожалуйста, телефон в урну слева. В трубке раздались короткие гудки. Когда Гвен шла от пиццерии в сторону мотеля, ее обогнал черный "бугатти" и, посигналив, скрылся за поворотом.

***

Макс провел в изоляторе всю ночь. Завтрак ему передали через дверное окошко, позже Нерф принес сменное белье. Больше к нему никто не приходил. Он сидел на узкой кровати, обхватив колени руками. Слышимость в палате была плохая, Макс еле улавливал голоса и шаги. Он думал попробовать кого-нибудь позвать или даже разбить стекло в крошечном окне, только что бы это дало? Еще одну причину продержать его здесь больше обычного? Нет, он покажет, что спокоен и уравновешен, а потом свалит отсюда. «Я снимаю тебя с курса». Все понятно. Джаспер не будет покрывать его правонарушения до клиники. Ну и пусть. Этот дурдом ничем не лучше тюрьмы, если не хуже. Плюс, Джаспер упускал из виду один момент: он может попытаться упечь за решетку Макса. Но, если постараться, упечь можно и самого Джаспера. Макс лихорадочно думал об этом всю ночь, чтобы не утонуть в сильном страхе и чувстве полной покинутости. Из-за бессонной ночи его голова плохо соображала. Палата была светлой, с выкрашенными в белый стенами, светлым полом и потолком. И все же она напоминала склеп; может, раньше здесь было нечто вроде винного погреба. Макс замерз, но не хотел никого звать и жаловаться. Потерпит. Нерф принес обед, но Макс к нему даже не прикоснулся. От мыслей и волнения его начинало мутить, так что еда только раздражала. Он отставил поднос в дальний угол, ближе к унитазу, и лег на кровать, повернувшись лицом к стене. По его ощущению, было около трех часов дня. Солнечный свет из маленького окошка прорезал белую стерильную комнату ярким рыжим лучом. Снаружи наверняка было тепло, но здесь было неприятно. Душно и холодно одновременно. Макс закутался в простынь. Макс надеялся, что Гвен его не бросит. И раз она бросила, то что-то случилось. Может быть, с самой Гвен. Волнение схлестывалось с чувством вины, ему казалось, что маленькая белая комната сжимается и давит на него со всех сторон. От этого только сильнее мутило, а вскоре и затошнило, совсем как при отравлении. Макс списал бы все на еду, но он не притрагивался к обеду. Он приподнялся и сел на кровати. Мутная тошнота усиливалась с каждой секундой, и ему стало совсем плохо. В голове стучало. Черепная коробка раскалывалась, словно была поленом, по которому рубили тяжелым топором. Пульс частил, все тело горело, ему было невозможно жарко и при этом знобило. Каждое движение отдавалось приступом мигрени и диким головокружением, словно его переворачивало на американских горках. «Я снимаю тебя с курса»  — Сука. Он понял. Он пропустил три приема лекарств. Макс попытался встать и подойти к двери, но упал и пополз к ней на четвереньках. Он надеялся, что кто-то услышит шум. Он стал стучать по двери, и каждый стук отдавался в висках, словно в них вбивали по гвоздю. «Я умру здесь». Эта мысль его взъярила. Где угодно, только не так. Только не здесь. Комната вокруг него вращалась волчком. Макс лег на пол, глубоко дыша, и уперся лбом в пол, стуча о него головой. Пол был прохладным, боль от жесткой поверхности немного, но пересиливала боль в голове. Мозг словно расплавился, в голове туда-сюда перетекала ртуть, набитая стеклянными осколками, и при каждом лишнем движении они впивались Максу в череп. Его потряхивало, словно через него пропускали ток, и по темным дорожкам на белом полу он понял, что у него течет из глаз, носа и рта. Его согнуло пополам от рвотного позыва, который ни к чему не привел, просто пробежав отвратительной судорогой по всему телу. я умру здесь я умру здесь я умру здесь я умру здесь я умру здесь Я УМРУ ЗДЕСЬ яумруздесь Я СЕЙЧАС УМРУ!!! здесь я не хочу здесь умирать я не хочу умирать я хочу жить я не хочу умирать ЗДЕСЬ я НЕ ХОЧУ умирать здесь НЕ ЗДЕСЬ я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой мне страшно мне страшно мне так страшно мне так страшно мне так страшно мне так страшно я больше не буду сука я ему в горло эту дрянь засыплю он будет жрать жрать жрать жрать это все пока не сдохнет я не хочу умирать здесь я его убью гвен где гвен где гвен где гвен как мне ПЛОХО я ничего не могу сделать я ничего не могу сделать ну не так же ну не здесь же пожалуйста пожалуйста пожалуйста хотят чтобы я просил прощения я попрошу я больше не могу мне так плохо я его убью мне так плохо я больше не могу я извинюсь я больше не буду я его убью я больше не буду я так хочу жить я так хочу жить я так хочу жить Макс упрямо стучал по двери, даже не слыша звука, и не сразу разобрал детский голос.  — Макс! Макс, не стучи!  — Нил, мне плохо.  — Нам всем плохо. Все отравились. Повар что-то не то приготовил, и у меня понос!  — Нет... Нил, мне очень плохо. Позови… мисс Кейсен.  — Мисс Кейсен нет. Макс почувствовал, что больше не может говорить, его просто выворачивало и никак не могло вывернуть наизнанку.  — Позови Никки.  — Хорошо. Макс подождал, минуту или час, и стукнул по двери.  — Макс, уймись, ты делаешь себе только хуже, — к двери подошел Нерф.  — Нерф, пусть придет врач.  — Он придет, когда будет надо.  — Нерф, твою мать… — Макс стукнул по двери, изо всех сил, — мне плохо!  — Парень, ты роешь себе могилу. Правда, послушай… Макс не слушал. Он лежал, тяжело дыша, с закрытыми глазами. Он больше не мог видеть вращающийся потолок. Его укачало в собственном теле. В голове всплыла мутная картинка: миссис Уиллер пытается привести в чувство зеленую после автобусной экскурсии Мэгги Байерс. «Дыши глубже, Мэгги». Макс стал дышать медленнее. Совсем, совсем медленно. Лучше не становилось, но не становилось хуже. Он попробовал шевельнуться, и все вернулось. Он замер, снова глубоко дыша. Он менял положение и останавливался для глубоких вдохов и выдохов, не зная, сколько именно времени он на это потратил. Время перестало для него существовать, для него перестало существовать все, кроме одной цели: открыть эту гребаную дверь, потому что он не хотел умереть здесь. Он вообще не хотел умереть. Макс медленно, ненавидя свое тело за такую слабость, взял металлический поднос и стряхнул с него тарелки, не глядя на еду. Он подождал какое-то время и снова со всей силы ударил по двери, еле удержавшись на ногах. В голове что-то раскололось, заплясав убийственным эхом в висках, затылке и отдавая желчной горечью во рту. Когда дверь стали открывать с другой стороны, он трясущимися руками поднял поднос и приготовился ударить Нерфа. Просто откройте дверь. Пожалуйста. Дверь открылась, он попытался ударить вошедшего по голове, но выронил поднос и просто упал в дверном проеме. Это был не Нерф, а Дэниел, хотя Макс уже мог называть его Дэвидом. Дэвид вскрикнул, но удержался на ногах и поддержал Макса за руку. Дэвид что-то ему говорил. Макс ничего не видел и не слышал. Он просто сполз по стене и сел на полу у открытой двери. Его лихорадило так, что стучали зубы, по вискам, спине и шее бежал холодный пот. Все хорошо. Он умрет не там. Это самое главное.  — Макс! Макс, возьми, — от него что-то хотели.  — Макс, выпей, — Дэ_н_е_и_в_д что-то хочет. Что ему надо? Он почувствовал, что его хватают за лицо так, чтобы приоткрыть рот и суют в рот какую-то горошину и плещут водой. Макс чуть не задохнулся, но проглотил то, что было во рту. Мир перестал вращаться. Его все еще сильно мутило, но пульс перестал сходить с ума, и жуткий озноб прошел. Голова прояснялась.  — Черт возьми, — Макс поднялся с пола, хватая ртом воздух. — Я в порядке, — он уперся ладонями в колени, пытаясь отдышаться, — просто… черт, черт! Дэвид смотрел на него, прижав руки к груди. Максу было очень страшно. Он был жив. Он был счастлив.  — Тварь, урод, гад, сука… — Тише. Рядом стоял Нерф, на лице которого ясно читалось сожаление о только что сделанном: Дэвид не сам открыл дверь в изолятор. Макс взглянул на Дэвида. Он еще плохо соображал, только предчувствовал предстоящие вопросы и ответы: как и зачем Дэвид это сделал и что ему за это будет. Или что им за это будет. В лодке или за бортом, они теперь были вдвоем.