Обладание

Мы только отъехали от базы, как нам перекрыли дорогу. Светало. Смолкли неутомимые цикады. Все ночные звери уже крепко спали, а дневные еще не проснулись; стояла пугающая тишина. От нее даже закладывало уши при тщетных попытках прислушаться… Ревел мотор. В Монтане тишина меня угнетала, как затянувшееся молчание, и каждый раз это значило одно и тоже — затишье перед бурей. — На моих людей напали! И, знаешь, что я слышал от несогласных? «Ликуйте, ведь один из вас — мертв»! — воскликнул брат, медленно, но верно, приближаясь ко мне. — Это правда? Правда?! Крик разрезал ночь, и вдали, не желая просыпаться, одна за другой, лениво залаяли собаки. Я был немилосердно перебит воплями брата: — Почему я должен слышать о Джейкобе из уст этих грешников? Почему ты не соблаговолил сообщить мне? — Он не хотел, чтобы ты знал. Но, клянусь, я собирался сказать, Джейкоб не имеет права держать тебя в незнании… — И все же, Отец, — он усмехнулся, сделав полшага назад, — я не получил никакого ответа. Глаза привыкли к фиолетовой полутьме. Рубашка, наполовину расстегнутая, смята и измазана. В крови. Как и его ладони. Как и брюки, если судить по темным пятнам, хаотично расплывшимся по всей их длине. — Ложь — грех, который мы иногда даже таковым не считаем. Воистину: «Дьявол в деталях». Сокрытие — преступление не меньшее, дитя. Я повинен в нем, — я упал на колени, схватив Джона за руки и опуская их себе на затылок. — Перед лицом паствы, Господа и кровного брата! — Отец, — необоримые руки надавили сверху, крепко впиваясь в волосы. — Прости меня, сын мой, — я поднял глаза, ища поддержки. — Не существует лжи во благо. Нельзя творить Зло во имя Добра. Джон улыбнулся, разжал пальцы и рухнул вниз. Железный аромат крови коснулся носа. — Я поймал каждого. Никто не ушел, — довольно прошептал брат на ухо. Настойчивые губы прижались к моим, удерживая за плечи. Язык проник внутрь, преодолевая сопротивление, а цепкие пальцы ухватились за челюсть, не давая сомкнуть зубы. Солнце взошло на востоке в последний раз. — Ты прощен, Джозеф. Зрачок почти полностью скрыл радужку. Сердце под моей ладонью часто билось, посылая вибрацию по коже. — Предваряю рассвет и взываю; на слово Твое уповаю*, — произнес я, смотря как первые кроваво-красные лучи заливают светом темные волосы брата. От мягкого лилейного солнца рябило в глазах. Дурман почти сомкнул свои бутоны, источая тонкий сладостный запах, притягивая к себе не только насекомых, но и животных. Брат первым отдался в его объятия. Шелк его одежды роскошно блестел, пока он следовал за ароматом. Заросли дурмана были совсем рядом, густые и темные. Когда Джон раздвинул стебли, то они легко поддались, приглашая войти. Свет сокрыл истинные чувства брата; когда он обернулся ко мне, то… лицо его, лицо преданного и оскорбленного, лицо покинутого и униженного, предвещало скорую расправу над обидчиком. — Я люблю тебя, Отец. — И я люблю тебя, дитя, — тихо ответил я, падая вперед. В нежные руки дурмана и огромные ласковые листья… Фейт не желала сочувствовать, отстранено наблюдая в стороне. Но брату она тепло улыбнулась, ее руки обвились вокруг его талии, а бледные губы коснулись щеки. Кожу обжег холодный воздух. Ладонь больше не сжимала четок. Я смотрел на примятые оборванные цветы и, как и они, я не мог подняться.