Обладание

Подбородок уперся в сухую потрескавшуюся землю. Голову уже начало напекать. Одежда, сваленной грудой лежащая в высокой траве, мне не принадлежала. Я услышал шорох. Перед глазами выросла чужая фигура. Фейт, избавившаяся от своего одеяния, опустила ступни на прохладную землю и едва заметно покачивалась, будто в такт музыке. Но меня оглушала лишь тишина. Пальцы на ее ногах поджимались, а из груди вырвался облегченный вдох, когда заросли легко заколыхались, как морские волны. — Тихо, — предупредила сестра, бросив на меня взгляд. Я слышал монотонное журчание. Вода? Нет, этот звук обволакивал, отделяя нас от реальности. Черта — это неровная линия цветущего дурмана. И я ощутил пальцы. Мимолетное неприятное ощущение, сползающее по спине вниз. — О, Отец, почему только тебе даровано терпение, почему ты обладаешь даром прощения? — шептал Джон, накрывая меня собой. Его тяжесть отрезвляла меня. — Я хочу простить, а ты — нет. — Нет? Иногда я хочу, чтобы ты солгал, — подбородок упирался в ключицы, давил. — Если бы я начал лгать, то все бы последовали моему примеру, верно? Ты не хочешь простить меня. Ты таишь злобу в сердце уже так долго. Грубые ладони скользнули по бедрам, задевая колени. Исследуя старые незаживающие синяки. Впечатывая пальцы в темнеющие ссадины, растирая кожу и заставляя их вновь расцветать. Фейт, смиренно переплетая пальцы, кивнула. Отметины на ее теле, все до единой, были обнажены. Она стыдливо обхватила себя руками, замечая чье-то приближение. Я лишь слышал тихие аккуратные шаги. Худые плечи мелко затряслись от слез. Уверенно двигаясь, оставляя белый след из мертвых бутонов, в поле вошел Джейкоб. Язвы и рубцы, словно проказа, покрывали каждый участок его кожи, и уродливо освещенные медовым рассветом, они горели пунцовым. Посмотрев на меня, он расхохотался, однако по щекам его струились слезы. Брат сгорбился, закрывая живот и грудь, и встал рядом с Фейт. Ее зеркальное отражение. Зеркала всегда нас искажают, вы замечали? Боль пришла неожиданно, выбивая из меня крик. Зубы, пронзающие шею. Губы, запечатлевающие легкий поцелуй. Плоть… плоть брата во мне. — Но я прощу, Джозеф. Я прощу, Отец, — клятвенно обещал он, удерживая меня за плечо, и проникая глубже. Я откинул голову назад, встречаясь с ним губами. Толчки... нет, это таран, молот мести Джона, выбивающий во мне дыру. Но его злоба совсем не несла боли, нет, я чувствовал боль глубоко внутри, там, где сердце. Боль — поддельное отмщение, которое я легко мог отличать, ведь от нее на душе становится легче. С влажным смазанным рывком, неутихающим давлением члена и мурашками на животе — таким являлось мое облегчение. Передо мной была плотная стена дурмана. Сверху — совсем еще юное лицо брата. Его водянистые глаза. Вдали рев мотора. Солнце почти нежно слепит глаза. И мы с Джоном были одни. Я всегда находил гармонию в боли. Но хотел достичь ее только в одиночку, может, брат нашел нечто большее? Может, Господь дал благословение и ему? Я сдвинул ноги, поддаваясь Джону. Боль — это не отмщение. Боль бывает только душевной. Для меня и моей семьи. Но не для грешников, конечно. Не для жителей Хоупа. Не для тех, стоящих на обочине, кого ожидает Кара. Смертные не смеют препятствовать любви божественной, поэтому почувствуют человеческую. Улыбаясь рассвету, я чувствовал объятия брата и обнимал его в ответ, жадно притягивая к себе. Я выгибался навстречу апогею с лучами, покрывшими мое тело до кончиков пальцев и припекающими спину Джона. Во мне разлилось его семя, я закрыл глаза, признав: — Я понял твой замысел.