4ever alive for you

Манхэттен, Нью-Йорк.       После ресторанной трапезы, Кристина вытащила всех на улицу под весеннюю прохладу, тёплые, резкие порывы ветра, и набирающий силу дождь. Вечер, несомненно, удался. Тема погребений, похорон и траура больше не затрагивалась, и нарастало чувство глубокого комфорта — чего-то родного и близкого. Элис пыталась по минимуму разговаривать, но несомненно наслаждалась присутствием какой-то части своей «до погребенной» жизни. Впервые за долгое время, она просто вкушала момент.       Типичный индус, которых можно встретить за рулём Нью-Йоркских такси, довёз её до дома в глубокой ночи. Она подошла к двери своей квартиры, а из соседней доносились визги, писки и пьяные крики на русском. Они будто праздновали День Благодарения, но в России. Типичная русская пьянка. Элис обдало странной, но приятной дрожью. Услышав родной диалект, она поняла, что почти забыла свой язык, будто и вовсе его не знала. Задурманенному выпивкой разуму показалось это всё таким смешным, что она остановилась посреди подъезда и просто смеялась. Она была довольна. Довольна абсолютно всем, что произошло за сегодня, позабыв обо всей горечи. Никто, как она, не умел откидывать все проблемы и просто радоваться.       Едва закрыв за собой дверь, она подбежала к окну, вдохнув сырого, колючего ветра, озирая все тонкости этого пятничного предвыходного вечера в Бронксе. Накрапывал дождь, на деревьях проклёвывались листья, весна набухала летом, с улицы доносились одинокие всхлипы клаксонов и возгласы пьяных мужиков из бара этажом ниже. От мокрого асфальта пахло электрически резко, и везде ощущалась вибрация толпы.       Она разложила свой низенький, просевший диванчик, и вдруг нашла одеяльце, чуть бывшее ей в пору, если бы ей было пятнадцать. Розово-фиолетовое, тоненькое. Почему-то, она решила правильным, укрыться им, будь это что-то из детских воспоминаний. Взяла плюшевого небольшого медведя, на котором был галстучек, с вышитой надписью: «С любовью, Глэн» — кого-то из прошлых жильцов, включила музыку в наушниках и наверное, сразу вырубилась от количества алкоголя и перевозбуждения в крови. Того, что проникло до костей, до каждой жилки.

***

Ванкувер, Канада. Наши дни.       В то время, как в Нью-Йорке был уже четвёртый час ночи, в Ванкувере едва наступала полночь. Бежево-мраморный кафель окутывал холодом голую спину, синим полотном свисал с унитаза коврик для ног, а рядом, весь в содержимом верхних полок умиротворённо ловил очередной приход двадцатитрёхлетний Вулфард. Сколько он лежит вот так, в затопленной ванной комнате среди химических средств, намокших донельзя салфеток, склянок с шампунями, зубных щёток, что перевернул ещё вчера? Никто не знал, как и он. Все эти годы пролетали бессмысленным туманом позади той жизни, которую он должен был прожить, и той жизни, которой так и не случилось. Каждый вечер засыпал в невероятных муках, криках до визга и полиции в дверях, вызванной соседями из дома напротив, в поту, температуре и ломке без новой дозы, которую специально не брал, чтобы прекратить это, когда на секунду здравый смысл одержал победу, пьяный до трипового угара, где в иллюзиях, она подкручивает плойкой очередную выбившуюся прядь его волос. Но он трезвел, отходил, и всё по кругу. День сменялся днём, а он менял только вид заглушки душевной боли. Сегодня — алкоголь, завтра — дурь, послезавтра — грибы, эйфора, галлюциногены, дальше — хлеще и хлеще, пока не затушит, как тушил очередную сигарету Мальборо Голд, как любила она. В перерывах между сном и очередной ломкой, получалось накатать пару примитивных строчек очередной песни, от которых потом дохнуть хочется, но так пользующимися популярностью у подростков. Возраст его фандома не изменился. То ли он скатился, то ли остановился в творческом развитии. В любом случае, это его уже абсолютно не волновало. Он остался жить в родном доме, как предложила мама, думая, что так ему станет лучше, но из которого вскоре все по убегали, от того, что не могли больше находиться рядом с ним. Он истерил с периодичностью в 18 часов. Ровно. Джош однажды засёк, предположив эту закономерность. Мог встать посреди ночи, и по прошествии именно восемнадцати часов начать биться в дрожи, извиваясь из стороны в сторону, как стрелка компаса, в поисках её длинных ресниц и нежной кожи рук, греющей его ладонь, кричать диким раздирающим воем, сравнимым, наверное, только с рёвом разъярённого медведя, спускающимся до писка, и наконец — слёз, спрятанных в подушку.       Шестьсот сорок одна бутылка виски, триста двадцать бутылок джина, сто сорок восемь литров водки, сто пятьдесят граммов солей, восемьдесят таблеток ЛСД, сорок шесть марок, девятнадцать граммов синтетики, и три укола внутривенно. Двенадцать разбитых окон, восемь телефонов, четыре разнесённых в хлам платяных шкафа, два унитаза, два плазменных телевизора и одна кровать.       Иногда приходила Стейси, которая заклинала врагом своего отца, и переехала поближе к друзьям. Она была кем-то вроде домохозяйки по собственной инициативе. По началу пыталась остановить эту вакханалию, театр одного актёра, и кричала, била его всем, чем попадётся, пока он в очередной раз был в калейдоскопе головокружений от ярких цветов на потолке во время прилива метамфетаминов в кровь. Бывало, собиралась отвезти его к врачу, но тщетно. Вызывала их на дом, но ей отвечали, что без согласия, им нет смысла ехать. После трёхлетних попыток образумить и вернуть в нём человека, она просто приходила, забирала грязные шмотки, которых не скапливалось вообще, потому что последнее, что его волновало — это чистая одежда. Раз в неделю убиралась в доме, что не помогало от вечной разрухи, а раз в день или два — готовила, в надежде, что он поест. И он ел, когда курил. Начал нюхать, закидываться таблетками, и надобность в еде пропала, и мир вроде бы становился не так уж плох, но не надолго.       Однажды, под действием эфедрина, Финн, в добром поднятии духа, и иллюзорной ясности ума, конечно же, совсем спятив, вышел на кухню, и начал как ребёнок прыгать, радуясь, что она приехала. Он прикрыл своим торсом её спину, пока она стояла у кухонной тумбы нарезая сыр, и с силой вжал её бёдрами в деревянную поверхность столешницы. Подлез к шее шумно дыша, и начал резко покусывать до болевых взвизгов. Стэйси чуть не подумала, что на него нахлынули старые чувства, и где-то глубоко затеплился уголёк надежды на его поправку, но все думки разом улетучились, когда он бурно двигаясь в ней, напоминая темп отбойного молотка, готового разорвать её на куски, абсолютно внезапно остановился, наклонился, чмокнул нежно в лоб и грубо прошептал: «Алекс, я так скучал». Он продолжил, а у Стэйси вошло в привычку закрывать глаза на его реплики во время секса. Да и вообще на всё, что он говорил. В моменты особо долгой, по мере Вулфарда выдержке (один — два дня), Стэйс тащила его в какой-нибудь ресторан авторской кухни, на выставки в музей, на прогулку в парк или на любое мероприятие, чтобы помочь ему заново адаптироваться в обществе, и пообщаться с поклонниками. Бывало, он сам рвался на улицу, куда-нибудь ближе к океану, и в нездоровой спешке собирал все вещи, что влезали в чемодан. Метался по комнатам и бормотал что-то о том, что на берегу ему будет лучше, и свежий воздух ему поможет. А следом прилетела фраза «И к Алекс ближе», и тогда Стейси пришлось вызванивать Ника, чтобы тот помог его остановить.       И этот день прошёл бы как обычно, с затопленным, полуразрушенным домом, и дикими отходосами, если бы выпившему Крису, не вспомнилась сегодняшняя дата. «16 апреля. В Ванкувере еще 13 минут как шестнадцатое апреля»       Стэйси открыла дверь ванной, и совсем не удивившись очередному разгрому, растормошила Вулфарда, что с трудом открывал глаза один за другим, и сунула ему противно трезвонящий телефон. — Кто там? — Финн, пытаясь выровнять тональность с истерической, до ужаса хриплой, говорил как-то, непривычно легко, скорее от непонимания где находится. — Это игра? Если да, то я не сказал «тук-тук», — говорил навеселе Крис, уже нежившийся в своей постели. — Начнём заново? — Финн абсолютно не понимал, с кем разговаривает, но тут работал принцип подсознания. Если голос был знаком на самом деле, то мозг давал импульс защищенности, и парень чувствовал себя комфортно лавируя в диалоге, — Тук — Тук! — Кто там? — Финн Вулфард! — он рассмеялся и почувствовал под собой воду со вкусом малинового вылитого на пол геля для душа. — Как поживаешь, Финн Вулфард? — Я наконец-то выбрался на берег! Прямо чувствую эту свежесть и влагу! Всё такое мокрое! — глаза открыть не получилось, да и было незачем, и он лежал, будто в правду на пляже. — Эх… Ей бы понравилось, парень. Ты молодец, что выбрался подышать, — Крис знал о его самочувствии, и всегда подыгрывал, чтобы не расстроить. — Ей нравится! Она мне сказала. Да, только что сказала! — подобные изощрения мозга случались с ним не так часто, только под определёнными препаратами, но имели ярко выраженный оттенок. В эти моменты он становился безумным на полную катушку, всё время расплывался в кривой улыбке и менял выражение лица каждую минуту. Он был похож на старую виниловую пластинку, которая вроде звучит идеально, а где-то её всё-таки зажуёт, и обнажится самое неприятное. — Ох, вы не хотели бы приехать погостить в Нью-Йорк? — это уже Крис говорил с полной серьёзностью. — Алекс люююбит Нью-Йорк! — с раскатистой Ю, Вулфард согласился. — Ну тогда отдохни там на берегу, и собирайся, мы с Кристиной будем вас ждать. — На каком берегу? Я дома, Крис, не глупи. И кто такая Кристина? — действие проходило, приятные иллюзии растворялись и он становился агрессивным. — Эээм… Финн, наконец-то, дай трубку Стэйси. — Да я понял, что ты меня в гости зовёшь. Я не сумасшедший же! Буду завтра.