Когда отцветёт сакура

      Снаряды пролетают и взрываются... Чёрная земля смешивается с кровью... Мир, такой, казалось бы, прочный, светлый, надёжный, уютный, вдруг рушится, исчезает... И остаётся только боль, тяжёлая, острая боль, как будто игла ежа вонзилась в грудь и застряла там, и никак её не вытащить...       Кымсэги плакал, уткнувшись носом в холодную стену своей темницы. Как ни больно это было признать, но правда оставалась правдой: он перестал вести свою игру, теперь он сам пешка в ней. И, скорее всего, как только хорьки разберутся в своих межличностных проблемах, сам бурундук отправится на плаху, и прости-прощай, храбрый Кымсэги, так мечтавший вновь увидеть Цветочный Холм!..       Ах, если бы тогда он послушался командира ежей! Тогда бы не случилось ничего этого! Кымсэги-то раньше наивно полагал, что уже знает всё про горечь потери, но как мелко показалось теперь ему всё то, что он испытал раньше! Он был готов трудиться день и ночь, переносить голод и нужду, держаться до конца... Но знать при этом, что где-то там его ждёт такой, казалось бы, колючий, но такой добрый Косымдочи... "Ты же обещал, обещал, что не погибнешь! Зачем ты так, Косымдочи, зачем?! Но ведь он не знал... Никто не знал... Косымдочи, ведь именно сегодня я уже почти решился... Ну за что?! Ну почему именно Косымдочи должен был погибнуть?! Почему не я?!"       Бурундук сжал зубы покрепче и застонал, пушистый хвост в бессильной ярости так и захлестал своего обладателя по бокам. "Лучше бы погиб я... Я должен быть на месте Косымдочи... Почему так несправедливо?!"       Кымсэги сунул руки в пустые карманы и со вздохом порылся в них. На допросе у него отобрали пистолет и связку отмычек, которую бурундук всегда держал при себе — на всякий случай, а рацию он уже дня три как потерял. Впрочем, ему ещё повезло — особо его допрашивать не было времени, поэтому на его отрешённое молчание хорьки пожали плечами, но усугублять происходящее не стали и посадили пленника под охрану. Кымсэги бы всё равно не смог сбежать отсюда — ни дверь взломать, ни застрелить дежурного и вытащить ключи. Правда, кое-что всё-таки было...       Бурундук сунул лапку за ворот рубашки и вытащил из потайного кармашка крохотный паяльник, подарок на его день рождения от Косымдочи. По словам командира, зачем он нужен, было и ежу понятно, а вот Кымсэги — не особо. "На случай, если рация сломается", — скромно пояснил тогда его покойный колючий товарищ и впервые в жизни коротко чмокнул засмущавшегося Рыжика в лобик. Как будто знал, что больше не придётся...       Кымсэги покрепче сжал инструмент в лапках. Металл, ничуть не согретый теплом бурундучьего тела, неприятно холодил ладони, как будто паяльник тоже умер вслед за своим хозяином... — Косымдочи!!! — взвыл зверёк и с досады и отвращения швырнул подарок в стену.       Паяльник, жалобно звякнув, отскочил от каменной кладки и отлетел в угол. — Посланник, почему вы плачете и зачем портите стены нашей тюрьмы?       Тоненький звенящий голосок заставил Кымсэги взвиться с места и отскочить назад на целый метр. Пленник шарахнулся к стене, издав странный звук, похожий на всхлипывание, и только потом посмотрел, кто же стоял по другую сторону тюремной решётки.       Чуть прищурив блестящие чёрные глазёнки, на него в упор смотрела серая мышка, такая худенькая и маленькая, что даже рядом с Кымсэги казалась крохой. Мышь как мышь, ничего необычного. Только уши больше, чем у всех мышей, каких когда-либо довелось увидеть бурундуку. Видимо, чтобы визуально их уменьшить, мышка завязала на них розовые ленточки, но вид у неё всё равно был смешной. Только вот Кымсэги сейчас ничего не могло заставить улыбнуться. — Ты кто такая? — грубо бросил он, вызывающе складывая руки на груди. — Я первая тебя спросила! — мышка резко перешла с формального обращения на более свободное и даже нагловатое. "Какая-то она подозрительная", — решил бурундук и ещё более сердито крикнул: — Пошла вон! — Не пойду! — сердито пискнула мышь, и её оттопыренные уши закачались из стороны в сторону.       Кымсэги живо сообразил, что имеет дело не только с подозрительной мышью, но ещё и с очень нахальной.       Судя по выражению чёрных глазок, так и метавших искры над белыми щёчками, мышка придерживалась похожего мнения насчёт него. "Эта мышь — мой единственный шанс выбраться отсюда! — внезапно сообразил Кымсэги, искоса поглядывая на недовольную мордочку оскорблённой мыши. — Что же... Только ради Цветочного Холма!.." — Ну что, так и будем стоять, в гляделки играть? — мастерски подделывая внезапно дружелюбный тон, спросил бурундук.       Мышка живо повеселела и на Кымсэги стала глядеть уже без злобы и раздражения, просто с любопытством. — Ты смотритель тюрем или... просто местная наблюдательница? — так же мягко продолжил пленник, опираясь на прутья решётки и пристально смотря на мышь. — Нет, я помощница повара, — радостно ответила она, делая шажок к решётке. — Я помогаю поварам готовить еду для заключённых и для нашего лагеря. Сегодня я готовила кекс с изюмом. — С изюмом? — притворно-восторженно ахнул Кымсэги, прикрывая глаза. — Как мы любили изюм у нас в деревне... Даже больше, чем каштаны. — У меня есть с собой немного, хочешь? — неуверенно предложила мышка, роясь в переднике. — Если позволишь, — вкрадчиво ответил бурундук, внутренне вытягиваясь в струну.       Мышка кивнула, подошла к решётке вплотную и уже было достала кусочек кекса из кармашка, как цепкая лапка Кымсэги ухватила её за оттопыренное ухо и прижала к холодным стальным прутьям. Другая лапка поднесла к голове завизжавшей мыши паяльник и выразительно постучала им по её лбу. — Если ты сейчас же не закроешь пасть, я тебе ухо оторву, — пообещал бурундук, угрожающе заглядывая в перепуганные чёрные глаза.       Как ни странно, это помогло: мышка послушно перестала визжать и пискляво спросила: — Что тебе нужно? — Говори, как выбраться отсюда,-спокойно потребовал Кымсэги.       Мышка жалобно всхлипнула и внезапно расхныкалась: — Ай, бедная я, несчастная, ай, никто меня не люби-и-и-ит! — Меня выпусти! — шикнул на неё бурундук. — Нет! — огрызнулась мышь, моментально прекращая истерику. — Понятно, — кивнул Кымсэги.-Значит, будем применять крайние меры.       Он покрепче сжал подарок Косымдочи в руке и принялся колотить заголосившую мышь по лбу рукояткой паяльника. — А-а-а-а! — визжала пленница. — Да ты что? Да ты! Да ты злыдень! Ой-ой-ой-ой! Да что ж это такое!       Кымсэги схватил её за шиворот и приподнял над каменным полом. Мышь отчаянно засучила в воздухе лапками и с ненавистью уставилась на бурундука. — Ну что ты, рыжий, — плаксиво запищала она, — ну нельзя же так! — Могу и не так, — с угрозой проговорил заключённый. — Могу и башкой об стенку. Или паяльником в ухо. Выбирай.       Он встряхнул мышку так, что внутри у неё даже что-то булькнуло. — Злыдень! — горько подтвердила она.       Кымсэги красноречиво занёс над её головой паяльник. Мышка мелко затряслась и закрылась свободным ухом, всем своим видом показывая, что не подчинится грубой силе. Грубая сила в лице Кымсэги начала свирепеть. Неизвестно, что бы случилось с упрямой мышью, но тут она повела хвостиком, принюхалась, повернула носик и жалобно запищала куда-то назад и вбок: — Ну, знаешь ли! Я с тобой больше не работаю! Ты не предупреждал, что он меня покалечить задумал! — Кымсэги, поставь её на место, — сдержанно прозвучал чей-то низкий голос, от которого пальцы у заключённого мгновенно разжались. Мышка шлёпнулась на пол, зашипев от боли, и тут же вскочила и принялась расправлять помятый передник.       Перед камерой стоял Джулдарами.