***
С моего, нет, с нашего с Чаном первого раза прошёл уже месяц. И весь этот месяц я возвращаюсь домой не раньше одиннадцати ночи. Ведь в офисе начались проверки, и все должны быть там. И совсем не важно, что большая часть этих «всех» работают дома, и для них даже рабочего места в офисе нет. Сначала мне было очень тревожно за Чанёля, но уже к концу второй недели я понял, что мой альфа уже значительно вырос в плане понимания, и может спокойно весь день оставаться один. Он даже начал делать уборку, чтобы помочь мне. Правда, его уборка — это застелить постель, поправить подушки на диване и помыть максимум пять тарелок, но то, что он так заботится обо мне и то, что он может делать эти вещи, согревает мою душу. Этот день я бы тоже провёл как остальные, если бы не огромное жирное «НО». Меня с утра подташнивало, весь день кружилась голова и я чувствовал слабость во всём теле. И, конечно же, в моей душе заселились семена подозрения о том, что, возможно, я беременный. Я даже купил целых три теста на беременность во время обеденного перерыва и твёрдо решил проверить их дома. Но нам буквально десять минут назад сообщили, что сегодня придётся остаться дольше, чем обычно, так как осталось немного дел, и сегодня хотят закончить проверку. Попсиховав и высказав всё, что я думаю о их проверках, у себя в голове и тихо буркнув себе под нос, я позвонил Чанёлю и сообщил грустную для нас обоих новость. А Чан попытался сделать счастливый голос и сообщил, что всё равно собирался смотреть один очень длинный мультик. После звонка я потерпел ещё часик, но когда понял, что доберусь домой ближе к часу ночи или, может быть, к двум, сорвался с места с сумкой, в которой хранились тесты, и забежал в туалет. Я выполнил почти все пункты в инструкции, и остался самый сложный пунктик — ждать. Ждать целых пятнадцать минут. Я положил тесты на бачок туалета и начал совершать нервные круги по маленькой туалетной кабинке. И каждые пять секунд бросал взгляды на тесты, в надежде на то, что заветная вторая полоска появится чуть раньше времени. Я даже думать о том, что это красная полоска не появится, не хотел. Я и так каждый раз, когда думал о детях, вспоминал первую встречу моих родителей с Чаном. А если сейчас на тесте не появится вторая полосочка, я этот ужасный день уж точно не могу забыть. — Пап, вы же помните, что сегодня мой парень придёт познакомиться? — вытирая голову, я вышел из душа. — Ну ты что, Беки? Как можно забыть такое? Тем более, это первый раз, когда ты приводишь домой парня. Он, наверно, особенный, да? — с хищным взглядом посмотрел на меня папа, в надежде вытянуть из меня хотя бы какой-то информации о моём парне, о котором они кроме имени ничего не знали. — Да пап. Особенный, — с глупой улыбкой уставился я на папу, вспоминая, с какой скоростью стучит моё сердце, когда он рядом или когда я думаю о нём. Такие чувства за двадцать один год всей моей жизни я и правда испытывал впервые. — Ты даже представить не можешь, до какой степени особенный. Его «особенность» и является главной причиной того, что родители о Чане знают только имя. Как сообщить им о его болезни, я не знал, и решил, что они и так всё поймут, когда увидят его. Да и на месте найти подходящие слова для разъяснения ситуации было бы легче. Весь день мы с Чаном гуляли по парку. И весь день я объяснял ему, что мои родители не изверги и точно не будут его обижать. Он к вечеру уже успокоился, и мы со спокойной душой, купив букет для папы, направились домой. И как только увидел восхищённые глаза папы, когда он увидел Чана, я тоже немного успокоился. Правда, я понимал, что Чан понравился папе из-за его дорогого костюма, который отлично сидел на его спортивном теле, и из-за дорогих часов, которые так и кричали о том, что они дороже нашей мебели, которую мы купили в кредит. А когда в гостиную уже вышел отец и тоже восхитился внешним видом Чана, я расслабился окончательно. — И как зовут нашего зятя? — задал вопрос отец, ответ на который он прекрасно знал, но хотел как-то начать разговор. — Я Ч…Ча… Чанёль. Приятно поз… познакомится, — закартавил Чан из-за волнения и на трясущихся ногах подошёл к папе и отдал цветы. И с каждым шагом Чана восхищённые глаза родителей менялись на презрительные. Папа взял букет из рук Чана после моего кашля. А потом, положив его на журнальный столик, вместо того чтобы хотя бы из приличия поставить в вазу, взял отца за локоть, и они пошли на кухню, перед этим бросив, что ужин на столе. — Я им не понравился? — грустным тоном проговорил Чан и как-то опустошённо подошёл ко мне. — Что ты? Ты им очень сильно понравился, — да, я обещал себе никогда не врать ему. Но ситуация требует лжи, да и в самом начале родители восхищались Чаном. — Что? Он понравился родителям? Этот древний уродливый эльф, у которого даже ума не хватает, чтобы нормально говорить? — из слов брата я понял, что он вернулся домой сразу после ухода родителей в кухню. И ужасно разозлился на него, ведь такое я бы простил родителям, ведь они ничего не знали о Чане, но брату я всё рассказал про него. Как он может, зная всю правду о Чане и о его болезни, говорить такие вещи? — Ты вообще сума сошёл? Придурок! Как ты смеешь так говорить про него? Ты совсем… — Это как ты смеешь кричать на брата? — остановил меня на полуслове басистый голос отца. — Да ещё и из-за этого, — с отвращением он показал на Чана. — Что значит из-за этого? У него есть имя! — возмущался я и просто кипел от злости. Они моя семья. Они должны понимать меня. Да, я должен был сказать им раньше. Но их незнание не даёт им повода вести себя как последние невоспитанные люди. — И какое имя? Мистер Даун? — открыто издевался брат, прекрасно зная, что у Чана просто лёгкий вид аутизма. — Беки… мне… луч… ше идти, — еле слышно говорил Чанёль, хватая меня за руку. — Да. Видимо твоя голова всё же немного работает. Катись отсюда и больше не смей ошиваться возле нашего сына! — Папа! — закричал я хриплым голосом и только сейчас понял, что плачу. — Пошли, Чани, я тебя провожу. Я вывел Чана на улицу и только тогда дал волю всем своим эмоциям. Плакал со всхлипами и даже не смущался прохожих. Обнимал моего гиганта сколько есть сил и просто умолял его не слушать родителей. И только когда моя истерика немного отпустила, я мог услышать, что Чан, видимо, уже давно говорит. — Чани не отпустит Беки. Никогда! — уверенно заявил он. — Он только уйдёт тогда, когда Беки попросит. — Но Чани может не волноваться. Беки никогда его о таком не попросит. Быстро ответил я отчасти из-за того, что его такси, которое я успел заказать ещё на лестничной площадке, приехало, и, быстро чмокнув его в губы, затолкнул в машину, назвав водителю адрес Чана. До дома он обязательно выйдет из шока после нашего первого поцелуя. И для меня поцелуй будет стимулом, чтобы больше не заплакать, ведь солёные ручьи могут стереть с моих губ вкус губ Пака. — Беки, ты серьёзно встречаешься с этим? — набросился на меня папа, как только я зашёл в дом. — Его зовут Чанёль, — спокойно ответил я, намереваясь пойти к себе в комнату. Да, видимо от шока нужно отойти не только Чану. — Да твой Чанёль в предложении, в котором всего три слова, наверно, раз тридцать запнулся, — отец уже почти кричал. — Потому что он волновался! — быстро отрезал я, защищая моё солнце. — Когда волнуются, то дрожат, ведут себя нервно, но не произносят своё имя с пятой попытки, и это ненормально. — Пап, это была ваша первая встреча, и он очень волновался, что вам не понравится, поэтому и вёл себя так. — Да что нам, он никому не понравится. — Никому кроме моего чокнутого братца. И где ты нашёл этого больного психа? — наконец-то подал голос мой брат-предатель. Как он может себя так вести? Я же вчера всю ночь говорил ему, как сильно люблю Чана и как волнуюсь, что родителям он не понравится. А он обещал быть на моей стороне и, если придётся, даже защищать от родителей. — Он не больной! Следи за речью, предатель! Я его люблю. Он меня тоже любит. И в будущем я планирую выйти за него замуж и… По всей комнате раздался громкий звук пощёчины. Как отец, бывший боксёр, мог ударить меня? Он же знает, что это очень больно. Но сейчас мне больно не столько физически, сколько морально. Один из самых близких людей ударил меня. Мне очень больно. Но я не заплачу. Не сейчас. Буду реветь потом, когда этот ад закончится и я буду один. — Думаешь, если ты меня будешь бить, то что-то изменится? — я даже сам испугался холодности моего голоса. — Если понадобится, я тебя побью до полусмерти. Но ни за что не выпущу из дома к этому ненормальному, — уже на весь дом кричал отец. — Он нормальный! — Бён Бэкхён! Ты живёшь в моём доме. А в этом доме все слушаются и подчиняются мне. Так что если хочешь жить здесь… — Когда мне уйти? — не дал ему закончить речь. Я уже взрослый и благодаря Минсоку имею хорошо оплачиваемую работу. Смогу жить без их помощи. — Прямо сейчас, посреди ночи, или ты дашь мне немного времени, чтобы найти место? — А если выгоню сейчас, то что? Пойдёшь в дом того больного? А его родители тебя примут? Хотя о чём я говорю, конечно же примут. Где же ещё они найдут такого психованного, чтобы мечтал выйти замуж за их отпрыска? Слова отца задели меня ещё больше. Ведь он был прав. Родители Чана так же мило и радостно приняли бы любого, кто бы пришёл в их дом, представляясь парнем их «ненормального» сына, только бы его поскорее забрали. И это меня тоже задело и было главной причиной того, почему я ни за что не брошу Чана — от него даже собственные родители готовы отказаться в любую секунду. Как мне бросить его, тем более когда он привязан ко мне больше, чем к родителям? — Он не отпрыск. Он очень хороший парень. — Если продолжишь думать так, то уходи прямо сейчас. — Нет проблем. Я быстро побежал к себе в комнату. Не хочу видеть их лица. Не хочу видеть вообще кого-то. Взяв из тумбочки паспорт, мою заначку, которую успел собрать за год работы, учебники и столько одежды, сколько влезло в рюкзак, я, ни на минуту не задумываясь, вышел из комнаты и, даже не смотря в лицо самых родных и дорогих мне людей, вышел на улицу. Я знаю, что им тоже больно, но они как-то переживут, и самое главное — они не одни. А другой самый любимый и близкий мне человек совсем один, несмотря на то, что живёт в огромном доме, с большим количеством людей. — Беки, — раздался заплаканный голос папы за спиной, когда я уже открыл дверь такси, — ну что ты делаешь со своей жизнью, а? Какой замуж? Какой любить? О какой счастливой семье ты говоришь? Ты хоть понимаешь, что семья — это не только ты и он, но и дети? Ты вообще в курсе, он детей иметь хоть сможет? И если даже может, где гарантия, что они будут здоровыми и, как их отец, не будут обузой для тебя? — Он не обуза, и наши дети не будут обузой. Я их тоже буду любить так же сильно, как и их отца, — без единого крика, даже слишком спокойно ответил я, обнимая папу. — Я люблю вас, пап, но его люблю чуть больше. Прощай. Это были мои последние слова перед тем как закрыть дверь такси и уйти из родительского дома навсегда. Несмотря на ночь, я без нотки стеснения позвонил родителям Чана и сообщил, что иду к ним. Я даже не думал спросить у них разрешения, ведь прекрасно знал, что они будут неимоверно рады, что не придётся искать нового няню, ведь прежний из-за семейных обстоятельств уволился недавно, а я весь день буду проводить с Чаном. Они с такой счастливой миной приняли меня в дом, а потом так счастливо планировали нашу свадьбу и выбирали дом, в котором после свадьбы мы с Чаном будем жить, что ничего не знающий человек подумал бы, что они реально так сильно любят сына и заботятся о нём. Но мне было тошно смотреть и слышать их. Я только кивал всему, что они говорили, только бы побыстрее оказаться в объятиях моего Чана. А по поводу свадьбы и квартиры я уже всё решил. И они точно будут слушаться меня, только бы я увёз Чана из их дома. Они устали говорить только к часу ночи, и я со спокойной душой отправился к Чану, комната которого была на первом этаже трёхэтажного дома. Ведь, по словам его родителей, он может упасть с лестницы, поднимаясь. Но на самом деле они отправили Чана вниз, чтобы сделать игровую комнату для их младшего сына. Нырнув в тёплую постель и прижавшись к давно уже спящему Чану, я быстро уснул. К моему удивлению, крепко и спокойно. Но перед этим набрал папе СМС, чтобы тот тоже смог спокойно спать: «Со мной всё хорошо. Я в доме Чанёля. Не волнуйся, пап. Ты можешь писать мне или звонить, когда захочешь. Я не держу на вас зла». Окунувшись в воспоминания, я даже не заметил, как сидел на унитазе и как прошли не пятнадцать, а двадцать минут. С замиранием сердца повернулся на месте и боялся смотреть на тесты. Одна полоска! Я не беременный! Моё сердце больно кольнуло. Сначала я ничего не чувствовал, только сидел и смотрел на ручку двери, не делая никаких движений. Потом моё тело бросило в холодный пот, и я начал дрожать, всё так же ничего не делая и не чувствуя. — Бекхён, всё в порядке? — послышался стук в дверь. Кто это, я не знаю, не хочу думать и распознавать его голос. — Да. Сейчас выйду. Отвечаю я и слышу шаги. И как только закрывается дверь, я начинаю рыдать. Рыдать во весь голос. Безудержно. Я столько мечтал о малыше. Это может быть был моим единственным шансом на беременность, а я его пропустил. Весь этот месяц я как ненормальный цеплялся за каждую мелкую деталь, которая могла обозначать, что я беременный. А сегодняшние признаки вообще были самыми подходящими для беременности. Но, подумав, я понял, что тошнота и плохое самочувствие сегодня не из-за беременности, а из-за того, что утром съел последний йогурт в холодильнике. У него вкус был странным, а я даже не придал этому значения. Истерика понемногу отпустила, и я, собрав мои последние силы, затолкнул тесты обратно в их коробки, замотал туалетной бумагой, чтобы никто не увидел их, бросил в урну и вышел из кабинки, сразу же встретившись с моим отражением в зеркале. Я конечно знал, что выгляжу не очень и что десятиминутная истерика вкупе с непрекращающимися слезами не пройдут мне даром. Но я выглядел не только ужасно, но и разбито. У меня на душе правда что-то сломалось, когда я не увидел заветную вторую полоску. А ещё и слова папы трёхлетней давности. Мой мозг понимает, что с реальностью ничего общего они не имеют, мы много раз проверялись у врача с Чаном, и он полностью здоровый в этом плане, но душа всё равно боится, что я никогда не забеременею. Моё плохое состояние увидели и другие работники офиса и поэтому отпустили меня пораньше, говоря, что с отделом, который отвечает за сценарии, всё в порядке. В понятии моего руководства «пораньше» — это полночь. В другие разы я бы злился, что иду домой поздно, что в такой ветреный день нет ни одного такси и что я должен идти по почти тёмным улицам один. Но не сейчас. Сейчас я грустный и ужасно злой. Злой до такой степени, что даже местные гопники не смогли меня спугнуть и даже побоялись приблизиться. Во-первых, у меня есть метка, во-вторых, от меня сильно пахнет Чаном, а у него реально сильный и пугающий запах. А в-третьих, у меня такой вид, что так и кричит, что побью их до полусмерти. Холодный ветерок бил по моему лицу, и я смог немного успокоиться и наконец-то донести до себя мысль, что не все беременеют после одной попытки и что это нормально. И главным моим аргументом было то, что Минсок, наверное, три раза говорил мне, что боится забеременеть до брака, ведь у них с Чондэ порвался презерватив во время течки, но всё обошлось. А сейчас-то он беременный. Дойдя до домофона, я уже немного успокоился. Даже смог натянуть на лицо счастливую улыбку. Чани — не работники в офисе, и он не отвяжется от меня, пока не узнает, почему я грустный. А врать ему я не хочу. Так же сильно не хочу, как ему объяснять, что малыш у нас ещё не скоро будет. Но по дороге, пока я забирался по ступенькам на пятый этаж, натянутая улыбка медленно поменялась на искреннюю. Потому что я вспомнил одну важную вещь. Меня же в доме ждёт Чанёль. И чем он плохой малыш? И плевать на его двухметровый рост и массу мышц. За последний месяц я почти каждый день находил его мило сопящим на столе, с ластиком в виде солнца в руках. С таким же сияющим солнцем, как он. Он сидел за столом так, чтобы было видно дверь, и ждал меня, параллельно рисуя. И я уверен, он каждый раз в надежде поднимал голову и смотрел на дверь, когда слышал какой-то шорох из подъезда. А потом разочарованно опять опускал голову и возвращался к своим творениям. К творениям, которые тогда приносили мне счастье, а сейчас причиняют боль. На этих рисунках сначала я узнавал Чана, по высокому росту и мило торчащим ушкам, и меня, по длинным пальцам, которые, как говорил сам Чан, он обожал, и поэтому выделил в картинке, и по квадратной улыбке. А на следующий раз кроме этой картины был другой, почти такой же портрет, только я был уже с животом. В следующий раз появился третий листок, и там я уже родил, поэтому рядом с нами был ещё один маленький человечек, весь в розовом, с квадратной улыбкой и длинными пальцами. Чан много говорил, что хочет омегу, похожего на меня, и вот он рисовал нашего первенца таким. На четвёртый раз я нашел портрет нас троих, малыш в розовом был немного выше, а я опять был с животом. И сейчас я боюсь найти его, спящего на рисунке, где нас уже четверо. Я боюсь не сдержать слёзы и заплакать прямо над его головой. Плакать так сильно, что, возможно, разбужу его. Но и тогда не смогу остановиться и, обнимая, его за шею, положу голову на плечо и, вдыхая его запах, буду реветь во весь голос. А потом совру ему о чём-то и буду корить себя за то, что не сдержал обещание. Когда я зашёл в дом, не увидел Чана у стола. Облегчённо вздохнул, что он сегодня не смог дождаться меня и пошёл спать. Но когда после снятия обуви немного углубился в дом, то услышал громкие стоны какого-то омеги из нашей с Чаном спальни. А потом к ним добавились и глухие выдохи Чанёля…Часть 5
4 июня 2018 г. в 00:00
— Я обещал… но снова хочу… бежать, — я уже хотел сказать, что всё в порядке и просить прощения не нужно, но тут Чан окончательно замкнул мой уже начинающий неясно мыслить мозг, — так что свяжи меня… Беки… и не выпускай…
А сейчас, кажется, уже у меня на лице мигом пролетели все пять стадий принятия неизбежного. Я стоял перед Чаном, в самый пик течки, у меня кружилась голова, ноги были ватными, а бельё, нет, уже домашние штаны были мокрыми до предела и неприятно липли к телу. И вкупе со всем этим, моё тело ещё и не знало, как реагировать и что делать. Такое я чувствовал много раз, но в те разы я не был так близко к Чанёлю. Он всегда убегал. А сейчас он дрожал, боялся, бился в судорогах, но покорно тянул обе руки вперёд и ждал, когда я его свяжу.
— Нет, Чани! Я не буду, — голос у меня тоже дрожал, но не знаю, это из-за течки, из-за огромного волнения или из-за безмерного счастья.
— Но… реб… ёно… чек, — как-то грустно протянул он и поднял скрещённые руки вверх, к моим глазам.
Я Чана не видел в таком состоянии очень долгое время. Спазмы мышц шеи повторялись каждые четыре-пять секунд, а с ними и левый глаз дёргался. Слова он выговорить нормально совсем не мог. Начал дрожать так, будто старик, у которого все мышцы ослабли. Но он стойко стоял на месте.
Но как мне ему объяснить, что связывать его, чтобы потом спать с ним, я не буду? Это же будет равно насилию. А когда я буду возбуждаться ещё больше, вообще остановиться не смогу. А я уже сейчас слышу его быстрое сердцебиение, вижу напуганные глаза и как он каждый раз дёргает руку назад, когда та его на секунду не слушается и хочет дотронуться до меня. Чан же умрёт от нервного срыва, думая, что делает мне больно.
— Свяжи, Беки, — уже умолял он.
— Нет! — быстро отрезал я и сам сделал шаг назад, протягивая руку вперёд, чтобы оттолкнуть его. Но на полпути быстро протянул руку назад, так как для толкания нужно трогать его. А если я потрогаю его, то потом отпустить точно не смогу. — Мы сейчас вместе пойдём в спальню, и Чани сможет уйти, когда захочет. Если он будет очень сильно бояться и переживать, Беки сам вытолкнет его из спальни. И мы это не будем обсуждать!
Не знаю, откуда я нашёл в себе столько сил, чтобы выговорить всё это, но я уверенно обошёл его и быстро пошёл к спальне, даже на минуту не сомневаясь, что Чан пойдёт за мной. А те несколько минут, что я провёл в спальне один, меня немного успокоили, и я уже более-менее нормально соображал.
— Что мы долж… ны сде… лать? — неуверенно спросил Чанёль и медленно зашагал ко мне.
— Во-первых, нам нужно раздеться, — тянуть не было смысла. Чан мог бы запаниковать окончательно, а я мог бы потерять голову из-за усиливающегося запаха мёда, который из его микса запахов выделился очень остро и вскружил мне голову. Или, может, весь его запах так обострялся, но я обожал мёд, и каждый раз, обнимая Чана, пытался уловить именно его. — На этот раз может Чани раздеть Беки?
Это была моя мечта — чтобы Чан хотя бы раз раздел меня сам. А когда я увидел его неуверенный кивок и как он протягивает ко мне свои дрожащие руки, у меня на минуту отключился мозг, и я закрыл глаза и глухо, очень тихо застонал так, что даже я собственного голоса не услышал. Но вскоре мозг был вынужден включиться снова, потому что я услышал треск рвущейся ткани.
— Прости, — голос Чана дрожал, и он сделал несколько поспешных шагов назад от меня. А после того как он поднял голову и посмотрел мне в глаза, к его поспешным шагам добавилось и нервное подёргивание головой и непрекращаемые «нет». Кажется, он думал, что мой недовольный взгляд из-за порванной рубашки, и даже мысли не допускал о том, что он может быть из-за того, что он отстраняется от меня.
— Чани, — ласково позвал я его, сев перед ним на корточки, — во время зачатия малыша нормально рвать вещи друг на друге. Это не насилие!
Ну, Бён Бекхён, как можно было так затупить? Как ты мог забыть о чёртовых пуговицах? Зачем ты вообще надел эту рубашку, с пуговицами? Зачем ты вообще купил её? Зачем ты попросил Чана раздеть тебя?
— П… правда? — он пару раз шмыгнул носом, и с красными от слёз и некоего возбуждения глазами смотрел на меня.
— Правда.
К моему счастью, Чан опять не замкнулся в себе и не убежал. Сначала он заключил меня в свои медвежьи объятия и начал шептать на ухо, как псих, что никогда не навредит мне. А потом поставил нас обоих на ноги и уже начал максимально спокойно снимать с меня майку.
Я в жизни не мог подумать, что когда-нибудь с меня будут снимать долбанную майку целых пять минут. И это во время течки! Но это Чанёль. Ему можно всё. Даже возбудить меня до чёрных точек перед глазами, самому не понимая этого.
После самых долгих пяти минут моей жизни Пак сделал маленький шажок назад и выжидающе посмотрел на меня. А я просто сиял от понимания того, что он не хочет убежать, а только хочет увидеть, всё ли в порядке. Видя моё счастливое лицо, Чани набрался ещё немного смелости и уже снял с себя лёгкий домашний свитер, под которым ничего не было. Я всегда завидовал тому, что Чану никогда не бывает холодно, в то время как я весь дрожу от холода, но сейчас понимаю, что это божий дар для меня потому, что держаться ещё немного, чтобы он после свитера снял и майку под ним, которая с меня снималась пять минут, у меня терпения не хватило бы.
— О! У тебя тоже бугорок на штанах!
В словах Чана было столько счастья, что он даже не успел начать картавить и дёргаться. Хотя я уверен, что он радуется не потому, что я возбуждён, и вообще не понимает, что я возбуждён и до такого довёл меня он, а радуется потому, что у нас обоих одинаковое положение, но я всё же рад.
— Их… тоже нуж…но сни… мать?
За моими мыслями я даже не заметил, как Чан снял с нас обоих штаны. Мы оба стояли в одних трусах, и было не трудно догадаться, что он сомневался снимать.
— Да!
Я был уверен, что если он ещё чуть-чуть приблизится к моей паховой области, я не выдержу и изнасилую его прямо на полу в спальне, не думая о его психике и о нашей будущей совместной жизни. И хотел твёрдо ответить «Нет!». Но мой язык решил слушаться не мозга, а тела, которое не хотело прожить ни секунды без рук Чана.
Чан справился с бельём очень быстро, и, кажется, его волнение понемногу утихло.
— Пошли на кровать.
Я и раньше целовал тело Чанёля, но сейчас совсем другие чувства. От него пахнет так дурманяще и хорошо, что я готов кончить только от поцелуев. Он так покорно лежит и смотрит на все мои действия, что я готов выть от наслаждения.
Он ничего не говорил, просто играл с моими волосами и внимательно смотрел в глаза, чтобы хоть при малейшем признаке боли спихнуть меня с себя и убежать.
Я бы уже начал думать, что ему совсем не нравятся мои поцелуи, но вскоре послышался протяжный стон наслаждения. Следя за ним, я даже не заметил, что целую уже не пресс, а его член. И тут я подумал, что если ему будет хорошо, то он точно поймёт, что мне не может быть плохо.
Практики делания минета у меня не было, и я тупо целовал головку члена, одновременно дроча. Но и этого хватило, чтобы через пару минут Чан излился мне в руку.
— Тебе хорошо? — прохрипел я, смотря на дрожащего от наслаждения Чана. И только сейчас понял, что одновременно с ним кончил и я сам.
— Очень. Очень хорошо, Беки, — протянул он с закрытыми глазами. — Теперь у нас будет ребёнок?
— Нет, Чани. Ещё нет. Но если ты дашь обещание, что продержишься ещё немножко, обязательно будет.
— Обещаю! — твёрдо ответил он. Расслабить его таким образом было самым лучшим моим решением. Он даже не картавил и не дрожал.
А наше возбуждение вернулось очень быстро. На этот раз медлить или сделать что-то ещё не было ни желания, ни сил.
Я читал много статей о том, что в первый раз нужно растянуть мышцы внутри себя, чтобы не было больно. Но сейчас и вообще когда-то сделать такое я не смогу. И пусть мне будет больно, я уверен, у меня получится сдержать стон боли, чтобы Чан не испугался и не убежал.
Первое проникновение было плавным и, к моему удивлению, совсем не болезненным. Я даже думать не мог, что и у меня, и у Чанёля всё так мокро и смазанно.
— Беки? — послышался сквозь туман испуганный голос Чана, и я только сейчас понял, что стону на весь дом и безудержно прыгаю на нём. Только сейчас понял, что мозг был запрограммирован так, чтобы сдержать стон боли, а про стоны наслаждения у него не было никаких команд.
— Чани, — решил сделать вид, что не слышал его голоса, и продолжал прыгать на нём так же, как и раньше, — мне сейчас так хорошо! — кричал я на всю комнату, понимая, что мои стоны Чан принимал как крики боли и уже хотел скинуть меня с себя. А мне правда было неимоверно хорошо.
После моего крика Чан тоже успокоился и начал тоже получать удовольствие от происходящего. Он не знал, куда деть свои руки, в то время как я упирался своими в его пресс. И я решил помочь ему, поставив его руки на мою талию. Но из-за толчков они упали с меня, и из меня вырвался недовольный стон. Но вскоре мой гигант сам, без моей помощи, вернул руки на талию, и грубо, даже немного больно сжал кожу. Но его действия приносили мне только удовольствие.
Надолго меня не хватило, да и Чан уже начал громче меня постанывать и дрожать. После нескольких быстрых толчков Чан излился внутри меня, а я не мог остановить мои действия. Но когда узел начал набухать, надавливая на все чувствительные точки внутри меня и связывая нас на ближайшие несколько часов, уже бурно кончил и я, изливаясь на живот Чана и падая на его грудь.
Я уже лежал несколько минут, пытаясь сконцентрировать взгляд потому, что фейерверки перед глазами всё никак не хотели завершиться, и с наслаждением чувствовал его сердцебиение со сбивающимся дыханием. А Чан неуверенно обнял меня и начал играть с волосами, одной рукой поглаживая спину.
— Это всё? — единственное, что проговорил он. Но говорил он с дрогнувшим голосом. Дрогнувшим не от страха, а от наслаждения.
— Да, Чани. Всё, — уже полусонно ответил я и услышал его разочарованный стон. Да, моему альфе всё понравилось, и он хочет ещё. Но я дико устал, и для меня даже моргать было трудно. — Только нам нельзя двигаться несколько часов. Можешь же неподвижно лежать?
Задал я очевидный вопрос, ответ на который знал заранее. Конечно, он может всё, что я его попрошу. Особенно после того, как он думает, что навредил мне, и, возможно, ругает себя, за то, что ему сейчас хорошо. Но говорить ему, что всё было волшебно, я буду завтра. Ведь в его понимании если хорошо, то нужно больше, а я даже двигаться не в силах.
Проснулся я один в постели с дурацкой улыбкой на губах. Но несмотря на моё одиночество, у меня даже мысли не было, что Чан опять испугался и убежал в свой угол гостиной для плача. А всё потому, что я проснулся ночью и увидел, что несмотря на то, что сцепка уже закончилась, Чан неподвижно лежал в постели и сколько есть сил прижимал меня к себе, не позволяя повернуться. Я бы сказал, что уже можно двигаться, но он с таким трепетом пытался поддержать нашу позицию, что я просто расслабился и продолжил наслаждаться происходящим.
— О, ты проснулся? — Чан зашёл в комнату, видимо, после душа. У него были мокрые волосы и полотенце в руках. Но, видя мои открытые глаза, задал вопрос и, не дождавшись ответа, мигом выбежал из спальни.
Он что, теперь будет избегать меня? Не будет впадать в истерику, а просто убежит от меня? Нет. Этого я не выдержу. Нужно было ещё вчера сказать ему, что мне всё понравилось и что я очень счастлив. Но моя возрастающая паника и попытки быстро найти глазами одежду, чтобы не выйти к Чану голым, прекратились, как только он, со счастливой улыбкой на всё лицо, с подносом зашёл в комнату.
— Беки же устал! Он должен есть! — ответил на мой немой вопрос Чан.
Чан поставил передо мной открытый йогурт, печеньки и апельсиновый сок. И всё время, пока я ел и пил, он поглаживал мои волосы и щёки, всё время говоря, что ему всё очень понравилось. А когда узнал, что мне тоже, то засветился так, что даже солнышко бы позавидовало моему рыжему чуду.
Я только после завтрака понял, что течка у меня закончилась. Это, наверное, из-за того, что я наконец-то лишился девственности. Но это мне только в пользу. Ещё раз травмировать Чана как-то не хочется. То, что ему было хорошо десять минут, ещё не значит, что до и после этих десяти минут с ним всё было в порядке.