Этот город

      Я шёл вдоль водоканала, нацепив на лицо медицинскую маску. Время стало таким длинным, таким скучным, а ведь из него всего лишь исчез Саня. Такой маленький Саня из всего такого большого мира был таким важным, что не нужны были никакие сокровища, если рядом не было его. Почему я не ценил его раньше так сильно, как он этого заслуживал? Что я сделал не так, что он променял меня на какую-то девочку, которой наверняка только и нужны его деньги и внимание? Девочки ведь как вампиры, все до одной. И тётя Люба, вытаскивающая из меня последние нервы, и бабушка, играющая со мной как с куклой… Так не делала только Изольда, но обязательно будет, когда вырастет: время не щадило никого, а я ведь ещё раньше начал замечать, что Саня начал взрослеть! Так получается и я когда-то…       Я нервно сглотнул и ускорил шаг. Быть не может — я сам себе хозяин: хочу меняюсь, хочу нет. Захочу — буду взрослым, захочу — буду маленьким, а захочу — вообще не буду. Да, именно так я и собирался поступить.       Думая о деньгах и о сокровищах, я споткнулся о деревяшку, вкопанную кем-то в землю непонятно зачем. Коленки тут же онемели и в следующую секунду гадко засаднили. Поднимаясь на ноги и проклиная всё на свете, я заметил цветную бумажку, лежавшую в грязи. Невероятно!       Нервно оглядываясь по сторонам, я быстро запихнул её в карман, и как ни в чём не бывало, направился дальше мимо цветущих яблонь и чинно прогуливающихся старичков. Такая крупная купюра! И её нашёл я! Вот только что мне делать с этим кладом? Отдать смертельно больным детям? Пусть порадуются. С чего? Никто из нас не знает, когда умрёт. Пусть маленькой девочке купят мороженое. Она ещё имеет право не быть за это виноватой. В моём возрасте многие уже работали, либо сидели на шее у того, кто не родственники. А я что? А у меня ничего. Я не умел рисовать, чтобы сидеть в переходе и предлагать прохожим купить у меня их портрет, не умел играть на гитаре как Саня, чтобы пробиться играть где-нибудь в кафе или клубе, я не был девчонкой, чтобы найти себе богатого покровителя, а расписание уроков было составлено так, что нигде не подработаешь. Я не знал, откуда берутся деньги, как их просить и что мерить их стоимостью, но чувствовал вину за то, что не умел их добывать. Но жизнь ведь всё равно идёт без меня и… И продолжит идти, когда меня уже не будет.       В мыслях о мороженом и прочих радостях жизни, я огляделся по сторонам и обнаружил, что вышел к проспекту. Слева — памятник Ленину, справа — забегаловка с бутербродами, новомодное веяние из-за границы, невесть как открывшееся в нашей глуши. Но спросом она пользовалась нереальным, а потому, чтобы не встретить одноклассников, я приходил сюда ближе к закрытию и брал себе самый дешёвый бутерброд с сыром. Большего я, как мне казалось, не заслуживал.       Я вдохнул, выдохнул, и потянул дверь с жизнерадостной надписью «открыто».       Я назаказывал себе столько, что это всё едва влезло в мой рюкзак и по своей стоимости превосходило две недели питания в школьной столовой. Жареная рыба, курица, картошка, пирожные, лаваш с кучей начинки, пятиэтажный бутерброд, три литра газировки и куча разных соусов сомнительного происхождения — сегодня я заслужил. Всё-таки, этот день был последним, и даже преступникам перед казнью полагался предсмертный ужин.       Я быстро забежал во дворы и, сев на качели, где мы обычно сидели с Макарычем, разложил эту трапезу у себя на коленях. Меня не покидала уверенность в том, что этот ужин у меня последний.       Один бутерброд соскользнул и упал в лужу. Хорошо, что я взял ещё. Открыв коробку с жареной картошкой, я принялся жадно есть, чавкая и облизывая пальцы. Я никогда и подумать не мог о том, что простая еда может приносить столько удовольствия. Казалось, подойди сейчас ко мне кто, я сделал бы всё, чтобы этот человек не притронулся к моему сокровищу. Чувствуя, что на пирожном и лаваше уже вдоволь наелся, я продолжал есть, пачкаясь в бутербродном соусе и запивая газировкой, которая уже, казалось, не лезла. Всё-таки, единственный и последний богатый ужин.       Пошатываясь от такой сытной трапезы и чувствуя, как подкатывает тошнота, я шёл к железной дороге. Сердце колотилось, было холодно. Всё то, что я ощущал, когда меня хотела убить та женщина с наклеенными глазами, но вместе с тем это был не только страх, но и какой-то… Восторг, что ли? Я умру, конечно, не так красиво, как мог бы, но умру! Я уже вижу, как они все соберутся: одноклассники, тётя Люба, Алевтина и, главное, Саня. Саня будет плакать громче всех и рвать на себе волосы. Надеюсь.

***

      Сане дорого стоило уговорить Алину выйти на улицу. Она постоянно твердила, что ей и страшно, и вовсе на самом деле не хочется, но он видел, насколько она скучает по миру. Ничем Санька не мог помочь, потому что не был ни волшебником, ни даже просто врачом, но был точно уверен, что умеет вытаскивать людей из душевных недугов. И наконец-то получилось.       — Я первый раз за десять лет вижу эту улицу, — восторженно шептала Алина, едва сдерживая слёзы счастья, — и представляешь, она совсем не изменилась! — она обернулась и лучезарно улыбнулась Сане. Тот улыбнулся в ответ.       — Вот видишь, а ты боялась, — Саньке даже страшно думать было, насколько одиноко жилось Алине, пока они с ней не познакомились. Она никогда не рассказывала ни про друзей, ни про соседей, ни про родственников — только немного про отца и какую-то подружку со злой бабушкой.       Они остановились возле цветущей черёмухи.       — Как красиво! — повторяла Алина, протягивая руку к белым лепесткам. Сане даже показалось, что она на мгновение приподнялась, — они такие нежные… Я уже и забыла, как это — трогать листья. И воздух вокруг, он совсем-совсем другой!       Саня улыбался, сдерживаясь от того, чтобы рассмеяться от счастья. Подумает ещё, что он сумасшедший, и уйдёт от него. Ужасный каламбур. Рыжий неловко кашлянул и мотнул головой.       — А поехали дальше, — предложил Саша, положив руку Алине на плечо, — помню, ты говорила, что хочешь посмотреть электрички.       Алина вдруг сильно занервничала, ёрзая на кресле.       — Сашенька, может не надо? Там людей у станции много, а на меня и так пялятся.       — Вовсе нет! — возразил Саня, вскинув брови, — откуда ты знаешь — вдруг они пялятся на меня, потому что я рыжий? Мой друг Август вообще говорит, что я — единственный рыжий мальчик, которого он видел за всю свою жизнь!       Алина улыбнулась, чуть покраснев. Никто никогда не был так добр к ней.       — Они пялятся на тебя, потому что впервые видят столь доброго и отзывчивого молодого человека, — она обернулась, кладя свои пальцы поверх пальцев Сани, — кстати… Ты много рассказываешь про своего друга, в том числе и про то, что он ходит в школу, как и ты, мимо моего окна, но я его ни разу не видела.       — А, ну… — Саша почесал затылок. Он не был уверен, что его друг будет в восторге от того, что про него кому-то рассказывают, особенно зная его скрытность. Особенно зная то, что о существовании Алины Саня ему не рассказывал, предполагая неблагоприятный исход, — он ниже меня на полголовы, носит очки… Пятнадцать лет, но выглядит младше, — под это определение подходило достаточно много ребят, живущих в городе: Саша лично видел несколько, но было боязно, что интуиция Алины укажет ей на того самого единственного и неповторимого Августа Спичкина.       — Хочу нарисовать его. Вас двоих. Иначе ничего не выйдет.       — А однажды мы с ним…       Пока Алина слушала, Саня медленно вёз её в горку, в сторону железнодорожного переезда.       — Как всё-таки хорошо, что ты меня вытащил, — вздохнула Алина, нервно перебирая край покрывала, лежавшего у неё на коленях, — вот только мне всё чаще кажется, что я для тебя обуза. У всего должно быть будущее… А у нас его нет.       — Не говори так, — Саня поджал губы и крепче вцепился в ручки коляски, — однажды, когда мне исполнится восемнадцать и я стану выездным, мы поедем на море и ты станешь русалкой!       — Какой ты всё ещё маленький, — грустно улыбнулась Алина.       Мимо пронёсся поезд от столицы. Алина дёрнулась и закрыла уши ладонями: за всё время, что она провела дома, никогда не слышала таких громких звуков.       — Пойдём на другую сторону! — предложил Саня, когда поезд скрылся за горизонтом, и толкнул коляску вперёд. Шаг, другой. Не толкается. Застряло колесо. Вдалеке раздался гул.       — Саша? — испуганно позвала Алина.       Саша бился в тихой истерике. Не толкалось. Вдалеке гудело. Не толкалось. Гудело.       — Саша, брось, — крикнула Алина. Свет сбоку ослеплял, — брось, Саша, прошу!       До рыжего наконец дошло. Он быстро обежал коляску и схватил Алину за руки, пытаясь поднять.       — Отойди! — закричала Алина, падая на настил от резкого рывка, и оттолкнула Саню от себя. В следующую секунду прямо перед его лицом просвистел поезд.

***

      Я услышал человеческие крики и, забыв и про тошноту, и про мрачные мысли, бросился к переезду выяснять, что происходит. Какое-то особое чутьё подсказывало мне, там было что-то важное для меня.       Саня.       Он сидел на рельсах и что-то тряс руками, а вокруг бегали люди, пытаясь его от этого чего-то оттащить.       Я подошел поближе и увидел разломанную инвалидную коляску и труп молодой девушки, разрезанный точно пополам в районе талии, точно огромным скальпелем опытного хирурга.       Простояв с минуту в шоке, я начал кричать и размахивать руками. Кто-то звонил в скорую, кто-то в милицию, чья-то попытка поднять рыжего на ноги увенчалась успехом. Санька, пошатываясь, подошел ко мне.       — Саня! Саня! — кричал я не своим голосом, захлёбываясь в слезах, — это всё я виноват! Я!!! Она из-за меня погибла!       — Да что ж ты такое несёшь?! — Саша нервно размахивал руками и один раз случайно ударил меня по щеке.       — Я сам шел умирать! А погибла она! Это я виноват!.. — ревел я, вцепившись в Саню. Он стоял и смотрел пустыми глазами на переезд.