Раз пират, два пират

Луциа пришел в себя все в той же холодной и мокрой постели в каюте капитана. Рядом два огарочка высвечивали в темноте дремлющего над ним Толля. Море, похоже, успокоилось, потому что Луциа не укачивало. А может, организм смирился и решил отправиться к праотцам. Но истощение, слабость и головокружение не позволяли подняться. Из приоткрытого окошка сквозило морским холодом. Луциа осторожно пошевелился и набросил одеяло на своего мучителя. — Проснулся, неженка, — просипел капитан, не открывая глаз. — Напугал меня. Что с тобой делать?.. — Домой отпустить? — предложил Луциа. Капитан раскатисто рассмеялся. — Да я тебя четыре года ловил, все испанские суда разграбил и мимо не пропускал. А теперь — раз, и отпустить? — Он недовольно свел брови. — Марко сказал, надо тебя заставлять есть, кормить понемногу, или окочуришься. А я тебя не для того искал! — Ага, помню, — пробурчал Луциа, — течка начнется, и будешь трахать... Капитан наконец открыл глаза и, приблизившись, навис прямо над его лицом, так что длинная лохматая борода коснулась груди Луциа. От бороды и самого капитана резко и отталкивающе пахло тиной и тухлой рыбой. Вот как не повезло бедному альфе с таким ароматом? С трудом выдержав эту близость, Луциа облегченно вздохнул, когда Толль снова отодвинулся. — Марко велел коку зарезать последнюю курицу и приготовить тебе бульон. Кок расстроился, но тебе необходимо поправиться, даже ценой куриной жизни. Тими будет приносить кружку раз в час, нужно пить по одному глотку. Тогда желудок справится, и организм восстановится. Пока не поправишься, я укрою судно в бухте, там и качка меньше, и найти нас сложнее. — Зачем такие сложности? Выбросил бы меня за борт, и все, — вздохнул Луциа. — Не мели чушь! Я альфа, и мне нужен мой омега. А ты мой омега! — рявкнул недовольный капитан и чеканным шагом удалился из каюты. Луциа повздыхал, но вскоре с удивлением понял, что быть собственностью Кровавого Толля уже не пугает его так сильно, как вначале. Теперь глупый Луциа даже был не против. Побыть чьим-то омегой. А не дыркой для команды пиратов. Тими-Том и вправду заходил часто и скороговоркой пытался что-то рассказывать. Луциа кивал и вежливо улыбался, ни слова не понимая из его бормотаний. Вроде к языкам способный и образованный, но пиратского наречия разобрать не мог. Зато Тими хорошо его понимал и без пререканий выслушивал жалобы и страдальческие воспоминания о беззаботной жизни в королевском дворце. Луциа там окружали любовью и заботой и не заставляли есть всякую бурду. Но, несмотря на жалобы, куриный бульон, приготовленный с любовью, пусть и постный, с голодухи очень даже понравился Луциа. Через день он уже с нетерпением ожидал новой порции и радовался, когда юнга прибегал к нему с кружкой. Время от времени к ним заходил капитан, заботливо интересовался состоянием пациента и облизывался, словно в предвкушении. К счастью, при матросе руки не распускал, зато сопел и смотрел так пронзительно, что хотелось спрятаться между подгнившей соломой старого матраса. По ночам Толль назойливо забирался к нему под бок и терся чем-то твердым о спину. Скорее всего, своей рапирой. А во сне храпел и звал Луциа по имени. Поправился Луциа внезапно. Желудок больше не ныл, суп радовал, и даже мерзкая каша из отрубей и рыбьих потрохов пришлась по вкусу. Еще через несколько дней он выбрался на палубу, хотя смотреть на зеленое море по-прежнему не мог, зато воздухом подышал и полюбовался на сказочную бухту с цветущими садами и раскинувшимися пальмами. На песчаном берегу купались и отдыхали злобные кровожадные пираты, обтираясь маленькими мокрыми котятами, а их предводитель, Кровавый Толль, рассекая волны голышом, плескался и смеялся, как мальчишка. Покраснев от вида голожопых альф, Луциа снова спрятался в каюте, а к вечеру судно отправилось в путь, вновь устраивая испытания его пищеварительной системе. Жаловаться и ныть было стыдно, его и так выхаживали все, кто доступ имел — а Толль доступ этот сократил и пускал к нему лишь своего помощника и его косноязычного сына. Потому он лег в постель и надеялся, что пронесет. Но в открытом море качка усилилась. Луциа тихо всхлипывал и зажимал рот рукой — чтобы не прорвало. Толль, к счастью, уже одетый, явился, как всегда, его проверить и, посмотрев на бледно-зеленого омегу, покачал головой. — Ума не приложу, что с тобой делать. — Высади, — всхлипнул Луциа, — хоть на необитаемом острове и посещай раз в год, как все мужья-моряки, я буду верным, обещаю... — Вот шутник. Хотя идея заманчивая. Толль улыбнулся, сверкая белыми зубами в зарослях соленой бороды, и достал из сундука запечатанную сургучом пузатую бутылку. Вскрыл, понюхал и налил в два стопарика. — Глотай сразу. Должно помочь, — велел он и чуть ли не силой вплеснул в Луциа обжигающее пойло. От брызнувших из глаз слез и взрыва в легких Луциа закашлялся, вскочил с постели и стал тяжело дышать. Зато тошноту словно рукой сняло — желудок горел, но больше не пытался выплеснуть свое содержимое наружу. — Гадость какая, — прошипел он, — но помогло. Толль снова улыбнулся и выпил свою порцию. Хмыкнул, налил еще и снова выпил. А у Луциа уже перед глазами поплыло, похорошело, и даже страшный пират перестал быть жутко страшным. Может, вонял все также и грязью оброс, но зато ухаживал и в обиду не давал. На лице невольно растеклась глупая улыбка, и Луциа икнул. — Ты алкоголь хоть раз в жизни пил? — с сомнением посмотрел на него пират. — Конечно! Папенька угощал вином из Шампани, очень смешное и щиплется, как твой настой. — Это не настой, а ром, бестолочь! Толль грубо взял его за подбородок и посмотрел в глаза. Луциа икнул, но улыбку не стер и смотреть больше не боялся. Правда, не страшно было только сначала. Взгляд у Толля изменился, словно по волшебству добродушная улыбка превратилась в оскал, глаза почернели, а все жилки на шее и скулах затвердели. Луциа улыбаться перестал, сжался от страха и смущения. Потому что смотрел пират так жестко и пристально, что, казалось, препарировал. — Измучил ты меня, — сказал он наконец и, толкнув Луциа на лежанку, обхватил ему лицо ладонями. Теперь он смотрел еще страшнее — пожирал взглядом, потрошил и разрывал. А еще наклонился так низко, что Луциа чувствовал его горячее дыхание и резкий запах рыбы, соли и тины. Его снова замутило. — Отпусти, — пискнул он, пытаясь вырваться, но вместо этого Толль навалился сильнее и прижался к нему ртом. Мокрые горячие губы влажно обвели щеку, подбородок, забрались в рот. Луциа попытался отвернуться или вырваться, но держали его так крепко, что он и вдохнуть не мог. Он боялся, что внутри у Толля воняет еще сильнее, но язык, что настойчиво пытался пробиться к нему сквозь сжатые зубы, был сладким. С горчинкой от выпитого рома и обволакивающим запахом персиков. Уловив столь любимый аромат, Луциа сделал большую ошибку и разжал зубы — тут же поцелуй, или как еще назвать вылизывание его рта, стал еще напористее. Толль заурчал, засопел, обслюнявливая, покусывая и облизывая. Его горячий и очень твердый язык пробрался в каждый уголок, обвел небо и зубы, обкрутил язык. Мышцы на нем, интенсивно сокращаясь, кажется, пытались забраться в желудок. Луциа не понимал, противно ему или не очень. Дышать было трудно, но запах персиков пробуждал какой-то странный аппетит. Хотелось Толля и пожевать, и пососать. Везде хорошенько распробовать. А пират тем временем с силой вдавил между ног свое колено и уперся в промежность, так что яйца разболелись. От его постанывания и дерганых движений торсом Луциа было не по себе, а когда Толль зашипел громко-громко и, сжавшись, отпустил его истерзанный рот, стало совсем страшно. Глаза у пирата блестели черным и мутным, а тело, словно веревкой, сухожилиями перетянутое, стало твердым как скала. — Скажешь кому, что Кровавый Толль кончил от одних лобзаний, и я тебя убью! — сказал он зло, поднимаясь с постели и направляясь к дверям. — Сволочь ты, Луциа! Настоящая сволочь, — добавил он с порога, — я тебя всю жизнь ждал, а ты мне даже отдаться не можешь! Оставшись в одиночестве, Луциа взгрустнул. Не понял, по какому поводу, но очень захотелось. Потом качать стало сильнее, и он взял опробованное средство — незакрытую и оставленную без присмотра бутылку рома. Целиком он ее, конечно, не выпил, но качественно приложился. Под конец горькая жидкость ему даже понравилась, а море не болтало, а чудесно убаюкивало. Когда Толль, переодевшись и успокоившись, вернулся, Луциа пел песенки, ругался на ходящий ходуном потолок и обещал себе в случае чего прыгнуть за борт и доплыть до дома самостоятельно. — Я, понимаешь, беспокоюсь, как ты тут, в начавшийся шторм... — пробормотал пират и попытался вырвать у Луциа бутылку. Но он свое прекрасное лекарство не отпустил, зло вцепился в горлышко и клацнул зубами рядом с тянущимися к нему пальцами. — Завтра будет очень плохо, — предупредил Толль и сел напротив на стуле. — Зато сейчас очень хорошо! — заикаясь и заплетаясь языком, пробормотал Луциа. — Ты такой пьяный сейчас, что могу разложить, а ты и не заметишь, — со злостью и обидой сказал Толль и плотоядно облизнулся. — Но-но! — предупреждающе поднял кулак и бутылку Луциа. — Папа сказал, до свадьбы ни-ни! — Ох уж твой папуля. У меня, между прочим, на борту и священник есть. Диро — помнишь его? Он рыбалкой руководит. Раньше рясу носил. Он нас вмиг обручит, и уже не отбрыкаешься! — А я это... согласие не дам! Вот! Толль тяжело вздохнул, отвлек внимание своей расслабленностью и, отобрав бутылку, усадил скачущего омегу, пока тот себе ноги не переломал. — Мы ведь и так обручены, Луциа, — произнес он вкрадчиво без прежней злобы. — Знаешь, как обидно, что ты забыл своего жениха? — Которого? — икнул Луциа. — Именно, — Толль рыкнул, — у тебя их, видимо, тележка с горкой! — У меня лишь один жених был, — обиделся омега, — но его казнили! Так что нечего на меня наговаривать! — Не казнили, Лу. — Толль пересел ближе. От него все также несло рыбой, но местами пробивался запах персиков. И Луциа сначала осторожно принюхивался, а потом стал уже откровенно искать, где же пахнет любимым фруктом. — От тебя хоть и несет за версту, но персик я всегда учую! Если мне принес — поделись! — взмолился он. — Или ты его уже съел? — вспыхнул он с обидой. — У тебя изо рта персиками пахнет! — Эх, дурная башка. Где это видано, чтобы пират, да еще капитан, персиками пах? Мне Марко настойку заваривает. Из рыбьих потрохов и тины. А так персик — мой природный аромат. Луциа замолк, завис с открытым ртом, а Толль поднялся, забирая с собой бутылку, и хотел было отчалить, но Луциа схватил его за подол и вернул на место, внимательно рассматривая и бороду, и пожелтевшую от плохой еды и ветра кожу. А потом темные глаза с густыми ресницами и таким же густыми бровями. — Если бы Торвальд не умер, ему бы сейчас двадцать четыре было. Ты выглядишь старше. — Я четыре года почти на берег не ступал. Вечно в бегах, притворяясь кем-то, прячась, надеясь. И тебя разыскивая. А еще нужно было команду подобрать, усмирить ее, молодому пацану заставить подчиняться. Я ломал себя, пытался выжить. Тяжело было, но теперь все еще тяжелее. Ты ведь смотришь на меня и не видишь. Не чувствуешь. Не понимаешь... а Марко обещал, что ты даже сквозь настойку мой запах уловишь. — И глаза у тебя стали совсем взрослые, — добавил Луциа и заморгал часто-часто. Слезы подступили, и дышать стало сложно. Он ведь и подумать не мог, что его давно сгинувший жених все еще жив. И сейчас никак не получалось в это поверить. Торвальд де-Плант, герцог Мэнский, старший сын двоюродного брата короля, был обручен с Луциа еще до его рождения. Потому будучи ребенком Луциа играл и часто проводил время со взрослым и очень привлекательным альфой. Торвальд был к нему добр и внимателен, и Луциа мечтал о том дне, когда сможет назвать его мужем. Торвальд учил ездить верхом и делать воздушных змеев, плести морские узлы и вырезать ножом деревянные фигурки. Папенька всегда головой качал и ругался, что де-Плант приучает юного омегу к неподобающим непотребствам. Но Луциа Торвальда боготворил и был готов заниматься с ним даже самыми недостойными делами. А потом отец Торвальда Арагон Мэнский решил свергнуть своего родственника с престола, устроил революцию, кого-то даже убил. Но явилась королевская армия, всех похватала, побросала в тюрьмы, а потом и казнила. Торвальд в мятеже не участвовал, но король велел казнить всю семью Мэнских. И на уговоры любимого сына оставить его жениха в живых только разозлился. Луциа хотел незаметно выбраться из дома, чтобы примчаться к месту казни и спасти возлюбленного. Он был юн, наивен, и намеревался сбежать с Торвальдом в горы, прибиться к кочевникам и всю жизнь ночевать на шкурах. Но папочка его перехватил, удержал дома, а когда Луциа добрался до площади, было уже поздно. Его жениха, любимого и обожаемого альфу, от которого так привлекательно пахло персиками, уже казнили. Тела с виселиц не снимали почти неделю, и Луциа ходил к плахе, рыдал сутками и отказывался есть. Он бы и умер с горя, но отец пристыдил, а папа велел вести себя подобающе высокому статусу. Сам не заметив, Луциа расплакался и, повиснув на грязном камзоле, стал заливать его слезами. — Помню наш танец на моем первом балу. Торвальд был так галантен, водил меня по залу и подсказывал шаги. А когда мне натерло ногу, усадил в саду на скамью и растирал пальцы. Он всегда был таким... таким важным для меня... — Я тогда мечтал тебя украсть. Твой отец не пожелал отдать тебя юным, берег ото всех и потребовал от меня ждать твоего взросления. Но иногда я просто не мог вытерпеть — я давно вырос, и мечтал о тебе с тех пор, как познакомился. — Не могу поверить, что ты это он! — Луциа забрался к нему на колени, чтобы плакать было удобнее. — Кого же я тогда оплакивал? Я видел твое тело на виселице! — Приятно слышать, что ты по мне плакал. — Толль так знакомо и нежно потрепал его по волосам. — Папа помог мне сбежать, а повесили моего оруженосца. Он на меня сильно походил; когда его и отца схватили, мы ничего сделать не смогли. Я забрал два корабля, что принадлежали семье, один переделал в пиратское судно, второй продал, чтобы прокормиться и нанять команду. Часть людей на моем корабле — это слуги семьи де-Плант, они преданы мне и помогают справиться с выбранной долей. Другая — отпетые негодяи. Удерживать их получается лишь силой и кровью. Мне пиратство не по душе, но другой возможности выжить я не нашел. Папа спрятался в Каледонии, там у него дальние родственники живут. А год назад вышел замуж снова, нашел своего альфу и счастлив. Я тоже за него рад, но уехать из Средиземноморья не мог. Без тебя не мог. Теперь-то... — Мы будем жить на суше? — шмыгнул носом Луциа. — Как нормальные люди? — Возможно, — Толль дернул его за волосы, обвел глазами заплаканное лицо, мрачно и немного грубо прищурился, — ты совсем другой, Лу, изнеженный и хлипкий, не такой, как люди в моем окружении. Боюсь, ты меня погубишь, а значит, придется тебя прикончить. — Не надо, — всхлипнул Луциа и обнял страшного пирата за шею. Толль вздохнул, выпустив с этим вздохом и страхи, и накопившуюся злобу. — Ты, главное, не давай мне тебя обижать, — попросил он знакомым с детства голосом, — я отвык от людей, от аристократии и правильных манер. Я стал злым и голодным, Лу. Но обижать я тебя не хочу.