Раз пират, два пират

Утром у Луциа почему-то болела голова. Толль на жалобы поржал, но принес ему мутного маринада и посоветовал больше на ром не налегать. Полдня Луциа провалялся, а когда вышел на палубу, небо было ярким, пронзительно-голубым, море — спокойным, неподвижным, изумрудно-мельхиоровым. И почти прозрачным, так что можно было видеть мелких рыбок, тычущихся в борт, и присосавшихся к нему полипов. — Полегчало? — Луциа обернулся на голос и от неожиданности открыл рот — вместо привычного, страшного как смерть пирата напротив него стоял прекрасный принц. Немного испачканный, потрёпанный и частично загоревший, но это был он — альфа его мечты. Торвальд де-Плант. — Ты... эээ... бороду сбрил? — спросил он неуверенно. — И шею помыл, — заржал Толль. — Пусть без бороды не так брутален, и голая морда выдает мои годы, зато ты морщиться не будешь. — Не буду, — улыбнулся Луциа, — хотя ты все еще воняешь тухлой рыбой. — Тсс, — приложил он вонючий палец к его губам, — о моем запахе ни слова. Если кто узнает... — Толль выразительно провел ладонью по горлу. — Не скажу, обещаю. — Луциа некому было говорить. А Толль встал над ним, оперся руками о борт и прижал собой к краю. — Как же странно видеть тебя рядом, знать, что ты вот совсем близко и теперь со мной. И терпеть, не распускать руки. Он с шумом выдохнул ему в затылок, и Луциа испуганно вжался в дерево, чувствуя, как твердое, почти каменное тело пирата напирает на него и пытается раздавить. — Ты даже представить себе не можешь, Лу, как долго я мечтал об этом! Грезил наяву о нашей встрече, как обниму тебя, как скажу — ждал, любил, верил. И что ты ответишь мне тем же. Почему ты меня забыл? — Не забыл, — с горечью выдохнул Луциа, — просто не знал, что ты жив. И прости, когда пираты напали, я слишком сильно испугался, чтобы думать о том, о ком думать себе давно не позволял. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить мою смерть. — Ну, теперь-то ты закончишь с пиратством, мы вернемся на твердую землю, поженимся и заведем детишек, — обнадеживающе порадовал его Луциа. — Что ж ты такой неразумно-болтливый? — заворчал Толль и, подхватив омегу под руки, увел к каютам. — Нашел о чем среди дня говорить, услышит кто посторонний, и пиши пропало. У меня не команда, а серые волки, тебе на палубу выходить не стоит — они мне горло перегрызут, а тебя изнасилуют и утопят. — Не надо топить, я плавать не умею, — пискнул Луциа. — Дурак. Толль втолкнул его в каюту, решил запереть, но задержался, замешкался, чтобы еще немного пощупать Луциа. Омега больше не вырывался и не плакал от наглых рук. Ему даже немного понравилось, как Толль сжимает ладонями его ягодицы и трется носом о шею. Торвальд тогда, в юности, себе такого не позволял, но и Луциа уже давно не ребенок. Заметив его податливость, Толль пошел дальше. И вскоре Луциа понял, что его не просто щупают, а уже конкретно возбуждают. Или намекают на подобное, хотя Луциа от бесстыжих приставаний немного возбудился. — Нет, нет, погоди, — стал он вырываться, — у меня голова болит и все такое. — Не соскочишь! — рявкнул Толль, и его грубые руки забрались к омеге в панталоны. Пальцы у него были колючими, словно деревяшки в сучках. Но когда Толль дотронулся до сжатой дырочки и стал осторожно тереть ее, поглаживая круговыми движениями, Луциа показалось, что пальцы у Толля очень нежные. — Это ведь распутство, — на всякий случай напомнил он и себе, и альфе. И охнул. Толль губами прикусил ему кожу у шеи, совсем не больно, наоборот, тягуче приятно. Наглые пальцы тем временем уже не просто обводили, а понемногу пытались проникнуть. Совсем чуть-чуть, только раздвигая вход, но у Луциа от этих прикосновений плыла голова и сбивалось дыхание, он еле держался на ногах. — Не стоит, Толль, — шептал он сбивчиво, — не... не... нельзя. — Это мой корабль, и ты мой омега — так что мне все можно! Палец проник глубже, тронул что-то изнутри и стал равномерно двигаться. Луциа уже не болтал, только охал и страстно поерзывал. Ему никогда не было так приятно. Даже когда в течку он позволял себе там трогать. Руки альфы были лучше в сотни раз, воспринимались иначе и возбуждали сильнее. Второй рукой Толль обхватил член Луциа, и омега уже несдержанно то толкался в твердую ладонь, то насаживался на палец, постанывая совсем не так, как положено благочестивому принцу. Кончил Луциа с криком. Кости сразу стали мягкие, растеклись и развалились. Он совсем растаял, и, пользуясь этим, Толль повернул его к себе спиной и стащил панталоны. — Нет, нет, — забормотал Луциа, пытаясь собраться с силами, — сначала свадьба. — Ты же течешь, как шлюха, и дырка готова, — разозлился Толль, растягивая пальцами ему дырочку, так что стало больно. — Нельзя, — всхлипнул Луциа, — отпусти! — Да у меня яйца сейчас лопнут. Уже два месяца в порт не заходил и без секса живу! А еще ты... — Два месяца? — Луциа захлестнуло возмущением и детской ревностью. — Значит, ждал? Любил? — всхлипнул он, разворачиваясь и вырываясь. — А сам трахался с портовыми шлюхами! — А что, я должен был терпеть все эти годы?! — зло и грубо прорычал Толль. Луциа с трудом сдерживал слезы. Было до боли обидно, что его милый и ласковый Торвальд вдруг стал злым, что не был ему верен и изменял, хотя и не было между мертвецом и Луциа никакой договоренности. Или во всем был виноват Кровавый Толль, что захватил и изменил до неузнаваемости его Торвальда? Даже запах украл. — Я ведь терпел! — Ничего ты не терпел, просто папаша твой искал хрен потолще и повыгоднее, чтобы твою жопу удобно продать, — выплюнул Толль, и Луциа, не выдержав обиды, залепил ему пощечину. Лицо Толля перекосилось, глаза стали злые и жестокие. Так что Луциа до ужаса перепугался. Он сжался, пряча непослушную руку, что посмела ударить страшного пирата, и готовился к ответному удару. От страха и от мысли, что человек, которым он столько лет восхищался, может ударить, слезы полились с новой силой. Толль замахнулся, и Луциа сжался сильнее, закрыв глаза и всхлипывая. Но Толль не ударил. Колючая, неприятно пахнущая рыбой и тиной рука провела по щеке и стерла соль. — Прости, — холодно произнес он и вышел, закрыв за собой дверь на ключ. А Луциа сполз на ослабевших ногах на пол и еще долго не мог унять дрожь во всем теле. Дверь отпер Тими, принес поесть, а заодно и новости в неразборчивом говоре. Луциа только понял, что Толль злится и команду гоняет. Планирует новый захват и на всех парусах мчится по волнам. А Луциа в своем горе и не заметил, как закачало корабль, или уже привык к этому. Впрочем, море за маленьким иллюминатором казалось спокойным, хоть и ветер шумел, подгоняя их навстречу новой битве. Выходить ему было не велено, но Луциа от тоски зеленел, да и в кои-то веки была возможность полюбоваться морем и не оставить в нем содержимое своего желудка. Так что он перебежками, прячась ото всех, выбрался на палубу, отыскал уголок рядом с бочками с рыбой и паутиной старого паруса и схоронился там вместе с рыжим котенком. Отсюда можно было и понаблюдать за стоящим у штурвала грозным Толлем, и полюбоваться синей гладью, где, провожая их, прыгали дельфины. Это зрелище захватило, Луциа даже вскрикнул тихонько, когда в первый раз их заметил, очень захотелось позвать Толля и поделиться этим маленьким открытием. Но потом Луциа вспомнил, что все еще обижен, и любовался дельфинами в одиночестве. Он увидел корабль на горизонте, когда из вороньего гнезда стал кричать смотрящий. Внутри все встрепенулось — у него появилась возможность подать знак и спастись. И тут же упало. Куда ему от судьбы спасаться? Оставшись на палубе, он, сжавшись в комочек, дождался, когда их суденышко нагнало несчастный корабль, и пираты с гиканьем и улюлюканьем набросились на свою жертву. Впереди всех грозный капитан, которым Луциа невольно залюбовался — так тот ловко перебрался по доскам и умело пользовался рапирой, насаживая на нее красномундирных офицеров. Толль, как настоящий кровавый бог, проскальзывал мимо своих жертв, яростно отбиваясь от противников и лишая их жизни. Добравшись до мостика на захватываемом судне, Толль ловко в прыжке настиг капитана и, запулив свой сапог, сбил с ног двух его помощников. Битва была закончена, и Луциа, любуясь злобным альфой, радостно захлопал в ладоши, поздравляя с победой. А потом снова спрятался — чтобы не заметили. Вскоре побежденная команда отправилась кормить рыб, а почти все запасы корабля перекочевали к пиратам. Толль вовремя заметил любопытного омегу и вернул его в каюту, небрежно бросив на колени связку драгоценностей. Луциа было немного обидно, что его не позвали смотреть и делить добычу, но побрякушки отвлекли от мрачных мыслей, и он дотемна перебирал камешки, примеряя их. Тими-Том вместе с отцом принес ему ужин, огромный поднос ломился от разнообразия: и свежее мясо, и сладости, а самое чудесное — персики. Раскладывая перед Луциа приборы, Тими что-то лепетал, а Марко переводил: — Толль просил тебя порадовать. Даже персиков раздобыл. — И, покачав головой, добавил: — Напал на военное судно, теперь нас точно повесят. — Не айяют! — возразил Тими, Луциа на всякий случай согласился. И Марко, махнув на них рукой, ушел. — Угощайся. — Луциа протянул тарелку юнге, а сам принялся за персики. Теперь жевал медленно, наслаждаясь вкусом, и часть спрятал под подушкой, чтобы живот не разболелся. Откуда у него такая тяга к персикам, Луциа понять не мог, но обожал их с детства, а Торвальд всегда собирал их в королевском саду, и они вместе, скрывшись от строгих камердинеров, объедались ими вместо обеда. Луциа от воспоминаний с грустью вздохнул — что случилось с его милым герцогом Мэнским, во что превратился юноша, полный любви и очарования? Неужели четыре года в море, в сражениях за свою жизнь и в поисках потерянной любви так сильно его ожесточили? Луциа было страшно подумать, что тот так и не изменится, не станет прежним. И до конца своих дней придется терпеть грубые выходки злобного пирата. Печально вздохнув, он выгнал Тими и немного поплакал над персиками, жалея себя и свою загубленную душонку. А еще больше глупое сердце, которое все еще теплилось чувствами к сгинувшему жениху и мечтало, чтобы Толль превратился в Торвальда. После ужина его посетил капитан. Вид он имел немного потрепанный, хотя Луциа был уверен, что в битве тот не пострадал. Толль притащил огромный мешок с барахлом, и Луциа, разбирая подарки, снова расплакался. Его рубашка и штаны, в которых пират доставил его на свой корабль, давно износились, и он мучился в грубой и неудобной одежде моряков. Теперь же привалило огромное счастье — удобные и мягкие вещи, с блестяшками и перламутровыми пуговицами по последнему писку моды. Луциа прижимал к себе тряпки и ревел. — Ну не надо, — Толль, смотря на него, замялся, — не плачь, Лу. И прости меня. Прости... Присев рядом, он стал ласково гладить Луциа по макушке. — Я постараюсь больше не злиться и не обижать тебя. Обещаю. Буду самым лучшим. Для тебя я буду очень стараться, — искренне заверял его пират, а Луциа ронял счастливые слезы, хватал тряпочки и прижимался к своему альфе. Он был так рад видеть в нем хорошее, что вера в солнечное будущее заставила забыть все обиды. Немного успокоившись и порадовавшись обновкам, а еще ласковым и мягким поцелуям, Луциа уже не плакал, а нежился в руках разомлевшего рядом с ним пирата. Все было чудесно, прямо как в сказке. Не считая рыбьей вони и грязного прогнившего матраца. — Толль, а для течки ты подберешь свежее белье? А то постель эта такая склизкая... — Луциа игриво погладил его огромную истертую ладонь своими пальчиками. — Течка? Когда? — встрепенулся альфа. — Да вот, — Луциа поднял глаза к потолку, вспоминая и высчитывая свой календарь, — через два дня. — Два дня! — истерично выкрикнул Толль и, вскочив, суетливо забегал по каюте. — Сейчас же плывем в лагуну! — сообщил он и рванул на палубу.