Раз пират, два пират

Луциа не знал, жив ли он или мертв. Ему было плохо. Хуже, чем в сильнейшую качку на корабле. Потому что тело, словно ватное, не слушалось, не подчинялось, а голова гудела и ничего не соображала от страшных мыслей. Толль умер?! Толль бросил его так же, как и Торвальд?! Как такое несчастье могло обрушиться на его бедную голову, да еще и второй раз?! Луциа ревел, засыпал от усталости, а просыпаясь, снова заливал все слезами. Папа успокаивал, обещал что-то и даже подарил свою любимейшую заколку, оставшуюся от какого-то потрясающего любовника. Но разве это могло заменить Луциа того, кто был предназначен судьбой? В детстве он уже пережил эту потерю. Смог справиться, потому что был маленький, неразумный и пошел у грозного родителя на поводу. Теперь все было намного страшнее. В сотни раз хуже. Потому что в детстве любовь его казалась сказочной и ненастоящей. Теперь Луциа знал, насколько прекрасны могут быть поцелуи, как требовательны и нежны руки любимого и как от мягкого голоса пробивает мурашками по всему телу. Луциа помнил его прикосновения, нежный шепот и дыхание у уха, словно это было лишь вчера. Лишь вчера Толль касался его, обнимал тепло и нежно за плечи, прижимая к себе и обещая счастливую вечность для двоих. — Где теперь наша вечность... Постепенно разъедающая тоска отступила, сменяясь апатией, оставив в конце тяжелую грусть. Луциа вспоминал о Толле каждое мгновение и обещал себе любить нежно и трепетно его малыша и его память. А по ночам Толль приходил к нему как живой — красивый и сильный. Смешавшиеся образы юного герцога Мэнского и Кровавого Толля представляли собой гремучую возбуждающую смесь. Луциа, будучи страстным и юным, а еще очень беременным, страдал от желаний, и сны, в которых Толль делал его своим снова и снова, превратились в единственную отдушину. Луциа спешил в постель, засыпал в сладких стонах и мокрых мечтах, а просыпался весь обкончавшийся и с мокрой задницей от выделившейся смазки. Ему так хотелось любви, заботы альфы и еще его большого члена. Папочка говорил, что это нормально. А Луциа просил у врача сонные капли и спал все дни напролет. — Тебе хорошо, детка? Скажи мне, тебе хорошо? — слышал он ласковый голос, и все казалось таким реальным, почти настоящим, что, просыпаясь, Луциа грезилось, будто он попал в кошмар, а там, во сне, его настоящее. Застряв в своих иллюзиях, он не заметил, как уехали папа и его фрейлины, уставшие от скучной провинции и диких комаров, как летняя жара сменилась осенью, а врач каждый вечер стал кипятить свои инструменты, готовясь принимать роды. Луциа воспринимал свой живот как счастливое дополнение ко снам. Альфа подарил ему ребеночка и непременно очень скоро будет с ним рядом. Но, конечно, Толль не приезжал, не писал и не присылал свадебные дары. И волшебным образом не появился, когда начались схватки. Луциа стало нехорошо с самого утра. Живот тянул, но Луциа не мог понять — он отравился или просто вчерашним вечером переел. Временами поясница начинала печь, а задница сжималась, словно предчувствуя беду. Потом становилось лучше, и Луциа дремал, но сон то и дело прерывался, и ему снова плохело. Королевский акушер, распознав его состояние, велел выпить каких-то травок и стал раскладывать рядом с ним пыточные инструменты. Луциа, еще в здравом уме, решил, что это ему не надо, и сбежал в сад, но его вернули, уложили и забрали одежду, оставив лишь широкое платье, скрывающее от посторонних божьи дела. Тогда-то Луциа и понял, что попал. Ежесекундно его окутывал страх — рожать же очень больно, и он хватался за стоявшего рядом слугу и просил спасти от этой злой участи. — Не волнуйтесь, ваше высочество, скоро все само разрешится, — обещал ему врач, но смотрел с издевкой. Разрешаться ничего не собиралось — Луциа стало совсем нехорошо, тело начало выкручивать, пытаясь выдавить младенца из утробы. А как только отпускало, он засыпал, погружаясь в счастливые фантазии, где Толль был рядом и поддерживал его в столь важном событии. В какой-то момент Толль действительно материализовался. Ворвался в двери его комнаты и с широкой улыбкой бросился к постели. — Лу, счастье мое, я успел! — с порога заорал он, а Луциа заорал в ответ, хватаясь за живот. — Потерпи, не рожай, я сейчас позову священника! Сообщив это, Толль исчез, а Луциа, решив, что он окончательно свихнулся, упал в обморок. Но ненадолго. Схватки лишили его безболезненного бессознательного состояния, вернули в реальность, где изнутри его разрывал подросший пират. Толль вернулся, но теперь в сопровождении Диро — того самого священника, что ловил рыбу на пиратском корабле. Диро ему приветливо поклонился, а Луциа нервно рассмеялся. Все это походило на галлюцинацию, столь чудесную и желанную, что поверить в нее не получалось. Священник счел его состояние нормальным и, схватившись за талмуд, стал читать заунывные псалмы. Словно отпевать начал. — Что... что происходит? — Луциа пытался не истерить. Но задницу разрывало, а мозг лопался. — Откуда ты взялся?! Тебе же повесили! — закричал он с обидой на призрачного Толля. — Все расскажу. Просто скажи «да»! — Нет! — выгнулся от боли Луциа. — Останови это, больше не могу... — Ты не хочешь быть моим мужем? — изумился нереальный Толль, и лицо его, прекрасное и почти настоящее, стало очень грустным. — Хочу! — еле перевел дух Луциа. — Но разве ты не видишь — я рожаю! — И с размаху залепил ему кулаком по бестолковому лбу. Лоб был очень даже реальным, так что в руку тут же отдало болью. — Правда? — улыбнулся как ни в чем не бывало Толль и попытался заглянуть ему между ног. — Куда! — рыкнул врач и снова треснул его по башке. — Не положено! — Времени мало, любимый, — снова вернулся он к лицу Луциа, — надо поспешить, чтобы наш сын был законнорожденным. Ну так что, ты согласен? — ДА!!! — Луциа снова выгнулся. — Я тебя убью. — Вот и отлично, — снова ласково улыбнулся Диро, — объявляю вас мужем и мужем, счастливо оставаться. И удалился, хлопнув дверью. Луциа снова орал, в голове все перемешалось: возвращение любимого с того света, свадьба, похоронный голос священника и выбирающийся из него младенец. — Я умер и попал в ад, — заключил он, — за грехи: внебрачную связь с развратным пиратом и за то, что воровал у папочки пирожные. Луциа ужасно устал от своих мучений и болезненных схваток и мечтал, чтобы все поскорее закончилось, и он просто мог поспать. Во сне Толль будет рядом и не станет нести всякую чушь. — Счастье мое, я так рад, — причитал Толль, сжимая его ладошку и вытирая слезы. — Где ты пропадал, су...дарь! Я видел, как тебя повесили, у...дивительно, что ты жив! — Тихо, милый, не стоит об этом говорить при всех, — погладил его по щеке Толль, но Луциа клацнул зубами, не позволяя себя трогать. — Откуда ты вообще взялся... и кто тебе разрешил за меня замуж выходить?.. — Организм немного успокоился, и на глазах Луциа выступили слезы. Боль от разлуки и долгого ожидания теперь смешалась со страшной болью, которую приходилось терпеть именно по вине этого бесстыжего альфы. И Луциа пытался наплакаться за все прошлые месяцы, что был уверен в смерти любимого, выплескивая тоску из сердца и самые жуткие страхи. Пусть в мечтах он и не расставался с Толлем, но бедняга понимал, что больше его никогда не увидит. И это «никогда» делало его очень несчастным. Слезы Толля не расстроили, а умилили. Он хитро улыбался, стирал с пухлых щечек влагу и очень приятно целовал покусанные губы. — Тут все просто... — Голос у него был тихий и ласковый, словно он говорил с больным или умалишенным. — Я получил титул графа МакМортон от своего отчима, унаследовал от его отца, своего нового деда, замок Абердур и подготовил его для приезда моего будущего супруга. С братом твоим пришлось немного поторговаться, чтобы он согласился тебя отдать, но ты стоишь любых денег. Кроме того, Чезаре стало очевидно, что с бастардом на руках он тебя все равно никуда не пристроит, а я пообещал признать ребенка, который и так мой. Так что несколько часов назад Чезаре подписал бумаги, и я немедля примчал сюда. — Немедля?! — возмутился Луциа. — Я ждал тебя без малого девять месяцев! Чем ты занимался все это время? — Это долго рассказывать... — Я потерплю. — К сожалению, не потерпите, — снова вмешался врач. — Пришло время тужиться! — Не хочу, — всхлипнул Луциа, — давайте вы как-нибудь без меня. — Еще немного, любовь моя. Я так счастлив, что у нас будет ребенок! — Глупая улыбка на лице Толля раздражала сильнее, чем ломота в теле. И Луциа никак не мог решить, что он больше хочет — прибить его немедленно или целовать, пока недуг не рассосется. — Отвлекай меня своими байками, — вскрикнул Луциа, — объясняйся! — Его вопль разнесся по всему этажу, так что канделябры вокруг них задрожали. — Хорошо, хорошо. В общем, дело было так. — Толль пристроился у него в изголовье и, не обращая внимания на то, как Луциа срывает горло и надрывает живот, стал нашептывать сладко ему в ушко: — Мы вернулись на остров, где нас ждали оставшиеся пираты, заключили с ними сделку и совершили обмен. Сделка — это, конечно, легко сказано. Эти пи... плохие люди не хотели сотрудничать. Но я им такой: «Заберете корабль и мое прославленное имя», а они такие: «И все золото в придачу», а Марко им: «А рапиру на закуску не желаете?», а они такие: «У нас тут три мушкета и двадцать палашей». Но ты поверь, в переговорах я знаю толк, мы пришли к соглашению, и к началу лета я прибыл к папе в его новое имение. Золото мы сгрузили, а корабль отдали. — Значит, твой прекрасный корабль и все милые котики теперь в руках у пиратов? — чуть не заплакал Луциа. — Не было на борту котиков, только крысы. Но не важно. Позже я узнал, что мою бывшую команду схватили, но я и представить не мог, что ты примешь их за меня. — Мне толком и посмотреть на них не удалось, — всхлипнул Луциа, — а как с твоими документами? Твой папа помог? — У папули все оказалось на мази — он упросил графа МакМортона оформить опекунство, и я стал его приемным сыном. Новоявленный дедушка был очень рад, так как не верил, что мой несколько перезрелый папочка еще способен родить, а тут внезапно наследник. Теперь мое имя Толль, пятый граф МакМортон. Конечно, пришлось повозиться с бюрократией, я немного забегался, устраивая наше будущее, а потом взялся за твоего братца. — Лучше бы начал с него, — снова всхлипнул Луциа. — Ты прав, драгоценный, но кто же знал, что это дело так затянется? Сначала Чезаре не хотел родниться со скоттами, потом возмущался моим не столь высоким происхождением, а далее лишь требовал все больше денег, набивая тебе цену. Когда начались роды, Чезаре сдулся и решился от тебя с бастардом избавиться. Тут мы с Диро и подоспели, мой драгоценный супруг, Луциа граф МакМортон. — Звучит пошло, — надул он губки. — Зато теперь только мой. На это возразить было нечего, Луциа вздохнул, расслабился, и его нутро выплюнуло малыша. — Божечки, какое облегчение, теперь можно поспать, — пробормотал Луциа, пытаясь тут же устроиться на бочок. — Не спешите, папаша, второго рожать надо, — проворчал врач. — Откуда там второй?! — возмутился Луциа и скривился от новой боли. — О, мой драгоценный супруг, мы меньше часа женаты, а ты уже подарил мне двух малышей! — радостно воскликнул Толль. — Второго надо еще родить, — напомнил врач и запустил в задницу Луциа руку, выискивая там что-то. Поправив положение малыша, он велел Луциа снова тужиться, выталкивая из себя младенца. Стоило второму появиться на свет, как Толль подхватил обоих наследников, уже заботливо завернутых няньками в пеленки, и прижал к своей груди, присаживаясь у Луциа в изголовье. — Посмотри, как они прекрасны, любимый мой, — сиял он белоснежными зубами, — раз пират и два пират! — Не надо больше пиратов, — зевнул Луциа и, завернувшись в одеяло, сладко засопел у Толля на коленях. Мучения закончились, а счастье наконец рядом. Няньки утащили наследных графьев МакМортонов и Борха-и-Дориа, давая роженику поспать. Толль же прилег с ним рядом, и, укутанный в самый прекрасный запах, Луциа спал долго и без сновидений.