Полгода спустя
— Расскажите, что у вас в голове, о чём вы думаете? — осторожно проронила женщина в строгом костюме, держа в руках ручку и блокнот. — Мне нечего ответить. Всё какое-то… пустое, что ли? — нехотя выдал я. — Пустое? — женщина чёркнула что-то в своём блокноте и продолжила задавать вопросы: — Пустое — это что-то вроде внутренних ощущений, или под «пустым» вы подразумеваете что-то другое? — Скорее всего, и то, и это, — ответил я, продолжая смотреть на потолок в кабинете. — Вам нравится? — Доктор посмотрела на картину, которая висела напротив её рабочего стола, украшенного цветами и всякой мелочью. — Даже не знаю, — неуверенно пробубнил я, — не думаю, что полотно, полностью окрашенное в один цвет, можно назвать искусством. Мысли были запутаны будто бы в какой-то сомнительный клубок, речь то и дело сбивалась, а руки тряслись. Столько потерь и смертей не очень положительно отразились на мне, и вот, как и в юношеские годы, я сидел у психотерапевта, без единого намёка на возможность выхода из своей ситуации. Самовыдвижение на пост мэра Крайд-Боу оказалось плохой, а потом и разрушительной, идеей. Десятки бессонных ночей, сотни, даже тысячи кружек с уже доводящим до тошноты запахом кофе. Одиночество всё понемногу съедало меня, а я не был против. — Стивен, вы вновь молчите, может быть, вам нужно высказаться? — прокомментировала дама, смотря на меня. — Да не особо xочется, если честно, — неуверенно брякнул я и продолжил гипнотизировать потолок. Мэрлин долгое время что-то энергично чиркала в своём блокноте и время от времени поглядывала на меня. Я не мог выдавить из себя ни слова, хотя это было нужно. Молчание — это не выход, а встретиться с проблемой лицом к лицу — вот это героизм, но я продолжал не следовать своим собственным указкам и принципам. — Стивен, что вы ощущаете после смерти детей? — этот вопрос будто бы вонзил в меня острый, как бритва, нож. — Бессмысленность. Возможно… отчаяние? — нелепо ответил я, впервые посмотрев женщине в глаза. — Я виноват в том, что был далеко от них, я виноват в том, что был сосредоточен на тех людях, которым я не был важен, а свою собственную семью пустил по одному месту. — Вы не уходили от Хлои, когда она и вы нуждались друг в друге. Она ведь сделала этот выбор, ей хотелось сохранять дистанцию, учитывая ваши напряжённые с ней отношения. Это было немудрено, — прокомментировала всю ситуацию женщина, выписав мне очередную порцию таблеток.***
Новости уже несколько месяцев мусолят тот факт, что Исаак с отрывом в пятьдесят процентов победил на выборах, несмотря на то, что за его спиной стояли церковь, убийства и множественные нарушения закона. — В процессе голосования наблюдался огромный процент явки избирателей, что стало рекордом с тысячи девятьсот девятого года. В ходе избирательной кампании было организовано около десяти социальных проектов. Во время голосования количество нарушений было ничтожно мало. Выходит, что выбор нового руководителя, Исаака Фида, с этого дня считается легитимным. Свой первый указ он огласит позднее, — прокомментировала ведущая новостей, а далее переключилась на прогноз погоды. Долгими днями и ночами я не мог сомкнуть глаз, я смотрел в потолок без единой мысли, пока по телевизору раз за разом крутили Фида, в строгом костюмчике и в тех же старых красных перчатках. Новый мэр не скромничал, улыбался во все свои тридцать два зуба, жал всем руки, а особым фанатам оставлял автографы. Резкий и размашистый почерк, лёгкий и понятный язык всё больше и больше привлекали людей, несмотря на все скелеты в его шкафу. Кстати, о скелетах в шкафу — Тича больше нет в моей жизни, я его не слышу и не вижу, он исчез однажды и не появляется. Флаг Соединённых Штатов развевался над ратушей, в которой отныне заведует Иссак, чей ближний круг обзавёлся придворными, которые руководят его чёрными делами. Старый район Крайд-Боу, о котором во время избирательной кампании шла дискуссия, превратился в мусорный полигон, а десятки протестующих моментом отправились в зал суда. Большинство из них получали штрафы размером в десятки, а то и сотни средних зарплат. Долгое времяпрепровождение на диване не приносило никого результата — ничего не писалось. А если и писалось, то моментом оказывалось в мусорном ведре. Сложно писать, но ещё сложнее сказать обо всём вслух. Мысли растворяются подобно микроскопической пыли в невидимом для глаза пространстве. Сложно сказать о том, что терзает душу, но ещё сложнее выразить это на бумаге, не омрачив её, не испортив и не выкинув несчастный клочок под целой феерией негативных чувств и эмоций, которые, словно острые ножи, длительно и болезненно проникали в брюшную полость. Мои глаза были направлены в сторону кухни, но встать я так себя и не заставил. Среди плотной тишины раздался дверной звонок, однако я продолжил лежать. Гость был настойчив, поэтому, встав с кровати с третьего раза, я смог пройти в коридор и открыть дверь. — Добрый вечер, — проронила пару слов брюнетка, смотря на меня. — Здесь проживает Стив Скотт? — Наверное, — неуверенно брякнул я и начал теребить в руках шерстинку от свитера. — Наверное, это я? — Это ты? — девушка внезапно перешла на ты и удивилась. — Я, — заикнулась брюнетка, полная то ли страха, то ли восхищения, — Лорен. — Лорен? — я начал вспоминать те моменты из жизни, когда мы были с ней знакомы, но спустя почти шесть лет все стало слишком размыто. — Мы ещё с тобой встречались, а потом начался ураган, в котором почти все погибли. Протерев глаза руками, я попытался найти хоть какие-то слова, попутно пропуская девушку внутрь обшарпанной квартиры. Лорен чувствовала себя неуверенно, то и время меняла позу и не смотрела мне в глаза. — Может быть, воды или кофе? — заботливо спросил я, надеясь на отрицательный ответ. — Если только воды, но это не обязательно, — выдавила девушка и проводила меня, отправляющегося на кухню, заинтересованным взглядом. Я нашёл чистый стакан и налил в него воды. Жидкость подозрительно хрустела и шипела, но я не обращал на это внимание, мне было всё равно. Комнату охватила тишина. Не такая тишина, в которой можно найти что-то полезное, нет. Разрушающая, вводящая в гипноз, накапливающая негатив. Лорен взяла себя в руки и начала разговор первой: — Мне очень жаль. — Жаль? — Да, жаль. Я вела себя так, как бы никто не вытерпел бы, а ты смог. Мне жаль, что я не имела возможности дозвониться до тебя или дописаться. Я искала по старым адресам, пыталась обзванивать твоих друзей. Тича, например. Но так и не дозвонилась. — Тич умер полгода назад, — ответил я, показав на снимок, что стоял на стеклянном столике. На фотографии был изображён счастливый Тич, Мориарти с крашеной чёлкой и я. — Наверное, мне не стоило говорить? — девушка вжалась в кресло. — Расслабься, — безэмоционально ответил я и уселся в скрипучее кресло. — А это твоя семья? — спросила девушка, разглядывая фотографии с Хлоей и детьми. — Если только в прошлом, — из уст раз за разом вылетало что-то депрессивное, атмосфера была крайне давящей. — Может, тебе нужна помощь? — прокомментировала всю ситуацию Лорен. — Может быть. А может, и нет. Откуда мне знать?.. — ответил я, смотря в одну точку. Девушка заставила меня одеться и показать могилу Тича, и я, нехотя одевшись, сопроводил Лорен до неё. — Он всегда тебя поддерживал и был хорошим другом. — Да. Я не понимал, к чему весь тот цирк, который вновь устроила Лорен, и уже начал разворачиваться, чтобы уйти, как девушка это заметила: — Стив, стой, не уходи! — торопливо пролепетала Лори. — Что? Я сделал то, что ты хотела, а теперь не трогай меня, — ответил я и направился в сторону дома. Прогулка вдоль городских трущоб никогда не спасала. Тарахтящие двигатели машин, громкий смех людей и чьи-то вечные всхлипы вводили в прострацию, в экзистенциальную тюрьму, из которой я не мог найти выхода. Моментами мне хотелось измениться, стать тем, кем я не являлся, хотя любое изменение, как бы того не хотелось, становилось острым камнем, падающим в мой огород. Казалось, что бы я ни сделал и как бы я ни сделал, всё выходило мне боком. Может быть, это потому, что я сам натворил что-то, из-за чего не заслуживаю хорошего отношения? Вдруг я задел чьи-то чувства, поломал чужую душу, а теперь это всё возвращается с лихвой? Я шёл вдоль улицы, когда увидел на площади бывшего мэра, подвешенного на фонаре, и выступающего с пламенной речью Исаака: — Нам нужно избавиться от прошлого, чтобы идти в будущее. Дар жизни, мы жили в единстве и согласии друг с другом, мы нуждались в защите, ибо не знали опасности и не было смерти. Когда двери закроются, за этими стенами не останется ничего, кроме пустоши и тлеющих останков жестоких и лицемерных безбожников. Их история закончится. А мы с вами начнём новую жизнь, в мире и гармонии, — ярко молвил новый политик. Его выступление очень сильно походило на второе пришествие.