house of cards

8.1

      В лавке словно Мамай прошёлся — Чимин раскладывает всё по местам после того, как клиент разбил шкатулку с Проказами. Эти феи маленькие и совсем не опасные, вот только у них название очень говорящее: они перевернули Чимину все книжные полки, и он едва успел спасти хрупкие артефакты, когда вовремя схватил Гамельнскую дудочку и собрал этих шалуний в новую коробку.              Но теперь он вынужден вновь расставлять книги по шкафам, а это не самая лёгкая задача для человека, рост которого едва ли достигает середины стеллажа. Приходится постоянно спускаться и подниматься по лесенке.              Наконец-то, спустя долгие две недели Чимин не чувствует слабости. До этого он каждый день ощущал энергетическую пустоту и истощение — кельтское заклинание отобрало у него все доступные силы. Суть заклинания была в том, что всю скверну и чужие грехи Чимин возьмёт на свою духовную силу, даже сильные медиумы сложно переносят эти старые обряды. Это примерно то же самое, как подцепить ротовирусную инфекцию: не умрёшь, но восстанавливаться придётся долго.              Браслет на руке завибрировал, напоминая о себе. Сила откликается на его мысли, просится наружу, но Чимин не может её выпустить. Вернее, он может, но не хочет, опасаясь последствий. Сила в нём росла вместе с практикой и мастерством, но Чимин никогда не выпускал её наружу, чтобы не засветиться на радаре у Верховного сообщества. Теперь она огромная, неуправляемая, Чимин боится не совладать с ней.              Повезло, что в этот раз изгнание обошлось без проблем.              Юнги привёз его домой на своей машине, бережно довёл до комнаты и обработал Чимину его сбитые колени и локти. Даже повязки наложил, чтобы не кровило, и уложил в постель, потому что у самого Чимина сил едва хватало, чтобы говорить.              Но как бы Чимину ни было приятно и комфортно в присутствии Юнги, он всё равно попросил его уйти. Выгнать Юнги было необходимым, потому что иначе Чимин бы попросил его остаться. Он хотел этой заботы и чуть сам намеренно не схватился за нить между ними. Ему не хотелось отпускать Юнги, но больше ему хотелось сохранить себя, не поддаваться нити.              Скрепя сердце Юнги всё же послушался и правда ушёл, даже если упирался. Но просто так он, конечно же, уйти не мог.              Не прошло и часа, как Чимин проснулся от грохота на первом этаже.              — Чимин! Чимин, я лечу прямо к тебе в комнату, и лучше тебе быть в чёртовой посте… о Господи! Ты же еле живой!              Хосок ворвался в лавку с шухером на голове, в пижамных шортах и надетой задом наперёд футболке. У него на макушке торчали волосы от того, как он спал, а на правой руке следы от складок одеяла. Юнги позвонил ему, рассказал о произошедшем и попросил приехать прямо сию минуту, потому что Чимин его выгнал. А Хосока попробуй прогони.              Уже утром от Хосока Чимин узнал, что камеры всё-таки вышли из строя от такой высокой концентрации магии, а остатки драки на парковке приняли за вандализм. Юнги сразу всё разузнал, когда приехал в компанию, и коллективно они сделали вывод, что Чимин стал случайной жертвой вандалов, но не помнит из-за удара.              Так даже лучше, пусть они считают эту версию верной. Главное, что душа упокоена с миром, а Чимин всё ещё живет обычную жизнь: к нему в дом не ломятся чиновники из Магического Сообщества и Боги не стучат в двери.              Цена спокойствия: ему пришлось две недели терпеть Хосока каждый день у себя дома. Этот хён слишком за него волнуется. Чимину казалось, что тот поседеет от волнения, когда увидел Чимина побитого, цветом с простыню. А Чимин и сказать ничего ему внятно не мог от бессилия.              Чимин простил ему эту суету и нашёл в ней спокойствие. Мысль о том, что в случае чего, Хосок будет рядом, подкрепляла уверенность Чимина — он переживёт временные невзгоды. Даже если придётся ещё раз отсыпать Хосоку половину запаса валерианы.              Помимо Чимина, все переживали и за Чонгука. Тот отлёживался дома у Сокджина под чутким присмотром личного врача. Врач выдал самое лучшее для Чимина заключение: переутомление и стресс, от которых Чонгук свалился на парковке, и ему привиделась всякая ерунда. Умершая нуна, например.              Агентства приняли общее решение спасти своих трейни из скандального болота и выпустили общее опровержение. По официальной версии девушка после промоушена в Японии призналась, что они с Чонгуком были пьяны и не думали головой. Агентство оправдало их поступок как: «они ещё молоды и учатся не совершать ошибок, им очень жаль». Оба виновника принесли извинения фанатам за такой инцидент.              Фанаты больше не донимали Чонгука, комментарии злые и недовольные сменились на поддержку — администраторы фан-страниц дружно призывали фанатов не ненавидеть Чонгука больше, раз всё разрешилось. Чонгук пришёл в себя, под руководством Сокджина пошёл на поправку и вернулся в своё общежитие к группе — они безумно по нему скучали.              Всё устаканилось, и Чимин может вздохнуть спокойно, занимаясь своими делами. Ко всему прочему, из этой ситуации он приобрел кое-что ещё — новых знакомых.              Чонгук сильно проникся к нему и часто пишет, но из-за расписания никак не мог выкроить время, чтобы увидеться. Сегодня как раз должен прийти, но не один. Намджун и Сокджин тоже изъявили желание познакомиться поближе, раз уж первая встреча вышла такой сумбурной. Со слов Чонгука: им любопытно, что за Чимин такой, о котором постоянно говорит Хосок, а теперь и их младший товарищ.              Только в таком разбитом состоянии Чимин лавку на торговой улице оставить не может, поэтому стремится побыстрее тут всё прибрать — эти книги как на вес золота, негоже им на полу валяться. Он составляет последние тома и аккуратно спускается с лестницы, любуясь проделанной работой. Теперь всё выглядит так, как раньше. Заодно Чимин пыль на полках протёр и внеплановую инвентаризацию сделал.              Время уже подходит, Чимин отряхивает руки и закрывает лавку — на сегодня у него нет плановых заказов, а если и будут вне записи, то позвонят в колокольчик.              Чимин уже собирался выйти, но заметил интересную вещь. Песочные часы Кайроса в шкафу начали ронять песчинки. Греческий бог счастливого мгновения подарил их крестьянину, когда тот ждал встречи со своей любимой. Часы считают время до счастливого мгновения, что придёт к обладателю.              Для всех предметов в лавке Чимин — хозяин, поэтому любое их действие связано напрямую с ним. Раз часы Кайроса начали свой ход, Чимина ждёт что-то хорошее, стоит понаблюдать за ними.              На этом он покидает магическую лавку и выходит в каморке как раз в тот момент, когда слышит стук баилей.              — Я аж испугался, думал, на меня что-то посыпалось, — Чимин узнаёт в этом голосе Намджуна.              — Звук такой же глухой, как от твоей головы, видать родственников услышал.              — Давайте вы оставите свои тёрки на потом, блин, не позорьте меня перед Чимин-хёном, — тут же усмиряет всех Чонгук.              Чимин, на самом деле, наслышан о перепалках между Сокджином и Намджуном. Очень интересно.              Чимин заглядывает в зеркало на стене, поправляет свои волосы после битвы с Проказами и берёт в руки заварник, самый красочный и, если честно, тяжёлый, но зато произведёт впечатление — красный мрамор очень эффектно смотрится. Он прихватывает на изгиб локтя корзину с травами, которые не успел разобрать, чтобы заварить свежие.              — Чимин-хён! — зовет Чонгук, и именно в этот момент Чимин высовывается из каморки, неловко улыбаясь. — О, хён, давай я помогу тебе, неудобно же.              — Да что ты, всё в порядке, — отнекивается Чимин, но заварник всё равно кочует в руки к Чонгуку, и тот кривится.              — Ох ты ж, ты как носишь его, он же весит тонну, вот дерьмо.              — А ну язык прикуси, молодой человек, — тут же реагирует Сокджин, грозя Чонгуку пальцем, пока сам снимает шарф и пальто.              На улице уже осень, погода стала прохладнее, все утепляются. Намджун и Сокджин оставили на выставленной Чимином резной вешалке два пальто, а Чонгук остался сидеть в своей куртке — модник решил не нарушать свой образ.              — Я надеюсь, толпа фанаток не атакует мою лавку? — спрашивает Чимин, усаживая своих гостей за столик, пока сам выбирает, что заварить в этот раз. — Не привёл за собой хвостов, Чонгук?              За него отвечает Намджун:              — В этот раз точно без хвостов, мы приехали на моей машине.              — В этот раз? — смешливо уточняет Чимин, засыпая в заварник каркаде и некоторые ягоды.              На этот раз в разговор вступает Сокджин:              — О-о-о, это было нечто. Наш милый наивный Чонгуки выставил в инстаграмме историю, что собирается куда-то ехать, поэтому, когда мы поехали на машине его менеджера, за нами увязались фанатки. Пришлось вернуться и пересесть на один из личных автомобилей. А так как Юнги свою зажал, мы пригнали машину Намджуна. Я вот был уверен, что мы опоздаем.              — А я говорил тебе, что не опоздаем, больше причитал, — фыркнул на него Намджун.              — Ты снова хочешь начать этот спор, — Сокджин гневно поворачивается лицом в сторону Намджуна. — Я всё ещё полон огня доказать тебе, что ты абсолютно не умеешь рассчитывать время! Обязательно вам было сидеть и проходить тот уровень, как дети малые.              — Но Чонгук и есть ребёнок!              — А ты тогда кто?              — Я не ребёнок, — вставляет свои пять копеек Чонгук.              — А вы шумнее, чем я думал, — Чимин решает прервать этот спор, пока тот не разросся до драки, поэтому он лучезарно улыбается. — Давайте не будем разносить негатив. Меня зовут Ким Чимин, вы меня знаете как близкого друга Хосока, верно?              — Ким Сокджин, очень приятно, Чимин, — Сокджин остывает, возвращает своё внимание Чимину и тоже приветливо улыбается. — Это вот, Ким Намджун.              — У меня тоже язык есть.              — А лучше бы не было, — тут же отвечает Сокджин.              — Хорошо, что язва не передается с фамилией, а то было бы слишком много озлобленных Кимов на одни квадратный метр, — бурчит себе под нос Чонгук.              Намджун только закатывает глаза и усмехается, припомнив кое-что.              — К слову, услышали мы о тебе впервые даже не от Хосока, — смеётся он.              Чимин вытягивает губы буквой «о», и смотрит на Чонгука, но тот отрицательно мотает головой.              — Не от меня.              — Да Юнги же у нас больше всех трепался, какого редкостного жулика нашёл, — смеётся Сокджин. — Помню, как он после вашей первой встречи разругался, когда Джун ему телевизор разнёс. Ты, вроде как, предсказал это?              Этот случай Чимин помнит очень хорошо. Он действительно знал, что Намджун разобьёт Юнги плазму, потому что просто из вредности Юнги бы не стал слушаться и менять пароль — гордость бы не позволила.              — Не то, чтобы я предсказал, — неуверенно тянет Чимин, подбирая слова. — Скорее расплывчато намекнул.              — Но злился он знатно, лучшее зрелище, — хохотнул Сокджин и хитро посмотрел на Намджуна. — Может, погадаешь Намджуну? У него, случайно, не сломается приставка?              — Если она вдруг случайно, — Намджун подчеркивает это слово с нажимом, — сломается, потом что-то сломается у тебя.              — И что же?              — Вот придёт момент, и узнаем, — с напускной улыбкой говорит Намджун, они переглядываются между собой некоторое время, после чего Намджун вновь оборачивается к Чимину. — Но, Чимин, ты ведь это не серьёзно всё, верно?              — Что конкретно? — не очень понимает Чимин.              — Ну, вся эта магия, гадания, ты же просто так деньги зарабатываешь?              — Хён, — серьёзно говорит Чонгук, с укором смотря на Намджуна. — Я же просил тебя без этого.              Чимин кладёт руку ему на плечо, похлопав, чтобы младший убрал с лица этот сожалеющий взгляд.              — Ничего, Чонгук, я привык, — Чимин вновь возвращается к Намджуну. — Я никого не заставляю верить и ни в чём не убеждаю. Я просто выполняю свою работу и получаю за неё зарплату, как и все вы.              — То есть серьёзно?              — Намджун, ты сейчас получишь по лицу, и не от Чимина, — предупреждает Сокджин.              — Да дайте вы нам поговорить, я же не наезжаю на него, просто спрашиваю! — возводит глаза к потолку Намджун. — И у него есть свой рот, чтобы разговаривать.              — Намджун-хён, могу ведь я так обращаться, верно? — Чимин дожидается утвердительного кивка, прежде чем продолжить. — Меня научили семейному делу, как вас научили работать с музыкой. Ко мне приходят за моими услугами, к вам — за вашими. Точно так же, как вы работаете над своими крутилками, я работаю с картами и рунами. Это даже не колдовство, а элементарные алгоритмы. А кто во что верит, пока я раскладываю карты, — это не моё дело.              — Но ты сам же понимаешь, как бессмысленна сама суть… гадания?.. — Намджун не договаривает, потому что Чимин прерывает его взмахом руки, решая закончить этот разговор.              — Смысл задаём не мы, а тот, кто этот смысл ищет. Так что не нам судить, имеет ли значение то, чем я занимаюсь.              Прежде чем Намджун успевает сказать что-то ещё, у Сокджина лопается терпение, и он хлёстко бьёт его по плечу.              — Ради Бога! Почему ты такой бестактный?! Ты знаешь, что надо останавливаться вовремя, а? Да как тебя в люди вообще выводить, — он бьёт его ещё раз. — Я теперь понимаю, почему тебя не пускают к журналистам, это же чёртова катастрофа!              — Ты ругнулся, хён, — снова влезает Чонгук, отвлекаясь от телефона.              — Да как на него не ругаться? — Сокджин всплескивает руками. — Чимин, тебя не задело это? Прости идиота, я ему все его книжки вместе с красным дипломом дома так глубоко затолкаю, может, научится головой думать.              По правде, Чимина это уже не так и задевает. В его сторону высказывались и намного жёстче, как в своё время высказывался Сугёль — такой травли Чимин ещё не знавал до тех пор. А к такому банальному скептицизму Чимин уже привык, это никак ему не вредит, да и у людей, вроде Намджуна, нет злых умыслов.              — Всё в порядке, правда, — он примирительно выставляет руки перед собой и вспоминает про чай. — Давайте, может, о чём-то другом поговорим? Чай, вот, уже заварился.              И Чимин уводит разговор подальше от этой темы, чтобы лучше поговорить о Сокджине и Намджуне, о их работе и их историях. Сокджин оказался руководителем PR направления, а Намджун один из композиторов и звукорежиссёров.              Это намного интереснее той заученной биографии, которую пересказывает Чимин каждым новым встречным. Ведь ему многого говорить нельзя, а врать не хочется. Поэтому он отфильтровал информацию и делится иногда, если спрашивают.              В итоге его всё же спрашивают, но больше о лавке. Она всегда интересна людям, даже если это не магическая её сторона. Для людей даже простые вещи, которые стоят тут для антуража, кажутся диковинными. Сокджин первым не удерживается и идёт осматриваться, начиная со стен, а когда доходит до витрин — Намджун тоже идёт посмотреть, на что там так восхищенно вздыхает Сокджин.              — Чимин, ты сам делаешь их? — спрашивает Сокджин, указывая на украшения.              — Да, они все ручной работы, у меня в каморке станок и рабочее место, — Чимин охотно отвечает, ему приятно видеть восхищение в чужих глазах.              — О, вот это прямо особенно красивое, — Сокджин хлопает себя по карманам, достаёт телефон и разочаровывается, явно не найдя искомое. — Чёрт, мой бумажник дома, я бы купил у тебя это кольцо.              Чимин поднимается с места, оставляя Чонгука сюрпать чай и переписываться с менеджером о расписании на завтра.              — Которое?              — Вот это, как будто в него шёлковые нитки золотого цвета вставили, — Сокджин тычет пальцем, не касаясь витрины, за что получает отдельный плюсик в карму от Чимина.              — О, «венерины волосы», интересный выбор, — заключает Чимин, кивнув. — Когда ты родился, Сокджин-хён?              — Четвёртого декабря, — почему-то за него отвечает Намджун.              — Тем более, ты выбрал камень себе под стать, — Чимин одобрительно кивает, ведь стрельцам этот камень очень гармонично подходит под душевное состояние. Забавно, что Сокджин выбрал именно его. — У него красивая история.              Намджун закатывает глаза, а Сокджин только больше воодушевляется.              — Легенда? Я люблю легенды, какая у него история?              — Однажды, богиня любви решила искупаться в горном озере, — отдаленно начинает Чимин, чтобы история не теряла шарма. — Разумеется, для этого ей пришлось спуститься с Олимпа на Землю, где время течёт гораздо быстрее, чем на «божественной горе». Купаясь в прохладной и чистой воде, богиня и не заметила, что потеряла свой золотистый локон.              Эту историю он слушал ещё ребенком, её рассказывала бабушка. Начиная учить ещё с детских лет, она зачитывала легенды разных народов. Эта сказка просто одна из многих, которые хранятся в его голове, и, по правде, Чимин любит это всё, каждую легенду. Рассказывает их с такой же любовью, какую в нём поселила бабушка, и это привлекает даже Чонгука, что повернулся к нему лицом и тоже решил послушать.              — Когда она спохватилась, то было поздно: толстый лёд сковал горное озеро. Но Венере удалось отыскать свой локон, вмёрзший в лёд. Залюбовавшись столь необычным зрелищем, она захотела подарить эту красоту людям. Воспользовавшись своими божественными возможностями, Венера превратила кусок льда с вмёрзшими в него волосами в камень, который теперь так и называется — «волосатик». Иными словами, этот камень — венерины волосы.              Красивая легенда, которая на самом деле когда-то случилась. Люди очаровываются сказками, но, даже будучи зачарованными, они возвращаются к мысли о том, что это лишь сказки. Чья-то выдумка, прошедшая по устам сотни лет, но никто из них никогда уже не узнает, что почти все древние легенды и мифы никогда не были сказками. Сказка — ложь, да в ней намёк. А в каждой лжи своя львиная доля правды.              — Ну, или это просто кварцевая разновидность горного хрусталя с вкраплениями рутила, судя по золотому цвету, — жмёт плечами Намджун, и Сокджин поворачивается на него достаточно раздражённо, чтобы он замолчал. — Что? Просто сказал.              — Вечно ты портишь момент, — закатывает глаза Сокджин и идёт к своему пальто, проверяя там кошелёк и всё равно не находит, ворчит, что купит потом.              — Хён, — шипит Чонгук, и Намджун с Чимином оба поворачиваются, пока Сокджин заправляет карманы пальто. — Если не знаешь, что сказать, — лучше промолчи.              Поглядывая на кольцо, Намджун задумывается о своём, и Чимин решает оказать ему услугу. Он постукивает пальцем по витрине, привлекая внимание Намджуна, и шепчет: «двести тысяч вон». Тот кивает, делая себе пометку, и возвращается к столу.              Чимин добродушно улыбается ему, совсем не держа зла. Видимо, такой Намджун человек, больше приверженец науки и аргументов. Такие как он, чаще всего, никогда не смогут поверить в то, чего нельзя объяснить. А Чимин знает, что тонкий мир никак не объяснишь — разве что показать.              — Кстати, Чимин, я заметил у тебя карты, — Сокджин указывает на слегка выдвинутый ящик стола, откуда выглядывают колоды карт. — Только на сеансах гадаешь, или по знакомству тоже можно напроситься?              Чимин жмёт плечами, потому что ему не сложно сделать такую мелочь.              — Я могу и так тебе погадать, хён, бесплатно.              — Правда? Я очень жалею, что не взял свой бумажник, Чимин, я бы и кольцо прямо сейчас забрал, оно действительно красивое.              — Если честно, я бы мог отдать его тебе в качестве подарка, — Чимин усаживается напротив Сокджина и вынимает карты из ящика. — Но там очень много венериных волос, они чрезвычайно редкие в таком количестве, поэтому оно стоит по такой цене.              Чонгук и Намджун пристраиваются сбоку, первый, потому что любопытно, второй, потому что кому-то нужно скептически смотреть на всё это и комментировать.              — На что раскидаем? Будущее, ситуация, карта дня, три карты? — интересуется Чимин, тасуя карты и раскладывая их рядами на столе, жестом попросив Намджуна и Чонгука убрать руки со стола.              — Может, на проблемы? — неуверенно спрашивает Сокджин и неловко отводит глаза, когда Чимин смотрит на него с непониманием. — Ну, знаешь, когда я думаю о проблеме и вытягиваю карту, все дела.              — А, раскладываем в положении, тогда мне стоит сделать так, — Чимин раскладывает карты по-другому перед Сокджином, чтобы перед ним были все рубашки до одной. — Вот, прошу. Думай о своём вопросе и выбирай.              Чимин не снимает ограничений, а решает просто, как все смертные медиумы, толковать карты по их значению. Сокджин сам выберет, а Чимин расскажет ему, что значит карта.              И первой картой, которую вытащил Сокджин было «Колесо Фортуны», и это довольно двойственная карта, учитывая, что Чимин не знает вопроса напрямую.              — О чём бы ты ни подумал, но ответ «Да», однако есть какая-то тайна, стоящая у тебя на пути. Тайна, которая является этим самым «но». Положись на удачу, случайности сами решат твою проблему.              — А что ты спросил? — интересуется Намджун, явно напрягаясь.              — Тебе-то что, Фома неверующий? — Сокджин усмехается, возвращаясь к картам. — Ещё два можно, да?              Чимин кивает ему и смотрит внимательно. Любопытство подталкивает его снять ограничения, но он держит себя в руках и просто смотрит. Он даже не прикасается к картам, Сокджин сам их переворачивает, потому что стоит Чимину коснуться карты, и он увидит всё, что эта карта хочет рассказать. А раз уж он решил сегодня не тратить силы просто так, то будет гадать умом и знаниями.              Тем временем Сокджин переворачивает «Шестерку Кубков», и, к счастью, она не перевернута.              — Хах, хён, ты случаем не думаешь жениться? — смеясь спрашивает Чимин.              — Жениться? — едва ли не хором встревают Намджун и Чонгук, удивлённо глядя то на Чимина, то на Сокджина.              — Нет? — неуверенно отвечает тот. — А что, скоро женюсь?              — Если ты спросил что-то об отношениях, то это к нежной любви, крепкому союзу и всё в таком духе. Карта вообще хорошая и благоприятная — друзья помогут, здоровье тоже не подкачает, всё прямо классно. Не знаю, о чём ты спросил, но это закончится хорошо.              — Это радует, — мягко улыбается Сокджин, и в этот момент Чимин правда хотел бы узнать, о чём же он спросил с такой ласковой улыбкой на лице.              И последняя карта, над которой Сокджин думает особенно долго, водя рукой туда-сюда. За его запястьем следят три пары глаз: Чимин, чтобы не проморгать момент, Чонгук, который, кажется, начинает проникаться магией, и Намджун — его вообще не понятно, что так разнервировало. Он весь напряжён.              — Вот эта пусть будет, — Сокджин переворачивает последнюю карту.              Точнее две карты. Сокджин поддевает рукой одну, но ненароком переворачивает две и неловко ойкает, думая, что надо выбрать. Но Чимин останавливает его руку, хмуро смотря на это сочетание.              «Башня» и «Луна». Не самое лучше, что могло выпасть при таком раскладе. Это говорит об угрозе, в частности психическому здоровью, но какого характера? По этим картам не поймёшь, даже если Чимин к ним прикоснётся.              — Хён, не мог бы ты перевернуть ещё одну с вопросом «В чём причина»? — просит Чимин, и Сокджин тоже начинает напрягаться, замечая изменившееся лицо Чимина.              Сокджин долго не думает и хватается за первую попавшуюся карту — «Повешенный». Ещё и в перевёрнутом положении.              И всё же Чимин наклоняется, снимает с себя ограничение и касается карты, что Сокджин держит в своей руке. Он касается лишь на секунду, тронув и опустив. Он увидел фрагмент, но неточный, потому что Сокджин выпустил карту из рук. Всё, что ему удалось увидеть, это обрывок фар и визг от шин. И длинные, золотистые локоны волос.              — Хён, будь осторожен с тем, что спросил. Против тебя могут быть чужие злые умыслы. В частности, аккуратнее машинами. На дорогах небезопасно.              Намджун тут же расслабляется и окидывается на спинку стула, смеясь.              — Да у него даже водительских прав нету, какая уж тут дорога! — его смех ощутимо разряжает обстановку, и все выдыхают, кроме Чимина, он знает, что говорит правду. — Ох, это ещё раз доказывает, что Юнги прав.              — В чём? — Чимин мог не спрашивать, потому что уже знает ответ.              — Что всё это брехня и шарлатанство, но я почти тебе поверил.              Чимин смотрит на него с ещё большим скептицизмом, чем сам Намджун за процессом минутой ранее. На самом деле, Чимин не мстительный и вообще считает, что издеваться над людьми плохо, но не может удержаться.              Переводя взгляд за плечо Намджуна, он пару секунд уверенным взглядом смотрит ему за спину, прежде чем отвести взгляд и пожать плечами:              — Скажи это призраку на своем плече.              Намджун немного меняется в лице, и его улыбка уже не такая яркая:              — Ты ведь шутишь?              — Кто знает.              Чимин уже не слушает однотипные вопросы Намджуна позади и гордым шагом удаляется в каморку, чтобы унести свой красивый красный заварник в мойку. Когда он возвращается назад, не находит Намджуна и Сокджина, но их пальто всё ещё висят на вешалке.              — Они ушли в уборную, я показал им лестницу на второй этаж, — отвечает на его немой вопрос Чонгук, с которым они, наконец, остались наедине.              — Да уж, ты был прав, шумные, — констатирует Чимин и вздыхает. — Скажи мне, как ты себя чувствуешь?              Это был вопрос, который интересовал Чимина с того самого момента, как Чонгук перешагнул порог его лавки. Юнги говорил, что Чонгук тише, чем обычно, менее болтливый, хотя любит поговорить. Чимин и сам заметил в переписке, что Чонгук всегда активный участник диалогов. Сейчас младший выглядит немного подавленным, поэтому Чимин переживает, как бы к нему снова не прицепился мерзкий дух.              На руке у Чонгука всё ещё висит браслет, подаренный Чимином, но лучше, если состояние Чонгука будет хорошим не только из-за него.              — Почему ты спрашиваешь?              — Ты молчаливый, не похоже на тебя, — поясняет Чимин. — Расстроен чем-то?              Лучезарная улыбка вдруг расцветает на лице Чонгука, он смеётся и выглядит уже не таким подавленным, а действительно радостным.              — Не волнуйся, сейчас я в норме, просто меня выматывают тренировки перед дебютом. Рад, что ты заметил, приятно чувствовать заботу.              — У тебя и без меня хватает заботы, — Чимин указывает на лестницу, намекая на некоторых двоих.              — Но никто, кроме тебя, не даёт мне тот крутой чай.              Чонгук многозначительно тупит глаза в сторону прилавка.              — Я дам тебе твою порцию чая, попрошайка, — журит его Чимин, а тот только выставляет пальцы пистолетиками, подмигивая. — Ты скоро дебютируешь, поздравляю.              — Спасибо. Кстати, — вдруг вспоминает он. — После дебюта у меня будет много выступлений, и совсем не будет времени, сможешь передавать мне чай через Юнги-хёна? Или, если захочешь меня проведать, сможешь попросить его провести тебя.              — Лучше я попрошу Намджуна или Сокджина, — фыркает Чимин уже по привычке.              — Ладно тебе, мне кажется, вы уже разобрались, пока я валялся в неадеквате. Уверен, больше вредничаете.              С какой-то стороны, Чонгук прав, но ему неизвестен один нюанс — Юнги и Чимин вообще не должны были встретится, не должны были переродиться, но нарушили все законы Книги Судеб, и теперь Чимин в полном одиночестве пытается сам решить эту проблему. И это, не учитывая того факта, что с каждым днём на него всё больше влияет нить между ними и вынуждает хотеть того, чего сам Чимин не хочет.              Тем не менее, раз уж они заговорили о птичках:              — Кстати, а где Грубиян-хён? Вроде, и он хотел прийти.              — Юнги-хён? — Чонгук не ожидал, что Чимин вообще спросит. — Они с Хосок-хёном сегодня отдыхали в клубе, теперь отсыпаются. Поэтому и от Хосок-хёна никаких вестей тоже нет.              — Так вот почему у меня ни одного сообщения, —Чимин всё утро гадал, куда же запропастился этот чрезмерно заботливый нянь, не отходящий от Чимина ни на шаг. — Получит люлей, ему же нельзя пить.              Хосок абсолютно здоров, пить ему можно, но не нужно. Потому что он спортсмен, танцор и совершенно неустойчив к алкоголю. Да и похмелье у него такое жуткое, что не стоит оно всего веселья, чтобы потом вот так страдать. Поэтому, да, Чимин настучит ему по голове за то, что опять гробит себя. Скорее всего, даже сегодня пойдёт и настучит.              Видимо, Чонгук хочет спросить об этом запрете, но не успевает, как со стороны лестницы снова слышны возмущения и перепалки. Почему-то Чимин уверен, что они там перед дверью в ванную устроили разборки, кто вперёд, а кто последний.              — Просто гостеприимством тоже не стоит злоупотреблять, — говорит Сокджин, первым появляясь в зале.              — Но мы же не мешаем, значит всё нормально, скажи же, Чимин?              И Чимин только жмёт плечами, мол, ему всё равно. Заказов нет, клиентов на сегодня тоже — он полностью освободил этот день, чтобы провести его в своё удовольствие. С завтрашнего дня он собирается начать упорно работать и навёрстывать свои две недели щадящего режима труда.              — О, это иглы для акупунктуры? — Сокджин показывает на коробку с иглами, лежащую на столе. Чимин вытащил её, когда доставал карты.              — Они самые, если хочешь, могу как-нибудь поставить тебе. У меня есть лицензия, — просто объясняет Чимин, разрешая Сокджину повертеть запечатанные иглы в руках.              Сокджин смотрит на иголки как-то неуверенно:              — Это не больно?              — Спросите Чонгука, — Чимин кивает на младшего. — Он уже попробовал.              — Я ничего говорить не буду, интрига.              И тут Намджун садится за стол, тоже вступая в диалог.              — Акупунктура точно такая же сомнительная вещь, как и магия. Но это сложно, ты крутой.              Чимин переглядывается с Сокджином, а тот в свою очередь недолго смотрит на Чонгука. Если честно, Чимин всё ещё убеждает себя: он очень миролюбивый и незлопамятный, он за милосердие и вообще не любит мстить. Но кто он такой, чтобы идти против мнения большинства?              Чонгук и Джин одновременно поднимаются со своих мест и, цепко взяв Намджуна за плечи и руки, прижимают его к стулу. Тот в непонимании оглядывается на обоих, а затем смотрит на приближающегося к нему Чимина с коробкой игл в руках.              Чимин распечатывает одну иглу и мило улыбается, наклоняясь к Намджуну:              — Спорим, что даже если я сделаю из твоего лица ёжика, ты даже не почувствуешь?

8.2

      Лавка кажется слишком тихой без суматохи шумных друзей. Чимин заметил, что когда он тут один, всё умиротворенное и спокойное — прямо как он сам. Чимин любит тишину и любит гармонию, когда всё в цветах, от которых ему комфортно, когда в атмосфере уютно.              Но все встряски и шум, которые приносят сюда его друзья, сродни ветру летним днём. Чимин просто наслаждается этим и приветливо улыбается — этот шум тоже часть его уюта.              Сейчас вот-вот придёт его новый шум, самый любимый, солнечный, но сегодня очень страдающий от похмелья. Чимин пропесочил Хосоку голову уже по телефону, потому что знает, что увидит это страдающее лицо и совсем не сможет его наругать.              Чимин заваривает заранее улун с женьшенем, чтобы всё немного настоялось и облегчило Хосоку последствия алкогольной интоксикации. Он обещал прийти, и, наверняка, как раз придёт только для того, чтобы Чимин спас его бренную раскалывающуюся голову.              — Чимин!              Он крупно вздрагивает от неожиданности, едва ли не роняя из рук кружки, что вынес из каморки. Дверь с глухим стуком врезается в стену, а в лавку влетает Чагён с совершенно перепуганными глазами.              И первые пару секунд Чимин смотрит на неё, как на явление Христа народу. Призракам в его лавку путь заказан, тут всё увешано рунами и защитными амулетами, ведь без них призраки бы Чимина просто одолели. Он хочет спросить, как ей удалось зайти сюда вот так просто, но молча закрывает рот. Он решает, что это из-за того, что у Чагён нет злых умыслов. Она — чистейший призрак и, должно быть, амулеты приняли её за человека.              — Нуна?..              — Хосок в опасности, надо срочно что-то придумать, — голосит она, и Чимин выходит из-за витрины, чтобы взять её за руку и провести к столу.              — Хосок? Откуда… — Чимин морщится, сбитый с толку, и ставит поднос на прилавок. — Так, давай ты выдохнешь и присядешь. Сейчас ты мне всё спокойно расскажешь, ладно?              Она усаживается за стол, но смотрит за Чимином с ужасом и отчаянием. Чимин впервые видит её такой встревоженной и напуганной, Чагён всегда казалась ему спокойнейшей из всех призраков. Даже флегматичной.              — Ты же знаешь, я возвращаюсь в залы своей труппы, — начинает она, — потому что скучаю по ним. Сейчас они хотят поставить очень грандиозный проект с современными танцорами, чтобы показать совместное шоу на глобальном гала-концерте, который пройдет в Сеуле. Они как новое поколение должны показать, что классика и современное искусство друг без друга являются ничем.              Чагён говорит об этом с такой же нежностью и гордостью, с какой об этом каждый раз рассказывает Хосок. Чимин слышал об этом проекте от хёна, потому что именно Хосоку решили дать ведущую роль от танцоров современного танца. Буквально пару дней назад Хосок очень переживал о своей партнёрше. Та вдруг по неосторожности вывихнула ногу, и Хосок всё волновался, что не сможет сработаться с другой балериной. Однако, насколько Чимину известно, она оказалась достаточно приятной девушкой, и они с Хосоком нашли общий язык.              — Я знаю об этом проекте. Хосок говорил мне о нём, когда с его пратнёрша пострадала, и ему поставили другую. Вроде бы, сейчас всё хорошо.              — В этом и беда, Чимин! — она сжимает руками свое платье. — Это она сбила меня.              — Которая пострадала?              — Которая заняла её место!              Чимин теряется. С одной стороны его тревожит, что человек, способный на убийство, работает с Хосоком, но с другой… какую это может представлять опасность? Она хотела роль Чагён — она её получила, теперь должна оставить чёрный путь и жить с кровью на руках.              — Но… я не знаю, это, конечно, плохо, но на Хосока-то это как повлияет?              — Она хочет сделать это снова. Она хочет убрать Хосока.              После этих слов Чимина пробивает холодом. Сама формулировка заставляет его вздрогнуть.              — Ты точно уверена? — с сомнением уточняет Чимин. — Просто… ну- зачем ей Хосок? У него же не женская роль, они партнёры. Да и у неё теперь главная роль.              — Её сообщник танцует в студии Хосока, и его определили запасным на главную роль. Поэтому если с Хосоком что-то произойдёт…              Чимин перебивает её, становясь серьёзным:              — Так она хочет убить Хосока или это твои догадки?              — Изначально она не хотела меня убивать, так вышло случайно. Она хотела травмировать меня так, чтобы я больше не смогла выступать, — Чагён хватает его за руку, обращая в слова всё свое отчаяние. — Чимин, она хочет сделать хуже. А если перелом будет серьезным? Она хочет сломать ему жизнь, как он будет дальше без танцев?              Всё теперь выглядит даже хуже, чем казалось. Чимин анализирует, как ему исправить ситуацию, но его осаждают почти слышимые слова предков: кто он такой, чтобы исправлять это? Хосоку угрожают даже не призраки, не нечисть, а самые настоящие живые люди. Если бы это была нечисть, он бы быстро раскидал весь ширпотреб, и все бы жили дальше, но это люди. Что он может против живых людей?              Прежде чем он успевает хоть что-то ответить, дверь в лавку открывается, и на пороге появляется Хосок. Чимин начинает нервничать ровно в тот момент, когда тот переводит свой взгляд на Чагён.              — Оу, у тебя клиенты, — сипло говорит он, слегка держась за голову. — Ну, я тогда пойду пока в «Subway», куплю нам чего-нибудь.              И Хосок мирно покидает лавку, оставляя Чимина с собственным шоком. Только что Хосок увидел Чагён, прямо смотрел на неё и видел, как всех смертных людей в этом мире. Должно быть, это потому, что лавка — демилитаризованная зона для всех трёх миров. Но Чимин не думал, что простые люди вот так просто могут тут увидеть призраков. И не обошлось без того, что Хосок обладатель достаточно сильной ауры.              Чимин обращает внимание на Чагён. Та напряглась не меньше него, замерла, и в глазах её кружится паника, даже когда Хосок уже вышел. Но Чимин смотрит на неё и понимает, что это не тот страх. Не разоблачения себя как призрака она испугалась, что-то другое. Она испугалась именно самого Хосока.              — Нуна, — зовёт Чимин, и она поднимает на него всё ещё потерянный взгляд. — Откуда ты знаешь Хосока?              Она оборачивается на дверь и окно, глядя на Хосока, идущего дальше по улице в кафе. Чагён смотрит с теплотой во взгляде на сгорбленную спину, начиная говорить.              — Мы дружили в детстве, но потом наши дороги разошлись, — на её лице улыбка, которая сменяется серьёзностью, когда она вновь смотрит Чимину в глаза. — Он очень дорог мне, Чимин, я знаю, что для него танцы — всё. Он будет разбит, как он будет жить дальше? Я как никто другой могу понять, что значит потерять свою мечту.              Чимин и без её напутствия уже решил: он не может допустить, чтобы хоть кто-то тронул Хосока пальцем. Даже не потому, что Хосок его самый близкий друг, а потому, что никто не заслуживает вот так терять всё из-за чужой зависти.              Здесь Чимин не пустит всё на самотек. Это не тот случай, от которого он может отвернуться, ему не до правил и моральных принципов медиума. Замешан его самый близкий человек, и это не воля судьбы, по которой Хосоку не суждено стать танцором. Это просто ужасные люди, которые попались ему на пути. Возможно, это даже последствия того, что Чимин и Юнги перевернули ход мира.              Ради Хосока Чимин готов поступиться всеми своими принципами. Без приукрас, у него нет никого дороже и ближе, чем Хосок. И есть вероятность, что Чимин своим существованием лишит Хосока мечты.              Чимин всё исправит. Но не прямо сейчас. Нужно побыстрее ликвидировать Чагён из лавки, потому что в любой момент Хосок вернётся, и объяснить ему существование умершей подруги без магического контекста они точно не смогут.              — Сейчас ты пойдешь, потому что он вернётся. Давай встретимся в парке на нашей скамейке и всё обсудим, хорошо? Завтра около пяти.              Она кивает.              — Хорошо, до встречи, Чимин.              Чимин открывает ей дверь, и она уходит, но стоит ему выглянуть за порог, как он видит Хосока, идущего с тремя пакетами из «Subway». Тот, несмотря на свой замученный вид, приветливо улыбается.              — О, ты даже двери мне открыл, ждёшь меня, значит.              — Жду, чтобы отвесить тебе лещей за пьянки, — отвечает Чимин, поддерживая настроение диалога. Сейчас он не хочет показывать, что что-то не так.              — У нас был повод, сингл Юнги дебютировал с первой строчки, а я успешно утверждён на главную мужскую роль в постановке. Поэтому, да, я обязан был выпить.              Чимин несёт свой заварник на стол и наливает Хосоку свежего чая, чтобы того не штормило после еды.              — Ну и стоила эта пьянка твоей головной боли? Сам знаешь, что алкоголь для тебя губителен, и всё равно тащишь всякую гадость в рот.              — А ещё я знаю, что ты всё равно поставишь меня на ноги, — подхалимничает Хосок и с удовольствием втягивает запах от кружки, прежде чем сделать пару глотков. — И не бухти на меня, я из нас двоих хён.              — Что-то незаметно, — фыркает Чимин и прикусывает губу, думая, как бы так незаметно спросить. — Хён, у тебя есть друзья детства?              Уже сказав, Чимин понимает, что «незаметно» не получилось.              — А что, боишься, уйду от тебя? — игриво спрашивает Хосок, открывая свой пакет с сэндвичем. — Не ревнуй, ты у меня самый лучший друг, никто не заботится обо мне так, как ты, только дурак тебя на кого-то променяет, Чимини.              — Ага, то есть не отпаивай я тебя после пьянок, ты бы уже сбежал? Верни кружку, — Чимин с напускным возмущением тянется к кружке, конечно же, не собираясь её забирать. — Мне просто интересно стало, у меня вот нету друзей детства.              Хосок ненадолго задумывается, пока жуёт свой сэндвич, и совсем не замечает подвоха в вопросе.              — У меня не осталось тех, с кем я дружил в детстве, мы уже все не общаемся, — он жмёт плечами, а Чимин еле сдерживает досадный цок.              — Ну, я помню, когда я был в приюте, общался там с девочкой, и всё. Потом меня забрала бабушка, — говорит Чимин, внимательно следя за реакцией, и Хосока словно озаряет.              — А! Если так, то я тоже дружил с одной девочкой, — вспоминает он, улыбаясь воспоминаниям. — Это были лучшие два года моего детства, вся начальная школа запомнилась только с ней.              — Правда? — любопытничает Чимин, играя интонацией, чтобы разговор был обычным. — Как её звали?              — Чагён, — уверенно говорит Хосок, словно всегда помнил это имя, никогда не расставаясь с подругой детства. — Мы вместе с ней творили просто чудеса. На этих каникулах летом я ездил к родителям и как раз смотрел записи своих выступлений с начальной школы, чтобы вдохновить себя немного. Я всю начальную школу танцевал вместе с ней. Она была балериной, а я — уличным танцором. Но мы делали потрясающие номера, — он немного грустнеет, но лишь на секунду, возвращая себе привычную жизнерадостность. — Потом она уехала, и больше я не видел её.              Он не выглядит расстроенным, но Чимин видит, как колышется его аура. Мысленно он всё же предаётся воспоминаниям, но не грустит по былому, скорее, судя по цветам, больше рад, что однажды пережил это всё и был знаком с кем-то вроде Чагён.              Хосок не знает, что случилось с подругой из его начальной школы. Для него это всё красивые былые дни, и наверняка иногда он думает, что было бы здорово вновь встретится с той девочкой, которая так внезапно пропала из его жизни.              Но Чимин знает, что Чагён умерла. Её фотография стоит под столбом, где её сбили, и Хосок даже не знает, как близко к нему была всё это время подруга детства. А ведь если бы Хосок хоть раз прошёл той дорогой, узнал бы он в фотографии повзрослевшую подругу?              — Ты был в неё влюблен? — Чимин спрашивает просто, потому что ему правда интересно, какие именно чувства отзываются такой теплотой при рассказе о человеке, которого Хосок не видел много лет.              Хосок даже не задумывается над ответом.              — Не думаю, что это так. Мы были очень близки, потому что оба танцуем и пытаемся стать частью искусства, это сплотило нас. Я любил её как партнёршу и друга. Она вдохновила меня не сдаваться.              — Наверное, она бы гордилась тобой, если бы сейчас увидела.              — Ты так говоришь, словно она не уехала, а умерла, Чимин, — смеётся Хосок.              Это бьёт Чимина в грудь. Он не знает, смеяться ему или плакать, потому что — да, Чагён умерла. Но Чимин только улыбается и тихо смеется:              — Действительно, — он ненадолго отвлекается на еду, чтобы переварить то, что услышал, и придумать, что ещё хочет спросить. — Как там балетники? Ты говорил, им тяжело даются танцы под современные обработки.              — Да, они не привыкли к звучаниям, но очень стараются. В этом плане мы, как современники, более везучие, потому что танцуем под всё, что звучит. А им сложно, классика требует строгости, тебе ли не знать.              — Это точно, — Чимин как вспомнит своё недолгое балетное прошлое, так вздрогнет. — А музыку кто вам делал? Просто я почитал про этот гала-концерт и про труппу, с которой вы работаете. У них очень много связей, они одни из лучших в Корее.              — Они из государственной организации балета, поэтому у них действительно много связей, раз музыкой занимались «BagHet», — говорит Хосок, но поясняет, видя, как скривился Чимин. — Но это был не Юнги. Он сказал, что этот проект не его профиля, и он слишком загружен, чтобы разбираться, поэтому это отдали композиторам постарше.              Чимин хочет фыркнуть и одновременно хочет внутренне порадоваться упоминанию Юнги. Он всё же фыркает, явно не собираясь радоваться, и замечает, как на него с прищуром смотрит Хосок, отпивая из кружки несколько глотков.              — А чего у тебя вдруг проснулся интерес к искусству? Надумал вернуться?              — Нет, просто для тебя это важно, — спешит оправдаться Чимин, прикрываясь своей знаменитой заботой к людям. — Я хочу поддержать тебя.              — У-у-у, ты такой очаровательный, когда начинаешь говорить что-то подобное, — журит его Хосок, намереваясь ущипнуть за щёку, но Чимин ловко уворачивается. — Бука.              — Так что, как вы думаете ставить танец? — игнорирует его Чимин, продолжая есть.              — Так уже всё давно поставлено, — отмахивается Хосок, словно его спрашивают об этом каждый день. — Мы последние штрихи заучиваем. Перед гала-концертом мы выступим для комиссии, чтобы они решили, достойны ли мы выступления. Комиссия из тридцати человек, там будут какие-то очень важные люди из танцевальных шоу. Есть шанс, что меня заметят, как танцора.              От того, с каким трепетом и радостью Хосок рассказывает, Чимина больно колет под рёбрами. Тревога обнимает Чимина за плечи, когда он представляет: что если он не сможет остановить эту дамочку, которая считает, что убивать людей в порядке естественного течения жизни?              Но Хосок не обращает внимания на заминки в разговоре:              — Это всё ещё выглядит так, словно ты хочешь поучаствовать.              Вернувшись в реальность, Чимин отнекивается:              — Нет, я уже давно завязал. Просто, если тебе вдруг нужна будет поддержка, ты ведь помнишь, что я здесь?              Чимин говорит это с намёком, и Хосок кивает, считывая это. Чимин не просто так относится к делу жизни Хосока с таким трепетом. Они оба помнят, чем всё обернулось в прошлом, когда Хосок закрылся в себе и пытался справиться со всем сам. Иногда у Чимина перед глазами оживают картинки прошлого: он чуть не потерял Хосока навсегда, этот страх в нём всё ещё живёт.              Даже самые сильные люди могут сломаться, и тогда Хосок сломался, не выдержав давления. Чимин больше никогда не хочет видеть то, что происходило с душой друга. А сейчас всё может повториться снова.              — Конечно, я помню, — уверенно кивает Хосок, прочитав в глазах Чимина все его страхи. — Поэтому я в себе уверен, ведь у меня тут такой заботливый ты.              Он снова начинает сюсюкать Чимина, и, раз уж они уже поели, и Чимин отпоил этого дурного хёна, то пришло время выгнать его к чёртовой матери, чтобы уделить время себе.       

8.3

      Юнги просыпается, с трудом осознавая, что находится дома в собственной постели. Голова немного гудит, но его не тошнит — это значит, что вчера он всё же не перебрал.              Рядом с кроватью стоят электронные часы, на чёрном экране три часа дня. Поворочавшись в постели, Юнги прокручивает в голове весь вчерашний день.              Даже если вчера он не напился в стельку, они с Хосоком всё равно знатно оторвались. Весь вечер и полночи пробесились в клубе, а потом перебрались в бар, где Хосок окончательно вышел из строя к четырём утра. Юнги довёз этого чудика на такси домой, чтобы тот не начал снова танцевать на барной стойке, и с чистой душой уехал сам, когда дверь перед его лицом захлопнулась. Хотя звук за дверью был такой, словно Хосок прилёг поспать прямо в прихожей.              Хосок праздновал свою роль в постановке, а Юнги примазался синглом в первой строчке, хотя на самом деле просто очень хотел напиться и поспать. Последнее время сон совсем не идёт, Юнги замучился развлекать себя по ночам счётом овец. Лекарства совсем перестали помогать: он пробовал снотворное, лёгкие нейролептики, даже достал свои старые лёгкие транквилизаторы.              Юнги ссылается на нервную работу. Ему кажется, что он просто устал, слишком много раздражения из-за дебютного альбома группы Чонгука, который лёг на композиторские плечи Юнги. Постоянные правки и комментарии выматывают его, и, видимо, это и сказалось на сне.              Даже если Юнги удаётся уснуть, сон всегда неспокойный. Он видит какие-то туманные сны, от которых ему тревожно, по телу бегут мурашки. В этих снах он что-то ищет и не находит, а просыпается с точно таким же чувством пустоты — чего-то не хватает. Ему снова всё кажется таким запутанным и чужим, словно в жизни не достаёт части.              Словно это вообще не его жизнь.              Есть кое-кто, к кому Юнги безумно тянет, но он не понимает зачем. Чимин притягивает его всем, что делает, даже своей пресловутой магией. Чимина хочется узнать лучше, спросить о его «магии», спросить о прошлом, спросить, как его учеба, как он рос и что ему дорого. Юнги хочет понять Чимина, словно он и есть то недостающее звено, привязывающее его к реальности собственной жизни.              Иначе как объяснить, что рядом с ним всё встает на свои места? Юнги чувствует облегчение в его присутствии, засматривается на Чимина и на секунды ему кажется, что мир обрёл свет. Серость, как старая шаль, упала с плеч и взгляд улицы перед глазами стали цветными. Иногда Юнги бросает взгляд на его руки и представляет, каким будет ощущение чужой кожи? Пронзит ли это прикосновение его так же, как появление Чимина перед глазами?              У Юнги есть предположение, что Чимин ему банально понравился. Всё-таки он молодой и привлекательный медиум, а Юнги не слепой. Ко всему прочему, Чимин вежливый, приветливый, улыбчивый для каждого, но достаточно острый на язык, чтобы постоять за себя. У Чимина есть своя харизма, и, если честно, Юнги этим очарован.              В коридоре слышится писк электронного замка, и Юнги гортанно стонет в подушку — снова они. Гости, которых он не ждёт, но они приходят.              — Юнги, я знаю, что ты там одной ногой в преисподней, поэтому выпросил для тебя чай от похмелья, — кричит из коридора Сокджин.              Юнги морщится.              — Ну, не орал бы так, раз знаешь, — тихо шипит он, поднимаясь с постели.              Он выходит из своей комнаты, созерцая привычную картину. Сокджин сразу, разувшись, идёт на кухню, шаркая тапочками, Чонгук валится на диван, проходя какой-то уровень в игре, а Намджун возится в коридоре с обувью. Странно, что молча.              Юнги уходит в ванную элементарно умыться, чтобы не выглядеть помятым валенком перед людьми. Пока он чистит зубы, слушает, как Джин ему из кухни вещает про силу Таро, и всё ещё странно, что ему на это ничего не отвечает Намджун. Поругались что ли? Хотя, каждый день ругаются на чём свет стоит, и ничего. А тут вдруг ни слова поперёк.              Уже из любопытства Юнги выходит из ванной. Он глядит на Намджуна, что сидит на кухне, пока Сокджин говорит, и только смотрит на готовящего, как на врага народа. Сокджин же игнорирует его взгляд, и Юнги решает в это не лезть, потому что соваться в отношения этих двоих — себе дороже.              Юнги присаживается к Чонгуку, говоря ему тихое «отвлекись», пока треплет по голове. Тот ворчит, но от руки не уворачивается, продолжая играть.              — Так что, всё-таки Таро — сила, — подводит итог Джин, всё ещё не замечая взгляда Намджуна. — А Чимин просто прелесть, а не мальчик. Одно удовольствие с ним разговаривать.              Юнги оживляется, услышав знакомое имя.              — Вы познакомились с Чимином?              — Они сегодня ходили со мной, потому что хотели с ним пообщаться. А я просто хотел его навестить, — говорит Чонгук, тыкая пальцами по экрану. — И чай у меня закончился, он действительно помогает для горла.              Юнги ничего не отвечает, только кивает. Он откидывается на спинку дивана, глядя в потолок, и Сокджин смотрит на него из-за перегородки.              — Ты выглядишь так, словно дело не только в похмелье, — говорит он, продолжая копаться на кухне, и шелестит чем-то сыпучим. — А это что за таблетки?              — Ты заболел? — впервые подаёт голос Намджун, но Юнги поворачивается на него недоуменно, потому что у того губы еле двигаются, а на лице ни эмоции.              — Что с ним? — непонимающе спрашивает Юнги, глядя то на Чонгука, то на Сокджина.              — А, это, — гогочет Сокджин, улыбаясь самой довольной улыбкой. — Чимин ему акупунктурную терапию сделал. Он так на весь день, не обращай внимания.              — Хён, ты снова чувствуешь это?              Голос Чонгука, как гром среди ясного неба. Юнги поворачивается к младшему, а тот смотрит ему прямо в глаза. На экране телефона перевёрнутая машинка — Чонгук проиграл раунд. Виснет тишина, в которой все смотрят на Юнги, а он сам поражается, как быстро Чонгук вычислил корень проблемы.              Но это не тот случай, Юнги просто не может спать от стресса. Вот и всё, поэтому спешит всех успокоить, пока у Сокджина не сгорели овощи на сковороде:              — Я просто не мог уснуть, а у вас такие взгляды, словно вы уже готовы меня везти в дурку. Это снотворное, читать научитесь. Бессонница у меня.              Ответ принимается, Сокджин кивает удовлетворённо, возвращаясь к плите, Намджун возвращается к разминке челюсти, а Чонгук только смеряет его скептическим взглядом. Всё видит, мелочь.              — Если тебе вдруг плохо, говори нам об этом, окей? — говорит Сокджин, и Юнги слышит в его голосе нотки серьёзности, поэтому выдыхает.              — Окей.              — Хён, а попроси Чимина помочь?              Юнги снова смотрит на Чонгука, как на дурачка, пока тот рубится уже в новую игрушку.              — Попросить кого?              — О, хорошая идея, — соглашается Сокджин. — Он тебя быстро исцелит, покруче врачей.              — Это всё ересь, пусть идёт к врачу, — пытается говорить Намджун, и, если бы Юнги в прошлом не пил с ним так часто, в жизни бы не разобрал, что он несёт.              — Не понимаю ни слова из того, что ты там жуешь себе под нос, — Сокджин закатывает глаза и отмахивается от него рукой, выглядывая Юнги. — А ты, Юнги, позвони Чимину. Конечно, к врачу ты сходишь, но попроси у него что-нибудь для сна. Всяко лучше, чем печень свою лекарствами травить, которые к              — Лгун, ты ведь понял, что я сказал, — злобно бурчит Намджун.              Сокджин наигранно прикладывает ладонь к уху, наклоняясь к нему:              — Что ты там говоришь? Ой, какая услада для ушей, немой Ким Намджун, надо попросить Чимина научить меня этой технике, она просто незаменима в нашей жизни.              Намджун начинает всерьёз отвечать ему, но даже Юнги не понимает, что он там булькает. Они закрываются в своём мирке и начинают ругаться, потому что Сокджин каким-то непонятным способом умудряется понимать каждое слово.              Юнги задумывается. Может, и правда, стоит быть повнимательнее к себе? Он не хочет повторения истории прошлых дней, когда так хорошо живёт без последствий, что могли бы остаться у него после пережитого.              — Хён, — зовёт его Чонгук, пока старшие цапаются на кухне. — Точно всё нормально?              — Да точно, ещё ты за меня попереживай, — Юнги закатывает глаза, откидываясь вновь на спинку дивана. — Сам недавно с больничной койки встал, истеричка. Я, по крайней мере, не атакован призраками.              — Эй! Справедливости ради, я был не в себе, — тут же отмазывается Чонгук, но по голосу слышно, что он сам смеётся с той ситуации. — И Джин-хён прав, спроси Чимина о бессоннице.              — Чимин у нас теперь фельдшером заделался?              Чонгук только жмёт плечами, вновь возвращаясь к телефону.              — Нет, но мне кажется, тебе надо с кем-нибудь поговорить.              — И почему же я должен поговорить с Чимином? — уточняет Юнги, выгибая бровь.              — Тебе лучше знать.              — Ты от ответа-то не уходи.              Чонгук снова проигрывает в заезде и опускает руки на колени. Он вздыхает, задумываясь, чтобы подобрать слова, но видно, что сам не может толком объяснить свою позицию.              — Если честно, Чимин-хён хороший, очень. Ты сам об этом мне сказал, — неуверенно начинает Чонгук. — Я не знаю как, может, он просто разборчив в людях и психологии, но он всегда знает, что нужно сказать. Если бы я не знал к кому обратиться, но чувствовал, что хочу поговорить, я бы точно пошёл к Чимин-хёну. Попробуй ему немного довериться, хён, он правда иногда может говорить правильные вещи.              В словах Чонгука есть доля правды. Юнги вспоминает все свои разговоры с Чимином, и тот действительно знает, что говорит. Юнги бы подумал, что он скрытный и очень осторожен в разговорах, но нет, это другое. Чимин просто думает, что хочет сказать, как будто боится сболтнуть лишнего, и говорит именно нужные слова. Он — хороший советчик, но Юнги не уверен, что ему нужен волшебный психолог. Ему лекарства нужны. Но попытка не пытка.              Он не отвечает Чонгуку, а тот и не ждёт ответа, вернувшись к своему смартфону. Пусть отдыхает, пока есть свободный денёк. На кухне подозрительно затихли звуки борьбы, и Юнги видит, как Сокджин выходит из его спальни со спицей для вязания в руках. Видать, тоже акупунктурой увлёкся.

8.4

      Чимин разбирается с последней клиенткой быстро, раскинув ей руны на семейное благополучие. Конечно, новости для неё неутешительные — муж ей изменяет уже три года. Конечно, Чимин не мог бросить ей эту бомбу в лицо, а только намекнуть, что ей стоит присмотреться к близким. А ещё Чимин сказал ей каждый день гулять в парке рядом с её домом, чтобы поддерживать карму. Если она его послушает, то сама увидит своего мужа с другой.              Теперь он закрывает лавку и идёт торопливым шагом в сторону парка. Он не находит Чагён под её столбом, а значит, она ушла в парк намного раньше, если не с момента их последнего разговора.              В парке совсем мало людей. Затишье между часом пик и обедом, остались только бродящие парочки и бегуны, что заканчивают свой ежедневный марафон и бегут к выходу из парка.              Солнце постепенно идёт к горизонту, и Чимин находит Чагён в нужном месте, где они сидели в прошлый раз, — на берегу реки. Та же самая скамейка, она сидит не шевелясь, словно картина, а лучи уходящего солнца красят её лёгкое белое платье в оранжевый. Она смотрит на гладь воды, сложив руки на коленях, и размышлет о чём-то своём. Чимин вдруг задумывается, как часто она проводит здесь время вот так, в одиночестве.              — Нуна, — зовёт он, и её плечи вздрагивают от неожиданности. — Напугал?              Она поворачивается к нему и улыбается.              — Просто я отвыкла, что кто-то может позвать меня.              Чимин игнорирует укол в груди. Знал же, что нельзя привязываться к призракам — вечно за них сердце болит. А за Чагён и подавно.              Ему думается, что он сам не заметил за эти несколько месяцев, как она даже стала ему немного другом, а не просто соседским призраком.              — Я просил Хосока о тебе, — первым начинает Чимин, присаживаясь рядом с ней. — Он действительно помнит. Я был удивлён.              — Правда? — в её глазах загорается что-то Чимину неведомое, но она искренне поражена. — Я думала, он забыл уже, давно оно было.              — Нет, он правда очень тепло о тебе отзывался. Сказал, вы были близки, — Чимин цитирует почти дословно и смотрит, как Чагён радуют все эти слова, что она не может сдерживать улыбки. — И что вы познакомились ещё в начальной школе.              — Когда мы были детьми, мы жили по соседству и впервые встретились на детской площадке вблизи наших домов, — её глаза застилают воспоминания, и Чимин садится расслабленно, намереваясь выслушать до самого конца. — Знаешь, я там практиковалась под детскую колонку. Я в балете с трёх лет, а учительница ругалась на меня больше всех, хотя были те, кто намного хуже меня. Я была балериной, а Хосок учился у уличных танцоров, но он так похвалил меня, когда увидел, я была очень тронута, что ему нравится, как я танцую.              В этой ситуации Чимин, и правда, узнаёт Хосока. Он всегда такой: чем бы люди ни занимались, он легко восхищается, одним словом может воодушевить. Такой тип людей, которые за короткие две минуты могут заставить тебя вновь поверить в себя. Чимин уверен, что Чагён танцевала потрясающе, и Хосок не был бы самим собой, если бы не указал ей на это.              — Он сказал очень забавную вещь, когда у меня снова не получилось ровно встать. Я расплакалась от злости, а он включил вместо классической музыки какой-то хип-хоп и сказал мне просто дрыгать руками и ногами, как нравится душе, — она смеётся, вспоминая, насколько это было нелепо. — С тех пор я стала именно так выпускать пар. Даже когда выросла, продолжала так делать. Потом мы вместе пошли в школьный кружок танцев и там очень сильно старались сделать что-то потрясающее, как делали взрослые танцоры. Но самое главное, что мне показал Хосок, так это то, что быть балериной вовсе не значит быть в клетке, — она берёт паузу, чтобы перевести дыхание, и у Чимина замирает сердце от того, каким голосом она выдыхает последнюю фразу. — Быть балериной значит уметь летать так, как не могут другие.              Чимина пробирает этими словами до самых костей. Он помнит, как сам покончил с танцами, потому что надо было учиться семейному делу. В балете Чимин всё время чувствовал себя в рамках, ограниченным, словно все перекрывали ему кислород. Он решил не тратить время, хотя любил танцевать. Если бы кто-то в то время сказал ему, начинающему балеруну, что-то подобное, возможно, Чимин бы так просто не бросил то, что любил.              Сейчас Чимин как никогда горд, что однажды подружился с таким светлым человеком, как Хосок. Если с ним что-то случится, это будет не просто потеря для Чимина, это будет потеря для целого мира. Потому что такие люди, как Хосок, даже не на вес золота — они бесценны.              — Он так много сделал для меня, эта фраза поменяла всю мою жизнь, всё мое представление о балете, — Чимин слушает её, уже на самом деле даже не желая прерывать. — Мне казалось, что я совсем ничем ему не отплатила. Но всё же я заметила, кое-что важное я ему тоже сказала. Он ведь переживал, что танцевать на улице — это мелочи жизни, это не искусство, но…              — Не всё искусство, что рождается на сцене.              Они говорят это одновременно. Чагён поворачивается на Чимина удивлённо, а он сам не сразу понял, что сказал это вслух. Это девиз жизни Хосока, это именно та цитата, что выбита на стене прямо в холле его студии. Хосок, учившийся не у преподавателей, поднимался с улицы к собственной студии. Он как никто другой знает, что искусство рождается не только в престижных залах. Искусство — всё, что вокруг нас.              — Он говорит это всегда, ты ведь видела надпись у него в студии? — поясняет Чимин, неловко отводя глаза. — Он никогда не рассказывал, как она появилась, но я понимаю, почему она так ценна для него. Не знал, что это ты сказала.              — Да, именно увидев её, я поняла, что наше знакомство не прошло для него бесследно, — она от радости немного прикусывает губу, сдерживая себя. — Это сделало меня очень счастливой. Мне жаль, что тогда пришлось так резко уехать. Родители разводились, и мне даже не удалось с ним попрощаться. Мне стыдно за это, он, должно быть, был расстроен.              — Может быть, он был расстроен тогда, но сейчас, он всё понимает, — утешает её Чимин, кладя руку на плечо. — Когда он говорил о тебе, вспоминал только хорошее. Он уже давно не злится на тебя.              — Правда? Ты так думаешь? — с надеждой спрашивает она.              Чимин улыбается самой мягкой улыбкой.              — Я уверен.              — Тогда я спокойна, — Чагён вздыхает, устремляя свой взгляд на тёмную воду. — Жаль, что мы с ним встретились спустя столько лет вот так. Я не дожила самую малость до нашей новой встречи.              Это действительно ирония судьбы. Через месяц после смерти Чагён её труппа сменила репетиционный зал, и они пришли именно в студию Хосока. Оставалось совсем чуть-чуть до долгожданной встречи, которая могла бы изменить танцевальный мир. Какой же потрясающий номер они могли поставить вдвоём для этой постановки? Сколько потеряла сцена, что никогда не увидит их совместное выступление?              Чимин не может представить. Ему настолько жаль, настолько болит душа за этих двоих. Старые друзья, партнёры, которые с детства создавали искусство вместе, теперь находясь на разных его полюсах. Подумать только, один месяц… не хватило месяца, чтобы вновь станцевать вместе.              — Ладно, все эти истории… — она смаргивает с глаз слёзы, которых у неё нет, вздыхает и разворачивается к Чимину, делаясь более серьёзной. — Я всё узнала днём, пока ты был занят. Джихё ещё не знает, как убрать Хосока. Пока она не придумает, они ничего не сделают. У Чжонука ума не хватит самому сообразить, — она сердито морщит нос, вспоминая прошедший день. — Но они уже пытаются пакостить. Сегодня они запутали ему шнурки на кроссовках, и как хорошо, что у Хосока хорошая реакция, он приземлился на планку и подумал, что сам от недосыпа завязал. Я защищаю его, как могу. Они хотели проследить за ним сегодня, чтобы узнать, где он живёт.              — Передумали? — предполагает Чимин.              — Я спрятала их телефоны в другой шкафчик, — гордо говорит она, хитро улыбаясь. — Пока они их искали, Хосок уже ушёл.              — Отличная работа, — Чимин хвалит её, ведь призракам сложно двигать предметы. — Но что нам теперь делать? Я не могу следовать за Хосоком по пятам. У меня учёба и лавка, да и он что-то заподозрит.              Пришла очередь Чагён недоуменно хмуриться. Она смотрит на него с сомнением, прежде чем предположить.              — Хосок не знает о твоём даре?              — Нет, — вздох вырывается сам собой. — Никто не знает. И никогда не узнает.              — Но он же твой друг, как так? — удручённо восклицает она. — Неужели ты ему не веришь?              Этот вопрос преследует Чимина и удручает. Людям легко говорить со стороны, но он бы послушал их речи, проживи они хоть день жизнью Чимина. Зрители не думают о последствиях, а Чимину они снятся в кошмарах.              — Я верю Хосоку, но не верю себе, — спокойно поясняет Чимин. — Если я переложу на него это знание, смогу ли я в случае чего защитить его от последствий?              Чагён обдумывает его слова с минуту, в итоге согласно кивает.              — Может, ты и прав, — заключает она и возвращается к насущному. — В таком случае, самый лучший вариант для нас — это попробовать отговорить его от роли, но он ведь никогда не откажется.              — Он не откажется, — эхом повторяет Чимин, у него начинает болеть голова. — Я, правда, не знаю. Я подумаю.              Чагён смотрит на него с сочувствием, чувствует его смятение, усталость и понимающе молчит. Они молчат несколько минут. У Чимина внутри всё кричит от спешки, мысли суетятся и ни одна не приносит полезности, а он сам просто замер в прокрастинации. Нет никаких идей, только желание закрыться в комнате, укутаться в одеяло и забыть о том, что существуют проблемы.              — Тогда я попробую выяснить, что ещё у них в планах, — мягко говорит Чагён, прерывая тихий внутренний крик Чимина. — Пока что я побуду рядом с Хосоком вместо тебя и попробую его оградить.              Она хлопает его по плечу невесомым прикосновением, прежде чем встать и после нескольких шагов раствориться в воздухе. Она дала Чимину такое нужное время. И ей в этом времени не место.              Чимин остаётся недолго посидеть в одиночестве, прежде чем тоже встаёт и неторопливо идёт домой.              Снова это происходит. Чимин уже принял решение поступиться своими принципами, но это не спасает его от тяжести на сердце. Он делал исключения в прошлом, часто это ему сходило в рук. После Чимина находили последствия его «благих» деяний, они казались мелочью в сравнении с тем облегчением, которое он приносил людям. Чимина не так гложет совесть от нарушения правил, как сгрызает одиночество.              Медиум — он как сторонний наблюдатель. Река жизни обтекает Чимина стороной и оставляет любоваться: решениями людей, последствиями, чувствами и потерями, слезами и радостями. А свои он прячет и держит в ладонях, лелея крохотные частицы собственной жизни. С одной стороны, Чимин больше, чем просто человек, ему подвластно направить течение. С другой же он просто пыль в сумбурном потоке, которой не суждено быть указателем судьбы.              В нём сражаются противоречивые мысли: от «я могу всё» до «мне нельзя ничего». Чимин чувствует себя не хранителем знаний, а коллекционером мирских тайн. За спинами у всех он проворачивает магические кульбиты, а после улыбается так, словно ничего не произошло, пока в его сердце захлопывается очередная шкатулка с ещё одной тайной, которую он унесёт с собой в могилу.              Это утомляет. Стоит Чимину подумать, что он ко всему привык, и жизнь находит способы показать ему, что это не так. Он может быть медиумом высшего ранга, может быть полубогом и равных на земле, на небе и под землёй ему не будет. Но Чимин несмотря на всё это останется человеком. Ранимым, иногда слабым, и сердце его будет болеть от одиночества, когда ему не с кем разделить свои радости и печали.              Теперь ещё и Хосок встал на пути у не тех людей — пришла беда, откуда не ждали. Новым слоем эта морока ложится Чимину на плечи и ждёт решения, которого нет. Чимину нужно его придумать. Наколдовать.              «Ты же волшебник», — как говорит Чонгук.              Чимин идёт мимо круглосуточного гипермаркета и покупает готовую куриную грудку для одного хвостатого друга. Кошачью еду ведь этот привереда не ест, только готовое мясо и колбасу. Капризное животное.              Кот сидит на каменном заборе, виляя пушистым хвостом. В сумерках его шёрстка не такая рыжая, как при свете дня. Он умывается лапкой с белым носочком, а завидев Чимина, мяучит и спрыгивает с насиженного места, подбегает к ногам.              — Привет, я ненадолго, — тихо вздыхает Чимин, отдавая усатому его куриную грудку. — Приятного аппетита.              Кот смотрит ему вслед, должно быть, удивившись, что его даже не чмокнут и не почешут. Но он возвращается к упаковке с курицей, уплетая лакомство, пока Чимин плетётся дальше по улице.              В лавке темно, он не включает свет, намереваясь сразу пойти по лестнице наверх, в свою комнату. Но только Чимин переступает порог и закрывает двери, как в его кармане звонит телефон.              «Юнги-хён» — оглашает дисплей. Чимин переименовал его недавно из «скептик-хёна», и это первый раз, когда спустя долгое время Юнги звонит ему. Чимин берёт трубку, потому что Юнги не стал бы звонить просто так. И совершенно не потому, что чувствует обязанность.              — Эм, привет, — раздаётся в динамике.              Чимин делает как можно более обычный голос, чтобы спрятать свою внутреннюю дрожь.              — Привет, хён.              — Как вечер? — неловко спрашивает Юнги, Чимин слышит, как он смущен.              — Собираюсь оставить камни заряжаться и прилечь.              — Что ж… здорово. Интересно.              Чимин нагло врёт и напрашивается на дразнилки, а Юнги не ведётся. Что-то невнятно бормочет в трубку так, что Чимин не может расслышать.              — Что, даже не пошутишь? — игриво спрашивает Чимин, решая хоть немного развеять его растерянность. — Кто это? Зачем украл телефон Юнги-хёна?              — Так, Дамблдор, ты сейчас дошутишься и останешься без бороды. Я ж с душой к тебе пытаюсь, — моментально оживляется Юнги, становясь привычным.              — Уже лучше, а то атмосфера нагнетающая, — Чимин доволен, теперь разговаривать не так трудно. — Чем обязан?              — Даже не знаю, как сказать, но чувствую, как ты будешь издеваться надо мной до конца жизни.              — Неужели за помощью медиума звонишь?              Повисает прозаичное молчание, Чимин даже слышит в динамике, как шумит Юнги чем-то в квартире. Кажется, это были его шаги, которые прекратились вместе с вопросом Чимина.              — Серьёзно что ли?! — восклицает Чимин, натурально удивляясь. — Ба-а-а, я думал не доживу до момента, когда Мин Юнги уверует.              — И не доживешь, не уверовал я.              Он ворчит, но снова замолкает. И Чимин проникается чужим смущением, поэтому решает не усугублять ситуацию своими смешками, даже если хочется. Юнги бы не обратился, если бы действительно не хотел помощи.              — Ладно, серьёзно. О чём ты хотел меня спросить?              — Ну, — мнётся Юнги. — Ч- ч, как бы…              — Ч?..              — Чай.              — Чай… — начинает за него Чимин, подсказывая.              — Чай от бессонницы. У тебя есть такой?              Чимин недоумённо хлопает глазами, смотря перед собой. Он ожидал большего.              — И всё? Серьёзно?              — Ну да, — растерянно говорит Юнги.              — Ты такой ребёнок, хён, — Чимин вздыхает, глядя на свой стенд с чаем. — У меня есть чай от бессонницы, но, не обижайся, мне надо тебя осмотреть.              На другом конце провода что-то звонко падает.              — О нет, не говори мне, что ты собираешься делать со мной магическую чушь, я не дамся тебе живым.              — Спать захочешь — дашься, — смеётся Чимин, представляя, какое у хёна сейчас лицо. — И вообще, мне нужен твой анамнез, скептик-хён. Даже врач не выпишет тебе ничего без опроса. Поэтому мне нужно знать, в чём твоя проблема. Чай от бессонницы не бывает один, их много. Надо понять, какой нужен тебе.              — Как всё серьёзно.              — А ты думал, травники в бирюльки играют? Я учился этому у индийских фармацевтов, так что это даже не колдовство, а обычное аптечное дело.              — Ладно-ладно, не петушись, Чимини, я верю в твоё мастерство. Я зайду к тебе после обеда?              Чимина как по голове бьёт, хотя это всего лишь слово. Его так многие называют: преподаватели могут назвать, Хосок называет каждый день, теперь и Намджун с Сокджином любят его так звать. Чимина ещё бабушка так называла, он никогда не обращал внимания — зовут и зовут. Но когда ласковым прозвищем его тепло позвал Юнги улыбчивым голосом, у Чимина, и правда, что-то ёкнуло внутри.              — Д-да, — он запинается, не сразу придя в себя от удивления. — Ближе к трём можешь зайти. Ты только что…              Юнги, видимо, сообразил, что сделал, и сразу поспешил закончить разговор.              — До завтра.              Связь обрывается, и с Чимином остаются только короткие гудки.              Нить внутри него снова колышется, запускает по венам теплоту, которой окутал голос Юнги. Чимин не хочет, но чувствует эту дрожь внутри. Его заполняет его эмоциями, что откликнулись на голос Юнги, они поднимаются от пяток до самой груди и, того гляди, утопят Чимина.              И это правда слишком много для одного дня. Слишком много для одного Чимина.              Свет в лавке так и не зажжен, а Чимин плюхается на кресло, стоящее в углу, и закрывает лицо ладонями. Как же всё сложно: эта нить, это дурацкое проклятье, прошлая жизнь, все проблемы людей, медиумов, эти призраки и эта ответственность.              Всё запутанно и с каждым днём превращается в один большой снежный ком, что катится по склону вниз. Чимин решает одну проблему — появляются ещё две, словно он рубит головы Гидры. Почему всё это должно падать на него одного? Вон, все живут, торгуют, заводят семьи и работают, а Чимин вечно тыкается во всякие чужие дела.              Он сам виноват. Добровольно забирает на свои плечи груз чужой беды. Чимин знает себя: он может отворачиваться сколько угодно, но никогда не выработает иммунитета к чужому горю. Он делает вид, не замечает, отгораживается от всего стеклянным колпаком, но это стекло такое хрупкое. Если бьётся, Чимина окатывает, как морской холодной волной. И он ничего не поделать: вмешивается на пол шага, сожалеет, не сделав достаточно, и горюет, когда дело не выгорело.              Так сложно иметь силу и видеть столько бед, но не иметь возможности помочь. У него нет права исправлять, и нет даже банального права прямо сказать людям, в чём их беда. Он может лишь намекнуть, изворачиваться, искать лазейки в правилах.              — Для чего эта великая сила, если я не могу ей пользоваться? Она больше похожа на проклятье, чем все эти алые нити.              Он расстроен и устал. Чимин морально истощён и впервые за долгое время не находит причин держать себя в руках. Обычно он может вздохнуть, успокоиться, сосчитать до десяти и вновь идти дальше. Но сейчас он запнулся лишь на секунду и упал, не удержав равновесие — теперь ему нужно время, чтобы вернуть себя в строй.              Чимин отчётливо ощущает, как плещется его сила, чувствующая, как нестабилен хозяин. Она бьётся внутри, запертая браслетом, думает, что Чимин в опасности, понимает, что Чимину плохо, и рефлекторно рвётся защищать хозяина. Чимин дружит со свое силой, пока она заперта, и ему жаль, что он вынужден держать свой дар под замком, когда всё, что в нём есть, всегда стремится на его защиту. От этого на душе ещё тяжелее.              Всё, что может Чимин, подтянуть колени к груди, чтобы уткнуться в них лицом. Даже если это немного не по-взрослому, но очень хочется поплакать. Эмоции подбираются к горлу слезами. Слёзы всегда облегчают жизнь.              — Мяв.              Чимин не поднимает голову, думая, это игра его воображения. Но мяуканье раздаётся снова, и это вынуждает Чимина выглянуть из своего укрытия.              Снова этот усатый. Сидит, облизывается и смотрит на Чимина большими, круглыми глазами, блестящими в темноте, и снова тихо мяучит. Как он зашёл в лавку, Чимин не знает, но ему сейчас не особо и важно. Он сокрушённо опускает голову обратно, потому что совсем не хочет плакать от эмоционального срыва, но хочет облегчить своё состояние больше, чем воздержаться от слёз.              Когда первые слёзы катятся по щекам, он чувствует, как под его локоть протискивается мягкий комок и лезет прямо к лицу, тыкаясь мокрым носом в щёку. Чимин приподнимает голову, сглатывая ком в горле, смотрит, как кот удобнее усаживается между его грудью и ногами, а передними лапами залезает на левое плечо. Он тычется своей мордочкой Чимину в шею, и отчего-то Чимину становится совсем тоскливо.              У него есть только эта добрая животинка, пришедшая на запах его грусти.              Он обнимает своего пушистого добродетеля, и тот довольно урчит ему прямо на ухо, потираясь щекотными усами о кожу. Чимин чувствует себя не так плохо, думая, что хотя бы так он не совсем один.

8.5

      Чимина слепят солнечные лучи. Он жмурится, пытаясь закрыться рукой, и переворачивается на бок, медленно приходя в себя ото сна. Приоткрыв глаз, он обнаруживает себя в кровати, но не помнит, как пришёл в комнату, как переодевался. Чимин искренне благодарен себе, что всё-таки сделал это, иначе, к раскалывающейся голове бы прибавилась ноющая шея после ночи в кресле.              Рядом с ним на постели развалился его рыжий друг. Колбаской растянувшись по одеялу, кот подставил пушистый живот тёплому солнцу. Вот же выигрышная лотерея выпала бродячему коту — удалось поспать в тёплом доме на мягкой кровати. Ну, Чимину не жалко, пусть спит, на улице скоро холодать начнёт. Может, Чимин даже подумает над тем, чтобы сделать в двери проход для кота. Хотя, он и без прохода нашёл, как влезть.              Телефон показывает ему, что время уже час дня. Будильник его не разбудил, потому что лекций на сегодня нет, а Хосок репетирует и раньше четырёх не напомнит о себе. Только Юнги-хён должен прийти к трём, это вынуждает Чимина медленно встать с постели, не будя своего пушистого друга.              Мысли снова одолевают его, стоит только умыться. Что делать с Хосоком? Чимину ведь, и правда, придётся пытаться отговорить его, если они с Чагён не придумают в ближайшее время план получше.              По крайней мере, сейчас эти мысли не топчут Чимина изнутри и он с облегчением вздыхает: его самообладание возводит новые стены, на месте разрушенных вчера. Чимин чувствует себя лучше после ночной маленькой слабости. Он списывает это на то, что наконец выпустил пар спустя долгое время и немного выговорился хотя бы коту.              Но Чимин всё ещё чувствует себя разбитым, и, ко всему прочему, от ночных крокодиловых слёз у него болит голова. Нервные срывы никогда не проходят бесследно — начинается либо мигрень, либо несварение.              Чимина жертва здорового режима сна. А тут проплакал до двух часов ночи с котом в обнимку — ещё бы голова у него не болела.              Холодная вода в душе приводит его в чувство, сгоняя остаток сонливости. Чимин надевает чистую одежду, в которой ему максимально удобно, — большую футболку и свободные джинсы, чтобы сегодня вообще ничем себя не напрягать. У него реабилитационный день.              Он берёт с витрины листья льна и бессмертника, запихивая их в небольшое шарообразное ситечко. Чимин заливает кипятком крупную кружку, прежде чем соберётся поесть, чтобы кровь в мозгу хоть немного начала нормально циркулировать.              Чай отдаёт на языке лёгкой горчинкой — передержал. Чимин разбавляет его и только подносит к губам, как в дверь лавки стучат.              Только один человек при табличке «открыто» продолжает стучать в дверь.              — Эм, привет? — Юнги смотрит, как Чимин с наслаждением отпивает чай, первые пару секунд не обращая на него внимания.              — Привет, скептик-хён, заходи.              В глазах Юнги на секунду мелькает подозрение — замечает непривычно тихий голос. Он садится за стол, пока Чимин отходит к витрине с кружкой в руках. Чимин ненадолго прикладывает руку ко лбу, проверяя, не заболевает ли на нервной почве, раз чувствует ломающую слабость.              Юнги мнется некоторое время, и, наконец, решается спросить:              — Ты неважно выглядишь, всё в порядке?              Чимин только тихо усмехается:              — Кажется, твоя бессонница передаётся бесконтактным путём.              — Плохо спал? — ущипните Чимина, кажется, Юнги выглядит обеспокоенным.              — Да, видимо, погода меняется. Голова болит.              Чимин решает, что для Юнги тоже не будет лишним выпить чая из листьев льна. Он заваривает ему точно такой же сразу в кружке и присаживаетя напротив Юнги.              Но, как только кружки с тихим стуком касаются стола, Юнги вдруг приподнимается со своего места, перегибаясь через стол, и прикладывает свои пальцы ко лбу Чимина. Чимин замирает, его тело цепенеет, сконцентрировавшись на нарастающей внутри буре. Запертые воспоминания бьются у него под ребрами, пульсируют в висках с каждым ударом нарастающего сердечного ритма. Чимин задерживает дыхание, боясь, что вместе с воздухом из него вырвутся чувства из прошлого. Весь мир Чимина сузился на тёплой руке, что держалась у его на лбу долгих пять секунд, словно бы это был спасательный причал, удерживающий его в реальности.              Чимин даже не успевает сообразить, как Юнги уже садится обратно, только пожимая плечами.              — Ты, наоборот, холодный, хотя щёки, вон, красные.              Чимин знает, от чего покраснел, и пусть Юнги дальше верит, что это всё из-за недомогания.              — Это пройдёт. У меня бывают головокружения от недосыпа, я привык хорошо спать, — неловко оправдывается Чимин, намеренно избегая прямого зрительного контакта. — Поэтому мне нехорошо, когда я не выспался.              — Что же чаю для сна не выпил? — беззлобно шутит Юнги.              Чимин только всплёскивает руками, с легкой горечью говоря:              — Не нашлось времени.              А Юнги не дурак, он внимательно изучает лицо Чимина и кивает собственным мыслям. Юнги с самого порога понял, что Чимин скрывает свои душевные боли и говорить об этом не хочет. Юнги заговаривает о будничном, совсем не интересном и бессмысленном: погода, работа, новости. Такое отношение отзывается внутри Чимина щекотным теплом, он благодарен за это.              Раздаётся мяуканье, и они оба поворачиваются к входной двери. Рыжий сидит прямо перед дверью, виляя своим пушистым хвостом, и глядит на Чимина.              — Что смотришь? — спрашивает его Чимин. — Ты же сам вчера зашёл, чего так же не выйдешь?              А кот продолжает просто сидеть и медленно моргает, не сводя с Чимина умных глаз. Иногда этот кот кажется Чимину совсем понимающим, словно прячет в себе человеческое сознание.              — У тебя есть кот? — недоуменно спрашивает Юнги, впервые видя животное в доме Чимина.              — Это уличный, он гостит у меня иногда.              Чимин с ленивым вздохом встает с места и открывает коту входную дверь. Тот глядит на него последний раз, снова моргает и молча выбегает из лавки, держа хвост трубой. Они оба смотрят ему в след, а тот даже не обернулся. Чимин только пожал плечами, глядя на Юнги, мол, сам не знаю, что с этим котом не так.              Теперь они снова остаются одни, и Чимин возвращается к своему месту, ещё немного отпивая свой чай. Он уже чувствует себя лучше, поэтому, в принципе, готов к работе.              — Ну что, — первым начинает Юнги. — Собирай свой анамнез.              Игривая ухмылка сама наползает Чимину на лицо, и он едва сдерживает смех.              — Хён, ты же доверяешь мне?              — Мне не нравится твоя улыбочка, — сразу замечает его настроение Юнги.              — Ну, так доверяешь? — не унимается Чимин.              — Предположим, что совсем чуть-чуть.              «Чуть-чуть» это уже лучше, чем ничего. Чимин почему-то не находит в его словах скрытых смыслов и думает, что Юнги ему, как ни странно, и правда, верит. Даже если лицо у него всё ещё скептическое и вредное.              — Тогда тебе надо закрыть глаза и расслабиться, окей?              — Это странно, ты в курсе?              — Ты сказал, что доверяешь мне.              — Хорошо, — сдаётся Юнги, возводя глаза к потолку. — Мне просто закрыть глаза и расслабиться, да?              Чимин кивает, словно это такая же простая вещь, как таблица умножения на два.              — Верно. Можешь сесть в кресло, если хочешь.              — Нет, тут нормально.              Юнги шумно вздыхает, потому что всё это наверняка кажется ему очень глупым. Он бросает на Чимина последний косой взгляд, но глаза послушно закрывает и даже пытается расслабиться. Чимин тихо встаёт со своего места, не шелохнув стул ни на миллиметр, и бесшумно идёт к Юнги. Обходя его со спины, Чимин кладёт руки ему на плечи, отчего тот вздрагивает.              — Ты не расслаблен, — тише говорит Чимин, аккуратно разминая ему шею, чтобы тот уселся удобнее.              — Ещё бы, ты можешь воткнуть в меня нож или свернуть шею.              — Поверь, если вдруг приспичит, я выберу место для убийства получше. Сегодня ты можешь выдохнуть.              Чимин внутренне хихикает. Голос Юнги очень напряжен, от того сбивчив.              — Это не так просто, — ещё более взволновано выдаёт Юнги, не открывая глаз.              — Проще, чем кажется, — Чимин наклоняется к его уху, переходя на шепот. — Слушай тишину. Послушай звуки лавки, слышишь часы? А сможешь услышать, как работает музыкальная шкатулка в каморке?              И Юнги действительно начинает сосредотачиваться. Он обращается в слух и делает всё абсолютно правильно: не вслушивается слишком сильно, но становится чувствительным к звукам. Он теперь не обращает столько внимания на Чимина, делается более расслабленным и дышит ровнее. Теперь Чимину проще его читать.              Ограничение растворяется, и Чимин изучает. Аура у Юнги слабая и очень неровная, приходится внимательно разглядывать, чтобы понять, где её можно «пощупать». Она похожа на тонкую прозрачную вуаль, укрывающую Юнги невесомо и совсем слабо. Чимин скользит руками по верхнему слою, едва ли не касаясь самого Юнги — настолько маленькое у него энергетическое поле.              Чимин визуально оцениает, где у Юнги плотнее всего концентрируется энергия. Он обращает внимание на руки, которые Юнги сложил на коленях: на них даже цвет ауры виден более ясно, чем в остальном пространстве поля. Видимо, от того, что Юнги музыкант и созидает окружающее пространство именно посредством творения музыки. И особо сильная концентрация на чакре Сахасрара. Седьмая чакра, находящаяся на макушке головы.              Чакра нестабильная. Она неровная, бугристая и будто покрыта мелкими иголками — коснись её и всё хрупкое равновесие ауры Юнги тут же осыплется крохотными осколками. Чимин не решается трогать самую чувствительную человеческую чакру, когда та настолько агрессивная, — это для них обоих будет чревато, ведь кто знает, как энергия себя поведёт при таком состоянии.              Поэтому Чимин присаживается перед Юнги на корточки, внимательно следя за поведением его ауры. Он берёт Юнги за руку, замечая, как тот испускает тихий прерывистый выдох и сглатывает. Чимин освобождает разум от мыслей, что Юнги тоже поддаётся алой связи и жаждет близости, чтобы быстрее закончить осмотр.              Через самый концентрированный сгусток ауры, через руки, Чимин осторожно начинает проникать вглубь, не повредив целостности сферы. Энергия Юнги изнутри хрупкая, полупрозрачная, невесомая, и крайне капризная. Чимин пользуется моментом, проскальзывая глубже, и глаза его светятся цветом духовной силы — голубым.              Чимин изучает больше, чем требует простой скрининг. Он рассматривает всё его интересующее, свободную руку возносит над беспокойной чакрой и сам прикрывает горящие глаза, отпуская своё тело и полностью просачиваясь в чужое.              Перед глазами чужая память и потёмки души, совершенно другой внутренний мир. Чимин смотрит на Юнги по-новому, когда воспоминания старшего показываются в разных уголках сознания. От некоторых Чимин сам готов растеряться и занервничать. Копаться в чужих скелетах трудно для собственного восприятия, и Чимин крепче держится за ладонь Юнги, чтобы самому не потеряться в лесу страхов, что ему не принадлежат.              И Чимин мог бы и дальше так гулять, если бы кое-кто не начал нервничать пуще прежнего. Юнги, должно быть, не знает этого чувства, но он ощущает вторжение. Вопрос времени, когда Юнги бы начал противиться, почувствовав себя переполненным. Юнги мешает ему своим волнением.              — Расслабься ещё ненадолго. Потерпи, хён.              Сейчас Юнги видит заново обрывки памяти, которые перебирает Чимин, и это трудно для самого Юнги тоже. Есть память и чувства, которые Юнги хранит в пыльном углу своей души, и стремится навсегда забыть, а когда Чимин ворошит этот потертый сундук с выцветшими фрагментами жизни, они вновь прокатываются перед Юнги, словно пленка со старыми видео. Сейчас Юнги растерян наплывом прошлого, которое давно смог перешагнуть. Чимин прощает ему это волнение. У Юнги не самое приятное прошлое. Там было много боли. В разы больше, чем у Чимина.              Неосознанно Чимин гладит большим пальцем ладонь Юнги, чтобы обозначить якорь к реальности, за который можно зацепиться. Пусть возьмётся за тепло Чиминовых рук, ведь нужно ещё немного времени, ещё пару секунд. Юнги ненадолго отпускает свои нервы, но всё ещё мешает Чимину.              Чимину не нравится Сахасрара, и теперь он знает, почему она выглядит так. Она работает сильнее всех, общий поток энергии на семьдесят процентов ушёл в неё, обедняя остальные чакры. Чакра, должная быть просветом и успокоением, сейчас необузданная и тревожная. Явное психическое давление, но, даже оценивая обстановку в чужой голове, Чимин теряется — откуда это давление? Снаружи или изнутри? Такое ощущение, что отовсюду.              Слабо выдыхая, Чимин открывает глаза, они перестали гореть голубым. Он возвращается в своё тело, как в тихую гавань, и чувствует себя дома, где ничего не бесится, и все чакры в порядке. У Чимина всё гармонично.              Юнги, интуитивно понимая, что всё закончено, приоткрывает глаз и видит хмурого Чимина.              — И как анамнез? — сипло спрашивает он.              — У тебя бывают боли в затылке?              Юнги задумывается на несколько секунд, всё ещё отходя от Чиминовых происков.              — Ну, иногда, когда долго работаю или устаю.              — Нет, я не об этом, — Чимин не знает, как намекнуть, чтобы не спрашивать в лоб. — Когда, скажем, ты расстроен. Сильно. Или испытываешь стресс. Сильный такой, прямо сам справиться не можешь.              Юнги смотрит на него, как на дурачка, — уже такой привычный взгляд. А потом его лицо вдруг озаряет догадка. Он неловко прокашливается, отводя взгляд, когда понимает, что Чимин пытается спросить, стараясь быть максимально вежливым.              — Да. Но я давно не испытывал его. Ну, стресс.              — Но у тебя были с ним проблемы? — повторяет Чимин.              — Довольно давно. Это важно?              Вот оно и понятно, почему у Юнги бессонница. Если он так продолжит изводить себя, есть большая вероятность, что этот «стресс» вернётся вновь, и тут уж точно Чимин без внутреннего вмешательства ничем не сможет помочь. А он уже зарёкся, что лечением не занимается — против правил. Хоть этим не поступится.              — Более чем. Я знаю, что тебе можно сделать. Но, — строго выделяет Чимин, грозя пальцем Юнги. — Тебе всё равно нужно будет дойти до врача. Я могу посоветовать тебе препараты, которые тебе помогут более тех, что ты принимал. Но если ты хочешь нормальной консультации…              — Тебя достаточно.              Чимин теряется, когда Юнги перебил его.              — Что?              — Твоих рекомендаций пока достаточно. Если не поможет, тогда пойду к врачу.              И стоит Чимину открыть рот, чтобы ответить, как дверь вновь открывается, при том, что табличка ясно гласит «закрыто».              В лавку врывается Чагён, едва не запинаясь о деревянный порог, и голосит, не жалея связки, словно Чимин на втором этаже, а не вот тут прямо перед ней.              — Они хотят убить Хосока на выступлении!              Всё, что может Чимин, ошалело глазеть на неё. Потому что он тут сидит перед Юнги на корточках, только сейчас осознаёт, что всё ещё не отпустил его руку и, ко всему прочему, Чагён ворвалась в лавку прямо при Юнги. Она вошла в демилитаризованную зону, когда в ней посторонний, и сделалась видимой для чужих глаз.              Сама Чагён замирает, видя, что Чимин не один. Юнги оборачивается и глядит на открывшуюся дверь, которая с тихим скрипом закрывается. Он вновь возвращает своё внимание Чимину, говоря, как ни в чем не бывало.              — Сквозняк, видимо. Надо тебе петли проверить.              У Чимина душа ощутимо падает в пятки. Видимо, у Юнги настолько плохая аура, что даже в демилитаризованной зоне он без поддержки не может увидеть призрака. Надо же было родиться с такой слабой аурой — к нему ведь, и правда, даже энергетические пиявки не пристанут.              — Ага… — нервно смеётся Чимин, неловко отпуская руку Юнги. — Я отойду в каморку, хорошо?              Чимин достаточно прозаично смотрит на Чагён, мелко кивая на открытую дверь, и та на цыпочках шустро забегает в тёмную комнату. Чимин же заходит следом, прикрывая дверь, и бросает взгляд на термопот у витрины, чтобы включить режим кипячения.              — Что, чёрт возьми, случилось, нуна? А если бы он увидел тебя? — шипит Чимин, отходя в самый дальний угол каморки.              — Пришла бы я, если бы это не было важно! — оправдывается она, точно так же зачем-то переходя на шёпот. — Джихё собирается убить Хосока прямо на сцене перед комиссией.              — Она собирается что?              — Да, именно это она и хочет сделать, или чего, по-твоему, она добивается, решая сбросить на живого человека каркас с прожекторами? — достаточно саркастично интересуется Чагён. — Ты придумал что-нибудь? Выступление через четыре дня, у нас больше нет времени, Чимин!              — Я не знаю! — отчаянно шипит Чимин и слышит, как прекращает работать термопот. — Дай мне разобраться с Юнги-хёном, и мы поговорим.              Чимин собирает в каморке нужный ему букет трав, решая вместо классических крафтовых пакетов взять цветные, чтобы отличать друг от друга. Он комплектует для Юнги два вида чая, один засыпая в розовый пакетик, второй — в зелёный. На розовом пишет «Утро», на зелёном «Вечер», чтобы Юнги знал, что для чего.              Обратно в лавку Чимин сам выходит цветом с зелёный пакетик, оставляя Чагён за закрытой дверью. Юнги смотрит на него удивленно, спрашивая:              — Всё в порядке?              — Да, я просто искал то, что тебе нужно. Подождёшь немного?              Юнги кивает и выглядит необычно притихшим. Он смотрит с любопытством, как Чимин выдвигает ящики, открывая потайные полки в шкафу, достаёт некоторые недостающие травы и листья, собирая их в те же пакеты. Он загибает их сверху на три раза и заклеивает фирменным тонким скотчем с зодиакальном кругом.              Чимин берёт ручку и стикер, быстро выписывая аккуратным почерком названия препаратов и дозировку. Всё это он складывает в один целлофановый пакет с ручками и передаёт этот внушительный свёрток Юнги.              — Когда будешь его заваривать, минут пятнадцать подожди, чтобы настоялся. И пей перед сном, не торопясь, вот этот, — Чимин показывает пальцем на зелёный пакет. — Если будет болеть голова днём, или почувствуешь усталость утром, то можешь попробовать это, — и тычет пальцем в розовый. — Точно так же подожди, пока настоится. А вот это, — он отдаёт бумажку прямо в руки Юнги. — Лёгкие лекарства, которые ты можешь попробовать, чтобы облегчить своё состояние. Если ты через неделю не заметишь улучшений, или тебе вдруг станет хуже, позвони мне сразу же, ладно?              — И что ты сделаешь? Исцелишь меня божественной силой?              — К врачу повезу, — мягко улыбается Чимин, пихая его в плечо. — Сам же ты в белое царство не доедешь никогда.              — Так не интересно, — говорит Юнги с напускным разочарованием.              — А ты думал, что я махну рукой, прочитаю какое-то заклинание, и ты резко станешь бодрым и здоровым? Боюсь, хён, это не так работает.              Юнги молчит, рассматривая пакет в своих руках и стикер. В его глазах что-то нечитаемое для обычного человеческого зрения, но Чимин всё равно не может, глядя на него, не улыбаться. Точно такую же улыбку он получает в ответ, и это заставляет его опомниться — всё вина нити. Улыбка Чимина становится больше неловкой, чем искренней.              — Если ты не против, у меня ещё сегодня клиенты.              — А… у меня как раз дела. И спасибо за это, — Юнги приподнимает пакет в своих руках, направляясь к двери. — Я отчитаюсь, как оно.              — Обязательно, хён.              Чимин вздыхает с облегчением, когда Юнги выходит из лавки.              Теперь у него новая беда — Хосок привычно приедет к нему после тренировки, потому что непременно заглянет в «Subway», а за ним и в лавку. И как Чимину смотреть ему в глаза, когда он знает, что через четыре дня Хосоку на голову прилетит груда железа, и на этом его карьера танцора может закончится? Как и жизнь в целом.              — Чимин, — Чагён выглядывает из каморки, выглядя такой же беспокойной. — Что мы будем делать?              — То, что планировали, — уверенно говорит Чимин, хотя вся его уверенность готова осыпаться с малейшим дуновением ветра. — Раз другого плана нет, то я попробую отговорить его.              Она подходит к Чимину сзади и кладёт свою руку на плечо, погладив. Чимин поворачивается и видит её взгляд: она тоже понимает, что эта затея не приведёт ни к чему хорошему. Им обоим известно, что вероятность отговорить Хосока от участия крохотна, как элементарные частицы, но Чимин попытается. Нужно хотя бы попробовать.              Время тянется, и неожиданно Хосок пишет, что хочет наведаться к Юнги. Чимин никогда не выказывал настойчивости, но сегодня пишет, что Хосок очень нужен ему в лавке. Чимин не особо скрывает, что у него есть важное дело, которое не терпит отлагательств. А Хосок достаточно простая и наивная душа — написал, что будет, как закроет раздевалки.              На время разговора Чагён снова спрячется в каморке. Она хочет хотя бы своим молчаливым присутствием поддержать Чимина во время разговора, но свято поклялась, что из каморки ни ногой, пока Хосок не покинет лавку. Чтобы она не стояла, Чимин приносит ей туда стул, и она устраивается на нём у самой двери.              В глазах Чимина весь этот разговор выглядит сродни походу на эшафот: он боится этого, будто уже сейчас чувствует душащую петлю на своей шее, что вот-вот затянется, перекрыв ему кислород.              Чимин чувствует себя таким виноватым — не сумел придумать ничего лучше, чем потенциально лишить Хосока исполнения мечты. Отложить ее на месяц, год, два, или даже на никогда.              Нервы Чимина натянуты до предела, когда Хосок распахивает двери лавки, озаряя пространство набором пёстрых красок и своей улыбкой. Чимин слабо улыбается ему в ответ, пытаясь выглядеть естественным, но получается не очень.              — Ты меня так заинтриговал, — без приветствий начинает Хосок, и Чимин садится первым, потому что его попросту не держат ноги. — Когда ты последний раз сам звал меня к себе? Я даже удивился, не заболел ли ты. Юнги говорил, ты плохо себя чувствовал.              Вот Юнги-хён — язык как помело, не успел уйти и уже настучал, раз сам ничего сделать не может.              — Просто я плохо спал, а Юнги-хён из мухи слона тебе раздул.              — Ну, да, ты сонный выглядишь хуже смерти, — хохотнул Хосок, переодевая свои кроссовки в тапочки. — Сейчас тоже бледненький. Я ещё не заходил в «Subway», если что, можем вместе выйти.              Хосок шаркает тапочками по полу и приземляется напротив Чимина, разваливаясь на стуле небрежно, в своей манере. Чимин уже не старается быть сильно улыбчивым, потому что тема совсем не весёлая.              — Хён, — Чимин мнётся на секунду, всё ещё из последних сил думая, можно ли этого избежать, но мысли разбегаются в разные стороны и оставляют Чимина одного в собственной голове. — У меня очень важный разговор.              — Я весь во внимании.              Чимин сглатывает ком в горле, и внутри него клокочет интуиция. Сейчас будет что-то очень нехорошее, Чимин шестым чувством ощущает подступающую катастрофу.              — Если честно, даже не знаю, как тебе сказать. Ты, скорее всего, разозлишься.              — Брось, Чимини, — беспечно машет рукой Хосок. — Что бы ты ни сказал, всё будет в порядке, давай, выпускай обойму.              Набирая побольше воздуха, Чимин собирается с духом, и осторожно начинает:              — Хён, я понимаю, как важно для тебя это выступление, оно сыграет очень большую роль. Я понимаю, правда. Но ты же знаешь, что я никогда не прошу тебя о чём-либо без причины или без объяснений, но сейчас… сейчас, один раз, можешь послушать меня и поверить мне, не задавая вопросов?              — Чимин, ты заставляешь меня нервничать, — Хосок пытается сохранять безмятежность, но начинает заметно беспокоиться. — У тебя что-то случилось?              — Можешь отказаться от главной роли?              Чимин выпаливает это быстрее, чем успевает продумать, как сказать это мягче. Осознание сказанного приходит, когда он замечает реакцию Хосока, в виде искры молчаливого раздражения. Тот всматривается в лицо Чимина, в поисках насмешки или лжи.              — Что? — неуверенно переспрашивает он.              — Можешь не участвовать в этой постановке или отказаться от главной роли? — повторяет Чимин.              — Что ты им…              — Я знаю, как глупо звучит просьба не задавать вопросов, — Чимин говорит прежде, чем Хосок начнёт соображать и реагировать, он решает выложить всё, что у него есть. — Но я, правда, не могу сказать. Прошу тебя, не участвуй. На это есть причина, но её очень трудно объяснить. Это дело всей твоей жизни, но…              — Если ты понимаешь, что это дело всей моей жизни, зачем ты просишь меня отказаться от него?              Очередь Хосока перебивать, его голос проникает внутрь и обжигает инеем, от которого по спине пробегает холодок. Столько льда и стали в каждом слове, Чимин смотрит на всколыхнувшуюся ауру и понимает — Хосок начинает злиться. Хосок вспыльчивый, импульсивный, если его водить за нос, он легко выходит из себя. Сейчас у Чимина было не так много времени, прежде чем Хосок взорвётся.              Именно в тот момент, когда жёлтый цвет чужой ауры начинает вытесняться насыщенным вишнёвым цветом, Чимин понимает, что дело дрянь.              Цвет гнева стремительно поглощает пространство между ними, как капля краски, капнувшая в воду.              — Нет, я не прошу отказаться от него, я стараюсь сделать так, чтобы у тебя не отняли это дело, — пытается завуалированно объяснить Чимин.              — По принципу «откажись прежде, чем силой отберут»?              Отчаяние подступает к горлу. Петля затягивается, и Чимин начинает терять дыхание — этот разговор направлен в тупик. Хосок уже не хочет его слушать, он нацелен на оборону, уперевшись в свою позицию. Им движет гнев, который Чимин не в силах усмирить.              — Хён, послушай…              — Чимин, ты тоже послушай. Я всю жизнь ждал, когда меня, наконец, могут заметить. Я пахал, как проклятый на своё имя. Сколько лет я потратил, чтобы добиться хоть какого-то признания? Ты понимаешь, сколько я провожу часов в зале, чтобы достойно выступать и учить людей? Чтобы вообще иметь возможность выступать? В моём возрасте танцоры либо гастролируют, либо идут получать высшее образование и менять сферу деятельности, а я болтаюсь ни туда, ни сюда, потому что, наконец-то, — в глазах Хосока вместе с гневом влагой мелькает отчаяние, — меня начали замечать. Больше двадцати лет жизни и я получаю свои хлебные крохи внимания, я как никогда близок к большой сцене и что, ты говоришь, мне надо сделать? Отказаться от этого? Без объяснения причины? Ты сам понимаешь, что ты просишь?              Чимину сложно что-то ответить, потому что он понимает. Он понимает лучше всех, как много Хосок горбатится, пытаясь доказать в первую очередь себе, что, невзирая на все слова, может быть успешным. Чимин застал ещё того разрушенного Хосока, когда студия только начинала работать, а тот продолжал таскаться по кастингам — никуда не брали. Агентства отказывали ему по разным причинам, а он продолжал работать. Для Хосока проект этой постановки важен как шаг из грязи на твёрдую почву, от этого знания Чимину только труднее пытаться его отговорить.              В углу сознания за ворохом шумных мыслей шепотом прорезается маленькая правда. Она звучит громче в суете остальных крикливых мыслей, потому что это верное значение среди остальных камуфляжных переменных.              «Эгоист. Ты беспокоишься лишь о собственной тайне»              Эти слова скручивают в животе тугой узел — неприятная правда.              — Я понимаю, — пристыженно говорит Чимин, ощущая жгучую горечь в груди.              — Тогда назови мне внятную причину, по которой я должен отказаться.              — Я, правда, не могу, хён, умоляю, просто поверь мне.              — Чимин, чёрт побери! — Чимин дергается на стуле, когда Хосок резко повышает голос, он никогда прежде не кричал на Чимина. — Почему я слышу от тебя эти слова? Ты понимаешь, как это звучит? Я спрашиваю причину не потому, что не верю тебе, а потому, что хочу самому себе доказать, что ты говоришь это не просто так! Это ведь не какая-то просьба прикрыть тебя на лекции или отмазать в полиции, ты просишь меня опрокинуть кучу взрослых деловых людей и не можешь адекватно сказать, почему я должен это сделать. Поэтому назови мне чёртову причину, по которой я должен тебя послушать, пока я не начал думать, что ты преследуешь другие цели.              Это первая их ссора, прежде они серьезно не ругались. Не настолько, чтобы Хосок накричал на него и смотрел вот так, с раздражением и отчаянием, которое вот-вот грозится стать разочарованием. Правда жжётся на кончике языка так сильно, что Чимину приходится его прикусить.              Чимин пытается сохранить и свой секрет тоже. Не может же он объяснить, откуда достал информацию: разве поверит ему Хосок, скажи Чимин, что на его стороне призрак, следящий за ним день и ночь? Его это ещё больше разозлит, это прозвучит как насмешка и глупая отмазка.              «На двух стульях не усидишь», — услужливо подсказывает всё тот же шепот внури.              — Нету у меня целей, я никогда не имел в виду ничего такого, — растерянно оправдывается Чимин, но Хосок прерывает его вновь.              — Тогда почему, Чимин? Ты держишь меня за дурака? — Чимин порывается возразить, но его затыкают. — Нет уж, дай мне закончить. Я, по-твоему, не вижу, что ты что-то скрываешь? Я знаю, что у тебя есть тайны от меня и молчу, даже если это иногда раздражает меня. А сейчас что я должен думать, когда ты ещё и просишь меня отказаться от роли, к которой я почти половину жизни шёл и не говоришь почему? Это связано с тем, что ты прячешь?              Чимин обескураженно роняет сцепленные руки на колени. Всё внутри него замирает и дрожит, будто покрывается льдом. Страх сковывает его холодом — Хосок знал. Хосок ненавидя вранье продолжал с ним общаться, несмотря на то что Чимин скрывает от него нечто большое и невероятно важное. Хосок никогда даже не заикался об этом. И как забавно, ведь при таком яром любопытстве, и хён даже ни разу не попытался что-то спросить.              Чимину вновь становится горько. Хосок не просто отворачивался от Чиминовой тайны, он позволял этой тайне быть между ними. Хосок проницательный, несмотря на первое впечатление легкомысленного простака. Хосок замечает мелочи и относится к людям с осторожностью, видимо, так он поступал и с Чимином. Зная Хосока, он позволил этой тайне существовать, рассчитывая, что однажды Чимин расскажет всё сам, когда будет готов. Но Чимин не рассказал.              А сегодня Чимин дал понять, что Хосоку в этой тайне нет места. Чувствует ли Хосок себя преданным? Думает, что Чимин ему не доверяет? Хочет прекратить общение? Чимин смотрит на него обычным человеческим зрением и не хочет смотреть иным, боясь подтвердить свои опасения.              Дело никогда не было в Хосоке, Чимин просто не верит себе. Чимин до боли в груди хочет ему об этом сказать.              Хосок устал терпеть напряженную тишину:              — Прямо сейчас либо ты говоришь мне причину, по которой ты несёшь эту околесицу, либо я встаю и ухожу, потому что зол на тебя.              Все предубеждения идут к чёрту, и Чимин решает высказать ещё некоторую правду.              — Чжонук и Джихё. Они хотят убрать тебя с главной роли и стать партнерами. Они не те, за кого себя выдают. Они хотят навредить тебе, я не мог допустить этого.              Это было очередной ошибкой. Его слова маслом льются в яркое пламя чужого гнева. Хосок укутался в это чувство с ног до головы, закрылся от Чимина и больше совсем не слышит. Как бы далеко не простиралась его понимающая натура, ей тоже есть предел.              — Это бред. Зачем Джихё строить мне козни? Она каждый день помогает, чем может.              — Поэтому я и говорю, она не та, за кого себя выдаёт, — пытается достучаться до него Чимин.              — Доказательства.              — Что?              — У тебя есть доказательства? — резко повторяет Хосок.              Чимин прикусывает язык, потому что единственное его доказательство сидит в каморке, и, не дай Боже, она сейчас выйдет.              — Нет, но…              — Тогда откуда ты это взял?              — Мне сказали-              — Кто? — с нажимом продолжает напирать Хосок. — Кто тебе сказал?              — Я… — Чимин смотрит косо на дверь в каморку, но так и не решается. — Я не могу сказать.              — Хорошо.              Отодвигая стул, Хосок поднимается и идёт к выходу. Чимин безмолвно смотрит ему вслед, а у самого словно отняли голос. Невысказанные слова першат в горле, он только жалостливо смотрит на сгорбившуюся спину и то открывает, то закрывает рот — вдруг несколько звуков все-таки прорвутся. Гнев удушающим ядом заполонил воздух, Хосок распускает его по всей лавке. Амулеты-обереги в каждом из углов начинают слабо подсвечиваться, но вряд ли на них Хосок обратит внимание.              Хосок весь в себе, сконцентрирован на мыслях, которых Чимину не дано услышать.              — Я зол, — твердо заключает он, даже не оборачиваясь. — Сейчас я очень зол и не хочу разговаривать с тобой, поэтому я пойду домой. Я вернусь сюда завтра, и мы поговорим ещё раз, когда я не буду хотеть от души грубить тебе через каждое слово. Не пиши мне пока что, я не хочу больше кричать на тебя. Мне надо подготовиться к нашему разговору, чтобы он не прошел, как сегодняшний.              Он завязывает свои шнурки на кроссовках и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Лучше бы он хлопнул ей со всей силы.              Ругаться — худшее в списке Чимина «ненавижу, когда…». Чимин понимает, почему Хосок просит не писать ему — не хочет сорваться, ведь они оба такие. Для них обоих ругань тот еще стресс, потому что они не любят срываться. Вряд ли кто-то из них думал, что вздорить однажды придётся друг с другом.              Фундамент их дружбы строился на взаимном доверии и открытом общении. Магия Чимина никогда не была красной тряпкой на почве их дружбы, её не приходилось прятать намеренно. Она просто была и никогда не приходилась к слову. Этот не было враньем, был больше недоговоркой. А теперь этот секрет встал между ними, как яблоко раздора.              Хосок импульсивный, а Чимин принимает всё близко к сердцу, поэтому так расстроен. Их ссоры фатальны для обоих чувством вины одному и горем другому. В глубине души Чимин знал, что магия была бомбой замедленного действия. Пехотная мина, ожидающая часа, когда на неё наступят. Но Чимин не думал, что обстоятельства будут вооружены до зубов и серьезно настроены ранить его в самые уязвимые точки.              Наиболее ранящее во всем этом диалоге даже не то, что Хосок накричал на Чимина. Больше всего режет взгляд, где сохранялся маленький кусочек надежды, что Чимин все-таки откроется, а после эта надежда полыхнула, как спичка, и погасла. Это именно то, что выжигает Чимину память. Он прячет лицо в ладонях и глубоко вздыхает.              С тихим скрипом дверь в коморку открывается, и из-за неё боязливо выглядывает Чагён, удостоверяясь, что Хосок действительно ушёл. Она бесшумно выходит и смотрит на Чимина с нескрываемой печалью в глазах, ей точно так же грустно, как и ему.              — Мне жаль, — говорит она.              Чимин проводит руками по лицу, складывая их на столе, но голова его опущена от усталости.              — Всё нормально, этого стоило ожидать.              — Не нормально. Вы сильно друг друга ранили. Тебе больно.              Это правда, Чимину больно. Хоть стой, хоть падай, хоть ложись вот тут на полу и умирай от того, как ноет сердце, ведь Хосок его не слышит, а назойливые мысли нашёптывают, что Чимин разочарование. Но Чимин гонит их, зная, что это не так, ему необходимо, чтобы кто-то убедил его в обратном.              — Он разочарован во мне. Он не верит.              Чагён подходит к нему и встаёт рядом, обнимая за плечи, сочувственно гладя по спине.              — Это не так.              — Зато поверит тебе.              Рука замирает у него на спине, и Чимин поднимает голову, смотря ей в глаза с уверенностью и грустной улыбкой. Он принял решение, и это переложит на него ещё больше ответственности, чем было до этого.              Но если это единственный способ защитить Хосока, пусть будет так. Он разрушит свою тайну.              Ненадолго.

8.6

      Вечер кажется более спокойным, чем предыдущий. Юнги сидит на широком подоконнике и затягивается колючим дымом. Надо завязывать с курением, но сегодня он делает исключение — день такой странный, ему надо сосредоточиться и подумать.              Он не верит в магию, никогда не предавался суевериям, он доверял тому, что видит, и не более. Однако сегодня, когда он сидел напротив Чимина, он готов поклясться, что думать рационально не мог.              Юнги не видел, но чувствовал, как его обожгло изнутри, как только Чимин взял его за руку. Обычно Юнги бы сказал ему не нарушать личное пространство, как говорит всем, ведь они с Чимином не настолько близки, чтобы тот мог прикоснуться так просто.              Может, это просто наваждение, но Юнги на секунду был готов поверить в столь ненавистную магию.              Его взволновало забытое прошлое, которому уже давно не место в голове. Он сам от себя не ожидал, к чему вообще вспомнил то, что давно ушло? Юнги давно не придаёт этому значения, но когда вот так прошлое всплывает перед глазами, невольно начинают ныть старые раны.              Словно кто-то вскрыл этот задвинутый в угол шкаф и так же незаметно запечатал вновь. Юнги не успел окунуться в волну своей памяти, как всё исчезло и закрылось, словно так и оставалось забытым. Будто он и не вспоминал.              Больше всего ему в память въелось тепло чужой ладони и голос, тихо просящий потерпеть. Откуда Чимин знал, что тяжело? Так ловко гладил его по руке и отвлекал, иначе Юнги бы подпрыгнул от внезапного наплыва воспоминаний.              Юнги не даёт покоя чувство, которое растекается внутри него от взгляда на Чимина, которое остро реагирует на его улыбки и прикосновения. Оно рвётся к Чимину, словно готовое прямо при встрече выпрыгнуть у Юнги из груди и броситься медиуму на шею.              Сегодня Юнги не хотел отпускать руку Чимина. Пока Чимин совсем позабыл о том, что взял его за руку, Юнги отчетливо чувствовал это прикосновение, но не смел ни отпускать, ни говорить об этом — хотел подольше сохранить этот мимолётный контакт.              Считается ли это симпатией?              На самом деле Юнги не очень понимает, как ощущается симпатия именно в этом смысле, даже если он достаточно взрослый и состоявшийся человек. Просто ему не доводилось еще доходить до серьёзных отношений. То ли люди были не те, то ли просто не до этого, или он сам в отношениях не нуждался.              Ему и сейчас кажется, что он не нуждается. Но его чувства меняются, когда вблизи него стоит Ким Чимин и светит очаровательной улыбкой. Только Юнги эта улыбка кажется такой?              Новая порция дыма летит в окно, уносимая ветром, вместе с надоевшими мыслями Юнги. Он выдыхает лишнее из головы вместе с сигарным дымом, чтобы очистить голову и расслабиться. Юнги привык держать себя и свой разум под контролем, в его случае эта стойкость необходима.              На столе вибрирует телефон. Юнги вытягивает голову, чтобы посмотреть, кто это. На дисплее имя Намджуна, и лучше бы Юнги ответить, если он не хочет, чтобы кто-то снова вломился к нему домой.              — Что делаешь? — как ни в чем не бывало спрашивает Намджун, очевидно что-то жуя.              — Ты серьёзно звонишь мне ради вопроса «что делаешь»? — Юнги передразнивает манер его безэмоциональной интонации.              — Эта хрень ещё не прошла, я прибью Сокджина, — пытается ругаться Намджун, но с таким произношением он больше похож на пьяного. — Я уже другу позвонить не могу?              Юнги решает с ним не церемониться, закатывая глаза.              — Я знаю, зачем ты звонишь, и уже сказал, что я в порядке. Успокойтесь оба, я слышу, как ты там шуршишь, Чонгук.              — Нихера, как ты понял, что это Чонгук?              — Потому что Сокджин на съёмках, у него последняя история в инстаграмме со студии.              — О, ладно.              Юнги снова затягивается, слушая несколько секунд тишину в динамике и только шелест, с которым Намджун отгоняет Чонгука куда-то подальше и мямлит, чтобы тот не лез во взрослые разговоры.              — Так ты звонил только ради этого?              — Есть такое, — честно говорит Намджун, когда он говорит тише, его голос больше похож на свой. — Я беспокоюсь за тебя последнее время. У меня есть на это полное право, я твой лучший друг.              — Если у меня будут проблемы, то я скажу тебе, — Юнги серьёзен, и даже за безразличным голосом Намджун это слышит. — Тебе первому. Больше не будет ничего серьёзного.              Между ними виснет недолгое молчание, они оба предаются коротким вспышкам памяти. Первым тишину прерывает Намджун, снова что-то жуя.              — Когда ты так говоришь, я уверен, что ты в норме.              — Почему?              — Не закрываешься, — Юнги слышит посторонний шум машин в динамике, но издалека. — Если ты не в порядке, ты прекращаешь говорить.              — Теперь я буду знать, как тебя обманывать, — говорит он, зачем-то вслушиваясь в шум на заднем плане, и вдруг догадывается. — Ты ведь в курсе, что если Сокджин учует от тебя хоть намек на сигареты, то в этот раз ты точно будешь спать на балконе?              — Эй! Не говори ему, просто день тяжёлый, — возмущается он, тоже замолкая, видимо, затягиваясь. — Будем считать, это обоюдная тайна.              — Ага, — Юнги тушит окурок о пепельницу и слазит с окна. — Я устал, дашь мне поспать? Или придёшь бдеть над кроватью?              — Да спи, спи. Ночи. И Сокджину ни слова!              Юнги скидывает первым, а информацию подумывает в будущем использовать в своих целях. Может, он и скажет Сокджину, чтобы просто посмотреть, как тот отхлестает Намджуна полотенцем. В последний раз Сокджин собрал всё сигареты и показательно раскрошил их прямо в мусорное ведро, когда год назад Намджуну запретили курить после пневмонии. Но Сокджин все равно вышел победителем из последующей перепалки, ведь они по опыту знают, что спорить с Джином себе дороже.              И когда они уже перестанут ходить вокруг да около? Тотализатор-то по всей компании разросся, выигрыш будет знатным, когда они, наконец, разберутся в своей «передружбе-недоотношениях». Так это окрестил Чонгук.              Кровать встречает Юнги мягкими объятиями, и, прежде чем он засыпает, на него вновь падает наваждение. Вспоминаются размытые обрывистые сны, на секунду он узнаёт жуткое видение, которое померещилось ему в лифте. Возможно, в этом наборе красок и звуков есть что-то общее, но Юнги кажется, что среди какофонии шума в своих снах он отчётливо слышит знакомое «Хён».              Ему хочется опять пойти в клуб и напиться там, в этот раз до беспамятства, но он вспоминает, что у него есть кое-что поинтереснее. Юнги вновь встаёт и идёт на кухню заваривать себе Чиминовы травки, что тот заботливо собирал ему и подписывал. Лекарства ему привезут только утром, поэтому будет довольствоваться малым.              Юнги мелкими глотками пьёт свой чай — вкусно даже без сахара. Чёрт знает, что Чимин туда наколдовал, чтобы было сладко. Сидя с кружкой в руках на кухне, он делает себе пометку написать Хосоку, что его личная аранжировка для конкурса, наконец, готова.

8.7

      Чимин отстукивает ногой по полу, сидя на стуле в лавке.              Никогда он не думал, что момент его каминг-аута будет вот таким.              Хосок написал ещё утром, разбудив Чимина сообщением. Этой ночью Чимин снова спал неспокойно и чутко. К нему долго не шёл сон, и ему самому пришлось спуститься в магическую сторону лавки и принять травяные лекарства. Для медиумов есть свои сорта лекарств, восстанавливающие баланс. Обычные таблетки могут вызвать привыкание и сбить поток энергии.              Хосок известил, что зайдёт после тренировки, а Чагён забегала этим же утром и, всё для себя узнав, решила, что придёт позже Хосока, чтобы дать им время поговорить. Ведь им явно будет, что обсудить.              План действий у Чимина достаточно прост. У Хосока сильная аура, настолько, что он даже увидел Чагён в лавке, но этого ещё недостаточно, чтобы видеть всё. Поэтому Чимин заранее вынес из магической лавки шкатулку с Агиматом. У Чимина нет времени, чтобы делать новый, поэтому в руки Хосоку попадёт самый настоящий тысячелетний амулет.              Добровольно, конечно, Хосок в руки не возьмёт амулет под предлогом «покажу магию», Хосок явно будет максимально не настроен на колдунские выкрутасы. Поэтому Чимин решает пойти на хитрость, зная натуру Хосока слишком хорошо. Заранее Чимин вытащил груду пустых незаряженных амулетов, среди которых и запрячет филиппинскую ценность. Чимину останется только активировать Агимат и дальше в течение минуты успеть показать Хосоку правду.              И минута не потому, что дальше амулет перестанет работать, а потому что где-то спустя минуту Хосок заметит неладное.              Чимин смотрит на время и решает, что пора. Он берёт в руки эту горсть безделушек, под самый низ подкладывая Агимат, чтобы тот непременно коснулся руки Хосока напрямую, когда всё окажется на полу.              Возможно, это издержки профессии, но спустя две минуты такого стояния, Чимин, и правда, начинает работать и перебирать безделушки в своих руках, отсортировывая их по группам.              Это занимает его время, прежде чем дверь тихо открывается, и в лавку заглядывает Хосок. Выглядит понурым и тихим, на Чимина не смотрит.              На столе уже стоит чай, а Чимин следует своему сценарию, копаясь в витрине и едва ли удерживая все эти железяки у себя в руках. Он, и правда, боится их уронить, потому что взял слишком много, Агимат бы среди них не потерять.              — Подожди немного, — торопливо говорит Чимин, — я сей- ой, чёрт…              Хосок поднимает глаза, когда Чимин роняет на пол один из амулетов и изворачивается, пытаясь не уронить остальные. Этого достаточно, чтобы старший тут же подорвался, теряя тапки.              — Стой, давай помогу, не двигайся.              Подходя, он бережно группирует амулеты в руках Чимина, зная, как тот дорожит своими украшениями, и аккуратно перенимает их на свои руки. Чимин внимательно смотрит, как Агимат ложится в ладони Хосока, и сразу реагирует:              — Kholo.              Камень вспыхивает тусклым свечением. Хосок хочет возмутиться, но замирает, теряясь в пространстве. В один момент на него обрушиваются цветные тяжи, которых он доселе никогда не видел. Хосок обескуражен наплывом окружающих энергий, его заметно пошатывает. Чимин хватает его за плечи, чтобы удержать в вертикальном положении.              — Стой, всё хорошо, хён, держись за меня, — Чимин удерживает его, и Хосок поднимает на него расфокусированный взгляд.              — Что за?.. что ты сделал?              — Ничего, просто мне нужно кое-что тебе показать.              Хосок более-менее приходит в себя, когда Чимин помогает ему сфокусировать разбушевавшееся зрение. Чимин отпускает его, убеждаясь, что тот твёрдо стоит на ногах. Пока Хосок не опомнился и всё ещё осмысляет увиденное, Чимин берёт его за свободную руку, что не держит амулеты. Чимин крепко держится за его ладонь, чтобы самому сейчас не отступить.              — Aag pakad lo.              Чимин держит свою руку прямо перед Хосоком, и в ней вспыхивает зелёное пламя. Оно загорается таким же тёплым и светлым, каким его описывают в книгах и писаниях, а для Чимина оно выглядит, как огонь Прометея, — последняя надежда.              Глаза Хосока стремительно округляются. Он пялится несколько секунд на огонь в руке Чимина, и есть в его глазах что-то, сродни удивлению, восхищению, но оно проходит так быстро, что Чимин не успевает обрадоваться.              — Так, фокусник, — Хосок отступает назад, вынимая свою руку и угрожая Чимину пальцем. — Если это твои шутки, то завязывай, что бы ты ни задумал.              — Хён, успокойся, это просто огонь из Анахата, он не жжётся, смотри, — Чимин стремительно подступает к Хосоку и хочет приложить к нему горящую руку, но тот подпрыгивает, как ужаленный.              — Не трогай меня! — голосит он, уворачиваясь. — Если ты себе руку чем-то намазал, то я беззащитен, не приближайся!              Все амулеты рассыпаются из его рук, и на этом для Хосока гаснет весь магический мир. Агимат с тихим бряком приземляется на деревянный пол. Чимина от этого звука ужасом до самых костей пробирает, словно на него резко все поколения предков уставились в праведном гневе.              — Чёрт, хён! — Чимин забывает о пламени, не гася его, чтобы тут же сесть на корточки. — Он же настоящий!              Амулет цел. Чимин находит его среди безделушек, с силой хватает Хосока, чтобы в этот раз он точно не ускользнул, и вкладывает ему в ладонь Агимат.              — Только не роняй больше амулет, — умоляет Чимин, позволяя хёну отойти от себя. — Я прошу тебя. Ему несколько тысяч лет.              — Что за- какого чёрта, Чимин?! — Хосок таращится на зелёный огонь и наворачивает круги вокруг стола. — Что за фокусы?              — Это не фокусы, хён, успокойся хотя бы на секунду!              Чимин гасит пламя и показывает Хосоку свои руки, мол, вот, всё, ничего нету. Они смотрят друг на друга, и Чимин через один взгляд старается показать Хосоку всю свою душу. Ему нужен лишь один шанс, он просит его молча, зная, что за всем этим смятением и паникой, Хосок всё ещё его друг, который верит Чимину. Кто если не Хосок способен поверить и признать эту правду?              — Хён, — аккуратно начинает Чимин и медленно обходит стол, замечая, что Хосок больше не убегает от него. — Смотри на меня, пожалуйста. Ты дашь мне буквально минуту показать тебе кое-что очень красивое? Хорошо? Минуту, пожалуйста.              Хосок проглатывает нервный ком в горле и смотрит на Чимина с сомнением, потому что его разум не хочет принимать увиденное. Но прямо в его взгляде читается: «это же Чимин». И это придаёт Чимину уверенности, что он делает всё правильно.              Хосок больше не пятится и кивает. Чимин мелко кивнул ему в ответ, сжимая губы от волнения. Сейчас уже дело будет не в Агимате, Чимин изменит для Хосока всё, сдвинув его энергию в другое русло. Чимин даст ему возможность видеть то, что скрыто ото всех, и эта магия такая же древняя, как сам мир.              Касаясь груди Хосока лишь одним указательным пальцем, Чимин метит в его сердце, потому что это именно то место, где у Хосока больше всего души. Он не отводит своего взгляда, удерживая с хёном зрительный контакт, и выпускает всё, что у него есть.              Глаза Чимина загораются сапфирами, и он проникает внутрь. Он меняет структуру ауры, направляя энергию в открытый проток, и теперь истоки энергии для Хосока куда выше, чем для обычных людей.              Видящим можно не только родиться, им можно стать, если аура достаточно сильная для обработки такого большого объема мировой энергии. Видящие, своего рода свободные сосуды, пропускающие через себя окружающие пространства, это делает их связующим звеном между мирами. Можно и видящему стать обычным человеком, если правильно настроить внутреннюю энергию. Нужно быть искусным колдуном и долго изучать строение сферы человека, чтобы однажды начать учиться такой магии. Чимин впервые практикует её на живом человеке, но он уверен в себе и своей квалификации. Он больше двадцати лет штудировал книги и свитки, ему не в чем сомневаться.              Чимин специально держит Хосока, чтобы тот не терял равновесия от резкого открытия чакр. Столько всего за раз… это оглушит Хосока на несколько минут. И Чимин отлично знает, какой вид хёну открылся сейчас, когда фильтр зрения пока не работает, и нет возможности сортировать увиденное.              Хосок видит нити, клубками вьющиеся по воздуху, видит потоки, что реками разливаются в воздухе, словно крася мир акварельными полупрозрачными красками. Он видит ауры, которыми окружены они с Чимином, такие светлые и волнующиеся, и видит все цвета вокруг себя.              Чимин знает этот взгляд, у него когда-то был такой же. Это восхищает. Сила мира всегда приводит в восторг, когда видишь её впервые.              Мановением руки Чимин закрывает всё назад, но в руках Хосока всё ещё есть Агимат, силу которого теперь контролирует Чимин. Хосок не умеет держать фильтры под контролем, поэтому Чимин будет постепенно открывать Хосоку напор силы, и этим рычагом контроля пока будет Агимат.              Молчание затягивается, и Чимин сам пошатывается, потому что отдал достаточно много, а восполнить быстро не может из-за ограничения браслета. Его ведёт, и Хосок первый отмирает, удерживая Чимина от падения и сажая на стул.              — Так, — лаконично подводит Хосок, смотря на него со всей серьёзностью. — Человечество ещё не овладело таким искусством голограмм, так что у тебя, наверное, есть объяснение всему этому, я прав?              У Чимина в груди развязываются узелки тревоги, что сковывали его всё это время. Он снова видит то, на что уже не думал надеяться: Хосок с ним, он слышит, он больше не закрыт.              — Конечно, есть, хён, есть, — с облегчением выдыхает Чимин.              — Пришло время поделиться.              Если бы Чимин потратил чуть больше силы, он бы не удержал слёз счастья. Потому что это значит только одно — Хосок верит ему, в его взгляде снова теплота.              Чимин говорит обо всём. Его слова, как вода из фонтана, — пробку открыли, и теперь они льются без остановки. Чимин не перегружает свои рассказы, но говорит о тех простых истинах, которые можно понять на первых парах. Несколько раз он прикасается к Хосоку, чтобы показать отдельные вещи вроде нитей или цвета, показать суть трав, лежащих на стендах, и амулетов на витрине, про призраков и злых духов рассказывает лишь на словах. Чимин немного задевает свою историю и то, как давно это началось, поражая Хосока масштабом своего семейного древа.              Всё, что Чимин так долго прятал ото всех под страхом смерти, так легко вырывается наружу. Только с долей шока: Хосоку явно нужно время, чтобы всё это осознать. Но взгляд хёна стоит всех страхов, что Чимин пережил, боясь раскрыться. Хосок увлечен, заинтересован, удивлен — в нём целая палитра, которую смешивает его любопытство.              Всю жизнь Чимин боялся двух вещей: что не сможет защитить близких, и что его не примут. И второе оказалось совсем напрасным.              — Ты, маленький засранец, всё это время прятал такую бомбу у меня под носом, а я и не замечал, просто ахренеть, — ошарашенно сокрушается Хосок, забывая даже про свой чай. — И ты, блин, молчал? Подожди, то есть ты реально карты не просто так раскидываешь?              — Могу и просто так раскидать, но, да, я вижу то, что мне нужно, — улыбается Чимин, вспоминая, сколько раз гадал Хосоку на отношения и на везение в клубах. — И все твои любовные дела я предпочёл бы не видеть.              — Господи, какая стыдоба, тебе не стыдно подглядывать за чужой жизнью? — Хосок говорит с деланным возмущением, грозя ему пальцем. — Ты даже чай свой не просто так заваривал. Значит, правда колдовство виной всем твоим лечениям травками.              — Просто у всего есть своя энергетика, и у трав она особенно сильная. Они легко влияют на людей, как и камни, они имеют научно объяснимые свойства, и те, что науке не видно, — поясняет Чимин. Наверное, так чувствовала себя бабушка, которая учила его. — Это чтобы ты не был таким возбуждённым.              — Даже сейчас блокируешь все мои эти, как их, потоки! — вспоминает он, и Чимину, правда, смешно.              Он не хотел бы терять всё это, хотел бы оставить всё так. Но ему придётся вернуть всё назад.              В планах Чимина разобраться с проблемой и после вернуть всё на краги своя: снова сделать Хосока обычным человеком и избавить его от лишних знаний. Есть один ритуал, который может стереть память безвозвратно, просто изничтожить её без сохранения, и Чимин думал о нём этой ночью.              Голоса внутри кричали наперебой, а Чимин снова слышал самый тихий из них. Но будет ли это справедливо по отношению к Хосоку?              Неизвестно, кому после этого ритуала еще будет хуже. Как долго Чимин будет примиряться с чувством пустоты, которое останется после дней, когда Хосок всё знал?              — Чимин.              Чимин выходит из своих мыслей, отрывая взгляд от чашки. Должно быть, Хосок что-то говорил, а он прослушал.              — Почему ты не говорил мне? — спрашивает Хосок, и Чимин чувствует, как этими словами раскрывают его свежие раны. — Никто ведь не знает, кроме меня, да?              — Никто, — тихо отвечает Чимин.              — Сложно было? — Хосок смотрит на него с привычным ему пониманием и теплотой, улыбается. — Я просто не представляю даже, как бы я это от всех прятал. Это даже поговорить не с кем. Я об этом думаю и меня в тоску вгоняет. Никогда бы не смог держать такое в себе. Ты — герой в моих глазах.              Чимин растроган до глубины души, совсем не ожидая от себя, что второй раз за короткий промежуток может так легко расплакаться. Его распирает безграничным счастьем, гордостью, что такой человек, как Хосок, на его стороне. Разве мог Хосок его не принять?              Даже если потом Чимин сотрёт всю его память и вновь останется один, он навсегда запомнит этот момент. Момент, когда его тяжелую ношу наполовину принял на себя самый близкий друг, лучше которого никогда Чимин больше не встретит. Потом будет потом, а сейчас, ненадолго, одиночество, к которому он привык, рассеялось, когда рядом есть кто-то другой.              — О, Боже, ну, ты чего, Чимин, — добродушно смеётся Хосок, пересаживаясь на стул поближе и притягивая Чимина за плечи в объятия. — Иди сюда, я так скучал по тебе. Прости за всё, что я вчера сказал, я был зол.              — И ты прости, — Чимин шмыгает носом и смеётся, вытирая солёные дорожки с щёк. — Я был эгоистом, скрывая это от тебя.              — Ты не эгоист, у тебя были причины. Давай больше не ругаться, — Хосок отстраняется и смеётся, беря со стола платочек. — У-у-у, ну ты и сентиментальным оказался, сколько сырости навёл.              — Не смейся над моими чувствами. Я всё ещё могу превратить тебя в жабу.              — То есть ты тогда не шутил?! — Хосок в ужасе вскакивает, таращась на него, как в первый раз увидел. — Ты реально можешь превратить человека в жабу?!              — Шучу я, шучу, — уверяет Чимин. — Но могу при желании. Просто сложно это, да и геморно, дурацкая кельтская магия.              — Я вижу, вы уже закончили.              Девичий мягкий смех разносится по помещению, и они оба оборачиваются.              Чагён стоит у двери, видимо, только-только вошла. Она опирается спиной на деревянную поверхность и улыбается.              — Да, — Чимин откладывает платок в сторону, промаргиваясь. — Мы разобрались. Больше никаких ссор и…              — Чагён?              Слова обрываются, Чимин переводит взгляд с нуны на Хосока. Тот сидит вполоборота, явно не веря своим глазам. Чимин замолкает, не решаясь прервать эту встречу. Он даёт им время в тишине рассмотреть друг друга после долгой разлуки.              — Как узнал? — спрашивает Чагён, не удерживая широкую улыбку, что расцветает на её лице.              — Родинки, — тут же отвечает Хосок, указывая на собственную скулу, где у Чагён три небольшие точки. — Они всё на том же месте. А хотела удалить.              — Да вот, не пришлось, — она смеётся, неловко отводя взгляд в пол, и вновь смотрит на него. — Когда-то мне сказали, что без них меня не признают на улице.              — Просто с ними особенно красивая.              — Ты уже говорил. Не меняешься с годами.              Хосок заворожённый смотрит на неё, совершенно очарованный этой встречей. У него вырывается тихий смешок, и он оборачивается к Чимину, абсолютно растерянный.              — Как ты нашел её? Ты поэтому спрашивал? — восхищённо произносит он, и магия момента пропадает.              Чимин и Чагён переглядываются, ища поддержки друг в друге. Пришёл момент рассказать то, чего Хосок пока не умеет различать, глядя на людей перед собой.              Только делая вдох, чтобы начать, Чимина опережают:              — Хоби, — Чагён зовет его ласковым детским прозвищем, которого прежде Чимин не слышал. — Ты ведь ещё не видишь, верно?              — Чего не вижу? — Хосок растерянно смотрит на неё и на Чимина, что устремил свой взгляд в стол. — Что я должен увидеть?              На лице её появляется печаль, прикрытая лёгкой улыбкой. Иллюзия спадает: белоснежное платье покрывается разводами пыли и зелени, аккуратные острые колени расквашены в кровь до костей. Ровный пучок теперь висит где-то на затылке, совсем растрёпанный. Всё лицо Чагён покрывается ссадинами, и особенно большая стирает родинки с её скулы. Кровавая рана тянется через всю щеку, от того как Чагён этой щекой во время аварии прокатилась по асфальту. На талии и вдоль живота растекается тёмно-бордовое пятно, на руках нет никакого живого места — они изодраны таким же грубым падением, что и лицо. Одного кеда на ней больше нет, она становится босой на правую ногу — Чимин знает, эта часть обуви у её матери, что приходила на место аварии и нашла розовый кед в траве.              Чимину жаль. Он сразу отличает живых от мёртвый, у последних нет энергетики. А Хосок, он только молча смотрит на неё, подругу детства, с которой так хотел увидеться вновь, но, встретив её, он должен понять прямо сейчас, что её больше нет. И Чагён лучше любых слов дала ему это осознать, она тоже не может смотреть ему в лицо.              Чимин поднимает голову на шевеление стула, когда Хосок встает со своего места. В несколько коротких шагов он сокращает расстояние между ними, смотрит с тоской и совсем не боится её безобразного вида, притягивая её к себе.              — Я безумно скучал по тебе, — тихо говорит он, радуясь, что может хотя бы прикоснуться к той, которую так когда-то искал.              — Я, — у Чагён забывается дыхание, она расслабляется и обнимает его в ответ, крепко сжимая, пока есть возможность. — Прости за то, что тогда уехала вот так. Мне тебя так не хватало на новом месте.              — Мне жаль, — говорит Хосок, и они все понимают, о чем он. — Нужно было найти тебя раньше.              Некоторое время они стоят, окутанные в свои сожаления и грустное счастье, а Чимин просто ждёт. Ему самому так печально, словно он проживает всё сам. Чимин всего лишь сторонний наблюдатель, но его пробивает теми же чувствами чужое горе, к которому он, как всегда, относится слишком чувствительно.              Хосок отстраняется первым, продолжая держать её за плечи.              — Так это твой источник информации, о котором ты не мог сказать? — ухмыляется он, и Чимин только жмёт плечами, молча указывая на нуну.              — Хочешь сказать, ты бы поверил?              — Нет, я бы тебя послал.              — Вот и я о том же! — подрывается Чимин, выглядя оскорбленным. — Как бы я тебе это рассказывал?              — Но теперь-то всё нормально, — смеётся он, вместе с Чагён идя к стулу, и руку с её спины убирает, только когда они садятся. — Окей, всё, что ты мне тогда наплёл, было правдой. Какие варианты действий? Отказываться от роли не буду.              — Я не наплёл, — куксится Чимин, понимая, что Хосок намеренно такие слова подбирает. — Ты точно услышал часть о том, что тебе хотят навредить?              — В актовом зале есть освещения по всему периметру сцены, они хотят ослабить механизм и оборвать, во время твоего соло, — встревает в разговор Чагён, внося в него серьёзность. — Чжонук должен будет повредить крепления, а Джихё выдернет рычаг, тогда всё на тебя обрушится прямо во время выступления.              — Я даже сейчас вам с трудом верю. Кто вообще будет такой глупостью заниматься? Она ведь столько делала для постановки, —никак не принимает их слова Хосок, но уже знает, кому верить. — И даже если бы это не было делом моей жизни, отказавшись, я подведу не только себя, но и своих танцоров.              Чимин был к этому готов. Когда между ними не осталось секретов, руки Чимина развязаны.              — Теперь тебе и не придётся, — заверяет он, и Чагён согласно кивает. — Когда ты знаешь, кто я, мне можно не скрываться. Я могу всё исправить прямо там, пока ты будешь выступать.              Чагён воодушевлённо сжимает свои маленькие кулачки в воздухе.              — Мы не позволим им исполнить задуманное, доверься нам.              — Окей, — чуть спокойнее говорит Хосок. — Чувствую себя участником какого-то клишированного фильма для подростков, но какой у вас план?

8.8

      Плана у них нет.              Именно это является причиной, по которой Хосок весь на нервах. Он стоит, одетый в свой сценический костюм: на нем кремовые кюлоты, такого же цвета жилет и жюстокор, они расшиты голубыми вставками и рюшами. Из жилета торчит ворот белой рубашки, на которую отдельно прикрепили шёлковое жабо, поддетое золотой брошью с голубым камнем — Чимин нацепил на удачу.              Хосок притопывает танцевальными чешками по полу и грызёт ноготь большого пальца, Чимин и Чагён переглядываются. Чимин первым делает шаг к Хосоку и поправляет его жилет, застёгивая некоторые пуговицы.              — Хён, не переживай, ты отлично справишься.              — Да, ты работал очень усердно, просто расслабься, — Чагён подходит к нему с другого бока, поправляя укладку и его чёлку. — Никто не справится с этой ролью лучше тебя.              Оставляя свою прострацию, Хосок смотрит на них, и нервно улыбается.              — Я-то справлюсь, но меня волнует одна парочка, которая планирует моё убийство, — он кивает на Джихё, одетую в максимально лёгкое кремовое платье в рюшах, она стояла вместе с Чжонуком, переговариваясь. — Мне же ещё танцевать с ней. Как в глаза ей смотреть?              — Просто не обращай внимания, отключись, покажи профессионализм, — Чагён кладёт руку ему на плечо, и это действительно успокаивает Хосока. — А в остальном положись на нас, мы любой ценой помешаем им. Сосредоточься на выступлении.              — Внимание! — кричит женщина в строгом костюме, текущий режиссёр-постановщик. — Общий сбор! Начинаем через десять минут, все по местам!              Хосок смотрит на группирующихся танцоров, с сомнением глядя на Джихё и Чжонука. Он вздыхает, беря небольшую паузу, чтобы собраться, и делается расслабленным, словно отпускает свои тревоги.              — Давай, хён, — Чимин хлопает его по спине, даря самую ласковую из своих улыбок. — Удачи.              — Спасибо, вам тоже, — говорит он, направляясь к своим, громко подбадривая ребят.              Чимин и Чагён стоят чуть поодаль, слушая, как арт-директор и режиссер-постановщик раздают указания, хореографы наставляют свои команды. Чимин же следит внимательно раскрытым зрением за этими двумя — они так стабильны, словно сегодня их будничный день. Они уверены, что у них все схвачено. Кроме того факта, что за ними всё это время таскался призрак, разведавший все их планы.              — …Реук, ты будешь на прожекторах сверху, а Хыин на рычагах. Всё! По местам.              Чимин чертыхается, Джихё и Чжонук тоже сменяют цвета на вишнёвый и синий, явно приходя в ярость и расстройство, — это в их планы не входило. Чимин же оборачивается к Чагён, та выглядит такой же восторженной.              — Ты сейчас тоже это слышала? — спрашивает он, и она часто кивает.              — Кто-то будет стоять на позициях всё время представления, это лучший расклад для нас! Главное, следить за этими двумя.              Хосок оборачивается к ним, и на лице его такое же облегчение. Он показывает им большие пальцы, прежде чем резво упрыгать со своей командой за кулисы.              На самом деле, Чимин ждал этой постановки с замиранием сердца, поэтому, когда комиссия усаживается в зале, он начинает ловить всеобщий настрой. На этой сцене собрались лучшие танцоры разных направлений, лучшие балетные артисты современности — молодое, новое поколение классического и современного танца.              За опущенным занавесом даже без магического зрения чувствуется скопившаяся интрига, ощущение чего-то потрясающего и трогающего. Чимин ждал этого, потому что искусство когда-то было и его частью.              Гаснет свет, занавес резко разъезжается, насколько позволяет техника. На сцене декорации красивой богатой улочки шестнадцатого века. Музыка начинает с испанских мотивов гитары и солирующей скрипки, под которую балетники в изящных лёгких костюмах начали движение по сооружённой улочке.              Чимин знает, о чём спектакль, у него есть брошюра, и Хосок рассказывал. Иная интерпретация сказки Шарля Перро «Синяя Борода». Здесь главный отрицательный герой далеко не кровожадный Синяя Борода, а его недобросовестная жена, роль которой играет Джихё. Хосок в этой истории принц, что искал свою невесту, которая не посмотрит на внешность и богатство, для этого он нацепит себе на лицо страшную синюю бороду.              Действие первое начинается на улочке вдали от дворца, где Хосок гулял со своим советником, а там на торговом рынке люди воспевают красоту дочерей богатого купца. Младшая из них и есть та злополучная жена.              Чимину не оторвать глаз. Он, приворожённый каждым движением, ощущает себя частью этой истории. И как комиссия сидит с такими постными лицами перед самой сценой, когда Чимина и без всякого магического зрения сносит этой энергетикой со сцены? Он не может не смотреть на Хосока, чьи движения идут в такт со скрипкой, что звучит в быстром темпе в тремоло. Его тело движется нота в ноту, движения сменяются на плавные, когда ноты растягиваются, и так же медленно Хосок выполняет элемент за элементом.              Темп снова набирает обороты то тормозя, то ускоряясь, пока в один момент не звучит вместо одной скрипки смычковый оркестр в аккомпанементе клавесина и басового бита, идущего подложкой сзади, чтобы не загубить антураж сцены прошлых веков.              Это, и правда, красиво, это профессионально. Столько труда вложено в каждый взмах рукой, балерины с редким изяществом выполняют свои классические пируэты и перестраиваются в современный ритм — ребята сделали всё, чтобы сохранить шарм своего танца и показать, как он гармонирует с чужим.              Чимин смотрит на комиссию свободным зрением, и у него от сердца отлегло: они точно так же в восхищении. Ни одного серого человека в зале, даже технические работники смотрят на это шоу с восторгом на лицах.              — Вау, — выдыхает Чимин, он забыл обо всех своих проблемах, пока смотрел первый акт. — Это такое безумие.              — Точно, — соглашается Чагён. — Именно таким должно быть искусство. Взращённым изнутри.              — Я даже потерялся… особенно, когда Хосок и Джихё оттанцевали на балу. Такие декорации, а от музыки я вообще не ожидал! — он говорит тише, чтобы не привлекать внимание, но впечатлениями хочется делиться.              — Даже я заметила, что ты отвлёкся от своих терзаний, ты весь день сам не свой, — Чагён тоже шепчет, хотя её совершенно никто не слышит, кроме Чимина. — Я вижу, что ты смотришь на Хосока как-то не так, что с тобой?              На самом деле, ничего, просто на Чимина все тяжелее опускается осознание, что, как только они разберутся с этим, Чимин сотрёт Хосоку память. Он подготовил ритуал дома, повторил, законспектировал его из старой книги, что написана ещё со времен царицы Шахерезады. Он повторит его ещё раз дома, и завтра, когда Хосок придёт, для него всё это перестанет существовать. А ауру его Чимин крепко запечатает, чтобы больше магический мир его не беспокоил.              — Чимин? — серьёзно повторяет Чагён.              Чимин отвечает расплывчато:              — Я исправлю то, что сделал с Хосоком.              — В каком смысле исправишь? — не понимает она, но её вдруг озаряет. — Чимин, что ты хочешь сделать?              — Я сотру ему память, он не вспомнит обо всём этом.              Она замолкает, не веря своим ушам. Чагён ищет в его глазах что-то, прищурившись, и делается впервые за всё время их знакомства раздражённой.              — И ты считаешь это справедливым? — сердито начинает она, и Чимину её голос кажется тем самым, что шепчет громче других в голове. — По-твоему, справедливо — развеять все его сомнения и вновь посеять их в его душе? Справедливо — поделиться с ним самым сокровенным, показать, как сильно ты веришь ему, и вот так просто отобрать? Хорошо, — саркастично подводит она, кивая. — Пусть это для тебя нормально, но, по-твоему, в порядке вещей вот так просто позволить ему вновь увидеть меня? Для чего? Чтобы просто забыть? Ты, Чимин, говоришь, что не хочешь лезть в чужие судьбы, потому что это большая ответственность, но безответственно то, что ты уже вмешался, а теперь трусливо убегаешь.              Чимину нечего сказать. Она стыдит его, и у неё получается, ведь все слова проникают под кожу и царапаются изнутри. Он лучше всех понимает, как несправедливо поступает по отношению к Хосоку, но что будет, если он не сможет защитить его? Что будет, если все его планы на алую нить пойдут не по плану? Что если Боги будут угрожать Хосоку?              Боги способны на многое, они жили тысячелетия, кто Чимин в сравнении с ними? Он может заполнить своей силой любое количество Шпинелевых чаш на проверке ранга, но это даже на йоту не приравняет его к Богам.              — Я не могу его защитить…              — Но ты можешь, Чимин, — повторяет она, сжимая его руку. — Вспомни, кто ты такой. Думаешь, я не знаю, что это? — она кивает на браслет, что болтается над его рукой. — Одна старуха перед вознесением сказала мне кое-что, просила однажды использовать эти слова по назначению. Я думаю, это и есть то самое. Никогда, Чимин, — он поднимает на неё глаза. — Никогда не склеить то, что порвано. Ты разрушил стену между вами, но если сейчас ты разорвешь то, что между вами есть, больше ты никогда не сможешь посмотреть Хосоку в глаза без сожалений. Если ты не веришь в себя, верь в нас. Мы сильнее, чем ты думаешь. Наш выбор — быть на твоей стороне, и мы сами будем за него ответсвены.              Музыка снова начинает играть, и Чимин поворачивается к сцене — второй акт. Новые декорации, и скоро начнутся соло номера, в том числе и Хосока. Чагён только кивает ему, показывая, что разговор окончен — она всё сказала.              — Я пойду к нему и подбодрю, скоро его соло, — говорит она, сжав ладонь Чимина напоследок, прежде чем встать и лёгким шагом побежать к выходу из зрительского зала. Чимин забавляется, как она намеревается обойти по коридору снаружи сцену, чтобы выйти за кулисы, словно кто-то мог её увидеть.              На сцене под нежный аккомпанемент вытанцовывает Джихё свою сольную партию. Чимин отмечает, что она талантлива: зачем ей было убивать Чагён? Имея такую растяжку и чувство ритма, зачем-то пошла на радикальные методы. Но вот Чимин замечает, что она один раз не дотянула носок, другой совсем чуть-чуть не так сильно прогнулась в спине. Возможно, вот оно — зависть поглотила трудолюбие.              Чимин боковым зрением замечает движение, и глаза его расширяются от ужаса. Музыка медленно затихает, и Джихё лёгкими балетными прыжками уходит со сцены, а Чимин смотрит на тех двух парней, что должны стоять на рычагах и прожекторах. Они сидят чуть поодаль от Чимина и увлечённо обсуждают постановку, пальцами на что-то показывая, но неброско, чтобы быть вежливыми и никого не отвлекать.              Пока идёт промежуточный танец, Чимин подрывается с места, невзирая на этикет. Он, согнувшись в три погибели, подбегает к этим двум и присаживается на корточки в проходе.              — Прошу прощения, — извиняется Чимин, и парни поворачиваются к нему в недоумении. — А вы разве не должны быть на позициях? Ну, на чердаке и за кулисами?              Они переглядываются и улыбаются беспечно, почесывая затылки.              — Так чего торчать там весь спектакль? — спрашивает один из них. — Я оставил прожектора на техников. Чего там сидеть болты гипнотизировать?              — А занавес опустить я должен только в конце всего этого, второй акт-то длинный, — говорит его сосед, что сидит ближе к Чимину. — Вот мы и решили тут посидеть, красиво же. Билеты на это шоу будут бешенных денег стоить, а мы хоть так на эту красоту посмотрим, одним глазком.              — Ха-ха, действительно, — нервно смеётся Чимин и поднимается.              Так же сгорбившись, он по заднему ряду идёт к стене и по проходу вдоль бежит трусцой к выходу. На него через открытую дверь едва не налетает Чагён.              — Чимин? Ты чего тут, там же, вон, Хосок выходит, я проверила его, он готов.              — У нас проблемы, смотри, — он показывает ей на тех двоих, что сидят на рядах выше. — Они должны быть на рычагах и на чердаке, но они торчат тут, понимаешь, что это значит? Что там сейчас никого. Где Джихё и Чжонук?              — Я, — она напрягает память и с со страхом в глазах смотрит на него. — Я не видела их. Только Джихё за ширмой… Боже, Чимин, она пошла к рычагам!              — Бегом!              Чимин срывается с места, дрифтуя по скользкому полу коридора на поворотах. Чагён бежит следом, клацая своими кедами по полу, и не отстаёт. Они оказываются у дверей за кулисы за тридцать секунд — Чимин так бегал последний раз на школьном марафоне в старших классах. Он врывается, и на него сразу смотрят несколько пар глаз из танцевальной труппы.              — Где Хосок? — шипит он, и девушка в лёгком платье служанки прикладывает палец ко рту, призывая к тишине, и указывает на сцену.              Бегая глазами по присутствующим, Чимин ищет хоть одного злоумышленника и не находит. Он смотрит на Чагён, что быстро и тихо оббегает всё закулисное пространство, и мотает головой отрицательно.              Музыка уже звучит, а значит, Хосок начал номер. Время переходит на секунды, у них каждый момент на счету. Когда они хотят убить Хосока? Как их ловить? Тут две стороны с рычагами, на какую идти?              Чимин крутится в отчаянии, начиная поддаваться панике. Музыка продолжает идти, все смотрят, выглядывая, как танцует их лидер, а Чимин еле сохраняет дыхание, думая, что сейчас у него начнётся самая настоящая истерика.              Он приходит в себя, когда Чагён подлетает к нему сбоку и, вцепившись в запястье, волоком тащит за дверь.              — На чердак! Если ничего не испортить, балка не упадет!              Она знает дорогу, уверенно выбегая из-за кулис и заворачивая буквально в соседнюю дверь, но та заперта. Чагён проходит сквозь неё, и через секунду та открывается перед Чимином изнутри. Его запястье вновь оказывается в крепком захвате, с которым Чагён волочит его верх по лестнице. Чимин и сам не отстаёт — каждая в его голове падает по песчинке, он прилагает все свои силы для того, чтобы шевелить ногами как можно резче.              На последних ступеньках Чимин обгоняет Чагён и с грохотом врывается на чердак, хлопнув дверью.              Чжонук, склонившийся над креплениями металлической балки с прожекторами, оборачивается, заслышав открывшуюся дверь. Чимин в испуге смотрит на его руки, что держатся за крепление прожекторов, и он порывается вперёд.              — Какого?..              Чжонук пялится на Чимина, удивлённый, что кто-то зашёл и поймал его с поличным. Но тут же отворачивается обратно, начиная крутить болты, решая закончить начатое.              — Чимин, останови его! — кричит Чагён.              Именно в этот момент он кидается Чжонуку на спину и рывками оттаскивает от софитов. Чжонук выше его и больше, но эффект неожиданности сделал своё дело — Чжонук пошатнулся и начал заваливаться назад. Чимин что есть силы пережал ему кислород, начиная душить локтем, чтобы тот растерялся, — так его учил Циюль когда-то давно.              Чимин хочет перехватить руку поудобнее, но Чжонук быстро пользуется секундной слабостью Чимина и легко скидывает его через себя вперёд. Чимин клещом вцепился тому в рубашку, изо всех сил сжимая кулаки, и это даёт ему вновь встать на ноги, прежде чем его завалят снова. Но Чжонук одним резким движением отцепляет его от себя и отталкивает, сильно пихнув в грудь.              Руками Чимин больно проскальзывает по деревянному полу, оцарапывая ладони, когда приземляется на поясницу.              — Отвали по-хорошему, — рычит Чжонук, но Чимин, кряхтя, снова поднимается.              — Хрен тебе, мудак, — Чжонук вновь отворачивается, начиная идти к прожектору, а Чимин дёргает его за руку, пытаясь ударить в челюсть, но тот ловко уворачивается. — Прекрати!              Одной ловкой подножкой Чимина заваливают на спину. Чжонук хватает его за грудки и сильно встряхивает, припечатывая к полу. Чимин старается не травмировать голову, но спиной биться тоже достаточно больно.              — Не угомонишься, да? — бесится он, сплевывая кровь, Чимин всё-таки задел его. — Тогда сейчас получишь.              Первый удар был не таким сильным, но резким, Чимин начинает брыкаться резче, пытаясь пнуть этого ублюдка или оцарапать, хоть что-нибудь — лишь бы тот не вырубил его. Один меткий удар, и всё закончится, Чимин не сможет ничего сделать.              — Спокойной ночи, — шипит ему Чжонук, он перехватывает Чимина так, чтобы тот не мог больше изворачиваться, и замахивается рабочей рукой.              Чимин зажмуривается, надеясь, что это хоть как-то поможет ему удержаться в сознании.              — Чонгук, фас!              Чужой вес пропадает, как и руки, крепко держащие Чимина, и он с глухим «угх» приземляется на спину, всё-таки стукнувшись затылком об пол. В непонимании Чимин дезориентированно поднимается на локтях и видит Чонгука, который ловко обрабатывает лицо Чжонука меткими ударами. Теперь сам Чжонук лежит на полу, пытаясь закрыться. Чимин и не знал, что Чонгук такой маленький зверёныш.              — Ты как? В порядке?              Рядом с ним на колени приземляется Юнги, помогая ему сесть, и осматривает. Он забывается в волнении и неосознанно касается руками лица Чимина. Растерявшись на пару секунд, Чимин вдруг осознает: что они вообще тут делают?              — В норме? — повторяет Юнги.              — Да, — Чимин кивает, и указывает на софиты. —Хосок на сцене, они хотят уронить прожектор, я не знаю когда.              — Он готов! — негромко говорит Чонгук, чтобы не мешать спектаклю.              Он сидит верхом у Чжонука на спине, держа его скрученные руки, пока тот из оставшихся сил рыпается и психует, пытаясь что-то сказать. Но ему мешает тряпка, которой Чонгук заткнул ему рот.              Юнги в три шага подбегает к балке, начиная осматривать, он трогает несколько креплений на одной стороне и идёт к другой:              — Тут вроде всё…              Он не успевает договорить, как вдруг катушка сверху издаёт трещащий звук и начинает с бешенной скоростью крутиться. Балка обрывается вниз.              Вместе с ней у Чимина в пятки рушится сердце, иначе как объяснить, что он больше его не слышит, не чувствует? У него в глазах застывает неподдельный страх и ужас, тело сковывает оцепенение. Юнги, так и не дошедший до второй стороны, смотрит точно так же, замерев.              Балка обрывается вниз, пробыв в свободном падении два метра, и с треском останавливается в воздухе, не выглянув даже из-за верхнего полотна занавеса. Чимин так громко выдыхает, словно тяжесть всего мира спадает с его сутулых плеч. Слышатся овации от комиссии — соло Хосока закончилось, а за громким воем оркестра вряд ли кто-то услышал треск.              Юнги разобрался, где здесь подъёмник, и вновь вернул балку наверх, проверяя оставшиеся крепления, а Чимин подбегает к краю чердака и выглядывает вниз. Он встречается взглядом с Хосоком, на котором по цветам ясно видна вспышка страха — он точно так же чуть не поседел, как сам Чимин.              Но Чимин соединяет указательный и большой пальцы в жесте «ОК», Юнги кивает танцору, замечая, как тот гордыми шагами уходит за кулисы.              — Лицо попроще, герой, — усмехается Юнги, хлопая Чимина по спине, и тот морщится от тянущей боли. — Ох, чёрт, прости, я забыл, что тебя тут помотали.              — Да уж, — кряхтит Чимин, держась за поясницу, что тоже ныла, и тут же шипит, глядя на свои содранные ладони. — Чёрт, больно.              — Не трогай, подержи свои руки так, пока мы не покончим с этим, — Юнги не касается его, только страхует сзади.              У Чимина не кружится голова, но он для виду немного шатается, чтобы Юнги не убирал своих рук далеко.              Пока они спускаются вниз с чердака, Чимин немного вводит Юнги в курс дела. В коридоре им навстречу уже бежит мужчина-охранник со своим помощником, у обоих глаза по пятьсот вон. Они видят ослепительно улыбающегося Чонгука, что тащит скрученного Чжонука, и забирают у парня его игрушку, Чонгук даже расстраивается.              Чимин замечает за их спинами запыхавшуюся Чагён.              — Мы не сразу заметили, что там на чердаке потасовка, камера бы не переключилась — так и не поняли бы, — причитает охранник. — Что у вас там произошло?              — Этот молодой человек пытался обрушить реквизит на выступающего артиста. Зависть сгубила, — коротко и просто говорит Юнги, прежде чем Чимин успевает просто вздохнуть. — У него есть сообщница, но, ради блага танцоров, дадим выступлению закончиться. Она там танцует ведущую роль.              Чимин смотрит на него с уважением — Юнги умеет складно и ясно говорить, Чимин бы тут сто лет в обед двух предложений не связал, особенно сейчас, в таком судорожном и возбуждённом состоянии. А Юнги говорит размеренно, при этом контролирует одним глазом Чжонука и придерживает Чимина за больную поясницу.              Облегчение, что Юнги оказался здесь. Это всё ещё опасно, потому что между ними ярко-алая нить, всё ещё кажется неправильным на уголках сознания, но Чимин так рад ему. Юнги оказался в нужном месте в нужное время, Чимин не знает, что он вообще тут делает вместе с Чонгуком, но он здесь и берёт на себя всю лабуду с разборками и объяснениями.              Если бы судьба не спихивала их так отчаянно, Хосок мог бы погибнуть. Но благодаря Юнги и Чонгуку этого не произошло.              Чимин безмерно благодарен. Юнги или Судьбе — он не знает. Должно быть, обоим?              Выступление успешно завершается, и после него начинаются разборки. Под всеобщие взгляды охрана выводит виновника в наручниках. Комиссия покинула зал разговаривать с директором, и Чжонука кидают под ноги организаторам, объясняя ситуацию в красках. Говорит в основном Юнги, раскладывая всё по полочкам со слов Чимина.              Чимин обставил ситуацию так: он услышал в коридоре разговор Джихё и Чжонука и боялся, что ему никто не поверит, потому что они свои. Юнги же решил пойти по-хитрому, он сказал, что сообщница сдала Чжонука, но тот, заслышав это, тут же агрессивно избавился от тряпки и начал доказывать обратное. Что Джихё придумала весь этот план с самого начала, что он не хотел убивать невинную девушку по её наводке. Вся труппа балета в ужасе охнула, сразу понимая, о ком речь.              Юнги рассказал, как заметил Чимина, бегущего на чердак, и последовал за ним, а застал драку. Камеры охраны записали всё: как Чжонук крутит крепления в кусочке слепой зоны, как Джихё дёргает рычаг — всё.              Наверное, без Юнги всё не решилось бы так слаженно. Чагён сидит с ним, уставшим, на кресле, гладя по плечам, чтобы хоть поддержкой облегчить его боль.              — Молодец, — шепчет она, Чимин улыбается, ведь её всё равно никто не слышит.              Всё это время Хосок нервно поглядывает на бледного Чимина, что сидит на зрительском кресле вместе с Чагён. По глазам видно, хочет подойти убедиться, что с ним всё в порядке, но стоит послушно, выслушивая все аргументы, давая показания, что видел падающую балку.              И только когда приезжает полиция и забирает двух злоумышленников, Хосок подрывается к Чимину, присаживаясь перед ним на корточки.              — Тебе сильно досталось? — тараторит он, осматривая Чимина и охая, когда видит его ладони. — Он тебя побил? Скажи, что у тебя ничего не болит, я сейчас с ума сойду, Чимин!              — Не скажу, потому что моя спина сейчас пополам сломается, — стонет Чимин, и у Хосока глаза на лоб лезут. Он глядит на Чагён в поисках ответов, а она только снисходительно качает головой.              — Не боись, хён, я ему за Чимин-хёна в два раза больше вернул, — гордо говорит Чонгук, показывая свой бицепс под толстовкой. — Видал? За это меня фанаты и любят.              Юнги появляется рядом из ниоткуда:              — Для этого я и потащил тебя с собой, чтобы ты его за меня положил. Я бы сам не повалил, такой здоровый.              Пока они переговариваются, Чимин смотрит на притихшую Чагён — она не лезет в разговор, опасаясь, что Чимин или Хосок ненароком ей ответят. Она улыбается, находясь в своём разуме, а взгляд её устремлен на сцену, что всё ещё освещена яркими софитами и заставлена декорациями красивого бального зала, в котором проходил последний акт.              Хосок замечает это тоже и смотрит на Чимина, тот только кивает, соглашаясь, потому что они думают об одном и том же.              Как бы не была сладка встреча, Чагён пора уходить. Уходить навсегда.              — Ребята, подождёте нас в холле, — вдруг спрашивает Хосок с совершенно нечитаемым беспечным лицом. — Мы с Чимином быстро соберём меня и выйдем.              — Он… — начинает Юнги, собираясь возразить, но вдруг замолкает, секунду глядя на Хосока и Чимина. — Да, хорошо. Мы с Чонгуком пока подгоним машину.              «Он понял», — думает про себя Чимин, замечая, как Юнги бросает на него косой взгляд, прежде чем взять Чонгука за шиворот и утащить, закрыв за собой двери.              — Вы не закончили? — не понимает Чагён, глядя то на Чимина, то на Хосока, который подает голос первым.              — У тебя ведь осталось одно незавершённое дело здесь, я прав?              Чимин решает не мешать им, он встаёт и, не торопясь, идёт вверх по проходу, чтобы сесть за контроль-центр в середине зала.              Чагён смотрит на них озадаченно, прежде чем понимает, что время пришло. В чертах её лица селится грусть, которую она снова прячет за красивой улыбкой.              — Да, — произносит она, ожидая.              Уже переодетый в обычную тунику и трико, Хосок кланяется перед ней на королевский манер, словно на нем всё ещё надет расшитый жилет и жюстокор.              — Станцуешь со мной?              Он протягивает ей руку, за которую она уверенно берётся, поднимаясь с сидения.              Хосок ведёт её на сцену, как в далёком прошлом, когда они представляли, что взрослые, что на большой сцене выходят в свет слепящих софитов, где совсем не видно зрителей. А видна лишь жизнь, что начинает течь отдельно, проходя на сцене, — новая история, которая закончится, когда опустится занавес, и прозвенит последний звонок.              На середине сцены они останавливаются, ненадолго отпуская руки, чтобы встать друг напротив друга на расстоянии метра.       

V of BTS «풍경 (Scenery)» — Piano Cover by Smyang Piano.mp3

      Чимин выкручивает главный микс, с телефона запуская музыку. Из колонок полилась мелодия фортепиано, скачущая по клавишам в тихой плавной гармонии, словно слуха касаются белые легкие перья, пока Хосок и Чагён смотрят друг на друга.              Это танец Хосока, который он ставил когда-то давно, и танцует до сих пор. Взгляд у Чагён становится кристальным, когда Хосок спрашивает её без слов:              «Ты знаешь?»              А она рассеивает в глазах всю свою печаль, оставляя место только безграничному теплу, с которым одними губами отвечает:              «Я знаю»              Проигрыш заканчивается, с первой нотой и каждой следующей они делают по лёгкому шагу навстречу друг другу. Звучит нота и две, нота и две, а шаг сменяется наклоном, превращаясь в ходьбу по кругу. Эта мелодия похожа на снег, что бесшумно падает на асфальт в середине ноября, мечась в воздухе и оседая в чьих-нибудь руках. Чагён тонко кружится с каждый шагом вокруг своей оси, точно так же мягким снегом оседая в руках Хосока.              Несколько движений по тягучим аккордам, и они расходятся вновь. Словно уходят года, как ушли и в этой реальности. Так странно, должно быть, смотреть на современный танец Хосока, что движется в нежный темп за мелодией клавиш, и на Чагён, что с изящной тонкостью выполняет каждое движение, но остаётся такой свободной, когда взлетает над сценой и твёрдо приземляется на пол.              Этот танец — последний. Всё, что у них останется друг от друга, перед ещё одной долгой разлукой. Если они хотят повторить всю историю их жизни в танце, им придётся закончить раздельно, но они не расходятся, вместо этого сталкиваясь опять.              Хосок берёт её за руки, позволяя опереться на себя, и подбрасывает лёгкое тело в воздух, ловит и держит, Чагён сдерживает свою улыбку — он помнит её любимую поддержку, позволяя стать мечте реальностью. Она выгибается в спине, делаясь похожей на хрупкую ветку весенней вишни. Такая же тонкая и притягивающая взгляды.              Какой она могла быть, сияя для других? Никто никогда не узнает, ведь в свой последний танец она сияет лишь для двоих, что единственные видят её в этом зале.              Покружив вокруг себя, Хосок ставит её на пол, не замедляя оборота. Он наклоняет Чагён как можно ниже, до нужного порога, и замирает, ровно в этот же момент замирает и рука Чагён, вытянутая над головой. Она легко держит себя едва ли не в горизонтальном положении, из-под прикрытых век глядя на Хосока, который проглатывает своё сбитое дыхание.              Хосок поднимает её, так и оставаясь стоять, держа свои руки на её пояснице. Взглядом изучая все черты её повзрослевшего лица, цепляясь за мелочи: за волосы, выбившиеся из резинки, за лёгкое платье, которое широкими лентами держится на её плечах. Чагён выросла такой же безумно красивой, как он представлял, её глаза горят ярким светом и любовью к миру, который она потеряла, умерев. Никогда Хосок не был влюблён в девушку перед собой, но человека ближе, что чувствовал бы его так хорошо, он не встречал.              Он хочет запомнить её такой: сверкающей, запыхавшейся и с трепетной улыбкой на лице.              — Я буду скучать.              — Не скучай, — возражает она, привставая на носочки, чтобы руками обвить его шею, утыкаясь в плечо. — И не торопись. Я обязательно тебя дождусь. Еще потанцуем.              Руками скользя по её пояснице к спине, Хосок обнимает её в ответ, чувствуя, как слабнет ощущение тела под его ладонями. Чагён медленно осыпается в воздухе, начиная со ступней, и медленно растворяется.              Прежде чем она окончательно исчезает, Хосок успевает сказать тихое:              — До встречи.              Рассыпается всё без остатка, разбивается на маленькие лепестки, поднимающиеся вверх сквозь потолок. На сцене перед Хосоком остался только один нежно розовый кед, пыльный и немного зелёный от травы.              Звучит последняя нота открытого аккорда.

8.9

      — Юнги, я тебя умоляю, проводи его прямо до комнаты, я же не смогу праздновать спокойно, если не буду уверен, что он отдыхает дома.              Еле-еле Чимин уговорил Хосока идти с коллективом и праздновать успешное одобрение спектакля. Хосок же рвался везти домой Чимина, на котором «нет живого места».              У Чимина синяк на спине, и губа разбита, руки в кровь, но он вполне жив и может сам доехать. Хотя и не понятно, кто из этих двоих хуже — Юнги или Хосок, общего между ними только то, что оба слишком опекают Чимина.              — Я увезу его на своей машине, чтобы он не трясся в транспорте, — кивает Юнги.              — И займись его руками! Он же все свои штучки сам делает… конспекты я ещё за него могу писать, а вот кольца ваять уж вряд ли.              Чимин закатывает глаза и тыльной стороной ладони пихает Хосока к ждущим танцорам:              — Иди уже, раскудахтался, мне не пять лет. Веселись сегодня. За двоих, — договаривает Чимин, выразительно глядя на Хосока.              Он кивает:              — Безусловно.              Танцоры забирают Хосока и все вместе уходят дальше по улице, а Юнги с Чимином остаются одни.              Возвращается лёгкая неловкость. Чимин, переминаясь с ноги на ногу, спешит к машине, чтобы не светить на всю улицу их символической связью.              — Пойдём, — говорит Юнги, идя вперёд него к переднему пассажирскому сиденью, и открывает перед Чимином двери. — Садись.              — Джентльмен, — фыркает Чимин, усаживаясь, и дверь захлопывается.              Юнги садится на водительское место, заводя машину, и включает печку.              — Замёрз? — не понимает Чимин.              — Ты холодный, — говорит Юнги, указывая на руки Чимина, которые держал в своих пару минут назад, осматривая. — Я думал, это ты замёрз.              — Даже не почувство…вал. — Чимин весь съёживается и едва не прикусывает язык.              Юнги наклоняется через коробку передач в опасной близости от его лица и тянется за ремнём безопасности. Чимин даже дышать перестаёт, вытягивается натянутой струной, совершенно не понимая, как у Юнги может быть такое спокойное лицо при нарушении чужого личного пространства — смотрит только на ремень, а у Чимина сейчас щёки сгорят от смущения.              Приземляясь обратно, Юнги пристёгивается сам и заводит машину, начиная выезжать с парковки.              — Кстати, куда ты дел Гука? — Чимин решает спросить хоть что-нибудь, чтобы не было так неловко.              — За ним приехал менеджер, завтра у них съёмки, и он забрал его раньше, когда я сказал, что не могу отвезти его лично.              — Теперь он занятой парень, — кивает Чимин.              — Скорее популярный. Представляю, что будет, когда его группа дебютирует, — смеётся Юнги. — Он уже так свободно гулять не сможет.              Внутри откликается смех, которого прежде Юнги не показывал. Тёплый, нежный, с каким он часто отзывается о Чонгуке, о семье, которую обрел без кровных связей.              Они едут по главному шоссе, но вместо поворота к дому Чимина заворачивают в противоположную сторону, и тот недоумённо приподнимается в кресле.              — Куда мы едем? Мой дом там, — Чимин пальцем указывает назад, а Юнги и бровью не ведёт.              — Мы едем в круглосуточную аптеку, чтобы обработать твои руки, — Юнги не отрывает взгляда от дороги, но тон его явно не терпит возражений.              Машина останавливается у достаточно большой аптеки. Юнги оставляет Чимина ждать в машине и развлекаться с магнитолой, а сам уходит в аптеку. Он возвращается с внушительным пакетом в руках и длинным чеком.              — Господи, ты что, автомобильную аптечку заодно решил закупить? — ёрничает Чимин Чимин, когда Юнги садится в машину, устраивая на своих коленях пакетное гнездо, чтобы всё было под рукой.              — Это же всё с моей кредитки, чего ты-то переживаешь? — он садится вполоборота и бережно берёт Чимина за запястья, подтягивая их к себе ближе.              — Только осторожнее, — просит Чимин, такие мелкие царапины всегда почему-то самые болючие.              Юнги закатывает на него глаза, переворачивая руки ранами вверх, и замирает. Его пронизывает иглой ужаса изнутри, когда чувствует на собственных пальцах липкую теплоту. Чужие руки в его собственных покрываются алыми струйками крови, щекотят тонкими ручейками Юнги запястья, а прикосновение к коже Чимина непривычно холодное, мертвенно ледяное. Звук падающих капель оглушает, широким эхом отскакивая от стен автомобиля, а капли стекают по его собственным пальцам, цепко удерживая внимание на происходящем.              — Ты чего?              Юнги моргает, когда Чимин зовёт его, непонимающе рассматривая его побелевшее лицо, а наваждение исчезает, ужас лопнул, подобно мыльному пузырю, и оставил после себя только липкое послевкусие. Перед Юнги всё те же исцарапанные о доски руки с запёкшейся корочкой крови, не более.              С глаз Юнги смаргивает усталость, ссылаясь на тревожный день, — привидится всякое.              — Задумался.              — Забыл, чем руки обрабатывать? — беззлобно усмехается Чимин.              — Я купил БФ-клей и могу заклеить им заодно твой рот.              Чимин фыркает в ответ, и расслаблено прислоняется плечом к сиденью.              Из упаковки Юнги достает ватный диск, смачивает в дезинфицирующем растворе. Он держит руку Чимина, глядя, как тот напрягается, хотя Юнги даже не поднёс диск к ладони. Юнги водит диском туда-сюда и едва сдерживает смех, как Чимин следит взглядом за белым кругляшом, словно тот вот-вот обнажит зубы и укусит Чимина за палец.              Прекращая внутренне потешаться над больным, Юнги подносит повреждённую ладонь поближе к себе, прижимает диск к самой маленькой ранке и тут же одёргивает — Чимин шипит, едва не вырывая руку.              — Тише, потерпи немного, — Юнги машет диском на ранку, чтобы охладить. — Расслабься.              Чимин думает, где слышал эти слова, пока не вспоминает, что сам говорил так же. Он прикусывает нижнюю губу и замирает в готовности, кивая Юнги, что смотрит на него исподлобья. Он возвращает своё внимание чиминовым рукам, прижимая диск постепенно и усиленно дуя на бедные ладони, чтобы облегчить боль.              Это не помогает ни грамма, но Чимина действительно внутренне это успокаивает, даже если он всё равно дёргается.              — Хочешь, давай о чём-нибудь поговорим, чтобы ты отвлёкся, — говорит Юнги, продолжая своё дело, совсем не щадя Чимина на перерывы.              — Тебе помогает то, что я дал тебе от бессонницы? — тут же спрашивает Чимин.              — Знаешь, на самом деле, я не ожидал, что поможет, — начинает рассказывать Юнги, откладывая злополучный диск и беря мазь, с которой откручивает колпачок пальцами той же руки, которой держит тюбик, словно не хочет выпускать руку Чимина. — Но спать, и правда, проще. Я сейчас стараюсь не делать саундтреки ночью, чтобы твои травки правильно работали.              — А лекарства?              Чимин буквально пищит, потому что Юнги начинает обрабатывать ему вторую руку, и, Чимин клянётся, он только что видел эту секундную улыбочку на лице Юнги. Он смеется над ним?              — После них я чувствую себя спокойнее. Они выручают, когда у меня на работе завал, а я голову освободить не могу.              — Тогда я могу выдохнуть, — говорит Чимин в перерывах между тем, как Юнги тычет ватным диском его руку. — Но это не освобождение от посещения врача.              Юнги бросает на него короткий взгляд, продолжая дуть на особо глубокую царапину.              — Волнуешься за меня? — спрашивает он, убирая руку Чимина от своего лица и откладывая ещё один диск в сторону.              Чимин вздыхает с облегчением — его мучения закончены.              — Возможно. Мы сейчас, вроде, не чужие друг другу.              — Даже так, — хмыкает он, Чимин хочет приподняться в кресле от возмущения, но прилёг слишком хорошо.              — А ты разве так не думал?              — Я так думал ещё в тот день, когда встретил тебя снова, — Юнги вдруг кладёт руку Чимина себе на колени, всё ещё держа её в своей. — На самом деле, Чимин, ты странный. Я иногда тебя не понимаю, то ли ты серьёзно, то ли нет насчёт всей этой своей магии. Но ты однозначно хороший человек. В тебе есть что-то такое… такое. Что-то светлое, ты притягиваешь людей. Не всегда хороших…              — Тебя вот притянул.              — Эй, я не плохой человек. Не настолько.              Чимин тихо смеётся, прикрывая рот той рукой, которую Юнги намазал и забинтовал. Он не хотел прерывать эту речь, но ему правда сейчас так тихо и спокойно на душе в этой машине, на этой улице, когда Юнги бережно держит его за руку и называет его «светлым человеком». Ночь и усталость, кажется, слишком дурманят ему голову.              — Это шутка. Ты хороший, хён.              Пару секунд Юнги смиряет его нечитаемым взглядом, прежде чем усмехнуться:              — Потому что вожу тебя домой?              — Потому что ты заботливый, — мягко говорит Чимин, натурально любуясь на него, аккуратно бинтующего руку.              — Может быть.              Юнги возвращает Чимину его руку и собирается убрать пакет, как его взгляд тормозит у Чимина на лице. Чимин сидит и не двигается, а в голове у него вопрос: что не так? Но Юнги вдруг берёт ещё один диск и снова смачивает в растворе, у Чимина аж кровь в жилах стынет — зачем ему снова это орудие пыток?              — Наклонись ко мне, — просит он, и Чимин наклоняется, но теряется, когда Юнги берёт его за подбородок, фиксируя его лицо перед своим. — Будет больно.              И тут Чимин понимает, зачем он опять достал эти диски. Юнги максимально быстро старается промокнуть разбитую губу Чимина, всё так же неустанно дуя на ссадину. Пока Чимин жмурится и ноет, не замечает, как Юнги закончил, выдавливая из тюбика мази немного Чимину на губу. Средним пальцем он распределяет субстанцию по всей поверхности раны и, осмотрев свою работу со стороны, отпускает лицо Чимина.              К счастью, в темноте не видно, как его щёки горят сильнее любых царапин.              — Больше ты писклявил, — тихо фыркнул Юнги, заводя мотор и отъезжая от аптеки.              Они едут тихо, из магнитолы играет какая-то приятная легкая попса. Чимин откинулся на кресле, разморённый долгим днём и слишком сильными эмоциональными потрясениями. Насыщенная неделя.              — Правда, хён, — зачем-то говорит Чимин, решая, что сказать это сейчас безумно важно. — Ты очень заботливый. Просто не показываешь, а это уже потому, что ты вредный.              — Ты так талантливо превращаешь комплименты в оскорбления.              — Зато честно.              Чимин поворачивается и смотрит на его профиль. Юнги красивый, когда сидит за рулём, такой хмурый, харизматичный. Черты лица у него угловатые, Чимин засматривается и видит в них что-то знакомое. Он знает, откуда это чувство «дежавю» каждый раз, когда Юнги добр к нему, когда прикасается к нему с таким трепетом и смотрит нерешительно, исподтишка. Это все она — нить, что болтается у Чимина на сердце и подбрасывает отрывки прошлого.              Самое страшное в этом, что Чимин настолько привыкает к ней, что начинает наслаждаться тёплыми чувствами, которые она несёт в себе.              — Мы приехали.              Чимин моргает и видит, что Юнги смотрит ему прямо в глаза. Кажется, его поймали за подглядыванием.              — Надеюсь, — серьёзно говорит он. — Ты не собираешься, и правда, вести меня до постели.              — Только если бы ты попросил сам.              Чимину мерещится, или только что с ним открыто пофлиртовали?              — Как минимум, после четырёх свиданий, — говорит Чимин, поддерживая эту игру. Внутренний рассудок кричит Чимину, что он идиот, который совершает ошибку на ошибке, но Чимин сует его куда подальше и улыбается Юнги своей самой обольстительной улыбкой.              Он об этом пожалеет, но слова Чагён крутятся в его голове.              «Раз вмешался в нашу судьбу, не смей так просто убегать».              Чимин всё исправит, но больше не будет убегать от своих собственных ошибок. Пришло время принять ответственность за все пороги, где он оступился.              — Пока, Юнги-хён.              — До встречи, Чимини.              За закрытой дверью Юнги может по губам Чимина прочитать, как Чимин назвал его «врединой».

8.10

      Все небесные дороги сходятся у одних ворот. Дороги идут через древний Лес Святых, но его тропы ведут к воротам, за которыми каждую душу судят и отправляют в место для чистых или спускают туда, где отбывают наказание те, кто при жизни совершил слишком много злодеяний.              Приговоры уже много веков выносят старые судьи, что кропотливо и долго рассматривают дела, придирчиво вчитываясь в записи о душе. Часто умершим кажется, что это уже и есть наказание — сидеть в мраморном зале и ждать, когда пять бородатых стариков изучат биографию. Ещё и очки свои протирают по семь раз.              Чагён долго бродила по тропинкам Леса, пока отвлекалась на разную живность и диковинные цветы, которых доселе никогда не видела: юркие грызуны прятались в кустах, пестрые птицы гнездились на широких ветках цветущих деревьев. На одном рослом подобии дуба вниз опускались длинные тонкие лозы с лиловыми лепестками, окруженными эфемерным сиянием. Сам воздух здесь будто светился и дышал, обволакивал легкие ненавязчивой сладостью и свежестью. Просторы Леса были так светлы и приветливы — она просто шла, не замечая времени, и любовалась ожившей красотой.              К тому времени, как она подходит к воротам, там, притопывая соломенным чипсином по каменной кладке тропы, стоит один из старичков, поглядывая за стрелкой ручных часов. Завидев её, он показательно тычет пальцем в циферблат:              — Милочка, Вы у нас что, королевская персона? Али Вы заблудились по дороге?              Чагён смущённо опускает глаза, совсем не знавшая, что тут, оказывается, всё расписано по времени.              — Простите, я залюбовалась, — скромно отвечает она, поклонившись старцу. — Не знала, как у Вас тут строго.              — Вежливость — редкий бриллиант у молодёжи, — одобрительно кивает он, открывая перед ней двери. — Надеюсь, Вы у нас не вниз идёте.              Чагён оказывается в огромном зале, отделанном из чистейшего мрамора разных светлых цветов, а величественные угловатые колонны держат на себе резные факелы с синим огнём, он чарующе лижет воздух, будто танцуя под звуки арфы. В углу зала стоит белая арфа из слоновой кости, играющая сама по себе, без музыканта.              Такая лёгкая музыка, звонко летящая от струн, что невольно босые ноги хотят броситься в пляс. Но эти издержки профессии Чагён оставляет при себе, усаживаясь на мягкий стул, стоящий посредине зала как раз перед длинным дубовым столом. За столом восседают четверо стариков, и пятый, что ждал её у ворот, присаживается посередине на самое большое кресло.              — Чои Чагён, двадцать семь лет, причина смерти — автомобильная авария, — прокашлявшись, начинает зачитывать старик. — Это Вы?              — Да, всё верно, — она склоняет голову перед своими судьями в приветствии, должно быть, тут нечасто с ними здороваются.              Её смиряют нечитаемым оценивающим взглядом.              — Ожидайте.              Возможно, от того, что она была вежлива, или звёзды сегодня благосклонны, ей даже разрешили станцевать, пока дела её читают эти пятеро. Она была благодарна за такую возможность: где же ещё ей доведётся услышать эту музыку, такую тихую и чарующую, словно для неё играет заколдованная арфа, зазывающая каждого услышавшего её зачарованно танцевать.              Как давно она не плясала босая? Гладкий камень под ногами такой тёплый, что не сбивает ноги. Чудеснейшее место.              — Мы, милочка, закончили, вернитесь на суд, будьте любезны, — зовёт её учтивый главный судья, Чагён решила, что раз он сидит почётно в центре, то должен быть главным.              Знала бы она, как подолгу тут сидят другие души, далась бы диву, как быстро отсмотрели её жизнь в благодарность за должное уважение и прелестнейший танец. Уж вековые старцы сведуют в таланте танцовщиц, и такой деве бы даже не отказали в приватном танце для божественных вельмож — поистине искусная танцовщица.              Чагён присаживается на свой стул со скромной улыбкой, готовая принять любой вердикт.              — Вы смотрите так, словно не знаете приговора, — главный судья усмехается, складывая морщинистые руки на столе.              — Но как мне знать, когда Вы не озвучили?              — Вы пляшете точно так же чисто и безгрешно, какой сохранили душу, неужто думаете, что Вам место среди наказанных за грех? За свои годы Вы пожить-то не успели, не то, что нагрешить. Большая потеря для мира.              — Приятно слышать такие лестные слова.              — Однако, — сощуривается старик, лукаво глядя девушке в глаза. — Прежде чем Вы, милая, пройдёте в дверь к святым, ответьте на один вопрос со всей честностью. Тогда сможете войти.              Враньё — грех, и Боги вновь пошли на хитрость, играя с сердцем молодой души.              — И каков же вопрос? — спрашивает Чагён, стараясь сохранить безмятежность, но это её действительно взволновало.              — Скажи, танцовщица, видела ли ты, пока скиталась по Земле две души, чьи сердца связаны яркой алой нитью? Она заметна настолько, что видна таким сильным призракам, как ты.              — Помни, если соврёшь, дорога в эту дверь тебе закрыта, — напоминает крайний старик.              Чагён чувствует в сердце земную тоску, которая должна была остаться в мире смертных. Арфа перестаёт играть, и зал погружается в тишину, ожидая её ответа. Она поднимает свою голову, гордо вздергивая подбородок и уверенно глядя в глаза главному судье.              «Прости, Чимин», — проносится в её голове, прежде чем она даёт свой ответ.              И для невинной души открылась доселе для невинных душ закрытая дверь.