Чарльз
В начале второй половины дня мы заканчиваем со списком. Эрик ведет машину в сторону нашего отдела, и между нами висит немного некомфортное молчание. От чего все это напряжение? Неужели мы не можем ни о чем больше разговаривать, кроме как о работе? И теперь, когда закончилась работа, мы отдалимся друг от друга? Не может быть, чтобы нас связывал только поиск новых мутантов? Или может? Хочется что-то сказать, завести непринужденный разговор и избавиться от этого противного чувства… но в голове пусто. Эрик же, похоже, и не замечает, что меня напрягает наше молчание, только один раз кинул на меня внимательный взгляд и отвел его, никак не отреагировав. Его умение скрывать чувства всегда меня восхищало. Они остаются где-то внутри него, не давая мне даже слегка почувствовать их. Я знаю, что он обрел эту способность после всех мучений и душевных страданий, что вынес в прошлом, но, все равно, меня иногда удивляет до какой степени он развил это умение. Он может закрыться и не чувствовать ничего — совершенно ничего. На него в таком состоянии никакими словами или действиями не повлияешь. В этом состоянии он сможет убить любого, даже самого близкого ему человека. Но очень часто рядом со мной этот блок ослабевает. И я чувствую, как в Эрике плещутся множество противоречивых эмоций и чувств. Но еще не было такого, чтобы этот барьер исчезал полностью. Он есть всегда, просто, когда он слаб — Эрик невозмутим, но не полностью бесчувственен. Неожиданно, машина останавливается рядом с парком с мемориалом Линкольна. Солнце уже идет к закату, поэтому мир кажется в два раза ярче. Людей вокруг не видно. — Зачем мы остановились? — я не вижу никакой причины для остановки. — Я думаю, мы заслужили отдых, — он тянется к заднему сидению и вытаскивает шахматы, при виде них я невольно улыбаюсь, и продолжает: — Пора оставить в покое чужие мозги… Хотя бы на время. Он тоже улыбается в ответ, и мы выходим из машины.Эрик
Мы спокойно прогуливаемся возле огромного бассейна перед монументом. Вокруг так тихо и спокойно, что молчание между нами больше не кажется некомфортным. Шахматы тихо стучат в футляре с каждым движением руки. Слышится наше дыхание, редкие чириканья птиц, шелестение листьев на деревьях, звук шагов и далекий шум города. Все это придает странную непривычную нереальность этому месту. Никогда не думал, что простая прогулка может настолько сильно успокоить, заставить забыть о всех проблемах и помочь уйти в какой-то другой мир. Мир, где не надо думать о мести или о боли. Место, где есть только я, Чарльз и полная свобода. Свобода в своих мыслях и словах. Свобода от страха, что тебя могут снова положить на стол, связать и проводить эксперименты, или что на тебя будут смотреть с осуждением, презрением или удивлением. Рядом с Чарльзом я всегда так себя ощущаю, но сейчас это ощущение усилилось в несколько раз. Мы устраиваемся прямо на ступеньках, ведущих к памятнику Линкольну. Игра начинается и идет в тишине, пока Чарльз не начинает говорить, немного бессвязно, но я его понимаю: — Я все время думаю о таких же как мы. Все эти умы, которые я коснулся, я чувствую их — их изоляцию, надежды, амбиции… Мы в начале чего-то невероятного! Мы можем им помочь. Между нами снова выстроилась связь. Мы понимаем друг друга с полуслова с одного взгляда. Так же как во время поиска и вербовки мутантов. — Можем ли? Все начинается с установления личности, а потом всех сгоняют в кучу, проводят эксперименты и уничтожают. Чарльз смотрит на меня с понимающим взглядом, но в нем есть и несогласие. — Не теперь. У нас общий враг — Шоу, русские. Мы им нужны. — Это пока… Пока они не увидят на что мы способны. Пока не начнут видеть в нас угрозу. Пока не начнут бояться нас. И, если наступит это «пока», я не буду сидеть сложа руки. Не дам больше никому ставить эксперименты на мутантах. Не дам кому-то оказаться на хирургическом столе и пережить то, что пережил я. Чарльз несогласно наклоняет голову, но никак не возражает, сдвигает коня и смотрит на меня. Я все время не сводил с него глаз, и это его нисколько не напрягло. — Эрик? — улавливаю знакомые нотки доверительного разговора в его голосе. Часто во время игры в шахматы мы каким-то образом переходим на такие разговоры, когда душа и мысли предельно оголены перед другим. — Ммм? — Что ты будешь делать после того как мы схватим Шоу? Меня этот вопрос заставляет задуматься. Раньше, я никогда не заглядывал так далеко в будущее. В моей жизни ничего и никого не было, кроме постоянной боли, если не физической, то духовной, ненависти и цели — убийство Шоу. Остальное было уже безразлично. Главное отомстить… Но не сейчас. Сейчас у меня появился Чарльз и другие близкие мне люди. И я не хочу, чтобы что-то с ними случилось. Я хочу, чтобы после того, как я добьюсь своей цели, у меня остались они. Или он. Поэтому моя цель обрела двойной смысл — месть и спасение мутантов от Шоу. Сделать мир безопасным. А для этого надо убить Шоу. Делаю ход и отвечаю. — Думаю, стоит продолжить искать мутантов, и помочь тем кому нужна помощь. Чарльз улыбается. — А я вот думал, что хорошо бы было создать что-то вроде школы для мутантов. Чтобы они могли учиться контролировать своими способностями, заодно обучаться обычными предметами. Не все мутанты способны воевать. Меня нисколько не удивляют его слова. Они прозвучали слишком естественно для Чарльза. — Из тебя вышел бы отличный учитель. Чарльз лишь усмехается. А у меня уже выстроился образ Чарльза-препода. И он так реалистичен, что я на полном серьезе добавляю: — Скорее, профессор. Телепат удивленно морщит нос и, переглянувшись со мной, заливается смехом, и я не могу удержаться, чтобы не рассмеяться в ответ.***
На шахматной доске уже сложилась мирная ничья. В который раз за все партии, что мы сыграли. У меня уже зародились подозрения, что это Чарльз так манипулирует игрой. Но если это так, то он никак себя не выдает — забыв про игру и оперевшись локтями на ступеньки, смотрит на ярко-красный закат, отражающийся в воде и раскидывающий длинные тени от деревьев по земле. Раньше я никогда не останавливался, чтобы полюбоваться видом. Было не до этого. Залюбуешься, замечтаешься, оголишь эмоции и чувства, и кто-то схватится за этот оголенный провод, сделав тебе невыносимо больно. Поэтому приходилось забывать, что существуют такие минуты, когда можно хотя бы немного расслабиться и забыть о всем кроме умиротворяющей тишины и красоты, которая тебя окружает. Чарльз резко вдыхает и, повернув лицо ко мне, говорит. — В детстве, мы с Рейвен любили сидеть на крыше и смотреть на закат… Это вошло в традицию, пока я не поступил в Оксфорд. Я очень много времени проводил в университете, а она работала, и мы пропускали этот момент. Да и в Лондоне особо не полюбуешься — погода вечно пасмурная. Я смотрю на него и становится тянуче тоскливо на душе. У меня нет таких воспоминаний, от которых можно улыбнуться или ощутить желание вновь оказаться в этом времени. Чарльз встречается со мной взглядом, чуть печально улыбается, и добавляет: — Встреча с Рейвен не дала мне сойти с ума от одиночества… Подождите… Что?! Встреча? Хмурюсь. — Встреча? Чарльз сначала не понимает, что меня смутило, а затем его лицо преображается от понимания. — О! Я тебе не сказал… Рейвен мне не родная сестра, я встретил ее когда мне было двенадцать лет, она….Чарльз
13 лет назад
Из сна меня вырывает какой-то очень тихий отдающийся эхом по всему дому звук, словно кто-то на первом этаже ходит по комнате и роется в шкафах. Как он вообще меня разбудил? И кто это? Воры? Родители находятся в другом конце дома, и скорее всего спят. Пока я до них доберусь чужак может скрыться. Долго не раздумывая, тихо поднимаюсь с кровати и, схватив биту, спускаюсь по лестнице. Мне в голову даже не приходит, что вор может быть в тысячу раз выше и сильнее меня, или что у него может быть оружие пострашнее моей биты. Я просто тихо крадусь в сторону кухни из которой идет шум, и сердце бешено колотится в груди. Вот, я уже у открытой двери, прижимаюсь спиной к стене и заглядываю в нее, держа свое оружие наготове. Как только мне удается разглядеть человека, который стоит рядом с открытым холодильником и заглядывает внутрь, все напряжение спадает. Дышать становится в три раза легче. — Мама, что ты… — опускаю биту и захожу на кухню, — я принял тебя за вора. Мама вздрагивает и захлопывает холодильник. На ней красное вечернее платье и бусы из жемчуга. Выглядит так, словно и не ложилась, а была на каком-то празднике. Ощущаю от нее странное чувство вроде смешанного разом страха и облегчения. Чего она боится? И что она здесь делает? Еще так одета… Мама чаще всего ест либо в городе, либо дома, когда с ней я или папа. Не помню, когда последний раз видел ее на кухне — нам постоянно готовит повар. Она улыбается, и внутри появляется неприятное ощущение фальши и лжи. — Я просто захотела есть. Ты напрасно встал. Иди в кровать. Откуда у меня это ощущение? Вроде мама и вроде нет. Я стою и смотрю на нее, мозг не хочет сконцентрироваться и только ловит обрывки ее мыслей, которые никак не сочетаются с моей матерью. — В чем дело? Иди спать, — женщина так похожая на мою мать, наклоняется ко мне и улыбается. — Приготовить тебе горячий шоколад? — Кто вы? И что вы сделали с моей мамой? Внутри все неприятно сжимается от страха, но я продолжаю стоять и смотреть на нее. Я знаю, что это не моя мама, но угрозы от нее тоже не чувствую. Но все же делаю то, что никогда бы не сделал в другом случае — пользуюсь своими способностями. «Моя мама ни разу в жизни не зашла на эту кухню! — мысленно говорю ей, и это ее жутко пугает. Она ищет глазами источник голоса, но не находит и сжимает руками уши. — И она не разу не готовила мне горячий шоколад, только служанку просила приготовить его для меня!» Женщина с секунду смотрит на меня и затем меняется на глазах — уменьшается в размерах, кожа синеет и покрывается узорами, волосы краснеют, глаза становятся желтыми похожими чем-то на кошачьи. Теперь передо мной стоит маленькая девочка, примерно моего возраста и роста. И у нее способности! Она, как и я! По коже пробегают мурашки. Я улыбаюсь. Я не один такой! — Ты не боишься? — девочка удивляется моей реакции. И при виде моей улыбки немного расслабляется. — Я верил, что я не единственный на свете! Не единственный, кто не похож на других. И вот появилась ты… — она смотрит на меня большими глазами, все еще удивленная моим поведением. — Чарльз Ксавьер. Протягиваю ей руку, она нерешительно и не сразу ее пожимает и представляется в ответ: — Рейвен. При касании, я чувствую Рейвен ярче. Голод, одиночество, удивление и все еще доля страха, но совсем блеклая. И она сирота. Ей часто приходится придумывать разные трюки с изменением внешности, чтобы выжить. И мой дом не первый, в который она забралась, чтобы взять хотя бы корку хлеба. — Голодная? И одна? Девочка энергично кивает. — Бери что хочешь, у нас еды много. Ее не нужно воровать. — Рейвен широко улыбается, и что-то внутри толкает меня на следующие слова, о которых я потом не жалею: — И знаешь, тебе вообще больше не нужно воровать!Эрик
Сейчас
Только Чарльз мог не наругать вора, а приютить и приласкать. Похоже телепат с рождения такой — видит в людях только хорошее и стремится им помогать. Как бы когда-то это не обернулось против него. Последние мысли быстро выкидываю из головы. Хоть, мне кажется, что телепат слишком наивен в некоторых вопросах, мне не хочется сейчас об этом думать. Возможно, будь Чарльз другим, он не бросился бы без раздумий спасать меня. И не помог бы мне. Он бы не был Чарльзом, которого я знаю. История телепата о встрече с Рейвен поставила все на свои места. У меня больше нет вопросов насчет его сестры. Отвожу от него взгляд. Он продолжает рассеянно вертеть в руках белого ферзя. Солнце уже полностью село и мир погрузился в полумрак.Чарльз
Становится все темнее и темнее. А с темнотой приходит прохлада. После моего рассказа в голове всплывают разные воспоминания обо мне и Рейвен. Я не знаю, как бы я жил без нее. Она стала мне сестрой, такой родной, что я не представляю себе жизни, где она отсутствует. Но сейчас, после проведенных вместе с Эриком дней, я также осознал, что у меня появился еще один близкий и родной мне человек. Эрик не столько друг мне, сколько брат. Или в ближайшее время может стать таким. Я могу встать к нему спиной и не читая мыслей знать, что никто не проберется ко мне и не нападет. Зная его прошлое и чувствуя его сейчас, я не могу передать насколько он стал мне близок. Как сильно сплелись наши души. Говорят, что очень сложно найти родственную душу. И я ее нашел. И какая бы покореженная и разбитая она бы не была, она стала для меня очень дорогой. И я готов ее хранить. И для того чтобы хоть какие-то раны на ней срослись готов отдать всего себя.