Искупление Гренгуара

      После того, как Двор Чудес прекратил свое существование, жизнь обитателей парижского дна претерпела существенные изменения. Бродяги и воры объединялись в небольшие группы, точнее сказать банды. Они поделили между собой город и старались не соваться за пределы своего ареала обитания, где могли спокойно грабить ближнего, а также промышлять мелким жульничеством и попрошайничать. Банды были разными. Некоторые совсем мелкими, и почти безобидными. Но встречались и такие, о которых знал весь Париж. Почтенные граждане старались не появляться в местах их обитания даже ясным днем. Не говоря уж о темном времени суток. Такой репутацией пользовалась и банда, именующая себя "Адова кухня". Возглавлял ее некий "Красавчик" Жерар. Свое прозвище он получил благодаря чудовищному шраму через все лицо, нанесенному при давнем столкновении с королевскими гвардейцами. Жерар тогда чудом остался в живых. Однако в начале года облава случилась вновь. Банде пришлось срываться с насиженного места и в срочном порядке искать новое пристанище.       А чуть позднее в "Адовой кухне" уже знали, что облавой они были обязаны Симону Бородавочнику, омерзительному типу, контролирующему большинство местных борделей. Поговаривали, что он занимался торговлей людьми, в особенности это касалось женщин. Не брезговал также и беспризорных детей привлекать в бордель. Но этой деятельностью Бородавочник не ограничивался. Своей конечной целью он ставил подмять под себя весь преступный мир Парижа. И в этом уже частично преуспел.       Но оставались еще группировки, которые не желали работать на Бородавочника. К таковым относилась и Адова кухня. Жерара передергивало от одного упоминания имени сутенера и работорговца. Он крикнул однажды в кабаке, что лучше сдохнет на виселице, чем ляжет под эту мразь. Весьма неосторожные слова. "Адова кухня" едва не прекратила свое существование после облавы. Но теперь они были настороже. Трущобы, где они обитали, считались едва ли не самым опасным местом Парижа. Здесь царили свои законы. И весьма жесткие. Однако нашелся храбрец, который все-таки отважился войти в их владения. И этим храбрецом был ни кто иной, как Пьер Гренгуар.       С замиранием сердца, озираясь на каждом шагу, брел наш поэт по кривым и не слишком аппетитно пахнущим закоулкам, не переставая удивляться собственному безумию. Он, человек никогда не отличавшийся ни доблестью, ни храбростью, вдруг сам, по доброй воле лезет волку в пасть. И это не сон. Бежать. Бежать отсюда, как можно скорее. Пока не заметили. Бежать … И снова предать. Ведь он обещал. Он подарил ей надежду, когда в третий раз побывал в Валь д' Амуре.       Пьер вспомнил лицо Мари, в момент, когда он надел ей на палец дешевенькое медное колечко с синим камешком. Как она смотрела сначала на безделушку, а потом на него.       — Похоже на игру в помолвку, — севшим от волнения голосом проговорила девушка.       — Я не играю, — тихо, но твердо ответил ей Гренгуар.       Мари хотела сказать что-то еще. Губы ее дрогнули. Но слов видимо не нашлось. Тогда Пьер наклонился и поцеловал ее.       А дальше все вышло как бы само собой. В этом грязном притоне их тела и души сплелись воедино. Казалось, не было больше ни мрака, ни ужаса жизни. Они жили и дышали лишь друг для друга. В глазах и душах их сияли звезды.       Пьер сохранил в памяти каждую мелочь, каждую минуту, проведенную вместе с возлюбленной. Как замирало сердце, когда он смотрел на нее, ослепительно красивую в свете любви. Он помнил прохладную ладонь, нежно гладящую кровоподтек от удара на его боку. Ее глаза, полные слез и очередную попытку взять с него обещание не лезть на рожон. А он сказал, что судьбы их слишком переплелись и обещать он может лишь одно: не оставлять ее ни в горе, ни в радости. Дальше она знает сама. Тогда Мари крепко прижалась к Пьеру и сказала, что не выпустит его отсюда. А он только рассмеялся и сказал, что, пожалуй, не станет возражать против подобного насилия над личностью.       И вот теперь, в этом жутком месте, ясные глаза возлюбленной засияли сильнее самых ярких небесных светил. Сомнения и малодушие в душе Гренгуара потихоньку уступали место решимости. В какой-то момент Пьер засомневался, не заблудился ли он в этом адском лабиринте. Но вскоре получил весьма убедительное доказательство того, что он идет верной дорогой.       Гренгуара схватили двое. Пока один скрутил ему руки, другой, ловко обыскал чуткими пальцами карманника.       — Пустой, — разочарованно заявил карманник. — Как церковная мышь. Какого дьявола тебе здесь надо?       — Заблудился, — глухо произнес Пьер, уже во второй раз за истекшие дни почувствовав холодную сталь на своей шее.       — Заблудился. Ах ты, бедняжка, — в голосе карманника явно зазвучали издевательские нотки. — Но мы здесь все люди добрые, отзывчивые. В беде не оставим. Проведем, куда надо. А ну пошел, — и поэт ощутил хороший такой пинок, после которого едва удержался на ногах.       Его привели к большому костру, у которого сидело несколько человек самой живописной наружности.       — Вот, Жерар, поймали. Говорит, заблудился, — карманник подтолкнул Гренгуара к довольно крупному и крепкому мужчине средних лет, с проступающей сединой. В мерцающем свете огня шрам на его лице приобретал багровый оттенок и придавал жуткий вид своему обладателю.       — Ну, здравствуй, Гренгуар, — предводитель "Адовой кухни" взглянул на Пьера пронизывающим взглядом, от которого пробирал холодок.       Имя поэта произвело сильнейшее волнение среди членов банды. Послышались негодующие крики, а некоторые приблизились к нему с довольно угрожающими жестами.       — Двор чудес уничтожили не без его участия, — громче всех возмущался хромой оборванец. — Предатель и ничтожество.       — Приютили змею, — вторил ему одноглазый бродяга с изрытым оспой лицом. — Так он и сюда, небось, шпионить заявился. И хвост привел.       — Не было хвоста, — вмешался карманник, который привел Пьера. — Мы проверили.       — А если ты не доглядел? — не унимался Одноглазый.       — Это ж ты у нас самый глазастый, — завелся карманник. — А я так, погулять вышел.       — Да что орать без толку? — крикнул Хромой. — Повесить этого… и дело с концом.       — Повесить! Повесить! — в несколько глоток завопили в толпе и с десяток рук уже протянулись к поэту.       — А ну заткнитесь, — рявкнул Жерар. — И разошлись все. Повесить его всегда успеем. Предоставим последнее слово. Пусть говорит.       В толпе поворчали, но страсти несколько поутихли. В "Адовой кухне" "Красавчика" уважали. Он был справедлив (насколько может быть справедливым вор) и своих никогда не бросал в беде.       — Ты ведь не настолько глуп, чтобы не понимать, какой прием ожидает тебя здесь, — продолжил предводитель "Адовой кухни", вглядываясь в лицо незваного гостя. — Стало быть, дело у тебя важное. Верно?       — Верно, — Пьер не отвел глаза, хотя сердце у него колотилось, как бешеное. — Дело о жизни и смерти.       — Красиво говоришь, поэт, — усмехнулся Жерар. — О жизни и смерти. Уж не твоей ли смерти?       — И моей, возможно, тоже.       — Звучит немного театрально. Почтеннейшая публика внимает тебе.       И тогда Гренгуар несколько сбивчиво, но толково изложил историю своего знакомства с Мари. Рассказ сопровождался громкими выкриками, то осуждающими, то одобряющими происходящее. Жерар же слушал молча, не перебивая. А когда рассказчик умолк, насмешливо взглянул на него.       — Ты сумасшедший, — констатировал "Красавчик". — Настоящий сумасшедший. Ты явился сюда, взывать к нашим христианским чувствам, доброте и милосердию, я правильно понял?       — Правильно, — тихо, но твердо ответил Гренгуар.       — Он с чего-то решил, что мы станем рисковать ради его бабенки, — выкрикнул Одноглазый.       — Он принимает нас за идиотов, — поддержал его Хромой и замахнулся на Пьера костылем.       — Повесить его, повесить! — снова раздались голоса.        — Я принимаю вас прежде всего за людей храбрых, — крикнул поэт. — Которые дорожат своей репутацией и не оставляют подлость безнаказанной. Я имею в виду Бородавочника, который подвел вас под облаву.       — А при чем здесь Бородавочник? — недоуменно пожал плечами карманник.       — Какой же ты тугодум, Бернард, — укоряюще покачал головой Жерар. — А идея-то неплоха. Я бы собственными руками придушил эту липкую гадину. Но он хитер. Засел где-то в своей паутине. А по всему Парижу глаза да уши завел. Но деньги он ценит. Любая девчонка в борделе стоит денег. И ее потеря – это потеря денег. Да и сцепить Бородавочника с Традиво, посмотреть, как эти два паука вопьются друг другу в глотку. О, это зрелище. У нашего поэта даже глаза заблестели.       Гренгуар не видел своих глаз. Но руки у него сжались в кулаки при упоминании имени Традиво. И голос задрожал от ненависти, когда он проговорил сквозь зубы:       — Я бы многое отдал, чтобы это увидеть.       — Не верю я ему, — заявил Бернард. — Он последний, с кем я бы пошел на дело. Сдрейфит в самый решительный момент. Смоется.       — Точно, — поддержал его Хромой. — Нас под ножи подведет, а сам как заяц в кусты. Или еще того хуже, сдаст.       Банда снова загалдела, обсуждая сомнительную храбрость Гренгуара и понося его на разные лады. В ответ на это Пьер смог лишь выдавить из себя жалкую улыбку. Он понимал, что оборванцы во многом правы и был невысокого мнения о собственной доблести.       — Есть еще один довод в пользу этой идеи, — снова возвысил голос Жерар. — Отец этой девчонки однажды спас меня. Спас мою ногу. Ты должен помнить об этом, Жженый.       — Я помню, — отозвался из толпы хмурый человек, шея и правая рука которого красноречиво подтверждала его прозвище. — Сам тебя тащил к нему. Зимой. Редкий был человек. Нет таких больше.       — Редкий, — повторил Жерар. — Я отморозил себе ногу, ночуя под мостом в жуткий холод. И все шло к тому, что ее нужно отрезать. А тот лекарь выходил меня. Месяц в доме держал, в чулане. Кормил, лечил. Ты ведь пришел сюда напомнить мне об этом, верно? — развернулся он к Гренгуару.       — Верно, — кивнул Пьер. — Мари однажды обмолвилась, что ее отец выходил бродягу со страшным шрамом на лице.       — Ты странный человек, поэт, — задумчиво пробормотал "Красавчик". — Ты явился искать благодарности и справедливости на самое дно. У жуликов и воров.       — А что мне оставалось делать, если в среде богатых и успешных подобные качества давно не в чести? А среди отверженных иногда еще встречаются.       — Вы слышали, дети мои? — усмехнулся на эти слова Жерар. — Нас считают благородными людьми. Это лестно.       — Да он меня Архангелом Михаилом назовет, — под общий смех заявил Одноглазый. — Лишь бы свою бабу вытащить.       — Девчонку вообще-то жалко, — тихо, как бы про себя пробубнил Жженый.       — Ну вот ты иди и суй свою голову в петлю, — ворчливо ответил ему Бернард–карманник.       — И пойду.       — Ну и иди.       — Послушайте, — снова взял слово предводитель "Адовой кухни", — из-за этой гниды, Бородавочника, мы едва не погибли в облаве. Из-за него же наше нынешнее положение настолько незавидно, что мы постановили временно исчезнуть из Парижа, пока все не утрясется. У нас появилась возможность устроить прощальный сюрприз подонку. Подумайте об этом.       — Заманчиво, черт возьми, — вздохнул Одноглазый.       — Кто бы мне сказал, что подохну из-за бабы, — подал голос Хромой.       — Невероятный случай, — поддел его Бернард-карманник. — Может, зачтется тебе на том свете благородный поступок. Единственный.       Среди участников банды послышались смешки и шуточки. В целом настроение менялось к лучшему.       — Итак, большинство не возражает, — подытожил Жерар.       — Не возражает при одном условии, — заявил Бернард. — Если этот вот… поэт выкинет какой-нибудь фортель, пусть прощается с жизнью.       — Точно, — поддержали из толпы.       — Ты слышал? Ты все понял? — Жерар пристально взглянул на Гренгуара и тот обреченно кивнул. — Ну тогда все на сегодня. Нужно время, чтобы обмозговать твою идею. А пока можешь переночевать здесь.       Пьер мучительно выдохнул и почувствовал, что ноги у него подкосились от чудовищного напряжения, связанного со всеми этими переговорами. Он медленно сел на землю и закрыл лицо руками.       — Все. Спекся поэт, — мрачно сказал Бернард. — Заячья душа. Хлипкий. Вот и доверяй такому.       — Дайте ему хлебнуть из моей фляги, — распорядился предводитель "Адовой кухни". — Мне кажется, на сей раз, он проявит себя.       — Спасибо вам, Жерар, — после нескольких обжигающих горло глотков Пьер взял себя в руки. — Я выдержу. Я должен выдержать.