Искупление Гренгуара

      Вот так и случается в жизни. Чье-то горе бродит рядом с чьим-то счастьем, стоны сливаются со смехом, а слезы смешиваются с улыбкой. Бесконечная смена эмоций, чувств и красок — карнавал наших судеб.       Невеселый эпизод, произошедший между Тео и маленькой Сильви, немного омрачил праздничное настроение. Однако вскоре все сгладилось. Пьер и Мари приложили к тому максимум усилий. Особенно неловко чувствовала себя Ирэн, как хозяйка и как мать Сильви. Наш поэт проявил чудеса дипломатии, чтобы, не распространяясь особо о прошлом друга, успокоить женщину. Он намекнул лишь, что Тео потерял дочь, и время от времени его гнетут тяжелые воспоминания. Потому будет лучше, если он проведет время в компании своих друзей. Мадам ведь не сочтет это проявлением неучтивости? О, нет, разумеется, не сочтет. И конечно, так будет лучше, соглашалась Ирэн. Но душа ее все еще была неспокойна, чуткое отзывчивое сердце ощущало чужую трагедию, как свою. Однако Ирэн была еще и разумной женщиной и понимала, что Тео — человек гордый. И жалости не потерпит. Ни от кого. Потому она приняла единственно верное решение — не навязываться. Тео давно научился справляться со своей болью в одиночку. Если он будет нуждаться в дальнейшем общении, то даст об этом знать сам.       И Тео, в самом деле, пришел. Именно к ней, к Ирэн. Тихо и очень вежливо принес извинения за свой недавний срыв. Больше всего он волновался, что напугал девочку. Ирэн успокоительно положила пальцы на рукав мужчины и заверила, что мир восстановлен. Затем спросила, сколько они намерены пробыть еще на суше, поинтересовалась условиями жизни на «Страннике». Слово за слово, разговор становился все более оживленным. А вскоре к ним присоединилась и Сильви. Тогда Тео стал рассказывать о природе тех стран, где им удалось побывать. Девочка слушала, раскрыв рот от удивления о разноцветных попугаях, которых можно научить говорить, о забавных мартышках, огромных слонах. Потом забралась на колени к Тео, и задавала тысячи вопросов, на которые тот отвечал с неистощимым терпением. В конце концов, под влиянием чудесных рассказов, девочка уснула прямо на руках у Тео. И он осторожно отнес ее в кроватку.       — А ты мне завтра расскажешь еще про мартышек? — сонно пробормотала Сильви, удерживая искалеченную руку нового друга.       — Непременно, — пообещал Тео. — И про мартышек, и про бананы, и про чудесные цветы. Спи.       — Тогда хорошо, — девочка сладко зевнула и погрузилась в царство сна.       — Тео, вы просто чародей, — прошептала Ирэн, когда они спускались по лестнице. — После этого ужасного пожара, Сильви плохо засыпает. Все еще боится. А вы убаюкали ее так быстро.       Тео только грустно улыбнулся в ответ. Они сидели на скамейке во дворе и говорили. Ирэн рассказывала о своей жизни. Тео слушал, не перебивая и его восхищение этой женщиной, ее добротой, сильным характером, умением выжить в тяжелейших условиях, все возрастало. Он ведь понимал, что создавать свое дело одной, без всякой поддержки в условиях, когда весь женский род был проклят и объявлен виновным буквально во всех грехах — это подвиг может даже масштабней, чем выжить мужчинам на галерах.       А тем временем, Пьер и Мари сидели рядышком в лавке и подбивали кое-какие денежные итоги. Вернее, подбивала Мари. А Пьер делал унылую гримасу и пытался как-то разнообразить нудную процедуру: то утаскивал нужную монету, то отнимал перо, а то внезапным поцелуем сводил все вычисления к нулю. Мари возмущалась, но не так, чтобы очень и обещала, что процесс затянется до утра, если возлюбленный не прекратит свои дурачества. Пьер действительно вскоре прекратил. Шутки застревали в горле, когда он видел, как долго порой Мари вглядывается в монетку, как близко подносит ее к глазам, как щурится, но старается изо всех сил, чтобы никто этого не заметил. «Хорошо, гордая моя девочка, — думал поэт, с нежностью глядя на возлюбленную, — я не замечу. Ничего не замечу, если тебе так нужно».       — Ирэн, это серьезно? — грустно спрашивал Пьер уже на следующий день, улучив момент, когда Мари была чем-то занята. — Со зрением.       — К сожалению, — тяжело вздохнула его собеседница. — Рада была бы как-то обнадежить вас, но, увы. Зрение падает. Мы стараемся не замечать, но… Мари слишком много работала и слишком много пережила. Смерть близких, ее собственная история, ваша разлука, страшная ночь пожара — все это не лучшим образом сказалось на ее здоровье. Хотя она ни разу не пожаловалась. Ни разу. Но может быть, смена обстановки, долгожданное счастье и продолжительный отдых помогут ей. Пьер, — в голосе Ирэн прозвучала почти мольба, — подарите ей отдых. Мари, безусловно, моя лучшая работница, но в то же время практически член семьи. Я хочу ей только счастья. Вы один можете ей это счастье дать.       — Я обещаю, Ирэн, — твердо сказал Пьер. — Все будет. И отдых, и смена обстановки, морская прогулка. Она будет счастлива.        А пока Гренгуар помогал любимой считать самые вредные мелкие монетки, которые даже с его орлиным зрением трудно было различить. Пьеру удавалось делать это столь ненавязчиво и деликатно, что он заслужил несколько улыбок Мари и даже один поцелуй. Наконец все было разобрано, подсчитано и записано. Наши влюбленные поспешили на волю, в теплый, предзакатный вечер. Мари привела любимого в крошечный цветник на заднем дворе. Она всегда приходила сюда, когда хотелось разгрузить затекшую от работы спину или дать отдых уставшим глазам. Да и не только она. Все девочки. Каждая ухаживала за цветами, когда было немного свободного времени. Чтобы было чему радовать глаз и душу.       Вот и сейчас цветник послужил местом приятного уединения для двух влюбленных.       — Мари, — в голосе Пьера явно слышалось волнение. — Ты знаешь здесь какого-нибудь священника, не слишком большой фанатика, способного понимать людей?       — Да, — кивнула Мари, глядя на возлюбленного с легким удивлением. — Отец Гийом. У нас маленький приход. Его направили сюда. Хотя поговаривают, что скорее сослали. Он особенный, не похож на других. Никогда геенной огненной не стращает. И прежде всего сам старается жить по заповедям, главная из которых: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Он говорит удивительные проповеди, в которых чаще всего повторяет одно место из Евангелия: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо Ангелы их на небесах каждый день видят лице Отца Моего». Каждого из нас он призывает к милосердию, добру и любви. Сам живет в абсолютной нищете, ни имеет двух одежд и всячески заботится о тех, кто нуждается в его помощи. Умеет написать разного рода прошения, если нужно. Люди за это приносят немного денег либо еду. Тем и живет. Он считает, что если человек оступился в первый раз, нужно подать ему руку, тогда мы сохраним в нем искру Божию, не потеряем его. А если сразу станем озлоблять страшными наказаниями и обещаниями адских мук — только душу загубим. Отец Гийом вообще против любых телесных наказаний и пыток. Он говорит, что это унижает и уничтожает личность. Из-за таких вот взглядов гуманиста, его и невзлюбили в монастырях, где он был раньше. А мы его любим. Все здесь. Потому что знаем, он всегда поможет. Он совсем как мой отец. Даже имя то же самое. Он все знает обо мне. И очень поддержал в свое время. Но только… почему ты заговорил о священнике?       — Я хочу обвенчаться с тобой, — Пьер взял в ладони лицо возлюбленной и заглянул в ее глаза. — Как можно скорее. Я знаю, там нужно три оглашения и еще время. Но я ведь могу снова уйти в море. Тогда снова нужно ждать. Сколько же можно? Надеюсь, я смогу уговорить твоего отца Гийома. Если только… если ты согласна. Я не давлю на тебя. Не имею права. Ведь ты так ждала меня, а я … — Гренгуар вдруг замолчал и отвел взгляд. Руки его сами собой опустились.       — Она очень красива, — после паузы проговорила Мари. Голос ее был чуть хрипловатым, не то от волнения, не то от комка, сдавившего горло.       — Кто? — Гренгуар резко вскинул голову и ошарашенно посмотрел на возлюбленную       — Незнакомка, однажды побывавшая здесь. Золотые волосы, изумрудные глаза и кожа белее первого снега. Она едва не потеряла сознание, когда увидела твой портрет.       — Она была здесь, — повторил Пьер сдавленным голосом. — Рене не сказал мне. А впрочем, я ведь и не расспросил толком. Она и есть тот самый человек, пожелавший остаться неизвестным. Вот все и сошлось.       — Ты … любишь ее?       — Да нет же! — в отчаянии выкрикнул Гренгуар. — Нет, — добавил он уже тише. — Да разве мог бы я говорить с тобой о священнике и думать при этом о какой-то другой женщине? Неужели ты считаешь, будто я способен на подобную низость?       Мари энергично замотала головой, а потом крепко прижалась к любимому:       — Мы забудем об этом, — лихорадочно зашептала она. — Все в прошлом. Пусть там и остается. Обстоятельства иногда сильнее человека. Тебе было одиноко. И ты был совсем не уверен в том, что наша встреча когда-нибудь состоится. Я переживала те же чувства и то же отчаяние.       — Так все и было, мой Ангел, — Пьер нежно гладил возлюбленную по плечам и спине. — Ты простила? Ты согласна?       — Но ведь … — Мари запнулась, и щеки ее вспыхнули, — разве можно венчаться с такой, как я?       — Глупышка моя, глупышка, — пробормотал Гренгуар, касаясь губами тоненькой жилки на ее виске, — что ты говоришь? Ну, какая ты? Самая прекрасная, чистая и храбрая. Ты цены себе не знаешь. Кроме тебя, никто мне не нужен. Веришь мне?       — Да, — прошептала Мари.       — Я слишком долго тебя искал, чтобы ради какого-то дурацкого предрассудка лишить себя счастья. Я хочу, наконец, обрести официальное право защищать тебя. Чтобы никто не посмел даже косо взглянуть на тебя, моя девочка, не то что оскорбить. Брак в наше время превратился в какую-то постыдную торгашескую сделку. Никто не помнит о том, что это священный союз двух любящих душ, постепенно преобразующихся в единое существо, некоего идеального андрогина. Почему он идеален? Да потому что каждый из двоих старается привнести в него то лучшее, что имеет сам. Ты для меня словно Вселенная. И я хочу узнавать тебя, открывать каждый день что-то новое и прекрасное. Хочу видеть твое лицо, засыпая и просыпаясь. Хочу делить с тобой все-все, хорошее и плохое. Жить в нашем доме среди прекрасных вещей, созданных твоими руками. Вот этими самыми, — Пьер взял руки любимой и поцеловал каждую. — Все, что создано ими, хранит твое тепло и твою нежность. В нашем доме будет светло и уютно. Мы будем принимать в нем друзей, делиться своими мыслями. А долгими зимними вечерами сидеть, обнявшись у камина и просто молчать, глядя на огонь. Молчание двух родных душ никогда не бывает пустым и унылым. Оно сближает еще больше.       — У меня кружится голова, когда ты так говоришь, — прошептала Мари.       — Ну, я еще и не так могу, — в глазах Гренгуара вдруг блеснул лукавый огонек.       — Ах, вот значит как, мсье поэт, — возмутилась его возлюбленная. — Стало быть, вы просто морочите мне голову. И вовсе так не думаете. Ну будет тебе сейчас …       — Ай, — воскликнул Пьер, уклоняясь от маленькой ручки, тянущейся потрепать его за ухо, — клянусь, я был искренен. Ну просто слишком уж все серьезно прозвучало.       — И тебе стало скучно.       — Нет, я боялся наскучить тебе. Правда. Я больше не буду.       — Какой невинный взор, — засмеялась Мари. — А какой бархат в голосе. Одно слово — поэт. А я ведь уже все так ясно представила. Именно таким я рисовала себе наше счастье. Пьер, как ты все угадал?       — Просто мы родные души, — тихо ответил он. — Действительно родные. И в этот раз я совсем не шучу.       — Я знаю, милый. Если представить нашу совместную жизнь... Я ждала бы тебя из плавания. Научилась различать твои шаги из тысяч. Выбегала бы на крыльцо, встречать тебя. Придумывала бы разные вкусности. Ты читал бы мне свои стихи. Мне первой. Я стала бы самой горячей их почитательницей. Пыталась понять твои мысли, размышляя почему ты думаешь именно так. Может быть даже стала спорить с тобой. Но не из упрямства, а только с целью лучше понять. Научилась бы различать оттенки твоего настроения. Да многому бы я научилась. Только бы ты был рядом.       — Мари, — взволнованно выдохнул Пьер и опустился на колени. — Я тоже всему этому научусь. Если ты только позволишь мне, — и он надел на палец любимой кольцо. Она вздрогнула, почувствовав холодок металла, и крепко закрыла глаза, чтобы удержать слезы. Гренгуар молча ждал, с колотящимся сердцем. Ему казалось, будто вечность прошла.       Наконец Мари удалось побороть волнение, и она поднесла руку к глазам. Они были рядом, два кольца на одном пальце. Великолепное золотое с искрящимся гранатом, цвета молодой травы, и скромное медное колечко с синим камешком, которое она носила, не снимая с тех пор, как возлюбленный впервые надел его ей на палец.       — Да? — тихо спросил Пеьр, с надеждой глядя на Мари снизу вверх.       — Кольцом моим я сочетаюсь с тобою, телом моим я поклоняюсь тебе, — нежно улыбнулась она, произнося священные слова из клятвы перед алтарем.       Гренгуар облегченно вздохнул, поднялся с колен и прижал возлюбленную к сердцу:       — Я так боялся, что ты откажешь.       — Да разве могу я тебе отказать? — прошептала Мари, пряча лицо на его груди. — Ни в чем не могу. И, надеюсь, ты не тоже не откажешь мне … в одной просьбе.       — Что за просьба? — слегка насторожился Пьер.       — Не совсем обычная. Надеюсь, ты сможешь понять. Твое кольцо… — Мари помолчала, подбирая слова, — оно очень красивое. Очень. Но… мне бы хотелось сохранить то, первое. Мы обручились именно им, и с тех пор я уже считала себя твоей женой. И может быть именно оно помогло мне дождаться тебя. А новое давай пожертвуем Мадонне в нашей церкви. Я просила ее оберегать тебя, где бы ты ни был. И чтобы ты вернулся ко мне. Не то, чтобы я была так уж набожна. Просто это была единственная моя надежда. Ты вернулся. Не знаю, по моим ли молитвам. Но я хочу поблагодарить Пречистую Деву, как могу. Если конечно… это не в обиду тебе, — тихо добавила девушка.       — Нисколько, — улыбнулся ей Пьер. — Может быть действительно будет лучше именно так начать нашу жизнь вместе. Не цена делает вещь дорогой. Если для тебя так важно то самое кольцо, я еще больше люблю тебя, моя девочка. — Его голос стал совсем тихим, бархатным, а губы приблизились вплотную к губам Мари, потом соединились с ними в нежном поцелуе, скрепившем их помолвку неразрывными узами.