Соловей в рукаве

      Вечерело. В августе закат всегда вспыхивал и выгорал куда быстрее, чем в середине лета.       Сильный порыв ветра едва не оторвал пернатое тело от тонкой ветки. Михаил распушился и плотнее сжал когтистые лапки. Его собратья по птичьему виду — громкие воробьи — давно разлетелись прятаться. Но Михаил только плотнее прижимался к дереву. И смотрел на знакомое окно.       За время наблюдения оно ничуть не изменилось — разве что с темнотой по ту сторону стекла зажглись огоньки свечей.       Береза, на которой устроился Михаил, росла далеко от окна, и хозяин комнаты скорее угадывался по белому силуэту.       Первый вел себя как всегда: долго разговаривал не то с охраной, не то с прислугой, писал за столом, раздевался расчесывал и переплетал длинные волосы, затем пропал из поля зрения — видимо отправился, как обычно, читать на кровати. Ничего в поведении Светлейшего не напоминало, что утром его пытались убить.       Кожа под перьями холодела при одном воспоминании. Утреннее открытие небольшого храма должно было стать рутиной. Михаил на него полетел только ради возможности полюбоваться Первым за работой. И то чуть не проспал. Сначала он сидел на крыше ближайшего дома и сонно наблюдал за ритуалом. Щурился на свет, покрывающий унылое здание из белого песчаника, топорщил перья. Поражался, каким выспавшимся выглядит Светлейший, несмотря на бурную ночь вместе.       Когда Первый с учениками вошли внутрь для первой службы, Михаил полетел домой. Интересная часть закончилась — самое время доспать упущенное. Но не успел он пролететь и пары домов, как раздался жуткий грохот падающих камней. Со всех крыльев он бросился к огромному облаку пыли, оседающему на обрушившийся храм.       Сердце билось через раз. Испуганные крики охраны мигом убили надежду. Светлейший не успел выйти. Их с учениками погребло заживо.       Михаил не помнил, как превратился в человека. Память вырвало как кусок мяса, оставив только кровоточащую рану ужаса и неверия.       Вот он едва держится в воздухе, а вот уже собственные руки отчаянно помогают оттащить неровные обломки. В голове настоящее путается с прошлым. Светлое утро то и дело превращается в полумрак постоялого двора. Испуганная речь россцев и четкие команды главы охраны сменяются на недовольный ропот фанатиков. Каждый оттаскиваемый в сторону камень вызывает вспышку надежды и отчаяния одновременно…       Все закончилось так же резко, как началось. Под обломками показался золотистый сверкающий щит и фигуры под ним. Держащий его Первый казался невозмутимо-спокойным, особенно на фоне учеников. Они неподвижно лежали, почти не дыша — их жизненная сила едва теплилась. Они пытались помочь наставнику держать щит, и это едва не стоило им жизни.       Михаил видел, как к ним бросилась часть охраны, как остальная часть сдерживала людей, сменивших отчаяние на ликование. И как суровый начальник охраны — крепкий седой мужчина, — со слезами на глазах обнимал бледного как полотно Первого.       Самого Михаила быстро оттеснили в сторону.       Потом он, кажется, сопровождал процессию, затем отстал, долго не знал, куда себя деть, завалился на постоялый двор. Но тревога не отпускала, сколько бы разум не пытался ее одернуть.       По городу ползли слухи. Столь удобные и лестные для Первого, что не было сомнений в их источнике. Трудолюбие и сила духа не оставляли его даже при угрозе жизни. Он явно не нуждался ни в успокоении, ни в защите со стороны какого-то сайберийца. Михаил понимал это. Но дурное сердце щемило до тех пор, пока он не сдался и не прилетел к знакомому окну.       Чтобы сидеть под ним часами как дурень дурнем. Больше всего он хотел оказаться там, по ту сторону стекла, сжать Первого в объятиях, воочию убедиться в том, что с ним все хорошо, что он не ранен, не болен. А потом сидеть всю ночь у его постели как верный пес, лично охраняя покой. Сейчас вся охрана Светлейшего казалась недостаточной.       И вместе с тем собственная бесполезность была все очевиднее с каждым часом наблюдений. Отсюда казалось, что Светлейшему не требуется ничего кроме спокойного отдыха.       Обычно Михаил понимал, где и для чего нужны его таланты, в чем он может быть полезен. Но здесь… Он не лучший, пусть и верный, охранник, не лучший собеседник, не лучший знаток человеческих душ. Может, он первый и единственный любовник, но и спал с ним Первый молча, прерываясь только на просьбы и вопросы по существу. Это не тянуло на близость, достаточную для явлений незваным посередь ночи.       Наконец, Михаил принял решение. Беззвучно спорхнув с ветки, он подлетел к окну и опустился на знакомый подоконник. Комната глазами соловья стала совсем огромной, а сам Первый — белый силуэт на кровати — выглядел статуей в непривычном для них полулежачем положении. Поколебавшись еще мгновение, Михаил коротко постучал клювом в стекло. Сначала тихо, потом увереннее и громче. Светлейший зашевелился на кровати, прислушался, встал, направился к закрытому окну.       Недолго повозившись со ставнями, он впустил Михаила внутрь, со сдержанным беспокойством спросив:       — Что привело тебя так поздно? Что-то случилось?       Даже в простой ночной рубашке он выглядел облаченным в парадное одеяние. Строгое плетение косы, уверенный взгляд золотистых глаз — ни намека на тревогу или радость. Правитель слегка удивлен визитом своего верного слуги.       Не к месту вспомнилось, насколько резким всегда был переход от благородного спокойствия к бурной страсти. Михаилу всегда было интересно, как сменяется в голове Первого жар и холод? Сам он с первой ночи не мог забыть тепла мягкого тела, прохлады гладких светлых волос, падающих водопадом, и глухих стонов, так резко отличающихся от безупречно поставленной речи.       Но сейчас ничто не намекало на такое продолжение. Первый выглядел уставшим, и Михаил решил не испытывать его терпение.       От сдобренного магической силой хлопка крыльев, мир мимолетно поплыл. Уже в родном теле оборотень припал на одно колено, виновато склоняя голову.       — Нет, Светлейший. Я беспокоился о вас.       — Не стоит. Я один из сильнейших магов известного мира. Столь нелепое нападение не угрожало моей жизни.       Произнесено это было спокойно, без намека на гордыню. Светлейший озвучивал общеизвестную истину так, будто она его ничуть не волновала.       Собственное беспокойство теперь казалось глупостью, граничащей с навязчивостью. Первый не лесоруб из всеми забытого села, и даже не богатый оборотень-авантюрист. С ним нельзя вести себя, как с прежними любовниками, досаждая своей привязанностью. Но как вести себя иначе Михаил не знал. Да и ни в одной книжной лавке не продадут учебника, как проявить заботу к почти что божеству.       Размышления отвлекли настолько, что он едва не проигнорировал знакомо протянутую для поцелуя руку. Мысленно отругав себя за невнимательность, Михаил осторожно взял и поднес пальцы Первого к губам. Кольца сейчас не было — оно лежало вместе с остальной одеждой на стуле. Оставалось только коснуться губами кожи.       Но этого не произошло. Что-то невидимое, но плотное, похожее на сгустившийся воздух, отталкивало. Озадаченный, Михаил попробовал повторить движение еще раз, но снова наткнулся на преграду. Присмотревшись, он заметил слабое сияние, исходящее от кожи Первого. Оно останавливало любое прикосновение на расстоянии тоньше волоса.       Пошевелив пальцами, Михаил понял, что и они не касаются руки Первого.       — Простите, — Михаил вскинул голову, посмотрев в лицо Светлейшего. То все также не выражало ничего кроме отстраненного спокойствия. — Могу я спросить, что случилось с вашей кожей?       Ответ последовал с некоторой задержкой, но все-таки очень быстро:       — Это магический барьер. Он нужен для защиты.       Защиты? От этих слов Михаил мысленно вздрогнул, словно от удара. Светлейший защищает себя. После случившегося сегодня это было неудивительно, но все же… Все же он полагал, что сумел заслужить доверие.       — Не защиты от тебя, — словно читая его мысли, продолжил Первый. — Его не должно быть сейчас. Но я просто не могу успокоить сам себя.       Сказав это, он мимолетно поджал губы и отступил назад, более не глядя на Михаила. По спокойному ранее лицу словно пробежала тень и почти тут же исчезла. Что бы ни тревожило Светлейшего — он легко справлялся с внешним проявлением беспокойства.       Коротко кивнув, Михаил поднялся и тоже отступил назад, к окну.       — Могу я спросить, почему вы тревожитесь?       — Прости, это не то, чем я могу с тобой поделиться.       Вот и все. Разговор был окончен. Более того, он был окончен еще фразу назад. Михаил искренне не понимал, почему еще стоит тут, а не извиняется, превращается и исчезает за открытым окном.       Собственная навязчивость пугала и при этом толкала на все новые и новые глупости.       — Светлейший, если вы позволите, — язык во рту двигался словно чужой, — я мог бы попробовать помочь вам успокоиться. Когда-то давно этот способ помог мне избавиться от тяжелых мыслей.       Светлые брови приподнялись в немом вопросе, но Первый почти сразу покачал головой:       — Если ты говоришь об алкоголе и прочих веществах, то сейчас я не могу рисковать ясностью сознания.       — Нет, я предлагаю не это.       В горле пересохло от собственной смелости. Нервно облизав губы, Михаил продолжил:       — В подобных ситуациях помогает или время, или попытка выбить клин клином. Только в этом случае вам придется полностью довериться мне. Без этого никак. Или я могу уйти и оставить вас наедине со своими мыслями.       В ответном взгляде показался проблеск нежности, но исчез так же быстро, как солнечный блик с острия клинка.       — Я всецело тебе доверяю, — голос Первого смягчился. — Но все же хочу услышать ответ — что ты собираешься со мной делать?       — Я хотел бы связать Вас, — Михаил коротко коснулся собственного пояса с той стороны, где висел небольшой моток плотной веревки. Она, как и нож, были необходимыми предметами в его ремесле.       Первый хотел было что-то сказать, но Михаил продолжил:       — Знаю, это звучит странно, но ограничение свободы помогает себя отпустить. Помогает понять, что невозможно всегда все контролировать. Но вы всегда вольны отказаться. В любую секунду.       «Ты всегда волен отказаться. В любую секунду…» — в голове эти слова отдавались совсем иным голосом, непохожим на собственный. Ставшим мягче и вкрадчивее, когда он ответил «да». В руках Руслана веревка принимала любые нужные формы, а затянутые им узлы держали крепко, но не давили на кожу и также легко развязывались при необходимости.       «Если хочешь, я могу научить этому тебя…»       — Это будет не больно. У меня есть определенный опыт.       Несколько секунд Первый изучал веревку, словно надеялся увидеть в ней скрытый смысл.       — Меня никогда не связывали, — медленно ответил он, и в янтарных глазах зажегся тусклый огонек интереса. — Мне как-то надо повернуться? Или что-то сделать?       В глубине души Михаил не сомневался в согласии. Под светлой маской служителя Единого скрывался целый омут с демонятами. Первый оказался бесконечно любопытен.       Он жадно впитывал любой предлагаемый опыт. В такие моменты властный и благообразный Первый казался… обычным молодым мужчиной, почти что парнем, пожизненно запертым в золотой клетке. Каждый раз между этими вспышками Михаил успевал забыть, что его покровителю нет и тридцати. А еще, что он не скован обычным для росских магов барьером, а потому томится от всех «порочных» страстей. И каждый раз с удивлением это вспоминал.       — Я бы удивился, если бы узнал, что Вас связывали, — Михаил ободряюще улыбнулся, неспешно разматывая тугой моток. — Для начала вам нужно решить, хотите ли Вы, чтобы я связал Вас поверх одежды или без нее. Без будет надежнее, но выбор за вами.       На некоторое время Андрей задумался. Михаил выжидательно молчал. Все это время он продолжал катать в пальцах веревку, проверяя ее мягкость, прочность и силу натяжения. Огляделся вокруг, обратил внимание на стул возле стола — с мягкими вставками, удобный и при желании обеспечивающий дополнительную фиксацию.       Наконец Первый решительно взялся за ткань своей длинной рубашки:       — Раз ты говоришь, что без неё надежнее, я доверюсь твоему опыту.       Он стянул через голову ночную одежду, недолго запутавшись в вороте. Под ней не оказалось даже белья.       Собственное тело, скрытое под одеждой, тут же отреагировало знакомым тянущим теплом. Снятая одежда и была тем самым шагом, после которого стирались понятия слуга-господин.       Михаил испытал огромное желание шагнуть ближе, притянуть Первого к себе, прижаться губами к светлой шее… Но сейчас все должно было быть совсем не так.       — Хорошо, — он кивнул, стараясь говорить спокойно и негромко. — Еще было бы неплохо завязать вам глаза. Подошел бы какой-нибудь кусок ткани или…       Взгляд остановился на длинной косе Первого.       — …лента. Она достаточно широкая.       Тот кивнул, касаясь пальцами плотного плетения, на мгновение замер.       — Мне расплести ее самому?       — Нет.       Михаил шагнул ближе. Не вплотную, но достаточно для того, чтобы коснуться светлых волос. Он медленно развязал стянутые концы ленты, пропуская между пальцами белую ткань. Первый молчал. Лишь один раз он поднял было руку, желая что-то сделать, но тут же опустил.       Пальцы неторопливо разбирали туго стянутые пряди. Они ложились легкой волной, закрывая тело Первого невесомой занавеской.       Закончив, Михаил шагнул назад, сжимая в пальцах ленту. Та выглядела немного мятой. Он провел по ней пальцами, стараясь расправить.       — Теперь вам нужно сесть.       Подхватив замеченный ранее стул, Михаил выдвинул его на середину комнаты.        — Устраивайтесь поудобнее, — негромко произнес он, кивая на сидение. — Если хотите, я тоже могу снять рубашку. Чтобы вам было спокойнее.       — Мне было бы приятно, — отозвался Первый, в его обычно спокойном голосе промелькнуло легкое напряжение.       Он сел на предложенный стул, как всегда с идеально прямой спиной, едва разведенными ногами и руками на коленях. Так, словно присутствовал на очередном важном государственном собрании.       Михаил понимающе кивнул, стянул с себя рубаху, кинул ее куда-то в сторону, после чего разулся, вставая обратно на деревянные доски пола уже босым.       — Что ж, — он подошел к стулу, разворачивая будущую повязку. — Начнем с нее. Пожалуйста, закройте глаза.       На лице Первого отразилось удивление и даже смятение. Такое яркое, что Михаил открыл было рот, чтобы предложить отказаться от всей этой затеи. Но не успел — медленно выдохнув, Первый подчинился, хотя светлые ресницы и продолжили тревожно подрагивать. Светлая лента накрыла его глаза. Концы Михаил завязал на затылке. Края белой ткани он старательно расправил, чтобы не топорщились и, не удержавшись, легко погладил пальцами щеку Первого, надеясь, что касание сойдет за случайность. Светящийся ореол слабо пульсировал, то позволяя почти коснуться, то отталкивая, предательски выдавая своего хозяина. Если бы не он, поведение Первого можно было бы назвать безразличным. Он никак не отреагировал, когда его руки по очереди завели за спину. Михаил, ожидающий вопросов, был удивлен такой тишине.       Но, наверное, это было и к лучшему — он давно не занимался ничем подобным. Обычно спокойствие тех, кого приходилось связывать в последнее время, шпиона и убийцу заботило мало. Здесь было совсем другое. Не хотелось причинять даже лишнее неудобство, не то что боль.       К связыванию Михаил приступил не сразу. Сначала он просто касался кожи Первого веревкой, прокатывая ее от запястья до локтя, слегка стягивал, вымеряя толщину и расположение будущего плетения.       Первая фиксирующая петля охватила оба запястья, став основой. Следом за ней появилась и вторая, и почти сразу — третья. Постепенно Михаил немного успокоился, накладывая обмотку привычными умелыми действиями, то и дело проверяя, чтобы узлы ни на что не давили. Первый все это время молчал. И лишь тогда, когда Михаил, закончив, отрезал лишнюю веревку — зашевелился и подергал связанными руками, словно проверяя надежность веревок.       — Вам не больно?       — Нет. Но я не могу освободиться, — голос Первого звучал ровно, в нем не ощущалось страха, только все то же легкое напряжение. — Это же не все? Продолжай.       Сияние по-прежнему создавало барьер между веревками и кожей. Хрупкое и нематериальное, как лучи солнца, но кажущееся непробиваемым.       — Вы что-нибудь чувствуете сквозь свою защиту?       — Почти ничего, — легко ответил Первый, даже не повернувшись на звук голоса. — Под ней падение с башни собора напоминает удар о воду, когда поскальзываешься на мостках.       По коже прошелся холодок понимания, что покровитель говорит не из чужого опыта. Значит, его уже сталкивали. Но в хвалебных слухах об этом не было ни слова. Сколько еще покушений осталось в тишине?       Короткий разговор как-то затух сам собой. Михаил поспешил вернуться к прерванному занятию. Он опустился на колени перед Первым, коснулся его правой ноги, немного отставляя ее сторону. Первая веревочная петля мягко обхватила и лодыжку, и деревянную ножку стула. Но стоило петле затянуться, Михаил ощутил, как напряглись и проступили мышцы под светлой кожей. Это никуда не годилось. Связывание должно было помочь, а не усугублять. Прервав своё занятие, Михаил провёл по ноге Первого, медленно скользя ладонью от лодыжки до колена. Остановился на округлом суставе мягкими поглаживающими движениями и скользнул ладонью дальше, уже по бедру. Интересно, чувствовал ли Первый сейчас хоть что-то? По его поведению сложно было что-то понять. Но даже такое касание нравилось Михаилу. В какой-то момент даже показалось, что ладонь касается кожи.       Приглядевшись он заметил, что свет действительно мигает, подпуская шершавые пальцы к телу Первого. Надеясь закрепить это ощущение, Михаил снова провел по бедру, в этот раз медленнее, опускаясь на внутреннюю сторону. Он помнил, что такие ласки всегда нравились Первому.       И старания были вознаграждены. Видимо что-то Первый все-таки чувствовал. Его ровное дыхание начало сбиваться, а кровь прилила к паху. Он рефлекторно дернулся, пытаясь скрыть свое возбуждение, но веревки удержали запястья, а мягкое, но уверенное прикосновение рук Михаила не дало свободы ногам. Защита отчаянно вспыхнула… и окончательно исчезла.       Небольшая победа заставила улыбнуться.       Склонив голову, Михаил поцеловал оказавшееся так близко колено и прощально провёл рукой по лишенному защиты бедру. Под пальцами побежали мелкие неровности мурашек.       — Мне нужно закончить, — негромко сказал он, не ожидая ответа. — Осталось совсем немного.       Вспомнившие навык пальцы скользили уверенно и споро, и вскоре Михаил отложил в сторону и нож, и остатки веревки. Можно было переходить к следующему этапу. Узлы выглядели хорошо. Приятно было, что за годы навык не растерялся.       В памяти всплыл последний раз, когда он связывал Руслана. Это было уже здесь, на Земле Росс, сразу после прибытия. Он так бахвалился перед друзьями, что приключение на новом острове для него пустяк, а сам не мог заснуть. Постоянно думал, достаточно ли припасов, правильно ли оформил документы, все ли пошлины оплатил. Руслан имел дурную привычку брать на себя все, а потом ломаться под этой ответственностью. Но тихо. Совершенно незаметно на расстоянии дальше дыхания. Он не колебался ни секунды, прежде чем встать между беспомощными друзьями и разъяренной толпой…       Сердце тупо кольнуло застарелой болью, и Первый тут же обернулся:       — Что случилось? Это все? — его глаза все так же закрывала повязка, но воображение легко дорисовало внимательный уверенный взгляд, проникающий в самую душу.       Разрешение смотреть в глаза не сильно помогало. Михаилу все еще казалось, что однажды, встретившись с Первым взглядом, он ослепнет, как посмотрев на солнце сквозь кусок полированного хрусталя.       И вместе с тем один из правителей Земли Росс казался бесконечно хрупким. Он никогда не держал оружия, хотя мог спалить священным пламенем небольшую армию. Его тело было лишено твердых мышц и вспыхивало страстью от малейших прикосновений, будто принадлежало неопытному подростку. И ему требовалось обучение в постели — Михаил никогда никого не учил, прежде всегда обучали его.       Сочетание силы и уязвимости будило желание одновременно преклоняться и защищать, которое только усиливалось простыми пеньковыми веревками, удерживающими молодого правителя на его же стуле.       — Простите, если напугал Вас… Я боялся ошибиться, — негромкие слова нарушили затянувшуюся тишину. — Если вам больно или неудобно, скажите мне. Если хотите, я Вас развяжу.       Обойдя стул, Михаил плавно опустил ладони на напряженные плечи. На мгновение по коже пополз белесый свет, но тут же угас.       — Продолжай, только не оставляй меня в тишине, — попросил Первый, запрокидывая голову.       Его затылок уперся в живот. В свете свечей отчетливо блестели мелкие капли пота на лбу и над верхней губой Светлейшего. На безупречно правильном лице даже они смотрелись строгим украшением.       — Хорошо, я это запомню.        Ладонь плавно продолжила движение вверх от плеча, по так удобно подставленной шее, очерчивая пальцами линию челюсти, поднимаясь по щеке, задевая, но не сдвигая повязку.       Разглядывать Первого с такого ракурса было непривычно. А еще было непривычно осознавать, что он позволил себя связать, приятное ощущение доверия было бесспорно лучшей наградой. Михаил придвинулся ближе, так, что связанные руки кистями касались ног. Первый пошевелился, неловко поглаживая пальцами по грубой ткани штанов.       Это простое действие вызвало улыбку. Ладони, повторили первоначальный путь от плеч и по шее, теперь с легким нажимом. Потом одна из них вернулась обратно, но на этот раз спустилась не к плечу, а к груди, задевая линию ключиц, скользнула ниже.       — Стоит ли мне говорить что-то сейчас? — прошептал Михаил наклоняясь, касаясь горячим дыханием чужой щеки.       — Нет. Пока мне достаточно красноречия твоих рук, — поразительно ровно ответил Первый, откровенно выгибаясь навстречу прикосновениям.       Не удержавшись, Михаил тихо рассмеялся. Его покровитель редко шутил.       — Как прикажете.       Палец свободной руки очертил четкую линию губ Первого, слегка надавил на тонкую кожу посередине. Те оказались теплыми и сухими, и почти тут же разомкнулись. Михаил коротко коснулся поцелуем их уголка, отпрянул. Первый слепо обернулся, желая продлить поцелуй, но столкнулся только с воздухом. Ему явно было непросто сидеть, ничего не делая, но веревка надежно лишала возможности вмешиваться в происходящее.       — Видимо, все это сделано с целью помешать мне делать что-либо, — впервые за вечер улыбнулся он, оставив попытки дотянуться.       — В какой-то степени.       Факт того, что сейчас Первый не может привычно перехватить инициативу приятно грел душу. И не только душу. Он всегда, по мнению Михаила, слегка торопился.       Он провел ладонью по связанным рукам. Шершавая веревка чередовалась с кожей, а потом это ощущение сменилось пленом собственных пальцев в чужих, влажных и неловких от узлов.       Улыбнувшись, Михаил ответно сжал ладонь. Сейчас он ощущал, как грань между ними стирается. Первый все больше и больше становился человеком, разрешая видеть себя таким. Или даже, желая, чтобы Михаил его таким видел? Та горячность, с которой Первый сжимал и гладил пальцы своего верного слуги — единственный возможный ответ — никак не сочеталась с недавним ровным голосом.       Длинные светлые волосы тускло блестели в неярком свете, окрашиваясь в легкую рыжину. Михаил ласково причесал их пальцами, наслаждаясь шелковистыми ощущениями, а потом сжал их у самого затылка, оттягивая назад, вынуждая сильнее запрокинуть голову. Медленно провел языком по открытой шее. Первый шумно выдохнул и торопливо прикусил губу. Михаил невесело улыбнулся собственным мыслям. Не в их положении можно было открыто проявлять свои эмоции. К тому же, после утреннего происшествия охрану усилили.       Впрочем, мысли не помешали продолжить начатое, прочертив дорожку с другой стороны шеи. Первый беззвучно открыл рот, сильнее стискивая пальцы Михаила в своих. Даже под белой повязкой было заметно, как он до боли жмурится, сдерживая желание нарушить тишину. Михаил легко мазнул губами по чужим, почти тут же отстраняясь, и снова обошел Первого, оказываясь теперь перед его лицом.       Стул был не слишком широк, позволяя, расставив ноги, придвинуться к Первому, сжать коленями его бедра. Михаил уже и сам хотел чего-то более весомого. Ладони, коснувшись светлой груди, с легким нажимом скользнули вниз, намеренно задевая соски, двинулись к животу, расходясь чуть ниже пупка и сжимая незащищенные связанными руками бока. Веревка тихо скрипела, удерживая порыв Первого вмешаться. Все, что ему оставалось — выгибаться на стуле, пытаясь продлить прикосновения. Его ловкости на многое не хватало, и наблюдать за этими попытками было забавно.       Иногда Михаил думал, в какое животное превращался бы его покровитель, родись он в Сайберии. И сейчас, наблюдая за неловкими движениями, он окончательно склонялся к лебедю. Грациозность в своей стихии превращалась в неуклюжую потерянность, стоило вырвать из неё. И, как и птицу, Первого это ничуть не волновало. Едва избавившись от равнодушного холода, он вспыхивал как береста — быстро и жарко.       Михаил наклонил голову, снова касаясь губами чужих, но на этот раз не отстраняясь и не «пропадая». Первый ответил на поцелуй горячо, жадно, будто пытаясь получить все, что можно, прежде чем любовник снова исчезнет. Его пальцы беспомощно сжимались в тщетной попытке освободиться. Он выгибался навстречу, пытаясь прижаться как можно плотнее. От напряжения светлая кожа стала чуть влажной, дыхание совсем сбилось. И очень скоро Михаил почувствовал, что его покровитель готов перейти к заключительному этапу.       Это нарастающее, требующее разрядки напряжение, передалось и без того совсем не равнодушному Михаилу. Кровь прилила к лицу, шее, и плотные штаны из грубой ткани стали ощутимо тесны.       Он прервал поцелуй так же внезапно, как и начал, отстранившись так, что у Первого не было никакой возможности до него дотянуться. Михаил погладил его бедра, слегка укусил за ключицу, тут же зализывая место укуса, и поднялся, оказываясь слева от стула. Рядом, но в абсолютнейшей недосягаемости.       — Я здесь… — негромко отозвался он, — я сейчас вернусь.       Не самая спокойная жизнь приучила носить с собой все необходимое. Вот и сейчас, подойдя к своим вещам и порывшись в карманах, он быстро обнаружил знакомую склянку. Ту самую, которую однажды отдал ему Первый. Михаил помнил, как почти подростковое смущение залило краской щеки Светлейшего, когда он демонстрировал своему слуге то, что недавно приобрёл у вампиров. Помнил, как сжимал Первого в доверительных объятиях, желая поддержать и успокоить перед новым волнующим опытом.       Тканевые штаны с негромким звуком упали на пол, вскоре там же оказалась и не нужная более баночка. Михаил вернулся и снова перекинул ногу через бедра Первого, касаясь уже кожи кожей.       Тот прерывисто выдохнул, очередной раз дернувшись навстречу.       — Жаль, что я не могу тебя видеть… в такие моменты ты невероятно красив… — нашел в себе силы улыбнуться Первый.       Михаил ответно улыбнулся, наклонившись и поцеловав его чуть ниже уха, ткнувшись носом в теплую щеку. Пора было переходить к заключительной части запланированного действия.       Первого и так удерживали только веревки, да и сам Михаил сдерживался с заметным трудом.       Он плавно провел ладонью по члену партнера, привычным уже жестом придерживая его и, сжав спинку стула для удобства, так же плавно, но уже достаточно быстро опустился вниз, почти садясь на колени Первого.       — Вы… еще не раз меня увидите так. Обещаю… — сбивчиво прошептал Михаил, резко зажмуриваясь от привычно-приятного ощущения.       Сейчас было куда проще, чем в первый раз со Светлейшим. Долгий перерыв сказывался на памяти тела, казавшегося его собственному владельцу одревеневшим. Делу ничуть не помогал внутренний голос, напоминающий, что молодой правитель первый любовник со смерти Руслана. Несколько лет Михаил не мог не то, что подумать о близости с кем-то, даже наедине с собой ему не удавалось расслабиться. Будто все желания умерли вместе с оборотнем-барсом, оставшимся лежать в чужой земле своих убийц.       Но Светлейший был настоящим солнцем. То ослепительно сияющим, то обжигающе жарким. Михаил тянулся к нему едва ли не с черного дня их встречи. Сокрушенный горем, он мог только упасть перед ним на колени, прося возможности служить и отомстить тем, кто стоял за безумной толпой. Он восхищался им… но никогда не мог подумать, что сможет оказаться так близко.       Нависнув над Первым, Михаил на некоторое время замер, цепляясь пальцами за резные выступы спинки. Глядя на полускрытое повязкой лицо Первого, он с восхищением отметил, насколько страсть делает его уязвимым и человечным… Нежность пополам с восхищением свились уютным клубком в груди, перерождаясь в чувство, которому не пришло время получить название. Михаил только знал, что ни с кем, кроме Первого, не смог бы отпустить болезненную память. И что позволь он, оборотень охранял бы его днем и ночью, лишь бы снова не испытать оглушающей пустоты на месте сердца.       Но тот вряд ли нуждался в откровениях от верного служителя. Все, что последний мог сейчас сделать — помочь успокоиться. И собственное привыкшее к новому положению тело желало этого как ничего иного.       Резные грани отполированной спинки стула болезненно вжимались в стиснутую ладонь. Михаил выдохнул сквозь зубы, приходя в движение. Сначала неторопливое, а потом все более быстрое. Дыхание Первого рядом, учащающееся с каждым новым движением, сливалось с собственным, отдаваясь в ушах мерным жарким гулом. Михаил прижимался виском к его щеке, все плотнее стискивая ладонь на деревянных узорах. Но эта несильная боль не отрезвляла, а наоборот, распаляла еще больше, торопя закончить начатое. В этот раз помощи ждать было не откуда, приходилось помогать себе самому.       Напряженные, запертые в неудобном положении мыщцы ныли, лицо горело, волосы прилипали к влажной шее. К шумному дыханию Первого добавились стоны, рискующие перерасти во вскрик.       — Поцелуй меня… — горячий громкий шепот заставил вздрогнуть.       Даже сейчас слова Первого звучали приказом, не подчиниться которому было невозможно.       Михаил вздрогнул и накрыл его губы своими, смешивая дыхание.       Стон утонул в поцелуе. Подавшись вперед, Первый выгнулся на стуле, насколько позволяли веревки.       Ощутив его разрядку, Михаил едва заметно улыбнулся, не прерывая поцелуя. Еще несколько уверенных движений руки, и по телу прокатилось горячее, приятно-острое ощущение.       Оно дарило чистую радость, и не только телесную. Михаил не знал, чем Первый считает их близость, но для него самого это было куда больше, чем просто средство для удовлетворения собственных желаний. Это было что-то глубокое, настолько, что сложно было понять даже самому.       Наконец, прервав спасительный поцелуй, он негромко выдохнул, а потом медленно отстранился, чувствуя, что больше не может находиться в такой позе не рискуя упасть прямо на колени Первого. Михаил медленно поднялся, выдыхая еще несколько раз, уже спокойнее. Напряженные до этого мышцы расслабленно заболели, добавляя приятных ощущений и без того довольному телу.       Теперь стоило привести себя в порядок и освободить Первого.       — Я… рядом, — уже привычно негромко отозвался он, снова оставляя своего покровителя хоть в недолгом, но одиночестве. Тот все еще тяжело дышал, но дыхание уже постепенно успокаивалось.       Михаил подобрал нож, вскоре веревки легко лопнули под острым лезвием, сползая по кистям, а затем и по лодыжкам Первого.       Повязку он снял сам и, несколько раз моргнув, обернулся.       — Спасибо, — голос его оставался хриплым, но уже вернулся к спокойной отстраненности. — Это было… необычно.       — Надеюсь, вам стало лучше, — рука дернулась было погладить по плечу, но пришлось сжать пальцы.       Короткая близость закончилась. Пора было возвращать все на свои места. И место оборотня не могло быть рядом со жрецом Единого.       Но едва Михаил потянулся за своей одеждой, как был остановлен негромким:       — Подожди.       Он удивленно обернулся к Первому, который как всегда отошел к кувшину и начал приводить себя в порядок. С некоторых пор он стал просить слуг приносить воду не утром, а вечером. Вряд ли кто-то из них догадывался о причине такой смены привычек.       — Вам нужно что-то ещё? — собственные слова привычно приобрели интонации, положенные молчаливому исполнителю.       — Да, — Первый отложил мокрое полотенце в сторону и шагнул навстречу.       Он так и не потянулся за своей одеждой для сна, хотя на светлой коже явно проступили мурашки. После жаркой близости воздух комнаты казался прохладным.       — Останься со мной этой ночью. Моя кровать достаточно широка для нас двоих.       Предложение было внезапным и странным. До этого Первый никогда не предлагал остаться. Да, порой их встречи затягивались, но спать рядом…       Словно почувствовав замешательство, Первый вскинул руку в успокаивающем жесте.       — Не беспокойся. Никто не посмеет зайти ко мне без стука. А на рассвете ты улетишь.       — Как прикажете, — привычно отозвался Михаил.       Он не знал, что еще сказать и спросить. Не блеять же «что это значит» и «что вы ко мне чувствуете». Все-таки соловей, а не баран.       Взяв оставленную влажную ткань, Михаил стер с себя все последствия недавней страсти. Постель Светлейшего — не собственная одежда, её пачкать нельзя.       Краем глаза он заметил, как Первый остановился возле ночной рубахи. Несколько секунд тот смотрел на неё, затем было отвернулся к кровати, но, не сделав и шага, передумал и все-таки оделся.       Сколь ни был Михаил восхищен своим покровителем, сдержать ухмылку не мог. Слишком тот напомнил ему юного себя. В деревне спать без одежды было не принято. Даже когда Михаил сошелся со своим односельчанином, они оба каждую ночь одевались. Привычка Руслана спать голым впечатлила задолго до того, как они стали делать это вместе. И со временем эта привычка, как и большинство повадок мужа, приросла как вторая кожа. Сейчас бы и в голову не пришло одеваться, чтобы лечь в кровать. Но побеспокоиться об удобстве Светлейшего стоило.       — Мне одеться? — спросил он, за что был вознагражден коротким, но очень задумчивым взглядом.       Первый вздохнул с едва заметным сожалением:       — Да. Если постучат раньше времени, ты должен будешь улететь немедленно.       Михаил кивнул и побрел к своей одежде. Натянул нижнее белье, штаны, рубаху. Благо, одежда была относительно свежей и не грязной. Подхватив сапоги и пояс, тяжелый от кожаных карманов и ножен с ножом, он подошел к кровати и аккуратно сложил рядом так, чтобы в случае необходимости быстро надеть и превратиться. Потом собрал и убрал остатки веревки, ещё раз осмотрел комнату на предмет своих вещей, затушил свечи и только потом вернулся обратно.       Первый уже забрался под одеяло и молча наблюдал за ним. Михаил также безмолвно лёг, закутался и вытянулся во всю длину, бездумно глядя в потолок. Простыни из хорошего хлопка ещё не успели нагреться, подушка под головой была непривычно широкой и пахла волосами Первого.       Рядом послышался шорох.       — То есть так люди обычно спят вместе?       Обернувшись на звук, Михаил столкнулся взглядом с Первым. Лицо того ничего не выражало, но наивность вопроса вызвала улыбку.       — Смотря в каких они отношениях. Неужели ваши родители спали на разных кроватях?       — Я не помню — это было очень давно. Когда мне поставили барьер, он стер большую часть памяти о них.       Первый выглядел безмятежным. Михаил поймал себя на мысли, что не в состоянии понять, что скрывается за его равнодушием. Не удивительно, что никто не знал о сломанном барьере. Иронично, что страной, впадающей в ужас при мысли о не кастрированных эмоционально магах, правит один из таких «монстров». И, без ложной скромности, лестно знать, что ты второй человек, который может над этим посмеяться.       — Спят как удобно, Светлейший. Если хотите, я могу положить голову Вам на плечо. Или Вы мне.       — Я предпочту, чтобы это сделал ты.       Михаил согласно кивнул и придвинулся ближе, прижимаясь вплотную. Почти не слышимое ранее дыхание Первого сейчас ощущалось заметнее и ближе.       — А еще многие обнимают друг друга перед сном… — Михаил обнял Светлейшего под одеялом и почувствовал ответное движение, неуверенно начавшееся, а потом поспешное, будто тот боялся сделать что-нибудь не так или не успеть. — …если хотят, конечно.       — Я хочу. Что следует делать дальше?       — Ничего. Попытаться заснуть.       — Звучит просто, — в голосе послышался проблеск улыбки, и рука на боку сжалась.       В воздухе снова повисло молчание, но на этот раз оно было не напряженным, а каким-то убаюкивающее-уютным. Обычно в незнакомой обстановке Михаил отвратительно засыпал — тело напрягалось от незнакомых звуков и запахов. Но тут дрема подкралась почти сразу, делая тяжелой голову, склеивая веки.       Едва слышное «спасибо» не разбило опускающегося сна. Михаил только пробормотал что-то ответно благодарное. После чего реальность окончательно сменилась темнотой.