***
Полдень. В баре снова тишина. Ни одного посетителя, лишь посеревший от скуки бармен и его неизменный спутник — кабельный телевизор, висящий в углу и вещающий о том, что кругом пиздец и мрак. Сегодня я с ним полностью согласен. Прижимаю пакетик с сухим льдом к переносице и вяло пялюсь в экран. Очередной блок новостей и угрюмый корреспондент что-то натужено тарахтит в микрофон. По его лицу можно предположить, что случилась какая-то катастрофа из разряда вселенского цунами или «Всекитайское собрание народных представителей» грубо лишили анальной девственности. Бесит. Бесит наигранный ужас, словно бесконечно тупые новости могут кого-то взволновать. В нынешних реалиях это очень трудно сделать. Когда варишься в собственном соку из дерьма, в перерыве «пожирая ложками ртуть», чужая беда — это нечто закономерное и где-то правильное, что греет душу. Показывая, что беспредел творится везде, а не только в рамках собственной жизни. — Ни дня без кровопролития, — тяжело вздыхает бармен Коичи. — Ты о чём? — меняю руку, держащую лёд, так как пальцы на правой уже заиндевели. Он кивает на экран и пультом прибавляет звук телевизора, откуда доносится взволнованный голос, такой громкий и напряженный, словно тележурналист стоит рядом и надрывает свои голосовые связки в моё ухо. По ощущениям, корреспондент по ту сторону экрана становится третьим посетителем в баре, включая нас. — … безнаказанности! — заканчивает фразу он. — Опять всякую хуйню смотришь? — А что ещё делать? Ты видишь посетителей? Похоже, они все померли. Как думаешь, есть вероятность того, что производится отстрел потенциальных клиентов? Это должно быть шутка. Я механически растягиваю рот в улыбке и отворачиваюсь. Надо было домой идти, а не поддерживать искусственное чувство юмора Коичи. Но мне сейчас как-то особенно паршиво. И присутствие рядом любого индивида, даже если у него вместо головы — кочан, немного отвлекает от самоедства. — Уверен, что ещё несколько дней покудахчут, да забудут. Правосудие в наше время — это книга, в которой свод законов лишь для обычных смертных, а не для тех людей, что творят подобное. Я окидываю бармена снисходительным взглядом. С каких это пор он в философию ударился? Надышался алкогольных паров? — Ты бы на бутылках крышки крепче закручивал. — Ха, очень смешно. А сам-то, что думаешь? — О чём? — Ли, ты меня вообще слушал? Я пожал плечами. Коичи раздраженно вздохнул. — По всем каналам крутят, как ты мог пропустить? Вчера в портовых доках была перестрелка. Пять человек полегло. А сегодня утром, вообще — полный пиздец. Недалеко от «Восточного» устроили целую кровавую баню. Пятнадцать трупов. И самое мерзкое, тех людей не застрелили. Порезали, как свиней. Согласен, наверно, происходит естественный отбор, рано или поздно все эти больные ублюдки переубивают друг друга, делая мир чище. Просто меня удивляет такая жестокость. Вроде войны за районы давно прошли, но сейчас, кажется, грядёт «вторая волна», — Коичи раздражённо протирает тряпкой стойку, — лишь бы подальше от нашего района творилась вся эта хуйня. Я роняю пакетик со льдом, и тот глухо плюхается на идеально чистую столешницу. Чэн вырезал пятнадцать человек… Собственная реакция выбивает из колеи больше, чем новая информация о Хэ и его отмороженности. Внутри всё скручивает от унизительного страха. Я ненавижу это чувство, но ничего не могу с собой поделать. Когда так явственно понимаешь, что в этот раз подошёл к краю слишком близко. И теперь та брошенная Чэном фраза «ещё увидимся» заиграла новыми красками. Я бы лучше с самим дьяволом встретился, чем с ним, учитывая новые обстоятельства. — Ли, ты как-то побледнел. Тебе нехорошо? Да ну, не будь таким впечатлительным. Согласен, что есть над чем ужаснуться, но нас-то это никак не касается… Мне нужно на свежий воздух. После приглушенного освещения бара слепящий солнечный свет резанул особенно неприятно. Меня одолевают странные ощущения сжатия, преследования и почти сужающего рока над головой. Я предсердием чувствую, что раззадорил Хэ. Растревожил медведя в берлоге и теперь, когда план рухнул, пожинаю неутешительные плоды. Хотя, конечно, про рухнувший план я погорячился, у меня ещё остались тонкие нити, за которые могу потянуть. Нужно постараться любыми способами обезопасить себя. Мне ничего не остаётся, как продолжить лезть в это дерьмо с головой. Ведь Хэ скоро начнёт действовать. Начнёт. И лишь ответным противодействием я спасу свою шкуру. Круг замкнулся.***
Жара продолжает донимать. Хочется забраться в самый тёмный угол в квартире и переждать там погодное безумие. Я уже пять раз побывал в душе, остервенело принимая ледяные струи на разгорячённое тело. Однако, казалось, только пересекаю ванную комнату, как тут же покрываюсь новой испариной. Этой хуйней можно заниматься бесконечно. Проще было бы не выходить из душа, пока не кончится эта погодная аномалия. Не могу ни на чём сконцентрироваться. Мне душно. Тревожно. Неспокойно. Ждать неминуемого пиздеца безумно изматывает, хоть самому кидайся в омут с головой. Омут Хэ Чэна. Вибрация телефона звучит особенно громко из-за того, что он лежит на столе. Я даже вздрагиваю, но, благо, нахожусь в уединении, и никто не видит непроизвольного малодушия. Я, не раздумывая, хватаю телефон, злясь и психуя на собственные реакции. Пошло всё к ёбаной матери, я не трус. И не собираюсь прятаться. Единственное, что у меня есть — это гордость. И её никто не сможет отнять. Высветившийся номер фигурально вышибает весь воздух из грудины. Пиздец набирает новые обороты. — Господин Харияши, — поприветствовал нежеланного собеседника. — Добрый день, Шэ Ли. Как здоровье? — мягко, даже заботливо. — Вполне. Что-то случилось? — Пока не знаю. Может, ты мне подскажешь? — Не понимаю, о чём Вы, — я подхожу к окну и слегка раздвигаю жалюзи, осматривая улицу. — Решил найти новых покровителей и даже не посоветовался? Это очень невежливо. Я обтёр пыльный палец о джинсы. — Мне кажется, Вы владеете неверной информацией. — Вот я и звоню первоисточнику. Объясни-ка мне, какие у тебя дела с Хэ Чэном? Захотел переметнуться? Пойми, ты живешь в МОЁМ районе, зарабатываешь в нём, твой отец держит бар на МОЕЙ территории. И лишь я служу препятствием на пути всех соискателей по твою душу. И поверь мне, их о-очень много. Начиная с Джинхэя и заканчивая другими обитателями соседних районов. А ты так легко разбрасываешься моим расположением? Одно моё слово, Змей, и тебя растащат на сувениры. Моя защита дорогого стоит. Скажи, за сколько ты её продал? Во время этой праздной тирады, я то и дело сжимал и разжимал кулаки. Как хорошо, что сейчас не вижу эту холёную рожу. Гондон прилизанный. Строит из себя Крёстного отца и покровителя всех неимущих. Хотя сам зарабатывает огромные бабки на бандах вроде моей. Нашими руками совершает свои грязные делишки, за которые потом именно меня хотят разорвать, а он, сука, милостиво не даёт этого сделать. — С Хэ Чэном у меня нет никаких дел. Просто случайное стечение обстоятельств, — стараюсь придать голосу нужное безразличие, хотя так и хочется заорать: «пошел нахуй, старое сыкло!». — Ли, мы же с тобой знаем, что случайностей в наших делах не бывает. А я, к тому же, ещё тот параноик. Тем более, если в этом замешан Хэ. Скажи, что мне нужно знать, чтобы избежать неприятных эксцессов, связанных с тобой? Это, кстати, для твоего же блага. — Всё, что так или иначе связано со мной, Вы уже знаете. Не хватает мне Харияши для полного счастья. Если ещё и он влезет, то страшно представить, что случится. Реки крови — это только затравка. Горы трупов — особая приправа, а на высшей точке будет моё тело. Кто бы мог подумать, что прогул последних уроков выльется во всё это? От нервного смеха меня отвлёк вновь заговоривший Харияши: — Я тебе верю, Шэ Ли. Пизди, ага… — … не обмани моих ожиданий. Иначе быть тебе сиротой. Но недолго. Понял? — Да, господин Харияши. Я не подведу. — Ну и славно. Буду приглядывать за тобой. Кто бы сомневался?***
Сквозь дремоту чувствую, как вымокла подушка и вспотел затылок. Жара достаёт и во сне, и наяву. Закрытые наглухо окна не впускают горячий сухой воздух с улицы, но и это не спасло квартиру от изнуряющей духоты. Личная ячейка ада, почти мини-филиал. Иногда за такую мелочь, как кондиционер, не жалко и душу продать. Перед сном я успел стянуть футболку, оставаясь только в джинсах, хотя лучше бы завалился спать в чём мать родила. Спина раздражающе липнет к простыне, которая сбивается в ком и отправляется к ёбаной матери на пол. Всё кажется неудобным, горячим и мокрым. Но даже в таком состоянии я умудряюсь уснуть, вымотавшись за день, как бродячий пес, которого, однако, никогда не подводило природное чутьё на возможную опасность. Где-то на периферии сонного сознания подкрадывается смутное ощущение, что я не один в своей квартире. Нос улавливает знакомый запах сигарет. И по горячей коже проносится покалывающий холодок. В темноте, по моей квартире шныряет хищник, а я лежу, тщетно пытаясь открыть глаза. У Чэна интуиция, как у зверя. Он точно знает, что я проснулся. — Гадюшник, — в его голосе проскальзывает брезгливость. — Да ладно… Просто не убрано. Или моя квартира оскорбляет твоё врождённое чувство прекрасного? Проверять нервы собеседника на прочность — это уже не привычка, скорее образ жизни, выискивающий достойных противников. В том, что Хэ достойный, если не превосходящий, нет сомнений. Но моя суть мудака от этого никуда не денется. Даже страх перед неминуемой расправой не заставит меня заткнуться. Неохотно приподнимаюсь и сажусь в кровати. Мысли топчутся на месте, пока я достаю из кармана сигареты и подкуриваю. Сильно затягиваюсь горьким дымом и выдыхаю его носом. Глаза улавливают очертания собеседника напротив. Хэ сидит в кресле, расставив ноги, и стряхивает пепел на пол. А когда подносит сигарету к губам, она ненадолго освещает его хмурое лицо, бликуя в полуночных оттенках холодных глаз. — Мы не закончили. Нас очень невежливо прервали. А я не люблю неоконченных дел. Чувствую, как он меня рассматривает. Блуждает откровенным тёмным взглядом по телу. — Перфекционист, значит, — я делаю ещё одну крепкую затяжку. — Похвально. Хотя, думаю, те пятнадцать трупов с тобой бы не согласились. — Это издержки. Такое бывает, — качает головой и тушит окурок о подлокотник. — И какое же у нас неоконченное дело? Сползаю с кровати и нетвёрдой походкой направляюсь на кухню, чтобы найти что-нибудь охлаждающее, иначе расплавленные мозги так и не заработают. Умываю лицо под краном и попутно добиваю сигарету, швыряя опаленный фильтр в воронкообразный слив. Фоном возникает желание в очередной раз принять ледяной душ, невольно отвлекая от того факта, что я нахожусь в замкнутом пространстве с хладнокровным убийцей. Пытаясь абстрагироваться от «некачественных» мыслей, нашариваю в холодильнике бутылку с водой и за раз опустошаю половину. Холодная. Кайф… — Строишь из себя умного, а такие тупые вопросы задаёшь, — шёпот в ухо. Я изо всех сил держусь, чтоб не отскочить и не отшатнуться. А он по следу. И бесшумно. Блять. — Тупость понятие растяжимое. Хотя, кому я говорю? На затылке сомкнулись сильные пальцы, больно впившись ногтями в кожу. Хэ разворачивает меня к себе и наклоняется. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего. — Ты мелешь всякую хуйню своему хозяину, — чувствую его никотиновое дыхание на губах, — и чтоб ты не сомневался, кому принадлежишь с этого момента, я приготовил тебе подарок. Я вскидываю на него непонимающий взгляд. Этой заминки Чэну хватило, чтобы оттолкнуть меня к холодильнику и достать из кармана… ошейник. Металлический обруч с механической автоматической застёжкой. Я давлюсь от смеха. Сначала от неожиданного, который вырывается из груди, а потом расходящегося по всей кухне. От хохота едва не сползаю по глянцевой поверхности, но, затормозив пятками, удерживаю равновесие. — Да ты фантазёр! Это ж надо, что придумал? Твою мать, что только не приснится ночью! — кряхтя от неутихающих спазмов смеха, выдаю я. — Ну что ты, Ли, я достаточно приземлённый человек, без замашек на фантазию. Что тебе и продемонстрирую. — Ты бы лучше свой ум продемонстрировал, хотя боюсь, обрастёшь комплексами. Его лицо пересекла злая ухмылка. — Сотрясать воздух у тебя получается недурно, но обычно за подобными бравадами кроется всего лишь мыльный пузырь. Такая вот теория. И твоя задача либо опровергнуть её, либо доказать, что я прав. Устроим социальный эксперимент? Приступ веселья стремительно проходит. В его глазах решимость и издёвка. Чэн не признает полумер. Озноб пробегает по позвоночнику и поднимает волоски на руках. Меня нервно встряхивает от уверенного приближения конченого отморозка. Я даже не успеваю дёрнуться. Чэн хватает моё запястье, заламывает руку в локте и впечатывает лицом в холодильник. Шею обдает холодом металла, и на ней тут же клацает застёжка. — Придумаем тебе кличку? — Лучше придумай себе надгробную эпитафию, ублюдок! — в ярости, взвываю я. — Хотя, погоди… У тебя же она есть. Да, Змей…ка? Я пытаюсь вырваться, ударить затылком в склонённое лицо, но ни черта не выходит. Это как в хитроумной ловушке: чем больше сопротивляешься — тем сильнее стягиваются оковы. — Вот здесь, — он проводит пальцем по ошейнику, надавливая им на шею, — выгравированы мои координаты и телефон, на случай если ты потеряешься. Хотя, не думаю, что это произойдёт: один народный умелец вставил в него устройство слежения, так что я всегда буду знать, где пропадает моя зверюшка. — А если я попытаюсь снять, он взорвётся? — начинаю брыкаться сильнее. Позади раздаётся смешок. — Ну, проверишь потом. — Сука… Ты просто сука, — с беспомощной злостью рычу я. Хэ разворачивает меня к себе, просовывая пальцы в стальное кольцо, а второй рукой зарывается в мои волосы. — Твой язык я не вырву, — наклоняется ко мне, едва касаясь своими губами моих, — откушу. Ясно? — Посмотрим, кто и что у кого откусит. Чэн иронично поднимает бровь, а потом, улыбнувшись, кивает. — Идёт. Посмотрим. Кстати, мы с тобой сейчас съездим в одно место, так что одевайся, — отпускает меня и отходит, наваливаясь спиной на стену. — В одно место? С тобой? Это куда же? В цирк? — А почему нет? Карманная болонка у меня уже есть. Мне безумно трудно делать вид, что меня ничего не трогает. Ведь большего унижения, чем сейчас — с ошейником на шее, я никогда не испытывал. Все его слова, даже жесты, вызывают во мне всеотравляющую ненависть, и стоит Чэну хотя бы ненадолго потерять бдительность, я перережу ему глотку. Без сожалений. Без страха. И ни разу не усомнюсь в правильности своих действий. Только повернись ко мне спиной. Лишь раз, и тебе, сука, конец. И я уверен, он это знает.***
Насильно пить меня ещё никто и никогда не заставлял. Первые три стопки Хэ влил в меня силой, веселясь и советуя расслабиться. А когда к нам в vip-комнату присоединились Тао с какой-то бабой и ещё двое мужиков, в коих я опознал местных авторитетов, надраться захотелось самому. По их взгляду я понял, что и они меня узнали, но никак не прокомментировали мою компанию наперевес с Чэном. Вот теперь мне точно пиздец. Если Харияши узнает, с кем я провожу свободные вечера, он меня живьём похоронит, и что-то мне подсказывает, что «моя крыша» не останется в неведении. — Ты как-то погрустнел, — Чэн, ухмыляясь, выдыхает мне в лицо сигаретный дым. Я наливаю себе энную стопку джина и опустошаю её залпом, а потом и ещё одну. — Вот ведь молодежь пошла! — восклицает Тао и прижимает к себе грудастую брюнетку. — Молодежь бы нахуй ушла, но некоторые… — вдруг я задыхаюсь, когда Чэн неожиданно хватает за ошейник и дёргает назад, к себе, не давая закончить мысль. — Осторожней, Змей, — невесомо шепчет мне в ухо, — не говори того, о чём пожалеешь. — Боишься, уроню твой авторитет? — Не хочу лишней крови. А ты думай башкой, как этого избежать. Но мне уже не избежать. Хэ вольно или невольно подписал мне смертный приговор. Остаётся лишь ждать его исполнения. — Эй, о чём Вы там шепчетесь? — в приподнятом настроении интересуется Тао, продолжая тискать свою бабу. — О том, что сколько бы ты не заплатил за эскорт, этого будет мало, — я поднимаю затуманенный алкоголем взгляд на брюнетку, — слышь, милая, бери двойную таксу, ведь психотерапевта после всего он тебе не оплатит. За столом воцаряется тишина. А потом помещение взрывается от раскатистого мужского хохота. Но что мне до этого? Я сижу на поминках. Своих собственных, блять.