Dirty

POV Шэ Ли Много поводов, чтобы оглянуться на проделанные ошибки. И мыслей, как этого можно было избежать. Каждый срез событий — новый урок. Жаль только эти уроки не пригодятся в будущем, потому что его нет. Пришло какое-то чёткое осознание, что израсходовал себя, свой максимум, а то, что осталось, медленно, но верно выгорает. И мне не жаль. Пусть будет, как будет. Очередной добитый фильтр бессчётной сигареты. Размазываю его носком кеда по асфальту, фокусируя внимание на сиюминутном. Потому как тело до сих пор ломит от вчерашних высоких температур, вкупе с остаточными отголосками травм, которые бесцеремонно напоминают о себе в рандомном порядке. То под ребром, то в груди и следом немеют пальцы рук, словно в ладонях зажато по куску льда. — Ты как-то приуныл, — Чэн снимает машину с сигнализации и садится в салон. — Много радости находиться в твоей компании, — не скрывая неприязни, отвечаю на это неуместное замечание. — Ты меня недооцениваешь. Я прекрасный собеседник, если, конечно, на меня не скалить зубы. Так что время, проведённое со мной и, соответственно, впечатление от него, зависит сугубо от твоего поведения, — Хэ выглядывает в окно, — ну, что встал? Поехали. Или хочешь рядом бежать? — Я хочу спать, — усаживаюсь возле него и намеренно громко хлопаю дверью, ни капли не жалея чужую машину. Тоже мне Дионис — покровитель театра одного актера. — И кто это тебе так лихо напиздел, что ты «прекрасный собеседник»? Учти, что люди склонны врать, ну или льстить, например. Не нужно каждое брошенное слово воспринимать, как истину в последней инстанции. Меньше разочарований будет, — поворачиваюсь к Чэну и ехидно продолжаю, — как сейчас. — Чудесная речь. У тебя ораторский талант, Змей. Жаль только зря пропадает, — ни разу не впечатлённо отвечает Хэ, заводя мотор и выезжая с парковки, смотря назад, откидывая руку на моё сидение. Я закатываю глаза, устраиваясь удобнее. В конце концов, ещё раз спрашивать у Хэ куда мы едем смысла нет. Он не ответит из-за мерзкого характера. Мучиться от неизвестности утомительно, а я и правда хочу спать. Мою вынужденную скуку вполне может скрасить очередной диалог на грани фола, но и в этом случае я не собирался первым нарушать тишину и выступать в роли радиостанции. Если Чэн собирается развлекаться, я точно не помогу ни словом, ни жестом. Пусть даже и сам покроюсь зеленым мхом отчаянной меланхолии. Прикрываю глаза, немного смещаясь вправо, чтобы навалиться плечом на стекло. Больше чем уверен, что не усну. И дело не только в игнорировании обезболивающего. Очень много факторов. Первый и самый главный — это, конечно, присутствие Хэ Чэна на слишком небезопасном расстоянии. Второй — всё-таки путь, возможно, в один конец. Мне не особо понятно как развлекается Хэ, но что-то подсказывает, что это явно не посещение контактного зоопарка. И третье — сама дорога. Я сплю чутко и потому оживлённый город с его громкими обитателями не дают провалиться в дремоту. Просто еду с закрытыми глазами, изредка прислушиваясь к «соседу». Чэн пару раз покурил, поговорил по телефону, раздавая какие-то команды и поручения. Ровным счётом непонятные мне. У него словно свой язык. Экономические термины, сроки и только иногда проскальзывают знакомые имена или места в городе. Когда за окном становится на порядок тише, я всё же открываю глаза. Мы выехали из города и теперь набираем скорость по бесконечной дороге трассы. Я не удивляюсь такой смене дислокации. Сомневаюсь, что городу всё ещё по силам удовлетворить «изысканный» вкус Хэ Чэна к развлечениям. А предполагать, «кто» или «что» в состоянии это сделать я не могу. Вернее, даже не собираюсь. — Есть хочешь? — первый вопрос за час дороги. Я не хочу. Мысль о еде вызывает легкую тошноту, а следом и раздражение. Ничто так не выворачивает, как подобные ситуации. Он спрашивает меня о естественных потребностях организма, как будто беспокоится о моём физическом состоянии. Словно ему есть дело до того, как и когда я подохну. Эта насквозь фальшивая забота, настойчиво навязывает отторжение и волну неприязни. Чувствую себя заключенным, которому перед казнью полагается вкусный обед. Меня снова мутит: то ли от злости, то ли от запаха его одеколона. — Сомневаюсь, что у тебя есть то, чего бы я захотел. Чэн хмыкает и наваливается в сторону бардачка. Роется в нём одной рукой, а после мне на колени шлепается упаковка с жевательным мармеладом. Вот тут я первый раз в жизни по-настоящему удивляюсь. И едва не заливаюсь хохотом, но подавляю этот ненужный порыв, поворачиваясь к Чэну вполоборота. — А ты раскрываешься с новой стороны. Этим заманиваешь маленьких мальчиков, да? — Маленьких мальчиков я заманиваю ошейниками и дрочкой, забыл? А это, — он махнул в сторону мармелада, — дебильная привычка Тао таскать с собой всякую сладкую чушь. — У него диабет, что ли? — я пропускаю мимо ушей щекотливую тему и не замечаю, как уже открываю прозрачную упаковку и заталкиваю в рот эластичную «ягодку» со вкусом лимона. — Нехватка серого вещества, скорее. Но я не осуждаю вредные привычки, хотя на протяжении многих лет находить по дому и в машине пустые обёртки от шоколада и прочего — так себе удовольствие. — О, семейный быт… Очень трогательно, — закидываю в рот еще несколько «тянучек». Желудок протестующе урчит. Кроме больничной еды и утреннего кофе он давно ничего «не видел». А если учесть, что и в больнице я больше ковырял палочками, нежели ел, то, в общем-то, все звуковые претензии закономерны и обоснованы. Но, как обычно у меня бывает, физическое и психологическое в вечном несогласии. И затолкать в себя больше вот этой цветастой упаковки с детскими сладостями я бы при всем желании не смог. Чэн различает бунт полого организма, а после смотрит на дорогие наручные часы. — Минут через сорок поеди́м. — Я не хочу, — в отместку швыряю пакетик с оставшимся содержимым на приборную панель. — Ну тогда рядом посидишь. Потому как я ещё не завтракал. — Похудеть боишься? — брезгливо фыркаю я. — Причём тут моя внешность? Я просто люблю комфорт. А ты, видимо, болен не только физически, но и психологически, раз намеренно причиняешь себе вред. Компенсируешь что-то? Чувство вины? Перед кем? Отец, твои молокососы, а может, Харияши или Циё? Длинный список получился, да? А такой, как ты, вполне мог уже сломаться и выбрать любой пункт для самоуничтожения. Слова. Обычно это моё оружие. Я умею бить прицельно, задевая жизненно важные органы, цепляя всё оставшееся человеческое и выворачивая наизнанку. Но сейчас вывернутым чувствую себя сам. Словно на холодном столе патологоанатома с перемешанными кишками и залитый формальдегидом. Физическая реакция дает о себе знать и по пищеводу ползет сладковато-кислая жижа съеденных недавно мармеладных конфет. Я судорожно сглатываю пару раз, роясь по карманам в поисках сигарет, чтобы перебить всё никотином. Но, похоже, оставил пачку у Хэ дома или она где-то выпала. — На, — усмехается он, протягивая уже подкуренную сигарету, — я же говорил, что не осуждаю вредные привычки. Даже если это планомерное и методичное самоубийство. — Пошёл нахрен! — шиплю я. — Ли, — вкрадчивый голос, — самоистязание — это выход, когда внутри кроме дерьма что-то есть. Тебе поздно беспокоиться об этом. Уже не выточить, не взрастить и не поменять то, что можно было когда-то, так что… — я не вижу, но чувствую, как он пожимает плечами, — будь уже тем, кто есть. Без замашек на что-то большее. — Таким же дерьмом, как и ты?! — Как я? — словно удивляется, затягиваясь «моей» сигаретой, — видишь ли, — он пытается скрыть улыбку, — сравнивать нас бессмысленно. Не только из-за пропасти возможностей. Ты отрицаешь всякую мораль, навязанную обществом, однако ей же себя и сжираешь. У тебя слишком много рамок, в том числе и мышления. Действуешь наобум, коверкая собственное представление о «правильности» и не находя с собой же консенсуса — ломаешься с треском. Это как аутоиммунное заболевание души. Мне, кстати, интересно, чем всё это кончится. И я не думаю, что ты сможешь меня удивить. Ты уже выбрал путь — не дожить до двадцати, но это твоё дело. А что касается меня… — Хэ окидывает меня весёлым взглядом, — я хочу есть. Думаю, яичница с беконом подойдёт. Монстры обитают не под кроватями. Не в тёмных углах старых заброшенных зданий. Они рядом, всегда катастрофически близко и не боятся солнечного света. У них нет морали, нет души, не бывает сожалений. Они любят комфорт. *** Машина паркуется у небольшого придорожного кафе, которое при свете дня не подает никаких признаков жизни. Не мигает вывеска, не слышна обычная фоновая музыка. А через большие, почти во всю стену окна, не проглядывается ни один посетитель. На километры вокруг ни души, только бесконечный зелёный пейзаж полей и полотно дороги, сливающийся с горизонтом в какой-то самой далёкой точке, которая едва ли доступна глазу. Здесь прохладнее, чем в городе. Воздух не загаженный выхлопными газами и прочим смрадом мегаполиса, отдает свежестью, почти неуловимым запахом озона. Возможно, предстоит нехилый ливень, если судить о наплывших с северо-востока тяжёлых, свинцовых тучах. Перед непогодой всегда затишье. Перед бурей — самый тихий час. — Останешься в машине? Я бы остался, хотя бы для того, чтобы несколько минут не видеть его рожу, но потребность в кофеине начала жестко стягивать нервы. Без кофе я растекаюсь на составляющие и кажусь себе аморфным подобием человека. Кофе для меня — суперклей для организма. На его вопрос я демонстративно выхожу и первым направляюсь к входу в кафе. Усаживаюсь за самый дальний столик и обращаю всё внимание на заламинированное меню, втолкнутое в пластмассовую подставку. Цены обычные. Еда тоже, ничего особенного. Но тут я вовремя осёкаюсь и тянусь руками в карманы. И не нащупав совсем ничего, едва успеваю подавить желание швырнуть меню и перевернуть нахрен стол. У меня с собой ни юаня. То есть. То есть, блять, нихуя! Мне либо просить оплатить Чэна мой чёртов кофе, чтобы потом им подавиться, либо встать и уйти. Но это не менее тупо, потому как Хэ уже сидит за столиком и делает заказ официантке, а я сильно сомневаюсь, что он заботливо понесётся открывать мне машину. Ну или, скажем, доверит ключи от неё. А стоять домашним животным на парковке — это совсем пиздец. — Ни в какие ворота… блять… — шепчу себе под нос и направляюсь к Хэ. Официантка уже успела взять заказ и стремительно удалилась на кухню, оставляя нас наедине. Я, приближаясь, раздраженно смотрю на его спину: широкую, всегда прямую и не под каким весом несгибаемую. Как же он меня бесит. Просто до зуда, до скрежета зубов. Чэн чувствует меня, возможно, той самой спиной и оборачивается, поднимает взгляд и отставляет чашку с обольстительным кофейным ароматом, которую успела наполнить расторопная девушка. — Стало одиноко? — Скорее сонно, — сажусь напротив и беру его чашку, отпивая хороший глоток. Чёрный, крепкий, без сахара. Как я люблю. — Слушай, — Чэн оценивает моё паршивое настроение, — ну вот так изгаляться совсем по-детски. Или ты что думаешь, я потребую что-то за чашку кофе? — А не потребуешь? — делаю ещё один глоток. — Нет. — Тогда не пизди. И отвали от меня, — беру его кружку и поднимаюсь, намереваясь уйти на своё место. Хэ злобно дёргает меня обратно, чашка выскальзывает из пальцев и разбивается о кафельный пол, расплёскивая кофе в разные стороны. Чэн с силой опрокидывает меня на стол и придавливает руками за плечи. На пол летят солонки и соусы с салфетками. — Прекрати. Я серьёзно, не испытывай моё терпение, — негромко, но осязаемо жестко предупреждает он. У меня от боли запало дыхание: рёбра и грудная клетка до сих пор ноют от встречи с рулём. Я судорожно вздыхаю, защищаясь рукой, отталкивая Чэна от себя. Но, как всегда, бесполезно. — Отпусти, блять… — Хоть одна причина, по которой я это сделаю? — Ну, хочешь, поцелую? — мне стало безумно смешно, даже через боль, резкий испуг и прочую мешанину чувств. Я не просто смеюсь. У меня началась истерика. Я едва не вою от хохота, отцепив руку от Чэна и хватаясь ей за живот. Упираюсь пятками в жесткий диванчик между его ног и легко подталкиваю коленом за внутреннюю часть бедра. — Ну… давай, ид…и сю… — у меня сводит мышцы живота, смеяться становится уже больно. Чэн юмор не оценил. Он наваливается вперед и хватает мои руки, вытягивая их над головой, удерживая в этом неудобном положении. Когда я ощущаю реальное беспокойство, становится уже поздно. Горячее кофейное дыхание на губах сменилось терпким никотиново-горьким вторжением языка. Сразу грубо, властно и влажно глубоко. Я потрясённо вздрагиваю и дёргаюсь под ним, безропотно и отчужденно принимая наказание. Хэ смакует свою пытку. Втягивает мои губы, больно прикусывает, даже не пытаясь сделать что-то приятное. Вдавливает в стол своим весом и ебет ртом. Просто истязает губы, едва не откусывая язык. Я уверен, именно это он и хочет сделать. Вся его сила направлена на подавление, подчинение и слом. Я болезненно выдыхаю в его рот, пытаясь отвернуться, но он не позволяет. Завлекая жарче, сильней, назидательней. Обрывками сознания я понимаю, что надо сопротивляться, вырываться, делать хоть что-то, лишь бы это прекратилось. Но единственное, на что решаюсь — закрыть глаза, чтобы не видеть его. Поганое томление отзывается на боль, на горячие губы, на жестокость и силу. Вязкие, тягучие нити ртутью стекают в район живота и опутывают наливающийся истомой пах. Я зажмурился сильнее. — Из…извините… Мы одновременно поворачиваемся на пунцовую официантку. — Да ничего, — слишком легко отзывается Хэ и садится обратно на своё место. Я сползаю со стола и как контуженный, медленно вытираю губы тыльной стороной запястья. Если раньше от его прикосновений мне хотелось блевать, то теперь я жажду крови. Протяжно и неотвратимо во мне разгорается апатичное желание к убийству. — Ваш заказ, — пытаясь не заикаться, блеет официантка, дрожащими руками раскладывая столовые приборы. Я зловеще молчу. А Хэ общается с девушкой, словно ничего и не случилось. Просит убрать беспорядок и ещё одну чашку кофе… *** Мы едем два часа молча. Чэна тишина не тяготит, а я наслаждаюсь тем, что не слышу его голос. Пейзаж за окном не меняется, навевая сонливость и убаюкивая внутренние всполохи гнева. Хотя, конечно, лишь до поры до времени, так как губы до сих пор саднят и, как случайно успел заметить в зеркале бокового вида, они имеют почти малиновый цвет. Что совсем не настраивает на мирный лад. — Твои таблетки и вода в бардачке, — не напоминание, а побуждение к действию. Я имею определённое мнение по поводу лекарств и пожеланий Хэ Чэна в общем, но как представлю, что после моего отказа он снова разовьёт тему про «аутоиммунность души» и прочие унизительные эпитеты-выводы — мне становится проще сделать так, как он велит. И пусть думает, что хочет. Хоть забухает на радостях, что я наконец-то выдрессированный зверек. Мне важнее собственное спокойствие и чёртовы нервы. Чэн перечисляет название тех таблеток, которые мне нужно выпить, и машина снова погружается в тишину. Со скрежетом глотаю целую горсть, запивая водой, а после раздраженно забрасываю обратно всё это барахло в темноту бардачка. Минут через пятнадцать тело тяжелеет, глаза смыкаются сами собой и держать их открытыми становится всё сложнее. Мерный пейзаж усыпляет не хуже пересчитывания овец, и я не замечаю ту грань, когда меня рубит окончательно. *** Голова рикошетит от окна и я, шикнув от боли, сонно прикладываю руку к месту удара. Мысли вязко перебираются где-то под пострадавшей черепной коробкой, а я ослеплено гляжу на ярко освещенную фарами дорогу впереди. Наконец всё встало на свои места. Я. Хэ. Дорога. И ночь. — Ты, блять, специально, да? — шиплю. — Ты о чём? — Скучно стало? Поговорить не с кем? — Мне не бывает скучно. А вообще, ты, правда, очень вовремя проснулся… Я едва не рычу, ни на йоту не веря ни в «не бывает скучно», ни в «вовремя проснулся». — … на выбор, — продолжает он, — переночевать в придорожном мотеле или продолжить путь? Я хмурюсь. С каких это пор Чэн расщедрился на «выбор»? — Мне плевать. — Тогда поедем дальше. К тому же, ты выспался. — И что это меняет? Ты меня за руль, что-ли, пустишь? — желчно цежу. — Что у тебя с настроением? — Действительно, блять, что? — вскидываюсь я, — едем черте куда, ты, сука, едва меня на столе не трахнул, да ещё и башкой об стекло уебал! Столько поводов проснуться с улыбкой на губах! Похоже нервы начинают сдавать, или я заразился истеричностью от Ронга. — Начнем с того, что я в курсе, куда мы едем. И этого достаточно. Ебать на столе я тебя даже не пытался, ну а то, что ты «ёбнулся» — это не моя вина. Кочка на дороге, — заключает Хэ. — Знаешь, что?! Иди-ка ты… В полумраке салона глаза Чэна очень недобро блеснули. Моя мысль обрывается вместе с остановкой машины. Я опасливо выжидаю, что ещё сделает этот псих, но Хэ, подкурив, просто выходит из салона. Машина гулко оповещает об открытии двери, словно зазывая обратно своего хозяина, который направился к колонке. Заправка… Я выдыхаю и легкие обжигает пламенем. Оказывается, всё это время я не дышал. Блять! Ненавижу! На самообслуживающейся автозаправке Хэ лихо совершает свои манёвры с оплатой и вталкиванием заправочного шланга в бензобак, и, да, сука, с зажжённой сигаретой. От его громкого чиха я неосознанно подскакиваю. — Чтоб ты сдох, — шепчу пожелания следом. Через несколько минут Хэ снова занимает своё место и мы продолжаем путь. Тёмное ночное небо изредка вспыхивает росчерками молний, которые на мгновение озаряют пустую ленту трассы. Дождь ещё не занялся в полную силу, лишь редкие капли ударяются в лобовое стекло и, смазываясь ветром, соскальзывают в разные стороны. Погода стремительно портится. Как и мой внутренний настрой. Где-то под коркой сознания весомо тяжелеют тревога и холодное беспокойство. Усидеть на месте становится всё труднее. Словно на аттракционе, на «американских горках», где конец пути не надёжная платформа, а неминуемый обрыв. Надежд на положительный или хотя бы нейтральный исход всё меньше. И возможно, если сейчас рвану ручку и выпрыгну из машины на ходу — потери будут не такие большие, как если мы доберёмся до конечной точки нашего общего «вояжа». Я всегда борюсь. Не плыву по течению, потому что считаю, что быть водорослью, как минимум, унизительно. Есть то, чем никогда не поступишься, те внутренние качества, что делают тебя… собой. И это даже не гордыня или гордость, а скорее самоуважение. Жить и считать себя дерьмом — это явно не моё. Но теперь я как будто застрял в каких-то неправильных параллелях. Потому что каждый последующий выбор бьёт не по мне, а по другим. И большая часть уже в земле. Я знаю, что такое вина, но она меня не мучает. Меня стегает другое: Как поступить сейчас? Безропотно ехать дальше? Позволять Чэну делать со мной всё, что ему заблагорассудится? Что он затеял? Все эти вопросы и сомнения остывают ядом на корне языка, оставаясь невысказанными, неоформленными в предложения и речь. И оттого мне физически плохо. А самоуважение тает на глазах, то, которое не гордыня, и, сука, не гордость. Способен ли один человек повлиять на меня, как на личность? На самом деле, что-то поменять, извратить в свою угоду? Рука неосознанно тянется к ошейнику, и задев металлический обод, словно ошпарившись, дёргается вниз. Хэ замечает это опальное движение и лишь качает головой, а после, изловчившись, нашаривает что-то в кармане и ставит передо мной на приборную панель. В тусклом свете блеснула гильза. — И что? — с вызовом спрашиваю я. Чэн откидывает подлокотник и достает из него внушительный бутыль виски и небольшой прозрачный пакетик с белым порошком внутри. — У каждого есть выбор. Пиздят те, которые говорят про безвыходные ситуации, сливая свою немощь на обстоятельства, что всегда «против». У Циё и его прихвостней была альтернатива. И я справедливо хочу её дать и тебе. — Что за альтернатива? — я буравлю взглядом то гильзу, то практически швырнутые мне на колени наркоту и бутылку. — Ты, зная, свои проблемы со здоровьем и принятую лошадиную дозу лекарств, составишь мне компанию в злоупотреблении запрещённых веществ? — саркастично выделяет последнее словосочетание, — готов сыграть в русскую рулетку со своим организмом? Понимая, что завтра может не наступить. — Зачем тебе это? — А может я соврал и мне бывает скучно? — усмехается он. — Развлекаешься, строя из себя бога? Давая или отнимая «альтернативы»? — А почему нет? Я располагаю, а дальше твоё решение играть по предложенным правилам или нет. — Хочешь сказать, есть третий вариант? — Змей, — весело отвечает Хэ, — их сотни. Вопрос в другом: разглядишь ли? Под всей этой словарной махинацией и перипетий его мыслей для меня существует всего лишь один невысказанный вопрос: хватит смелости? Сотни вариантов с различными оттенками выводов. И очередная попытка найти во мне брешь. А она не одна, их на самом деле множество. Но я не позволю докопаться ни до единой. Я выбираю русскую рулетку. Хмыкнув, с нажимом откручиваю крышку на бутылке, которая поддаётся с характерным щелчком и присасываюсь к горлышку. Гортань обдает огнём, жмурюсь от крепости, но делаю ещё один большой глоток. — Почему я не сомневался? — довольно протягивает Хэ, а после забирает у меня виски и сам прикладывается к бутылке. — Потому что ты изначально выбрал меня. Так? — Да? — ни капли не поежившись от градусов, подает голос он, — ты так думаешь? — Так думаешь ты, — объясняю с нажимом. Чэн чуть надавливает на педаль газа, и машина, шумно взревев, несётся быстрее: стрелка на спидометре достигает двухсот километров в час. Дождь идёт интенсивней, застилая обзор, и даже включённые дворники не дают нужной видимости. — А как же второе блюдо? — нездорово интересуюсь я. Алкоголь, приправленный антибиотиками и привычным недоеданием начинает действовать вероломно быстро. Почти сразу, с нокаутом, ударяя в голову. — А тебя учить надо? Брось, Ли, у тебя же опыт. Я неопределённо пожимаю плечами, а после сыплю из пакетика небольшую горстку порошка на участок сгиба между большим и указательным пальцами. И одним слитным вдохом втягиваю кокаин в обе ноздри. А оставшуюся белую пыльцу размазываю по дёснам. Секундное оледенение носоглотки захватывает голову и, кажется, на одно мгновение, замораживает душу. Дыхание срывается от пробежавшей мимолётной дрожи, которая, водопадом, закладывает уши. Следом очередная волна катится по мышцам, сначала сжимая их, удерживая в какой-то наивысшей точке напряжения, а после сменяя обрывочным, почти бесконтрольным чувством падения, которое несёт с собой пьянящее расслабление и мимолетный взрывной экстаз. Перед глазами плывёт, и размытое от дождя лобовое стекло ещё сильнее искажает реальность вокруг. Но ничего не волнует: тело почти искрит от накатов удовольствия, поднимая от загривка серию мурашек, что несутся по позвоночнику, облизывая поясницу. Слепо нащупываю бутылку в руках Чэна, и без усилий отняв её, снова прикладываюсь к горлышку. Горло уже не так жжёт, крепость воспринимается как ещё одно острое ощущение. Мне всегда и всего мало… И жизни мало, может поэтому бегу навстречу тлену? — Сбавь обороты, — велит Хэ, но голос довольный. Он выглядит так, словно учёный завершивший свой эксперимент. И конечный итог ему весьма по нраву. Рассредоточенный разум не желает воспринимать себя в роли лабораторной крысы и потому даже не заостряет внимания, что там говорит этот недочеловек. — А ты сам? — перевожу мутный взгляд на Чэна. — За меня не переживай. — Хэ бросает пакетик на подлокотник, и даже в таком пограничном состоянии, я замечаю, что содержимое в нём поубавилось. — И что дальше? Он как-то странно улыбается, снова закуривает, и по небольшому рывку, из-за которого меня вжимает в сидение, я понимаю, что машина на максимальной скорости. Стрелка спидометра дрожит на красном рубеже, отмеряя отпущенный предел возможности. Хэ чётким движением выкручивает руль, и мы выезжаем на встречную полосу. Сердце скачет в районе горла и пьянящая эйфория прорывается, как вода из дамбы, затапливает, сгребая под себя все остальные чувства. Она острым клинком вспарывает привычный серый мир и схватывает где-то под рёбрами, принося почти детский восторг. Это мой кайф, моя любимая грань, когда настолько живым себя ощущаешь только в такие моменты. Я опускаю стекло со своей стороны, выставляя под проливной дождь руку и ловя лицом прорывающиеся холодные капли, приоткрываю губы, чтобы слизывать с них адреналин, ночь и лето. Волосы моментально мокнут, как и верх футболки, с ладони за окном льются дождевые реки и мне хочется пить эту воду с запахом озона и мимолетной свободы. Я не знал, что можно жить вот так. Испытывать такие эмоции, дышать чем-то другим кроме плесневелого воздуха района и пота раскаленного города. И пусть всё это ненастоящее. Всего лишь кокаиновый кайф и за него я, возможно, поплачусь гораздо большим, чем здоровьем. Но, кажется, что этот миг стоит всей жизни. Когда на немыслимой скорости по встречной полосе и ощущениями в теле, которые граничат с затяжным оргазмом. Впереди показывается блеск фар. Яркий дальний свет режет по глазам. Нам на встречу несется фура или как минимум грузовик. — Чэн? — со смешком выдыхаю я. — Ли, — тянет он в ответ. — Ты что делаешь? — спрашиваю сквозь смех и поворачиваюсь к нему. Мы встречаемся безумными, с расширенными зрачками, взглядами. — Русская рулетка, помнишь? — А разве это тебя касается тоже?! — Почему нет? Расстояние между машинами становится всё меньше, водитель грузовика начинает неистово сигналить. При столкновении лоб в лоб нам точно конец, тому водиле непонятно, так как у него большегруз, хотя судя по скорости — выживших при такой аварии не будет. Сердце в короткий миг пропускает удар, руки впиваются в подлокотники и глотка сжимается от ужаса. Перед глазами уже чётко виднеется передняя часть кузова грузовика, взор слепится вспышкой фар, и в последний момент Чэн выруливает на соседнюю полосу, и в паре сантиметров от нашей машины проносится дико гудящая махина, обливая крышу и бок автомобиля волной воды, которая взметнулась с дороги. Колеса слегка заносит от скорости и влажности дорожного покрытия, Хэ не без труда выравнивает машину, а потом жмёт на тормоза и автомобиль со шлифом проносится ещё несколько метров вперед и, наконец, останавливается. Наступает тишина, и только дождь, как неугомонный барабанщик колотит по крыше, выбивая различные по монотонности лады. — Ты больной на всю голову ублюдок! — вырывается из пересохшего горла, и я в которой раз отпиваю из бутылки, но сейчас глотки особенно большие и почти захлебывающиеся. — И? Погоди, это уже огранённая мысль, или ещё что-то добавишь? Если, да, то я сейчас наберу воздуха в грудь, чтобы было что потрясённо выдыхать… — Пиздеееееец, — дыхание снова обрывается и меня сгибает от смеха. Внутри до сих пор волнообразная нервная дрожь, которая спутывается с наркотическим дурманом, образовывая что-то совсем непонятное. — Чем не Диснейленд? — усмехается Чэн и пытается забрать у меня бутылку. — Хер тебе, — отнимаю её обратно, продолжая пьяно смеяться. Хэ дёргает меня к себе за горловину футболки, но его пальцы проскальзывают по мокрой материи, обрывая захват. Я отшатываюсь назад, слепо нажимаю на ручку, и салон окатывает проливным дождем и свежим ветром. Не отдать бутылку в задурманенном мозгу становится первой целью. Я почти вываливаюсь из машины, на секунду задыхаясь от ледяного ливня, который хлещет в разные стороны, повинуемый ветром и совершенно дезориентируя в пространстве. Вдруг я оказываюсь перехвачен поперек груди, и меня прижимают к чему-то очень горячему, но такому же мокрому, как и я сам. — Заигрался, Ли? — шепот в ухо, и цепкие пальцы выхватывают бутылку из влажной ладони. — Эй, блять! — резко разворачиваюсь лицом к Чэну и недовольно свожу брови, наблюдая, как он отпивает виски. Вода затекает за шиворот, облепливает футболку на груди, льется с волос на лицо, заставляя утирать его ладонями, зачесывая непослушные белые вихры назад. — Хочешь? — издевательски машет перед моим лицом бутылкой. Я задираю голову вверх, слизывая капли с губ, которые не перестают литься с неба. В голову гудящая пустота наваливается как-то разом, посылая безликие импульсы по всему телу и мне, вопреки непогоде, становится жарко до ломоты, до треска в ушах. — Хочу, — отвечаю непонятно чему, пустым, хрипнувшим голосом. И всё как-то обрывается. Чужие руки на пояснице, сильные пальцы, сжавшие бока и вдруг горячий кузов машины за спиной. Хэ резко усаживает меня на капот и бедром разводит ноги, наваливаясь сверху и обдавая горячим дыханием шею. Я проскальзываю ладонями по мокрой поверхности машины, чтобы не упасть, выдыхая тяжело и смазано. Перед глазами карусель из ничего и сильные плечи с выпирающими ключицами из-за влажной ткани. И мне этого хватает, чтобы захватить воздух онемевшими губами и потянуться навстречу без зазрения совести хватая пальцами каменные предплечья. Неожиданно внутри вспыхивает смутная истерия. Словно вой сирены, при страшной аварии на какой-нибудь атомной электростанции. Такое чувство, что затягиваю удавку на шее и шагаю с табурета. Всё вьётся, противится этой роковой ошибке, сжимается и орёт — «прекратить». Это не я. Не моё. Страшно. На самом деле жутко. Одним резким порывом отталкиваю заледеневшими руками чужую грудь и нервно отползаю дальше на кузов. — Тише-тише… Он снова сгребает меня в охапку, и я ощущаю пальцы сжавшие волосы на затылке. Судорожно свожу колени, но мешают бедра Хэ, прижавшиеся ко мне просто намертво. — Отпусти… — зло шиплю, наверно, в сотый раз с нашей первой встречи. — Чуть позже. За всё надо платить, Ли. Неужели не понял, что твоя шкура принадлежит мне? А я со своими вещами делаю всё, что хочу.