Квартирант

Когда-то давным-давно, когда я была ещё маленькой и ходила пешком под высокий деревянный столик у бабушки и дедушки на подмосковной даче, я любила разыгрывать множество разных ролей. Я примерно до десяти лет мечтала стать актрисой, как незабвенная старушка, по наследству от которой я получила дряхлый сундук и всё её сумасшествие: мне нравилось представлять себя в свете софитов на сцене, на красной ковровой дорожке… Я млела от восторга перед самой собой, когда думала, что смогу сниматься в фильмах, слава о которых прогремит на весь земной шар, когда представляла себя в окружении толпы поклонников — знаменитую, счастливую и свободную. Мне хотелось иметь огромный гардероб, забитый сценическими — и не только — пышными платьями, гигантский дом, а ещё лучше — не один, — чтобы поместить туда и родителей, и Леночку, с которой у меня в те времена были не совсем прохладные отношения. Я мечтала о своре собак породы хаски, толстом коте из семейства мейн-кунов, личной конюшне и ещё много о чём смешном и глупом. Мне тогда даже не представлялось, что актёры могут играть зайчиков в детских театрах и зарабатывать по семьсот рублей в день за съёмку в двенадцать, а то и четырнадцать часов протяжённостью. Для меня гордым слово «актёр» обозначалось любое лицо, занимающее половину (или хотя бы четверть) экранного времени. Поэтому я усердно тренировала свои навыки лицедейства — правда, я не сообщила о своей мечте стать актрисой родителям и друзьям. В результате Леночка стала коситься на меня как на ненормальную, когда я приобрела привычку разговаривать сама с собой, выделывая при этом странные драматические жесты. Однажды я настолько замечталась, что стала болтать с отражением в карманном зеркальце на большой перемене в школе, — и в тот самый день родители в первый раз обеспокоились моим психическим здоровьем. У них заметно отлегло от сердца, когда я сообщила им, что всего лишь улучшаю свои актёрские умения. Мне не стали запрещать думать о такой профессии и даже ни разу не выругали. Мама всего лишь познакомила меня с сестрой одной из своих старинных знакомых — эта девушка, Любочка, блестяще окончила актёрский факультет, но нигде не могла пристроиться в жизни, и любой её заработок был нестабилен. Когда я пару раз — вполне возможно, что и не случайно — подслушала обеспокоенные разговоры матери и её знакомой о Любе, у меня пропала всякая охота подаваться в кино или театр, но вот привычка разговаривать во сне или с самой собой меня так и не покинула. Впрочем, пародийные навыки у меня тоже сохранились: я без особенных усилий могла изображать собачий лай, кошачье мяуканье, овечье блеянье и конское ржание, чем и развлекала одноклассников на переменах или скучных уроках, когда учителя не было в помещении. Вдобавок, у меня без проблем выходило подражать голосам некоторых преподавательниц, в особенности тону визгливой географички Марии Семёновны. Эту учительницу мы всем классом терпеть не могли, поэтому мои пародии на неё всегда вызывали ажиотаж. Я исхитрялась и копировала её дробную семенящую походку, временами даже Леночку передразнивала, если она меня уж слишком раздражала (правда, обычно так, чтобы сама Леночка об этом не подозревала). Временами дядя и тётя, видевшие меня редко, но именно потому имевшие возможность наблюдать мой прогресс, даже задумчиво говорили: — С такими-то пародийными умениями… почему бы и не стать актрисой? — Погорелого театра? — обычно язвительно спрашивала Леночка (не спрашивайте, как она неизменно умудрялась оказаться рядом) и фыркала. — Работу надо искать стабильную! И я соглашалась. Меня окружали люди, занимавшие должности прочные, выполнявшие одну и ту же работу и ничуть этим не тяготившиеся, а из мира творческого у меня имелась лишь единственная знакомая — Любочка, и судьба её была, поверьте, незавидной. Поэтому я скрепя сердце признавала правоту Леночки и углублялась в изучение предметов, дававших мне надежду со временем стать приличным членом общества. Моей любви к обезьянничанью это никак не отменяло: временами мне даже казалось, что я — это собирательное название для двух, как минимум, меня, каждая из которых обладала индивидуальными чертами характера. Так вот, к чему, собственно, было всё это длинное вступление? Верно, — к тому, чтобы вы не удивились, узнав, как спокойно я отреагировала, когда поняла, что Яхико управляю я. Определённо, это был не Нагато, но это была и не я, а словно некая часть меня. Я ощущала эту часть и могла ею командовать, но между тем связь наша была какой-то слабой и эфемерной — совсем ничтожной. Нагато беспроблемно контролировал шесть тел одновременно, вдобавок, всегда сознавал и седьмое тело — своё собственное. О глубине его психических и психологических проблем мне сейчас даже думать не хотелось — я вдруг поняла кое-что очень важное. Я была свободна! Не совсем, правда, но всё же… я могла больше не слушать злобное ворчание Узумаки у себя в мыслях, мне не стоило бояться, что мы оба умрём — я могла действовать и стараться изменить хоть что-нибудь… а ещё лучше — просто самой выжить и вернуться домой, раз повлиять на этого упёртого человека не получается. «Куда ты? Стой!» Но я могла уже не бояться резких окриков, которые становились всё тише и тише в моём подсознании. Оставшаяся часть меня, что обреталась в несчастной исхудавшей тушке Узумаки, свободно перетекла в сильное крепкое тело Яхико, и я радостно стала моргать. Господи-боже-мой, руки! Ноги! Я их чувствую, я могу двигаться! Я ощущала такое головокружительное счастье, что готова была пройтись колесом — но, впрочем, мне хватило ума вовремя понять, что так лучше пока не делать. Сейчас мне нужно было сбежать и спрятаться — и всё. Я не имела никакого представления о том, куда мне мчаться, но надеялась, что ноги сами меня вынесут в нужное место — вот и не сбавляла скорости. Наверное, я так никогда ещё не бегала. С другой стороны, тело Яхико даже в нынешнем его состоянии было куда маневреннее, выносливее и сильнее моего настоящего, правда, задействовать все его возможности я не могла. Впрочем, даже то, что захваченный мной Путь демонстрировал, было с точки зрения обычного человека невероятно — но не с точки зрения такого же шиноби. У меня была фора минуты в три, пока Нагато придёт в себя и призовёт какого-нибудь другого Пейна, чтобы отправить его в погоню за мной. Меня ни разу не посетил вопрос о том, где я сейчас нахожусь. Я понятия не имела, куда бегу: я просто сворачивала раз за разом направо в извилистых тёмных коридорах — но они меня никуда не выводили, оставаясь всё такими же узкими, тёмными и холодными. Меня начала охватывать паника. Господи-боже-мой, где я? Может, лучше было всё-таки остаться с Нагато: с ним я себя всё-таки чувствовала в безопасности… если я выберусь на поверхность, меня в любом случае будут пытаться прикончить: это мир шиноби, тут спокойно не живётся, — а я, что я сумею сделать, чтобы защититься? Разве что заорать погромче, только это меня едва ли спасёт. Интересно, а если Яхико пронзят насквозь или ударят по голове, я умру? Ведь я сейчас нахожусь в ожившем трупе и не имею никакой связи с Узумаки, почему я тогда жива? Выяснение этого занимательного вопроса мне пришлось оставить на потом — в дальнем конце коридора показались печально знакомые мне три фигуры. Это были Пути Преты, Нараки и первое тело Чикушодо. Вся весёлая компания неумолимо сверлила меня риннеганами так, словно хотела убить. Да, наверное, меня растерзали бы на клочки, если бы я не захватила контроль над главным Пейном — а что-то мне подсказывало: Узумаки ни за что не станет калечить Яхико. У меня было преимущество? Да куда там… В моих мыслях снова послышался знакомый голос, дрожавший от гнева: «Ты и впрямь подумала, что сможешь сбежать? Пока в теле находятся передатчики чакры, я буду его контролировать и знать, где оно находится. А если ты вынешь передатчики, ты не сможешь двигаться». «Да знаю я», — уныло пробурчала я в ответ, даже не думая извиняться. Без сопротивления я сдалась троим Пейнам и мрачно поплелась обратно, костеря всё на свете самыми нехорошими словами. Чем ближе мы подходили к месту, где находился прикованный к машине Нагато, тем меньше у меня было власти над собой. Когда же я встала прямо перед ним, и наши взоры встретились, я с удивлением обнаружила, что гляжу на Яхико словно бы из тела Узумаки — но, собственно говоря, я именно там сейчас и находилась. Весь процесс перемещения напомнил затяжной прыжок на тарзанке: у меня целый мир перевернулся перед глазами, я на мгновение перестала различать цвета и очертания предметов — а затем уже и очутилась там, где находилась сейчас. Злость Узумаки как будто сдавливала меня со всех сторон. Я неловко пробормотала: «Э-эм… извините?» Никакого внятного ответа я так и не услышала, зато разобрала какое-то бурчание, в котором ясно слышалось: «Я найду способ как можно скорее избавиться от тебя». В комнату заглянула Конан — и тут же остановилась, выхватывая кунай. С другой стороны, она и не могла подумать ничего хорошего, ведь она увидела, как четыре Пейна обступили Нагато, словно бы готовясь оборонять его. — Всё хорошо, — успокоил её Узумаки, — можешь подойти, Конан. Женщина медленно опустила кунай, ещё раз огляделась и осторожно подступила к нашему телу, не прекращая держать руку на поясе с подсумком. — Что здесь произошло? — Обычная тренировка, — с редкостным самообладанием соврал Нагато, — я проверял, как хорошо Пути взаимодействуют друг с другом. — Ты доволен? — Пожалуй, мне нужно подумать над тем, как скоординировать действия Дэвы и Чикушодо, если приходится использовать только их двоих. Меня не прекращало удивлять искусство, с каким он нагло обманывал сокомандницу. С другой стороны, вряд ли Конан обрадовалась бы, услышав правду, да и мне не хотелось афишировать своё присутствие: вдруг меня попытаются вытащить из Узумаки, как биджу, и убить? Здесь ведь убивают всё, что кажется подозрительным, а я благодаря своим странным выходкам исчерпала и без того мизерный кредит доверия, который мне был выделен с самого начала… Что ж, радовало только одно: зная о том, какая участь ждёт джинчурики, из которых вынимают зверя, Нагато едва ли будет рассказывать о моём существовании и, тем более, пытаться грубо вышвырнуть меня из себя. Это значило, что у меня всё-таки есть время поразмыслить над своими проблемами. Или… или нет? Картинка перед моими глазами вдруг расплылась, и кругом меня снова затанцевали те самые гадкие пятна, которые появились перед моим помещением. Я больше не была Нагато Узумаки, но назвать себя Машей Серебряковой я тоже не могла: тела ведь у меня не было. Внутри меня проснулась паника. Господи, что же на этот раз?..