Квартирант

— Итак, — раздался грозный голос, — повторяй себе: «Ты — железная баба. Ты ничего не боишься». Измученное бледное лицо с синяками под блестящими глазами скроило какую-то уж очень несчастную гримасу, но покорно повторило: — Я — железная баба. Я ничего не… «Заканчивай этот балаган, - резко прозвенел голос Узумаки в моей голове, — пора переходить к действиям». Вздрогнув, я моментально вышла из состояния транса, в которое себя погрузила, чтобы получше приготовиться к ожидавшему меня кошмару. На данный момент я позорно спасалась в ванной комнате (уже на протяжении получаса, если верить наручным часам), разговаривала со своим отражением в зеркале и набиралась храбрости, только вот набраться её достаточно у меня не получалось абсолютно никак. Я опиралась о раковину, кроила зверские рожи и болтала разными голосами, представляя на своём месте сильных и уверенных в себе женщин: ну, скажем, Маргарет Тэтчер, Валентину Терешкову и даже вымышленную королеву воинов Зену… Кстати, в последнее время это у меня стало неплохо получаться, только вот Узумаки всё испортил. Я снова сообразила, что являюсь обыкновенной девочкой-подростком, отличающейся от товарищей лишь присутствием в её теле язвительного и склонного к тирании соседа, и у меня подкосились ноги. — Ну вот, — выдохнула я, обречённо созерцая своё отражение в зеркале. То выглядело крайне несчастным и подавленным — как, впрочем, человеку в моём положении и полагалось. — Опять Вы всё испортили, Узумаки-сан! Кто Вас просил вмешиваться? «Мы стоим здесь уже тридцать четыре минуты, — неумолимо сообщила мне моя личная шизофрения, отнюдь не настроенная проникаться ко мне сочувствием, — я думаю, что этот человек давно мог оскорбиться невниманием и уйти». — Василий Петрович — и оскорбиться? — хмыкнула я. — Это Вы его ещё просто совсем не знаете… Устало поглядев на своё печальное отражение, я вполголоса добавила, опираясь грудью о раковину: — А было бы хорошо, если бы он обиделся, между прочим… «Достаточно тратить время попусту, — Узумаки был неумолим, — ступай, куда тебе велено. Я хочу найти способ вернуться к себе домой как можно скорее, для меня ценна каждая минута в моём измерении». Что вы думаете? Ну конечно, мне пришлось повиноваться Нагато, как и в восьмидесяти процентов случаев, когда он отдавал мне приказы, и с тяжёлым сердцем направиться на кухню, откуда долетали раскаты громоподобного смеха. Да, кстати, пока я еле-еле плетусь по коридору, переставляя ноги как можно медленнее и всячески игнорируя закономерное возмущение своего соседа по телу, можно и рассказать вам, кто такой Василий Петрович и почему я боялась встречи с ним… Для начала стоит заметить: если вы, дорогие друзья, хотите заиметь о Петровиче нагляднейшее представление, вам будет мало одного рассказа: просто столкнитесь с этим чудовищем вживую разок, оно… ну, то есть, он… да и вообще, плохо отзываться так неуважительно о старом товарище своего отца. Попробую быть беспристрастной, объективной и спокойной. Итак, Василий Петрович — это слегка (или не очень) чудаковатый физик, который по совместительству является моим крёстным отцом и первым в списке бесящих меня людей. История жизни Василия Петровича так же проста и безыскуственна, как и моя, например. Он родился в небольшом подмосковном сельце, где и пошёл в школу, которую окончил в шестнадцать лет с почётным званием гения. Его одноклассниками были мои родители, его первые и самые верные друзья, с которыми он расстался, когда пришла пора поступать в университет. Мама и папа не пожелали связывать свою жизнь с физикой, а Василий Петрович между наукой и друзьями сделал выбор в пользу науки. В пору студенчества он был одним из тех странноватых товарищей, что исправно посещают все лекции, изумляют преподавателей умственными способностями, а ровесников — социальной неадаптированностью. Грозило бы Василию Петровичу погрязнуть по уши в физике и забыть о том, что не она единая наполняет жизнь нормального человека — но тут ему стукнуло двадцать три, и у него сорвало крышу. В буквальном смысле, она слетела с ветхого отчего домика Василия в подмосковном сельце. А потом мозги помутились и у него самого. Василий Петрович был четырежды женат. Сначала — на неудачливой одногруппнице, которая бросила его после фееричного скандала на тему: «Ты любишь физику больше меня!» Затем — вообще на прохожей из бара, которая прославилась неумением петь, ежедневно демонстрируемым в караоке. С этой мадам Василий тоже прожил недолго и развёлся, на этот раз, правда, разрыв случился по его инициативе. Теперь уже он задал сакраментальный вопрос: «Кого ты любишь больше — меня или пение?» Судьба — та ещё зловредная женщина, и супруга Василия ответила так же, как и он когда-то — своей первой жене. Впрочем, долго сокрушаться физик-казанова не стал и женился в третий раз — на поломойке из университета, где раньше учился, Галине по прозвищу Длинная Нога. Почему Длинная Нога? Да потому, что она очень ловко пинала… Василия Петровича, если он ей надоедал. Прожив вместе в скандалах и разочаровании четыре неполных года, Галя выпнула Василия Петровича из его собственного дома и принялась отсуживать имущество. По счастью, суд не встал на её сторону, а потому неудачливый папин приятель всё-таки не остался без крыши над головой (хотя, чего уж там, почти восемь месяцев он жил у нас на кухне, изводя меня разговорами о ногах и силе, которая есть масса, помноженная на ускорение). Вот закончился бракоразводный процесс, и Василий Петрович, получив от папы с мамой наказ не жениться больше, весело отправился в свободную от Галины квартиру, которую уже через полгода заняла какая-то малопонятная длинноволосая девица с абсолютно лысой кошкой под мышкой. Кошка и девица просуществовали с Василием Петровичем три с половиной года — а после исчезли так же таинственно, как и появились. Больше наш личный казанова подружек не заводил и в неприятные любовные истории не влипал, что только радовало папу, уставшего утешать товарища и помогать ему, когда у него снова нарисовывались проблемы на многострадальном личном фронте. Толстый, лысый и счастливый, Василий Петрович преспокойно трудился в научном университете, занимался изучением загадок, которые были связаны с временем, и доводил меня до ручки, расхваливая университеты с физическим уклоном и зазывая туда, «чтобы лет через десять поговорить с кем было». Василия совершенно не интересовали мои собственные склонности и предпочтения, ему достаточно было услышать, что я немножко увлекаюсь физикой, чтобы он начал усиленно «окучивать» меня, сманивая в стан сумасшедших учёных. К сожалению, в появлении дома этой катастрофы была больше всех повинна я. Ведь это я взяла папин телефон, пока он пил чай на кухне в тёплой компании мамы и Леночки, и продублировала сообщение, которое он отправлял другому своему приятелю, более адекватному Владиславу Антоновичу, на номер Василия. Смс гласила: «Приходи сегодня в гости». И если Владислав отговорился чрезмерной занятостью, то вот Петрович примчался, словно бы внушительный лишний вес его не тяготил — и теперь вольготно расположился на кухне, которую, очевидно, ещё не забыл как своё пристанище. Я боязливо подкралась к порогу и заглянула внутрь помещения. Ко мне тотчас же обратилось сияющее радостью небритое лицо, и я обмерла. — Ну, привет, Машутка, — раздался громкий голос Петровича, — ты заходи, чего ты как неродная?.. «Всё из-за Вас, — яростно подумала я, обращаясь к притихшему Узумаки, — вот видите, до чего Вы меня довели? Видите?» Нагато пристыженно молчал: видимо, и сам только что понял, в какую беспросветную задницу он меня — с собой за компанию — милостиво запихал.