Квартирант

У меня в желудке тоскливо забурчало. Как-то неожиданно я вспомнила, что уже достаточно давно не ела — а у меня в комнате как раз лежало огромное зелёное яблоко, купленное мною по настоянию Нагато несколько часов назад. Я с радостью развернулась бы и удрала прежде, чем Василий Петрович обратил бы на меня своё высочайшее внимание — но Узумаки, куда более стойкий, нежели я, удерживал меня на месте. И хорошо бы только это! Но нет, он упрямо волок моё вяло сопротивляющееся тело прямо в широкие радушные объятья приподнявшегося на диване физика, что раскинул мясистые волосатые руки, готовясь хорошенько меня потрясти и потягать за уши. Какого чёрта Василий Петрович оттягивал мне мочки, я понятия не имела, но он всегда так делал, когда мы встречались, и после с хитрой улыбкой сообщал, что подобному трюку он обучился у своей бабушки, тоже любившей помучить пунцовые ушки единственного внучка. Такое было простительно старухе, но никак не здоровенному мужичине с ярко-красным счастливым лицом. Но вот как сообщить самому Василию Петровичу, что я уже слишком взрослая для таких приветствий? Физик радостно прогудел у меня над головой: — Ну вот, уже и десятый класс, совсем скоро — прощай, детство! Как, по-прежнему физикой увлекаешься, Маша? — А… ага… — пробормотала я, силясь высвободиться из мощных ручищ Василия. Нагато, который чувствовал все эти издевательства точно так же, как и я, видимо, уже пожалел о том, что потащил наше тело на пытки. Я плохо улавливала его мысли, поскольку он, в отличие от меня, был потрясающим менталистом и умело закрывал своё сознание, но сейчас мне всё-таки удалось заметить парочку его шустро проскользнувших мимо меня туманных воспоминаний. Нагато вспоминал своего первого и самого лучшего учителя, Джирайю, и его грубые выражения привязанности к трём неожиданно свалившимся на голову сиротам-ученикам. Знаете, если бы мне довелось выбирать, с кем лучше провести день: с Джирайей или с Василием Петровичем — я бы предпочла Джирайю. Саннин, конечно, временами бывал неадекватен: мог хорошенько выпить или приударить за девчонкой вдвое моложе себя, а то и прилипнуть к словно нарочно просверленной дырочке в заборе у женских купален — но его можно было успешно сплавить на какую-нибудь миссию, а вот от Василия Петровича отвязаться было фактически невозможно. Стоит ли теперь разъяснять, почему мои родители и Леночка сидели за столом с такими несчастными лицами и круглыми глазами? А им-то ведь ещё повезло: их Василий Петрович не стал кормить всякими бредовыми научными баснями, и их он, уж тем более, не тискал как плюшевую игрушку! Мне хотелось прибить Нагато. Прибить его медленно и мучительно. Именно из-за него, из-за его непрошеного присутствия мне пришлось притащить домой Василия Петровича! Василия! Интересно, можно ли умереть от скуки и непонимания происходящего? Сейчас мне казалось, что это более, чем вероятно. За десять минут Петрович успел заставить меня отчитаться перед ним обо всех проведённых в классе лабораторных работах, а после притащить на проверку святую святых любого школьника, страшнейшую вещь, что хранит в себе его самые жуткие тайны… конечно, все те, для кого учёба ещё не поросла быльём, меня поймут… ведь верно? — Та-ак, — Василий сосредоточенно скрёб в затылке, проверяя мой дневник. Ага, удивляйтесь, сколько влезете, но он именно это сейчас делал. Мои родители заглядывали туда, конечно, куда чаще, но они и имели на такое вторжение право. Василий Петрович права не имел, но создал его себе и теперь действовал с такой невинной наглостью, словно бы и впрямь не видел в своих манипуляциях ничего странного или невежливого. Не надо, конечно, думать, будто его и впрямь так интересовала моя успеваемость — ему дело было только до его обожаемой физики, ну, и до математики тоже иногда. Он проверял мои отметки исключительно по этим предметам и часто хмурился, его красное мясистое лицо с обвисшими щеками уже было далеко не таким добродушным. Вдруг в его глазах проскочила молния, и я сжалась. — Маш, — тихо и грозно сказал Василий, приподнимая некую вещь за корешок и поворачивая её ко мне лицевой стороной. — Это что? Быстро глянув на жирневшую в тетради отметку, я угрюмо ответила: — Трояк по геометрии. Практическая была. — А рядом что? — Василий сместил палец на следующий учебный день, опять призывая меня посмотреть на оценку напротив чётко выведенного Нагато названия предмета — «геометрия». — А рядом пять, — так же хмуро ответила я. Петрович вдруг хохотнул и резко захлопнул дневник. — Как будто два разных человека учились, ей-богу! — воскликнул он и широко ухмыльнулся. Я не хотела ему признаваться, что в его шутке больше правды, чем во всём, что он произнёс до сего момента вполне серьёзным голосом. — И там ещё физика, — Петрович вернулся к изучению дневника, — да ты подтянулась? Вижу, только три четвёрки! Я опять скромно промолчала. Эти оценки были моими, действительно моими, которые я заслужила своими стараниями, не прибегая к помощи Узумаки, хотя тот отчаянно рвался сместить меня с «пятна» и доказать мне, что он куда умнее меня, пусть он и был самоучкой, прожившим в этом мире не более нескольких дней, да и то не в своём теле. Временами мы с Нагато даже сражались за право владеть телом. Бывали, однако, и дни, когда мы охотно менялись местами и не мешали друг другу: например, Узумаки потел за меня на физкультуре и резво смешивал реактивы на химии, а я покорно зубрила русский язык и декламировала стихи на литературе. У Нагато, к сожалению, до сих пор были жуткие проблемы с грамматикой: быстро он только печатал, а писал медленно, со скрипом и часто сажал кляксы, когда пытался по привычке согнуть букву в немыслимый иероглиф. Да, он мог быть хорошим и полезным соседом, но вся проблема заключалась в том, что он просто не хотел быть таким! Не знаю, злодейская природа это сказалась либо что-то иное, но подчас Узумаки был попросту невыносим! Я радовалась, что он хотя бы сейчас сидит тихо и не пытается блеснуть своими знаниями, перебив мою с Василием содержательную беседу по поводу параллельных реальностей. Василий, вообще-то, не любил обсуждать со мной такие серьёзные темы, однако я знала, как его можно разговорить. Парочка стаканчиков красного вина из личных маминых запасов: не думаю, что она заметила, как пропала бутылка из тёмного шкафчика в кладовой, ведь я стянула бутыль тихо, когда родители, насладившись Васильевым обществом, вежливо ретировались куда-то в комнату — якобы отвечать на звонок одной важной коллеги по Скайпу. Да, мама, папа и Леночка не ведали, что я аккуратно подпоила Василия и села рядышком, как примерная девочка, не замешанная ни в чём противозаконном или аморальном. — На самом деле, — скрипел Василий, глядя на нас с Нагато мутными глазами, — так как времени не существует, я решил, что может не существовать и пространства… в современном смысле слова. Как по мне, он нёс какую-то дичь. Но не стоило обвинять его в неумении связывать свои мысли: бутылка красного уже совсем опустела, а я знала Петровича так давно, что уже хорошо научилась понимать его, даже когда он был в таком состоянии. — Реальности раскиданы повсюду, как горошины… горошины могут прийти в движение и начать сталкиваться друг с другом… смешиваться… отсюда все эти байки про призраков и прочую чушь, — авторитетно изрёк Василий и от души отхлебнул ещё, прикончив старинное красное вино из маминых запасов. — Я как-то размышлял, из-за чего так происходит и можно ли перебираться из одной вселенной в другую… но это всё просто теории. — Петрович деловито порылся в смартфоне и через секунду объявил: — Во, я тебе сбросил. Посмотришь, скажешь, как мои разработки, о’кей? — О’кей, — едва сдержав радостный писк, ответствовала я. Василий посмотрел на меня мутными глазами, тяжело вздохнул и вдруг задал совершенно идиотский вопрос: — Ну что, Кать, ещё по одной?