Аллилуйя

Такого сна Давид еще никогда не видел, и, скорее всего, сновидение просто стало спонтанным продолжением сумасшедшего дня. Огромная готическая колоннада, уходящая в бесконечность, соединяла две части города: древнюю верхнюю с дворцами, освещенными чадящими факелами, и современную нижнюю, залитую неоновым огнями и фарами автомобилей, похожими на движущиеся линии. Границы между древностью и современностью незаметно стирались под арками, которые образовали украшения колонн, и город словно жил одновременно двумя жизнями. На проводах, оставшихся далеко внизу, притаились химеры и горгульи. Задрав головы и перебирая в нетерпении когтистыми лапами, они наблюдали за тем, что происходит наверху. Белоснежную колоннаду нарисовал как будто умалишенный или гениальный художник, что всегда для творческих людей было синонимично. И в то же время диковинное строение казалось более реальным, чем схематичные дома-штрихи из прошлого и коробки-небоскребы внизу. Под ее горизонтальным перекрытием проплывали огни-маячки, подозрительно похожие на звезды. А совсем близко над колоннадой светила желтая однобокая Луна с темными впадинами кратеров. И прямо как в детстве казалось — чтобы дотронуться до нее, нужно всего лишь протянуть руку. — Не советую, Давид. Ты уже два раза пробовал. Нет, тебе, конечно, теперь ничего не будет… — ворчливо произнес голос, а потом словно задумался. — Или будет? — Вот-вот. Мы можем потребовать в следующий раз засчитывать это как попытки суицида, — присоединился еще один каркающий, дребезжащий голос. — Суи… чего? — закашлялся первый. — Надымил тут своей серой. — А Ваш ладан не лучше пахнет. Как попытки лишения себя жизни. Проходит по категории «грехи смертные» подпункт третий. Вам списочек показать с Вашим росчерком? — Да какой суицид здесь? Брысь отсюда. У себя на кухне будешь командовать. — Вы не имеете права. Я присутствую здесь, как третья заинтересованная сторона и буду жаловаться на противоправные действия в Трибунал. — Да ты что? А кто его, по-твоему, возглавляет? — А кто в него входит большинством голосов? — присоединился скрипучий третий. — Мы настаиваем на том, чтобы на нашего клиента не оказывалось давление в выборе. Давид вправе здесь находиться ровно столько, сколько считает нужным для осознанного решения. Вы до сих пор не определились с юридическим понятием «вечности». Под сводами колоннады клубился сизый плотный туман, но он словно растворялся по краям, открывая вид на город и не смея затенять его. Снизу сквозь клубы через перекрытие так же проступал приглушенный матовый свет, приглашая отправиться по нему в бесконечное путешествие. И никого рядом не было. Разговаривать с незримыми собеседниками Давиду еще никогда не приходилось раньше. Даже во сне. В голове мелькнула идиотская мысль — не сошел ли он с ума. И как будто все могли читать его мысли. — Нет, уверяю тебя, как раз если бы ты был не в своем уме, а выше его, ты бы прекрасно нас видел. Хотя, все зависит от того, с какой точки зрения смотреть на нормальность, как говорите вы теперь, — раздраженно парировал первый голос, отвечая на незаданный вслух вопрос. — Может быть, нам все-таки проявиться? — прокаркал второй. — У них голосам больше никто не верит. И сразу отправляют в психушку. Это у них, кстати, тоже чистилищем называется. Я знаю, что говорю. Еле ноги унес. Возможно, стоило позвонить по мобильному, а не вытаскивать его сюда? — Все-то ты знаешь. Сам виноват. Незачем было, прикинувшись простым прихожанином, спорить в таких деталях с тем настоятелем о последних двух часах жизни Че Гевары. Вот на этой минуте он делал то-то, а вот еще через час… Да даже я уже не помню, что он делал. Вот тебя и отправили, — съехидничал первый голос. — Сколько раз говорил, что воровство это тоже грех. Хотя тебе… — Мы бы попросили без оскорблений. Мы не используем людские методы. — Простите, а вы были знакомы с Че Геварой? — наконец-то удалось вклиниться в поток разговоров Давиду. — Вы с ним пересекались? По какому-нибудь деловому вопросу? И откуда вы знаете мой мобильный? — Мда… Можно и так сказать, — хмыкнули синхронно голоса, — пока что нас больше интересует, как долго еще ты собираешься оставаться здесь. Ну что, проявляемся? Теперь Давид отчетливо увидел кресло, в котором находился рослый мужчина средних лет. Лучи высветили вполне современный костюм и белоснежные манжеты. Только часы на широком запястье были необычными. Вместо привычных стрелок они напоминали колбу с сыплющимся песком, и у них не было ремешка. Несмотря на то, что лицо мужчины оставалось в тени, откуда-то возникла уверенность, что тот вопросительно всматривался в Давида. За спиной сидящего в кресле высилась еще одна фигура в сером балахоне. Лица также не было видно. На спинке кресла чистил клюв громадный черный ворон. На его левой лапе была прицеплена перевернутая двумя лучами вверх пентаграмма. — Брысь, я сказал, не каркай над душой, — сморщился мужчина. — Так что ты выбираешь, Давид? Даже я не могу ждать вечно. И, как видишь, жду не только я. — Мы бы еще раз попросили Вас не оказывать давление. Ворон расправил крылья, сделал круг над Давидом. — Не самое удачное воплощение. В тот раз он мне нравился больше. Больше эстетики, что ли, и желание соблазнить возникало у наших сразу. У современных людей плохо со вкусом и памятью. Вы думаете, он что-нибудь помнит? — А кто его знает. Но мы можем напомнить. Вы не возражаете? Это, по-вашему, не будет нарушением правил? — Нет, Яхве. *** Второй сон был не менее странным. Но теперь Давид мог сам слышать мысли других. Собственная ладонь разжалась, бережно опуская на кэвэр небольшой, размером с кулак, камень. Тот покатился с тихим стуком и занял свое место в небольшой горке среди других камней, принесенных сюда раньше. Так поступали далекие предки, так делали в народе Давида и сейчас, когда отдавали последнюю дань уважения усопшим. Никаких цветов и венков. Никаких изображений умершего. Только камни, остающиеся в вечности, как велел и велит Всемогущий. Давид догадался, что находится на кладбище, хотя поблизости больше не было могил, они начинались только поодаль. Словно те, кто их рыл и устанавливал плиты, опасались одним лишь присутствием других захоронений оскорбить память покоящегося здесь. — Шалом, — произнесли сами губы. — Я пришел к тебе, как и обещал. Исполни же и ты свое обещание. «Я ждал тебя столько десятилетий, и моя вера в твое возвращение на исходе. Как ты думаешь, что было бы, если бы я ослушался слов Шмуэля, но слушал Его голос и шел за ним», — услышал Давид. В снах редко бывает логика. Не было ее и сейчас. Вопреки всем законам природы день сжался всего до нескольких минут, затем начались сумерки. Они, наоборот, растянулись на долгие часы, а Давид заметил, что находится на кладбище не один. Одинокая мужская фигура окаменела от скорби у могильной плиты. Давид одновременно чувствовал себя и в теле этого мужчины и видел его со стороны. Живыми казались только пальцы незнакомца, унизанные многочисленными перстнями и перемещающиеся по полустертой надписи на плите, а также губы, твердящие полушепотом наизусть одну и ту же фразу. — Скорблю по тебе, брат мой Йонатан, был прекрасен ты для меня, а любовь твоя желанней женской, — повторяли губы. Оружие и одежда мужчины тоже выдавали его высокое положение — он мог быть знатным воином или правителем, этот незнакомец. Ножны меча украшала богатая инкрустация, алую симлу скреплял золоченый расшитый пояс. Фиолетовый походный плащ, цепочка с медальоном, на который было нанесено изображение льва. Тяжелая золотая корона с двенадцатью зубцами не давала упасть на лицо длинным светлым прядям, в которых поблескивали совсем уже серебряные нити, как будто их обладатель был далеко не молод. Мужчина смотрел не на могилу, а поверх нее на вход в пещеру у подножия холма. Казалось, его больше ничего не интересовало. Синие, редкого оттенка глаза, выцветшие за жизнь, почти не мигали. На загорелом обветренном лице четко прорисовались белесые дорожки морщин, особенно хорошо они были заметны на высоком волевом лбу и широких скулах. И никто из приближенных не рисковал подойти к нему. Толпа из мужчин и женщин замерла на почтительном расстоянии у второго холма, располагавшегося довольно далеко от первого. Наконец, от нее отделилась еще одна мужская фигура. Этот странник не был ни воином, ни правителем, и вместо оружия при нем имелся лишь деревянный рассохшийся посох со сбитым металлическим наконечником. Не в пример первому незнакомцу неряшливые, грязные одежды и плащ второго выцвели от старости и прохудились, поясом ему служила обычная веревка, к которой были прикреплены многочисленные ключи. В черных засаленных волосах, окружающих облаком моложавое лицо мужчины, не блестело ни одного седого волоса. Нелепо смотрелась на нем и косматая, до пояса, спутанная борода. В семь шагов, словно по воздуху, он оказался у могилы. — Довольно, Царь. Пора возвращаться к живым. Твои жены и дети ждут тебя, — услышал совсем рядом резкий голос Давид. — Ты не сможешь его вернуть. Даже я не в силах. И совсем не благовониями пахло от босоного странника, позволяющего себе так командовать Царем — давно не мытым и зашедшимся в одежде телом. Светловолосый мужчина вздрогнул, отходя от странного оцепенения. Казалось, он был недоволен тем, что его отвлекли от непонятного занятия. Взгляд недоуменно скользнул по фигуре в черном, остановился на ступнях и изъязвленных щиколотках странника. — Подожди еще немного, Натан. Ты же знаешь, кто похоронен здесь и кем он был для меня. Должно быть, ты сбил ноги, когда мы шли по горной местности, потому так торопишь домой. Мне жаль, что у тебя совсем закончились деньги, раз ты не можешь купить себе даже обувь. Дозволь мне сделать тебе такой подарок. «Господи, как мне откупиться от него?» — прочел Давид тоскливый вопрос в глазах правителя. — Мне ничего не нужно от тебя, Давид. Это ты нуждаешься в Его советах, которые Всемогущий передает через меня, — огрызнулся странник. — Только посмотри на себя, на свою одежду и украшения! Как ты изменился за эти годы и совсем погряз в мирском, сын пастуха, раз не помнишь, что человек должен всегда стремиться показать свою ничтожность по сравнению с Ним. Потому я и отказался от ношения кожаной обуви и мытья. Так что не смей указывать мне, как поступать. Что-то странное происходило между этими двумя. Как будто старые враги были вынуждены примириться ради достижения общей цели, и лишь когда никто не видел, позволяли себе подобные перепалки. «Давид… царь Давид», — запоздало вспомнил… Давид. — Разве я командую тобой, Пророк? — не менее раздраженно обронил мужчина у могилы. — Круглый год, за исключением девяти дней, которые я провожу здесь, я в точности исполняю волю Его, которую передавал сначала Шмуэль, а теперь ты, Натан. Я во всем подчиняюсь вам и делаю то, что вы велите. Так почему ты не можешь оставить меня в моей скорби? Казалось, эта фраза только еще больше подлила масла в огонь. Темные глаза Пророка сузились от гнева, пальцы сильнее сжали посох. — Вот именно. Каждый год ты приходишь сюда в один и тот же день и надеешься, что Всевышний пошлет тебе чудо, Давид, вместо того, чтобы отпустить Йонатана и позволить ему покоиться с миром. Ты теряешь эти девять дней здесь, и так длится уже семнадцать лет. Я уже сказал тебе — мертвые не возвращаются, пока не будет воли Его воскресить их. Или ты хочешь повторить ошибку Шауля, из-за которой они и погибли с сыном? Бойся разгневать Всемогущего, хоть и велик Он в своих милостях к тебе, раз простил прелюбодеяние с Бат-Шевой. Предупреждал я тебя про твой грех тогда, предупреждаю и сейчас. Минут пять правитель и странник молча разглядывали друг друга. — А не берешь ли ты слишком много на себя, когда трактуешь волю Его, пророк? — Давид не узнал собственный голос. — Как же быстро ты забыл того, из-за которого был готов стать предателем. Йонатан обещал мне вернуться и сделает это. Знаешь ли ты, Натан, понимаешь ли ты, что такое ласкать женское тело и искать в нем малейшее сходство с любимым? — Не понимаю и понимать тебя не хочу, — лицо Пророка исказила гримаса мгновенной боли. — Я сделал много ошибок в жизни и долго молился Господу, когда вы с Йонатаном увели войско, чтобы Всемогущий принял меня и избавил от греха и пороков. Великий услышал и дал мне дар открывать Его истины. В обмен я отказался от людской жизни, богатства и знатности и посвятил себя долгу. Такой же долг есть и у тебя, и сейчас ты забываешь о нем. Никто из правителей и нас, Пророков, не принадлежит себе. Ты сам сделал свой выбор, когда пообещал Шмуэлю следовать велениям Всевышнего и подчиняться Ему во всем. Зачем ты вернул свою первую жену Михаль? Не любовь к ней говорила в тебе, а лишь желание потешить плоть с той, что так похожа на Йонатана. Разве так скорбят по мертвым, изменяя им с живыми? Натан словно стал выше в росте, теперь Давид видел Пророка совсем близко, в шаге от себя. Глаза гипнотизировали и притягивали к себе, волосы раздувались от невидимого ветра. — Давид, вернись к своему народу, и даю тебе времени, пока на утреннем небе не погаснет последняя звезда. Такова Его Воля. От пророка исходила сила и уверенность в своей правоте. И Натан истово верил, что его устами говорит сейчас сам Господь. «Благодарю тебя, Всевышний, что Ты отвел меня от судьбы воина. Сколько же их, уже забытых, богатых и знатных, безвестных и бедных, с такими же полустертыми надписями на могильных камнях покоится поблизости. Когда-то я мечтал исполнять приказы царского сына, теперь я сам приказываю по воле Твоей великому царю. И он страшится того, какие вести ему принесет босоногий странник в нищенской одежде и куда поведет. И никто не забудет меня, в отличие от воинов», — думал Натан, словно повторявший мысли того, чье место занял. Давид заметил сгустки тумана у входа в пещеру, когда на черном ночном небе уже ярко светили огромные недоступные звезды. Людской лагерь, ждущий возвращения Царя, давно загасил огни и заснул. Не кричали больше дети и даже младенцы. Лишь немногочисленные часовые, выставленные на постах, охраняли покой приближенных, и караульные же должны были поведать всем о радостной вести, в случае возвращения правителя. Спал в своем отдельном шатре, вынесенном за пределы лагеря, и Натан. Его натруженные за переходы по горам ноги наконец-то не болели и дали ему покой. Задремал на могиле и Царь. Его веки смежились, голова безвольно опустилась на грудь. Казалось, уже и он устал ждать чуда, и, возможно, не так уж и неправ был Пророк, когда предрекал, что не произойдет оно и в этот раз. Клубы тумана также внезапно рассеялись, и из пещеры появилась еще одна фигура, освещенная луной. Длинные смоляные волосы в кудрях полностью закрывали лицо, свободная белая одежда не давала представления, кто это: мужчина или женщина. Фигура не шла, как это делают обычные люди, но плавно перемещалась по земле, словно не касаясь ее ступнями. Она добралась до могилы и встала за спиной земного Царя. Черные волосы смешались со светлыми, когда фигура нагнулась над правителем и обняла его. — Йонатан… — выдохнул пробудившийся от прикосновений Царь, задерживая прохладные ладони воскресшего в своих и пытаясь согреть их. — Я ждал тебя… и никому не верил, что мы никогда больше не увидимся. — Господь отпустил меня, Давид, ненадолго, чтобы ты по-прежнему помнил о Его величии и щедрости и, не сомневаясь, шел за Ним и вел свой народ. Прости Натану от всего сердца его заблуждения. Даже он не всегда знает, чего хочет и чем руководствуется Всемогущий. Я вернусь туда, где должен находиться, когда развеется мгла. А пока я отведу тебя туда, где мы сможем остаться, когда твоя земная жизнь будет закончена, и если ты захочешь этого. И голос юноши, а теперь Давид знал, кто перед ним, казался слишком хорошо знакомым. Правитель поднялся на ноги с могильной плиты, осторожно и с лаской поправил растрепавшиеся темные волосы Йонатана. И когда пряди отстранились от лица, Давид зашелся в немом крике. Этот Йонатан из сна и Хесус, его Хесус, были точной копией друг друга, вплоть до небольшой родинки на правой щеке. Обрётшим же друг друга любовникам не было никакого дела до современного Давида. Свет луны становился все сильнее, и в какой момент превратился в слепяще-яркий. Он-то и привлекал чем-то пару. Над холмами блеснул зеленовато-синий луч. Рядом с могилой появились двое всадников на лошадях. — Не бойся, Давид. Это пришли за нами, ты вернешься к утру, — и в голосе Йонатана не было никаких сомнений. — И так отныне будет каждый год, когда ты приходишь ко мне. Тот, что одет в светлые одежды, отвезет тебя обратно. Я же сяду к тому, что одет в темное. И когда ты захочешь остаться со мной навсегда, то мы поменяемся местами. Тебя увезет всадник в темном. Ты обещаешь мне это, меувах? — Да. *** Пророк проснулся в своем отдельном шатре посреди ночи. Сердце как будто защемило, и дышать стало трудно. Яркий столп света, льющийся прямо с неба, выманил Натана наружу и заставил упасть на колени: — Открой, мне, Всемогущий, что это, и как я должен трактовать им знак Твой? — Натан, — помедлил голос, — иногда свет — это просто свет. Много тайн, недоступных простым смертным, да и земным царям, открыл Я тебе. Ты читаешь их будущее благодаря Мне, но и наследуешь ты не все Мои знания, а лишь часть из них. И особый спрос с тебя будет, если и впредь ты захочешь толковать то, о чем не имеешь представления и не слышал слов Моих. Время снова сжалось во сне Давида, десятилетия пролетели за секунды. Он опять стоял у могилы Йонатана, а Луна, как и в ту ночь, заливала светом пространство. Находились рядом с кэвэр и два всадника. Фигура, сотканная из тумана, тревожно и внимательно всматривалась вдаль. Йонатан-Хесус, казалось, не постарел за все эти годы ни на секунду. Только в этот раз его возлюбленный Царь не пришел. Царский кортеж остановился на полпути к месту погребения. В нем под скорбь и молитвы прощались с умирающим Давидом. — Пора, — ровно промолвил всадник в темных одеждах Йонатану, когда на небе забрезжили первые лучи рассвета, — он не пришел к тебе, смертный. И я не смогу доставить вас туда, где вы должны были остаться согласно воле Его. — Почему, Давид?.. Почему ты не сдержал обещание? — раздался крик над холмами.