Аллилуйя

— Кто? — обронил Шауль вновь посеревшими губами, когда уставший и обессиливший гонец опустился перед ним на колени. Посланник протянул в руках свой наточенный меч. Этот жест означал знак покорности Всемогущему и Царю. И этим же движением гонцы всегда молчаливо просили подарить жизнь в обмен на плохие известия. И слишком редко такие просьбы удовлетворялись, а какого рода новости принес посланник, Шауль уже догадывался. Пророк Шмуэль в последний раз использовал совсем уж витиеватые слова о возможной гибели кого-то из близких и так навел тень на плетень, что Царь бросил дворец на произвол судьбы и отправился на поиски своего первенца, испугавшись за его судьбу. А удар поджидал совсем с другой стороны, как выяснялось это теперь. «Что же это выходит? Сын Эльканы опять решил потешиться надо мной? Знал же, стервец, какое наказание меня ждет, и еще удружил», — пронеслись в голове нелегкие мысли. — Вот только разве мог Всемогущий приказать ему поступить так со мной? Или Шмуэль совсем зарвался?" Впрочем, подтверждали вести об уже состоявшейся смерти и надорванные на груди в знак траура одежды гонца. И в первую очередь Шауль, убедившийся, что Йонатан жив, подумал почему-то о любимой дочери Михаль. Она едва начала поправляться после долгой болезни и обретать былую красоту, о которой ходили легенды. Царскую дочь уже давно мечтали взять в жены с десяток знатных наар и не только юношей. Ее густые, темные волосы, потерявшие блеск на время лихорадки, сравнивали с диковинной тканью — шелком, а гибкую стройную фигуру — с плодородной виноградной лозой, обещающей подарить упоительное наслаждение тому, кто готов ухаживать за ней. Только Царь совсем не торопился расставаться с Михаль и отказывал всем. Одни женихи казались ему недостаточно знатными или богатыми, у других уже имелись старшие жены. И не было у Шауля никакой уверенности, что в новом доме дочь окружат заботой и лаской, которую он всегда дарил ей сам. У него была всего лишь одна жена, и Царь оставался верен ей. Блудниц, готовых подарить мгновенное удовольствие, всегда хватало, но красота и купленное за монеты внимание уже не казались привлекательными. Незадолго до болезни Михаль прогнал Шауль и последнего наар, осмелившегося посвататься к дочери. И теперь выходило, что лучше бы Царь дал свое добро, чем хоронить ее. Потому если гонец принес весть о смерти бити а-ахува, то ему точно было бы не сносить головы сейчас. — Твой любимый мэфакэд-Яаков, господин, — вжался в землю еще больше гонец. Страшился он смотреть как на Шауля, так и на присутствующего рядом Йонатана, — и отец Натана, адони. Воды, прошу, дай мне напиться, Царь, до того, как примешь решение. Прости, что принес тебе дурные вести. Кто-то протянул посланнику кувшин, а тот жадно схватил его, прильнул к сосуду и принялся торопливо рассказывать, захлебываясь водой и словами. И со слов гонца выходило, что еще два дня назад вечером Яаков вернулся в дом после долгой поездки по многочисленным царским землям. Только если отправлялся он с сотней людей, то прибыли не больше десятка. И все они были крайне молчаливы и не спешили рассказывать, что приключилось с ними в дороге. Перед входом в жилища воины сожгли свои одежды и ничего не привезли из даров. Обрадованная семья хотела встретить Яакова богатым застольем — столы ломились от яств и вин, но только мэфакэд не притронулся к ним, равно как и запретил родным заботиться о себе, да и просто приближаться, разве что очень старым слугам. Он пожаловался на крайнюю слабость и боль во всем теле. Заметили близкие и красные пятна на тряпице, которую то и дело подносил ко рту и носу Яаков. А к вечеру он и вовсе слег, в мокроте стало все больше крови. Его обкидало новыми струпьями, и в сознание надолго он уже почти не приходил. Яаков умер еще через день, так и не попрощавшись ни с кем из близких. И совсем странным было распоряжение — сжечь собственное тело. Из сбивчивого и путанного рассказа гонца Шауль так и не понял, что же стало причиной гибели любимого мэфакэд — внезапная смертельная болезнь или яд, да и совсем о другом думал Царь. Смерть друга и соратника была, несомненно, тяжелой потерей, но куда труднее оказалось бы хоронить Йонатана или Михаль. И выходило теперь, что Царь еще легко отделался на этот раз. Желая размять затекшую от напряжения руку, Шауль перехватил рукоять меча. Наточенные лезвия хищно блеснули на солнце, ослепляя в мгновение Царя. Перед глазами поплыли сначала темные, а потом красные круги, и теперь казалось, что все вокруг утопает в только что пролитой крови. И больше всего ее было на собственных руках. Сыграло дурную шутку и разошедшееся воображение — в нос ударил сладковатый, приторный запах, всегда исходящий от только начавшей разлагаться плоти, а все присутствующие — сын, воины, приближенные, он сам, Шауль, представились вдруг мертвыми с перерезанными горлами и вспоротым нутром. — Милую, — брезгливо бросил гонцу Царь, отшвыривая в сторону оружие и пытаясь прогнать вставшее перед глазами видение. — И надеюсь на милость и доброту Твою для всех нас за дела наши. — Я буду молиться о твоем процветании, добрейший и милосердный Царь, — залебезил посланник, оттесняемый приближенными. — Хвала Всемогущему, что ниспослал нам тебя! Свою последнюю фразу Шауль обронил совсем тихо. И только находящийся поблизости сын разобрал. — Постой, — также в полголоса позвал Йонатан отца, направившегося в сторону основного отряда. — Позволь и мне сегодня сделать добро. Дело не только в том, что Давид спас меня от гибели. Он проявил в походе и свои способности как командир, потому я хочу назначить его своим младшим мэфакэдом и дать денежное содержание. Давиду так тяжело у нас, что... — Что каждый бросается ему помогать? Теперь даже мой собственный сын. Добро, говоришь? — сморщился Царь, потирая виски и чувствуя, как голову все-таки схватывает обручем боли. — А, впрочем, поступай, как знаешь. Лишь бы Давид... «Поскорее убрался с глаз моих и не принес нам еще больших бед, наподобие той, что промелькнула перед глазами сегодня», — неожиданно четко для себя мысленно продолжил Шауль. Пророк утверждал, что новый приближенный принесет благо и вернет расположение Всемогущего. И только как всегда хитроумно не уточнял, для кого именно это все обернется таковым. А когда его переспрашивали, начинал только злиться. Шмуэль в последнее время стал еще более резок и груб на язык и совсем не хотел сдерживаться, как будто Шауль уже и вовсе не был Царем. А на деле же выходило, что пока все царское семейство только еще больше отдалялось от Всевышнего. После появления в их доме Давида, Господь так и не послал новых знаков. Не считать же таковыми сегодняшние симаним раим? Да и было ли это точно знаком? То, что вдруг пронеслось перед глазами? Потом заболела дочь, погиб Яаков. И еще непонятно, от чего он умер. И яд стал бы очень хорошим выходом, потому что тогда убийство можно было бы приписать врагам и покарать их по случаю. И другое дело, если мэфакед погиб вот от этой проклятой болезни, на которую намекнул гонец. И симптомы, и само поведение друга и его воинов могли говорить о новом проклятии Всемогущего. Особенно, если Яаков успел принести заразу в дом. «Все-таки зря я отпустил посланника. Теперь сболтнет еще чего лишнего. Надо было хотя бы приказать вырвать ему язык», — спохватился царь, но гонца уже и след простыл. Это еще больше расстроило Шауля. Чего дальше теперь ждать от появления этого странного любимца Шмуэля во дворце — собственной смерти и гибели сына, как проскользнуло в случайном видении, мора в народе? А раз так — не лучше ли нанести упреждающий удар? Разве Всемогущий осудил бы Шауля в таком случае? Но только как это сделать, чтобы окончательно не поссориться с Пророком? На беду раскаркался вдруг, хрипло и протяжно, огромный черный ворон на высокой полностью засохшей сосне, мимо которой проходили объединенные отряды Шауля и Йонатана. Птица все никак не хотела угомониться, хоть кто-то и запустил в нее камнем. И, словно дразнясь, ворон долго кружил над Царем, потом снова уселся на ветке и принялся чистить клюв, как будто только что досыта наелся падали. «Вот. Это точно симан ра. Давид. Это он во всем виноват. И вот если бы с ним случилось что-то плохое, к примеру, в его кровать заполз бы ядовитый паук, или Давид бы напоролся на нож, то это было очень кстати», — пронеслось в голове Шауля. Ворон же каркнул как-то совсем по-издевательски напоследок, передразнивая гонца, или опять же это послышалось только Царю. — Добрейший и милосерднейший. Всю дорогу домой думал о Давиде и Йонатан. Однако мысли его были совсем другими, чем у отца. Шмуэль дал четко понять, что дальнейшие победы царского рода возможны лишь в том случае, если Давид присоединится к ним и станет одним из воинов. Так почему же было не сделать вид, что они пошли навстречу сыну Эльканы и готовы исполнить его пожелания? Пригреть у себя Давида с помощью одной маленькой хитрости, неизвестной, элоким ишмор, отцу и сохранить любовь народа к царствующему дому за счет совместных побед? А там — кто знает, как все развернется дальше, и не переменит ли сам Шмуэль вновь свои привязанности, как это происходило уже не раз? В том же, что хитроумный план сработает, Йонатан почти не сомневался. Слишком уж раскраснелся Давид, когда царский первенец прикасался к нему и там, на горе, и первый раз в миквэ. И, скорее всего, избранник Пророка еще никогда не пробовал любовных ласк — ни женских, ни мужских — раз так засмущался. Привлекательным казалось и само необычное тело Давида — очень светлое, теперь с легким загаром, приобретенным во время похода, и золотистыми волосами в подмышках, паху, на руках и ногах. В основном же все обитатели Дворца и приближенные были смуглы и темноволосы, исключение составляло лишь семейство, из которого происходил Азриэль. Но его портили излишнее занудство в финансах и светло-коричневые пятна на коже, особенно отчетливо проступавшие весной. А голова того, о ком так усердно думали отец и сын, была полна совсем других повседневных забот. Давид не знал, чем будет теперь кормить своего маленького служку. Во время похода все питались из одного котла, никто не считал, кто сколько съел, и впалые щеки шустрого Альтера, успевавшего несколько раз позавтракать и поужинать, наконец-то немного округлись, порозовели, да и сам он как будто даже прибавил в росте и весе. По возращению же во дворец Давида ждала лишь небольшая порция еды, которую приносил из кухни кто-нибудь из старших слуг, и ее и так едва хватало, чтобы насытиться. Теперь же выходило, что и эту скудную пищу придется делить на двоих, а, значит, впереди ждала жизнь почти что впроголодь. С большим трудом представлял себе Давид и то, где раздобудет новую одежду. Кошель уже давно был пуст, в нем завалялось лишь несколько монет, на которые купить тряпье представлялось возможным разве что у нищего. И такие «богатые» одеяния обязательно бы засмеяли даже самые простые воины, и уж точнее было бы не уберечься от едких замечаний знатных наар. Конечно, можно было попросить денег у отца и братьев, но прошлый год оказался очень неудачным для всех — из-за засухи пропала половина урожая, а почти треть стада пришлось продать. Так что семье тоже было нелегко. И совсем уж неожиданные хлопоты обрушились на плечи Давида, когда объединенные отряды наконец-то добрались домой. Привычным шагом он уже было направился в сторону общей комнаты воинов Шауля, но царский сын внезапно окликнул его при всех. — Тебе больше не сюда, Давид. Своей милостью я назначаю тебя моим младшим мэфакэд и жалую покои в моей северной части дворца. Также жду тебя через два часа на вечернюю трапезу, — громко объявил Йонатан под косящиеся взгляды знати на нового любимца. И словно совсем позабыл царский сын, на ком сейчас была последняя симла Давида. — Надень все самое лучшее и приходи к нам. Таково мое решение. Если не знаешь дорогу сам, то пусть тебя проводят слуги. Две небольшие смежные комнатушки в северной части, пожалованные Йонатаном, оказались больше похожими на клети. Помещения вряд ли использовались под жилье, и скорее всего, раньше здесь размещались кладовые, потому что имелась массивная дверь, закрывающаяся как на ключ, там и на внутренний мощный засов. В одной из комнат даже не было окон, из второй открывался вид на чахлый сад с заморенными миртовыми и гранатовыми деревьями во внутреннем дворе, но очумевший от счастья Альтер носился, перетаскивая общий нехитрый скарб, с таким видом, как будто его хозяину подарили целый дворец. Елэд быстро расправился с безобидным паучьим семейством, приютившимся на дверных петлях, и пылью, вдоволь наигрался с засовом, который ему особенно приглянулся, и только потом заметил, что Давид чем-то огорчен и совсем не разделяет его восторгов. — Хозяин, ты беспокоишься из-за пира и того, что тебе нечего надеть на него? — наконец, сообразил служка, садясь на пол около большого каменного выступа, на котором можно было разместить господское ложе. — Дозволь мне помочь тебе. — И как же ты это сделаешь, Альтер? — очнулся от своих раздумий Давид, с удивлением замечая, как преобразилось пространство вокруг, и одна из комнат вдруг начала напоминать почти жилую. — У меня совсем нет денег даже на то, что купить нам лишней еды. — Да, но зато у тебя есть щит. Дай мне его, и я принесу тебе нарядную одежду, — подскочил на ноги маленький служка. — Я знаю, где все раздобыть. — Ты, что, предлагаешь мне продать оружие отца?! — впервые разгневался на елэд Давид.- Какой же тогда из меня будет воин, и как мне тренироваться! — Хозяин, ты не понял, — замотал головой служка, — не продать, а заложить в обмен на одежду. А деньги, я абсолютно уверен, скоро у тебя появятся. Ведь Йонатан пообещал тебе содержание. И если все пойдет не так, как я тебе сказал, ты всегда сможешь наказать меня. А еще я прикажу владельцу лавки, чтобы он ничего не делал с твоим оружием, пока ты не расплатишься, потому что ты новый мэфакэд Йонатана, и все об этом знают. — Да, но щит это все равно не вернет, если что, — проворчал Давид, глядя, как мальчишка прижимает к животу «залог» и уже направляется с ним к дверям. — И прошу тебя, Альтер, сделай все, чтобы я смог вернуть себе отцовский подарок. — Конечно, хозяин, — просиял улыбкой элед, — я полностью во всем уверен. И теперь ничего не опасаюсь. Особенно сейчас с этой отличной дверью. Она нам еще послужит. Я вернусь очень быстро. А не было Альтера долго, почти полтора часа, и Давид всерьез начал беспокоиться за него, да и уже надо было собираться на трапезу, когда в дверь вдруг три раза постучали. — Это я, хозяин, — раздался из-за нее радостный голос служки, — я все добыл, а владелец лавки, как только услышал про тебя, тут же дал нам даже два легких покрывала, куски тонкой, почти прозрачной ткани, чтобы завесить окна и твое ложе от москитов, а еще подарил немного благовоний от насекомых. И давай условимся, что будем пользоваться таким условным стуком, когда входим, чтобы ты знал, что это я, а я — что это ты. Прости, что задержался, но я все никак не мог решить, какой оттенок фиолетового тебе будет лучше к лицу. Тот, который в своей яркости напоминает только распустившиеся дерзкие ирусы, или все же выбрать нежность якинтонской пролески. — Лучше к лицу? — недоуменно переспросил Давид, разворачивая огромный куль, который еле доволок мальчишка. — Альтер, но ведь это же просто одежда. И она нужна только, чтобы прикрыть тело. И снова елэд захихикал, как тогда на скале. Похоже, его господин все-таки был так наивен и совсем еще не знал тонкостей придворной жизни и того, как она меняется у новых любимцев царей. — Только не на трапезах Йонатана. Там она, скорее, служит для обратного. Ой, я, кажется, сболтнул лишнее. Но ты сам все узнаешь, хозяин. И мой тебе совет, не оставайся в первый раз там надолго. Скажи царскому сыну, что устал из-за переезда и покинь их после второй перемены блюд. Ты отлично наешься к этому времени, а я же буду ждать тебя здесь и запру на всякий случай дверь. Потому постучись, как мы и договаривались, — протараторил служка, довольно глядя на уже успевшего переодеться в спешке хозяина. Насыщенно фиолетовая верхняя симла, как и рассчитывал Альтер, выгодно оттенила волосы и кожу Давида, сделав их еще более светлыми и совсем непохожими на всех в окружении царского первенца. А что так привлекло Йонатана в хозяине, элед прекрасно понимал. О страсти ко всему необычному и новому адон цаир слуги на кухне говорили не раз и не два. И почти все их разговоры, так или иначе, касались событий в царском семействе, потому что другого в их жизни просто не было.