***
— Через несколько дней нас почтит визитом Его Величество, так что сотри это кислое выражение со своего лица, — укорил ее Шоджи так неумолимо, как делал это всегда. — Точно забродившее молоко, — поморщился негодующе мужчина, отчего старческие изломы на его морщинистом лице стали еще заметнее. Азуми, сидящая напротив, задумчиво цедила свой чай, перекатывая остаточную терпкость под языком; она, по привычке, перекатывала и саднящую глотку горечь тех нелестных недосказанностей, которые сполна заслуживал услышать ее отец. — Раньше вас это не волновало, отец, так стоит ли начинать беспокоиться теперь? — мрачно отозвалась женщина, волевым усилием игнорируя боль в спине — раны затягивались предательски-медленно, да чесались так, что впору было бы разодрать кожу до самого хребта. — Сотри эту неубедительную взволнованность со своего лица, если тебе не хочется пасть в моих глазах еще ниже, — губы Азуми дрогнули от мелочной, но приятной колкости, сорвавшейся с языка и ядом, и медом. — Как ты смеешь?! — мгновенно вскипел адмирал, с грохотом опуская чашу на деревянный потертый то тут, то там, стол. — Непочтительная дрянь! — Азуми умела ранить его чувствительное самолюбие как никто другой; выводить из равновесия одним только словом, а потому благоразумно не отреагировала на последующее за ее колкостью ответное поругание. — Как можно быть такой безрассудной? — мужчина немного остыл, когда напоролся на беспристрастность дочери. — Ты потеряла все. Все свои звания, статус, и даже жизнь — все абсолютно! — быть может кому-то и могло показаться, что он действительно волновался за благополучие Азуми, однако то единственное, что Шоджи делал безукоризненно на протяжении всей ее жизни — осуждал бывшую принцессу. Ей так противно, так гадко было от отцовского лицемерия, что вязало во рту. — Может я и потеряла условный статус капитана, но не рассудок, — возразила она с нехарактерной для почтительной дочери твердостью в голосе. Впрочем, Шоджи прекрасно знал о том, какой не традиционно строптивой она была и есть. — Для того, чтобы отхватить кусок больше, необходимо и кусать сильнее, — мужчине было не в досуг спорить со своим же убеждением, высказанным ей когда-то давно поучительной моралью. — Застыть на страницах истории, как первая женщина-капитан… Мои амбиции выше этого, — добавила Азуми, не стесняясь своих суждений. — Твои амбиции уже когда-то привели нашу семью к позору, и чуть было не погубили то, что я создавал неодин десяток лет, — резонно припомнил ей отец, но бывшая принцесса, как и ожидалось, проигнорировала это. — Генералу разбитой армии лучше не рассуждать о победах. — Поражение — залог победы, и только большие проблемы создают большие возможности, — парировала Азуми так ловко, как научилась этому у отца. — Едва ли ты применила это на практике, — уничижительно вернул Шоджи, не заинтересованный в обмене философией. — В чем заключается твоя миссия? — Мне запрещено делиться любой информацией по этому поводу, — бескомпромиссно отрезала Азуми, и мужчина был готов поклясться только взглянув в ее глаза мельком, что это доставило женщине удовольствие. — Полагаю, я хотя бы заслуживаю знать, где будет находиться моя дочь, не так ли? — В Омашу, — кратко ответила Азуми, потому как была небезосновательно уверена в том, что он ей не поверит. Неизменно удачная уловка, с течением времени образовавшаяся в нерушимую истину: хочешь спрятать правду — не изощряйся. — Как Эиджи переживает мою смерть? — она намеренно перевела тему, благоразумно не давая отцу ни мгновенья на раздумья. Женщина хотела еще немного повременить с расспросами о брате, но необходимость взяла верх. — Вполне, — неопределенно покачал головой мужчина. — Он решил пойти по стопам своих отца и сестры. — Значит, война, — изрекла бывшая принцесса, и ее лицо, до хранившее преимущественно беспристрастное выражение, заметно помрачнело. — Он давно должен был прийти к этому, — упрек, который успел приесться, а оттого не отзывался внутринее сопротивлением; однако претензия Шоджи, все-таки, была, отчасти, понятна бывшей принцессе. Азуми, по своим функциям, очень часто заменяла Эиджи мать во всех отношениях, и мужчине совсем не нравилось то, что его сын, с ее подачи, видел жизнь в розовых тонах. — Не стоило тебе носиться с ним точно с жадеитом. — Война — не его поле деятельности, — она повела плечом, силясь таким незамысловатым образом придать себе еще большей невозмутимости. Бывшая принцесса искренне желала выглядеть так, словно произошедшее никоим образом не затронуло ее лично. Шоджи же знал свою дочь лучше всех ныне живущих, и видел ее жалкие потуги насквозь: Азуми, по своей натуре, всегда была излишне эмоциональной, импульсивной и чувствительной; особенно тогда, когда дело касалось ее личных привязанностей или ценностей. — Уж это мы увидим в скором времени, — мужчина, казалось, не только не находил причин для беспокойства, но и отзывался об этой ситуации с настоящим безразличием — столь глубоким, что осознание этого факта досаждало женщине. — Тебе война пошла на пользу, — Азуми лишь сухо дернула уголком губ в ответ на столь любезное напоминание. Уничижительная насмешка, рассекающая лицо; вынужденное молчание, скребущее горло до мучительной хрипоты. — Война определенно поможет тебе, ведь, возможно, уже завтра ты увидишь посмертную табличку с именем Эиджи в своих руках, — выплюнула ядовито, точно змея — женщина, на мгновенье, позволила своей импульсивности превалировать над рассудком. Шоджи поймал себя на мысли, что немного скучал по той, прежней Азуми, которая вела себя почтительно, покорно — так, как были приучены все остальные дамы (в том числе и ее положения), но не она. Как волк-одиночка не поддавался приручению, так и из Азуми никто и ничто, за многие годы, так и не смогли вытравить строптивость, выбить дурь. — Мерзкое отродье, — воскликнул мужчина в ответ, но поднять руку на женщину, как много раз ранее, не посмел; не потому, что не имел возможности, а потому что справедливо… опасался. Его никогда не останавливал ни ее статус, ни перспектива попорченной красоты, ни даже возраст; однако осознание того, что теперь и сама Азуми не преминула бы ответить соответствующе, вынуждало его считаться с ней. — Да будет тебе известно, что кроме меня ты никому больше не нужна, и только я, — он сделал заметный акцент, — имею возможность лишить тебя всего или наделить тебя всем. Несмотря на свои молодость, выносливость, силу, ловкость и новоприобретенный военный опыт, Азуми по-прежнему уступала Шоджи — не в физической силе, нет, а в социальном положении. Женщина позволяла себе усмехаться нагло, как если бы находилась в выигрышном положении, но она не была. Никогда не была. Отец же всегда «удерживал ее от падения» только насильственным образом — сжав горло до горящих огнем сливовых отпечатков на коже, до хранившейся неделями больной сиплости голоса, до последнего рваного вздоха. Разница была лишь в том, физическое ли то было воздействие или моральное, однако суть, на протяжении всей ее жизни, сохранялась одна-неизменная: Азуми всецело зависела от Шоджи. — И я всегда смогу тебя раздавить, — Шоджи не знал, мог ли он испытывать большее раздражение, чем тогда, когда находился с ней. — Мне даже не нужно прилагать особых усилий, — не преминул напомнить он о том, что и без того разъедало женщину изнутри: зависимость, уязвимость. — Ты можешь уничтожить меня, отец, — в тон мужчине прошипела бывшая принцесса, все же, достаточно состоятельная для того, чтобы дать понять однозначно — она может ощутимо укусить в ответ. — Но мы ведь с тобой связаны, — услужливо напомнила-вернула бывшая принцесса, уязвляя отца его прошлыми просчетами. — И я с удовольствием утащу тебя за собой на самое дно, — Азуми выплевывала каждое слово с таким садистским наслаждением, что Шоджи почти уверовал в перспективу воплощения угрозы. — Я ведь твое отродье, разве нет? Женщина никогда не была уверена в том, пошла ли война ей на пользу, но она, без сомнения, необратимоизменила ее. Азуми стала той, кому нечего терять, а Шоджи… ненавидел ее. За то, с каким вызовом бывшая принцесса смотрела на него даже тогда, когда ее статус был сравним со словом «ничто»; за то, как быстро женщина впитывала все его повадки, очевидно, стремясь отплатить отцу тем же, чему он — так неосмотрительно — научил ее прежде; за то осуждение, порой, сочившееся ядом из ее речей и поступков; за то, как она насмехалась над ним: открыто, бесстыдно и вызывающе дерзко — так, как никто и никогда бы не посмел. Никто, кроме, разумеется, ее покойной матери. Однако, в отличие от потерянной во всех отношениях Шиджу, Азуми была способна на страх, который онаиспытывала тогда, когда была беспомощна; она боялась того, что не могла контролировать, а Шоджи всегда был вне ее власти, вне досягаемости. Будучи принцессой, она жила жизнью, которую ей диктовал отец, и с того времени мало что изменилось. Все, на что у Азуми хватало сил — беспомощно скалится, да демонстрировать зачатки непокорности. Так было, есть и будет — по нынешний день убеждал и, тем самым, укрощал непокорность дочери Шоджи. — Однажды ты проснешься на пепелище всего того, что имел, имеешь и того, что будешь иметь, — она спрятала кривую улыбку в чаше чая, сохраняя блестящую выдержку даже под недюжинным давлением со стороны отца. — Не сомневайся, я позабочусь об этом, — Азуми была изумительно хладнокровна, как если бы выносила ему смертный приговор… так, будто имела на это неоспоримое право. — И тогда ты поймешь, насколько ошибся в день, когда вознамерился сделать меня себе подобной, отец, — Азуми взглянула Шоджи прямо в глаза — без заискиваний или страха. — Сомневаюсь, что это день когда-либо наступит. — Сомнение разъест тебя изнутри, как гниль поражает испорченный плод. В складном предупреждении-пророчестве бывшей принцессы Шоджи без труда разглядел его покойную жену — Шиджу: тот же тон, те же философские изречения, тот же снедающий тяжелый взгляд из-под нахмуренных бровей. Едва ли сама Азуми помнила свою мать и ее, разумеется, бунтарские повадки, а от того это сходство ужасало и поражало в равной степени. — Не заметишь даже… — женщина снисходительно покачала головой, оставляя за собой не однозначное поражение, нет, а горькое послевкусие хоть и четного, но ощутимого сопротивления. — …как потеряешь все, что имеешь, — Шоджи лишь усмехнулся в ответ, пропуская ее, особенно в свете последних событий, беспомощные угрозы, как песок сквозь пальцы. — Не лай понапрасну, Азуми. Кусай, если осмелишься. Мужчина позволил себе искренне пожалеть о том, что именно она — дикая волчица — была его истинной наследницей. Договориться с Эиджи, будь он на ее месте, было бы куда проще.
***
— Посмотри на себя, как ты прекрасна, — теплые, слегка шершавые ладони неторопливо поднялисвадебный платок. Светло-золотые глаза встретили темно-янтарные. Они вместе. Всегда будут. Светло-золотые глаза столкнулись с собственным одиноким отражением — они не искали темно-янтарные. Их больше нет, но они все еще вместе. Всегда будут. — Вскоре он тоже сможет наблюдать за звездами, — тихий шепот у самой кромки уха вызывал у нее искреннюю улыбку; руки обнимали-обволакивали заботливым теплом едва округлившийся живот. В той комнате было невыносимо жарко. Горячая кровь въедалась в кожу и окрашивала шелковые простыни багровыми разводами. Она ощущала, как не своя, но и не чужая жизнь неотвратимо ускользает из нее — руки по привычке обхватили пустое чрево. Почему, когда он был рядом с ней, все казалось я таким смехотворно незначительным? Азулон кривил тонкие губы в подобии одобрительной ухмылки; бегал мелкими темными глазами цепко-внимательно, оценивая каждую мелочь, но ее это не волновало. Он был рядом, пусть время и утекало от них так быстро, как вода сквозь пальцы. Почему, когда он не был рядом с ней, все казалось таким всепоглощающе пугающим? Азулон смотрел на нее осуждающе — даром, что выдавил из себя слабое подобие улыбки как неубедительный знак чисто формальнойподдержки. Это по-прежнему не волновало ее. Он больше не был рядом, и их время истекло, как утекла вода сквозь пальцы. — И кем ты хочешь быть? — вопрошал он на ухо нежно-трепетно, вызывая приятную дрожь-негу во всем теле. Она улыбалась в ответ и точно знала, кем она будет. — И кем я хочу быть?.. — спрашивала она в мучительной, но необходимой попытке напомнить себе о том, кем ей так и не суждено было стать. Она кривила губы и точно знала, что теперь никогда не будет той, кем желала быть. — Посмотри на себя, на то, чем ты стала, — в его голосе скользило и печальное сожаление, и гадкое презрение. Светло-золотые глаза метались растерянно, опасаясь встречаться с темно-янтарными. Они вместе? Всегда будут?.. Азуми взвилась на влажной колючей мешковине постели, небрежно смахнула выступивший на лбу пот рукавом дзюбана и глубоко вздохнула в бесполезной попытке выровнять сбившееся дыхание. Кошмары не покидали ее на протяжении всего периода пребывания в материнском поместье. Женщина, в целом, провела здесь не так много времени — всего несколько лет, когда ее мать еще была жива, а бывшая принцесса была слишком мала для того, чтобы появляться при дворе. Кажется, ей едва ли исполнилось семь, когда она навсегда покинула это место. Родовое поместье ее матери было расположено в гористо-лесной местности, поодаль от столицы. Этот дом, даже по современным аристократическим меркам, считался внушительным: все немногое, что осталось здесь, было роскошным несмотря на запустение; каждое место, — от западного, восточного, северного и южного крыльев — каждая деталь, — от выцветших под давлением времени узоров и мозаики на потолках до покрытых многолетним слоем пыли нефритовых статуэток — каждое излишество, — от потрескавшихся мраморных фонтанов до опустевших террас и беседок — все здесь «кричало» о прежних состоятельности, зажиточности владельцев поместья. Сейчас же, много лет спустя, в доме функционировало всего несколько комнат, и его прежнее богатое убранство исчезло, разворовалось, растеряло свою актуальность, или рассыпалось, оставляя в памяти заставших это великолепие лишь размытый временем след. Возможно, последнему поспособствовала здешняя промозглая погода: бывшей принцессе часто приходилось натыкаться на прогнившие то тут, то там, доски и, недовольно шипя, кутаться в свои грубые колючие накидки в попытке согреться: топить камин в главном зале было нецелесообразно, да и заняться благоустройством дома было некому. Лорд Огня обеспечил женщину лишь одним безгласым слугой, да несколькими гвардейцами из своейличной охраны — это, разумеется, покрыло ее немногочисленные нужды, но не более того. Едва ли женщина хотела знать, почему «честь» приглядывать за ней была дарована именно ее отцу: Шоджи был верен кому-либо до тех пор, пока ему это было выгодно, а Озай был прекрасно осведомлен об этом его качестве. Оттого бывшая принцесса и не могла взять в толк, почему Лорд Огня счел разумным доверить главе рода Мидзуно даже только знание того, что Азуми выжила; не говоря уже об осведомленности о том, что она отправлялась в Царство Земли с задачей столь масштабного характера. Женщина посильнее закуталась в накидку из мешковины, когда порыв взвывшего из пустоты коридора ветра потрепал ее волосы, обжег щеки, змеей забрался под одежду и холодком прошелся по линиям плеч и позвоночника. — Не спится? — Можно и так сказать, — ответила Азуми уклончиво, совершенно не взбудораженная внезапным появлением Шоджи. Приближение отца она, обученная войной, услышала еще задолго до того, как он поравнялся с ней. — Беспокойные ныне времена, — извлек задумчиво мужчина, проводя пальцами по идеально-выстриженной линии бакенбард. Бывшей принцессе не нужно было даже взгляда вскользь бросать, чтобы в точности представить, как это выглядело — женщина, внимательная ко всем мелочам, привыкла к этому жесту Шоджи. Обычно он делал так, когда был чем-то озадачен. — Они слыли беспокойными сколько я себя помню, — Азуми покачала головой, отстраненно изучая мрачный заброшенный павильон, в который забрела, мучимая бессонницей, скорее, по наитию: здесь не было ни статуй, ни атрибутов быта, ни государственной символики — только едва различимый узор на полу. Он, покрытый паутиной глубоких или мелких трещин, а кое-где и вовсе хрустящий под ногами каменной крошкой, по-прежнему хранил выцветшую за долгие годы мозаику-изображение гигантского орла. Невинно-белое, точно только что опустившийся на землю снег, оперенье придавало его грозному виду величественное выражение; острые длинные когти, оттопыренные в разные стороны, были изображены почти неестественно; объемный клюв же делал его морду еще более вытянутой, хищной. — Мы победим в столетней войне… это лишь вопрос времени. Но на этом все не закончится — не для нашего рода, — начал мужчина как бы издалека, но его дочь на этот раз не была настроена ни на философию, ни на размытые изъяснения — благо, формальное отсутствие какого-либо социального статуса давало ей возможность быть прямолинейной не в меру. — Поэтому ты хочешь, чтобы я гонялась за призраком прошлого, подкармливая твои амбиции? — хотя Шоджи и не пришлась по вкусу откровенность, с которой Азуми извлекла неприглядную истину, но за упрощение задачи и экономию их общего времени мужчина был ей даже благодарен. — Чжэнь-няо — не просто мифическая блажь, и тебе это хорошо известно. Твои предки когда-то обратились к этому духу в Царстве Земли. Все, что мне нужно — это информация о ее силе и местонахождении. — Мне известно?.. — Азуми возмущенно повела бровью, но на отца так и не взглянула. — Все, что я знаю — так это то, что моя мать сожгла себя заживо, чтобы только не быть связанной с этим духом. — Твоя мать была глупой и слабовольной женщиной, достаточно истеричной и импульсивной для того, чтобы уничтожить многолетние записи о силе Чжэнь-няо и связи рода Фудзивара с ней, — раздраженноподчеркнул Шоджи, то ли презирая покойную Шиджу за ее решение, то ли сетуя на то, что так необходимая его жадной властолюбивой натуре информация не была подана ему с той лёгкостью, на которую он рассчитывал. — Если платой за отказ от этих знаний оказалась ее жизнь, то я более чем уверена, что не просто так. Лучше не иметь силу, которой не можешь управлять, — Азуми покачала головой, глядя прямо во тьму острого зрачка орла: золотая радужка вокруг, собранная из разно-размерных кусочков мозаики, в отличие от остальных оттенков, осталась нетронута временем. — Вся в мать, — прошипел Шоджи раздосадовано — его взгляд, брошенный на одно презренное мгновенье, обжег привычным осуждением. — Война не сделала тебя… — Война сделала меня достаточно осознанной для того, чтобы понимать, что некоторые вещи должны оставаться такими, какие они есть, — перебила бывшая принцесса, бескомпромиссно «продавливая» свою собственную истину. Для нее не имел никакого значения тот факт, что ее ослепленный корыстью отец противоречил своими поверхностными суждениями всякому здравому смыслу. — А людям не должно якшаться с духами. — Но ты помечена духом Няо! — вспылил Шоджи, хватая дочь за запястье так сильно, что вынудил ее ощутимо качнуться в его сторону: боль от неконтролируемого давления, казалось, вспыхнула в самих костях, но Азуми горделиво стерпела это как нечто незначительное. — Глупая девчонка! Ты не можешь это игнорировать! — Отпусти. Немедленно. Шоджи пораженно обмер, замолкая. Несмотря на возрастное, иерархическое и статусное превосходства, отец бывшей принцессы хорошо понимал, что она, определенно, больше не та почтительная и уязвимая дочь, которая побоится дать отпор; отнюдь, теперь Азуми обладала силами и физическими, и моральными — да такими, что могла бы ответить внушительно. — Ты не можешь продолжать делать вид, что не помечена духом как потенциальный носитель ее силы, — повторил Шоджи куда более сдержанно, отпуская запястье женщины. Азуми подавила инстинктивное желание коснуться покрасневшей кожи, растереть эту ноющую боль меж пальцев. Демонстрировать Шоджи даже малую толику своей слабости было равносильно тому, что признать его абсолютное превосходство, а этого бывшая принцесса, предусмотрительная до крайностей, не могла себе позволить из банального чувства гордости. — Это касается исключительно меня, — сухо ответила она, бросая краткий взгляд на свое саднящее запястье — метка неизменно красовалась у основания кисти небольшим бесформенным бледно-розовым пятном. Помнится, в прошлом, еще пребывая в статусе принцессы, Азуми изо дня в день самолично замазывала ее, чтобы кожа выглядела равномерно-белоснежной, как и надлежало женщинам ее статуса. — Пусть так. Однако информацию ты для меня достанешь, — фанатичная категоричность Шоджи, отчего-то, вселяла в бывшую принцессу чувство смутной тревоги. — В противном случае, посмертная табличка Эиджи быстро станет твоей новой реальностью. Ты меня поняла? — непреклонность отца сочилась в его грозном голосе, в темных точно две бездны глазах. Несмотря на внешнее сопротивление, он знал, что его дочь подчинится безоговорочно. Так, как и прежде. Азуми забыла как дышать и растеряла все слова, пораженная осознанием безграничной жестокости отца точно молнией; ее живо-распахнутые глаза стремительно наполнились презренной влагой словно реки по весне. Едва ли бывшая принцесса могла предвидеть то, что Шоджи намеривался не оказывать брату военного покровительства, имея при этом, как бывший адмирал, обширные связи. Угнетающая реальность этой угрозы, как и основательная неумолимость отца, окончательно уничтожили, раздавили, втоптали Азуми в метафорическую грязь. Бывшая принцесса, в отличие от Шоджи с его неуемными амбициями, просто не имела права поступиться безопасностью брата в угоду сохранения собственной гордости. — Эиджи ведь твой сын, — женщине не удалось скрыть своего ужаса в надломе голоса: все это — она знала — было неправильным, искаженным, больным. Бывшая принцесса явственно ощущала «надлом» и в себе самой: эта душевная рана нарывала внутри как свежая, воспаленная. — Твоя плоть и кровь. — Ты — моя дочь, — непреклонно подчеркнул отец, игнорируя проявившуюся в Азуми позорную чувствительность. Шоджи всегда знал, что эту эмоциональную дурь из его дочери было не выбить никакими средствами, но это понимание не огораживало его от периодически возникающего стойкого разочарования. — Это все, что имеет значение. — Дикий волк и тот милостивее, чем ты, — горечь да гнев закипали, бурлили в ней лавой, но сама Азуми была давно потухшим под отцовским натиском огненным родником. Сказать, выразить, выкричать до потери голоса, до освобождения сдавленной груди, до чувства удовлетворительной пустоты хотелось так много, однако осуждающим приговором вырвалось лишь: — Падаль. Иное, тлевшее в груди бесчисленными недосказанностями, было бессмысленным. Как и всегда.
***
— Твое место в семье Лао. Они исправно доносят нам обо всех изменениях в окружении Царя Омашу, — негромко пояснил Озай, отстраненно глядя на скудно освещенную звездами кромку бамбукового сада, давно разросшегося до целой дикой чащи за неимением должного ухода за поместьем. — Городом, помимо царя, и, по большей части экономически, управляет негласный совет чиновников. Среди них выделяется самый влиятельный и недовольный нынешним положением — генерал Джеминг, — Азуми понимающе кивнула, оправив простую и грубую накидку из мешковины, которая покровительственно накрывала ее костлявые плечи. Лорд Огня избегал смотреть на женщину отчасти по причине присущей подавляющему большинству аристократов брезгливости — напускная бедность хоть и не умаляла природной красоты бывшей принцессы, но безжалостно размывалаграницы ее и без того неясного статуса. — Завтра сюда прибудут те, кого ты выбрала для миссии. Мои посыльныеуже известили их обо всех деталях, которые им необходимо знать. — Благодарю, — бывшая принцесса склонила голову в знак почтения. — Могу я задать Вашему Величеству вопрос? — осторожно, но не заискивающе поинтересовалась Азуми и, как и ожидалось, не встретила сопротивления. — Зачем такая знатная семья помогает врагам Царства Земли? Лао могут «поджать хвост» в самый неподходящий момент и их мотив или слабое место может, в таком случае, иметь решающее значение… — Их сын умер по прихоти Царя Омашу, — емко изложил Лорд Огня, не то не желая углубляться в незначительные детали, не то и вовсе ими не располагая. — В качестве кого я там буду? — поинтересовалась женщина сухо, беспристрастно — ей не впервой было изображать кого-то, кем она не являлась. В таком положении она, в сущности, провела добрую половину своей жизни, если не больше. — Бастард главы семьи, — губы Азуми одобрительно дрогнули, как бы уважительно признавая весомость усилий мужчины. Лорд Огня действительно постарался на славу с обеспечением фальсифицированной истории жизни для нее: убитый горем после смерти единственного сына отец решает назначить своей преемницей незаконнорожденную дочь, разрешает ей покинуть трущобы и переехать в родовое поместье в новом статусе. — Лао Лин. — Лао Лин, — задумчиво протянула бывшая принцесса, словно пробуя новое имя на вкус. — Она жива? — Они позаботились обо всем, — мужчина отмахнулся безразлично, а Азуми понимающе кивнула в ответ: не в досуг ей было скрупулёзно расспрашивать об организации миссии больше, чем того требовала поставленная перед ней задача. — Прежде, чем Ваше Величество покинет поместье, могу я узнать, как себя чувствуют наследники? — Озай, изрядно утомлённый любопытством женщины, первее бросил на нее тяжелый взгляд, — безотказно срабатывало абсолютно на всех лучше любого красноречия — но после, все же, ответил: — Они здоровы. — А как самочувствие Вашего Величества? — участливо, как и полагалось многим женщинам знатного происхождения, поинтересовалась Азуми. Лорду Огня было хорошо известно, что бывшая принцесса часто не знала меры в своих расспросах, балансируя на эдакой грани, но он, зачастую, все-таки находил эту ее черту… приемлемой. Дотошность, когда дело касалось светской болтовни и иных формальностей, некогда быланеотъемлемой частью ее жизни, а теперь и работы. — Мои лекари знают свое дело, — мужчина — бывшая принцесса знала — хоть и намеренно избежал упоминания ее помощи-вмешательства на пиру, но своеобразную благодарность сохранил «меж строк», а потому ответил чуть менее официально, чем того требовало его положение. — Я подозреваю, что это был Айро, — щедроподелился информацией Озай, и Азуми не увидела на его лице и намека на негодование, нет, — буквально почувствовала едва-едва тлеющий под гнетом самоконтроля гнев мужчины. Иного Озай, разумеется, не позволил бы себе выказать никогда: ни в одиночестве, ни на людях. Бывшая принцесса не имела привычки задаваться вопросом почему мужчина доверял ей подобного родаинформацию, уверовав, что если такое и происходило изредка, то он, без сомнения, видел в этом какой-то свой смысл, свою выгоду. По крайней мере, в этом аспекте у женщины не возникало ни толики сомнения. — Айро? Как такое возможно? — искренне изумилась Азуми и незамедлительно пожалела о своей эмоциональной реакции, когда наткнулась на полный презрения взгляд Лорда Огня, брошенный как бы снисходительно, через плечо. — Ты до невозможности глупа, если недооцениваешь моего брата, — прошипел Озай сквозь зубы, как если бы подолгу втолковывал какие-то прописные истины малому ребенку. — Наоборот, я, возможно, переоцениваю его, — поправилась она. — На мой взгляд, Айро не так глуп илибезрассуден, чтобы поступить настолько опрометчиво, — беспристрастно пояснила бывшая принцесса, однакотень неприязни при одном только упоминании отца Лу Тена хмуростью отразилась на ее лице. — Полагаю, что он действовал не один, — добавил Озай, предусмотрительно не упуская из виду и реакцию самой Азуми — даром, что едва ли отрыто смотрел на нее. — Орден Белого Лотоса? — неуверенно предположила женщина и, оказалось, безошибочно попала в точку– до того статичные, как если бы мужчина был высечен из камня, поза и лицо оживились в одно мгновенье. — Что ты знаешь о нем? — требовательно вопросил Лорд Огня, бегло осмотрев Азуми снизу-вверх: цепкий взгляд оценивал-жалил так, что солгать не вышло бы даже имея весомое мастерство. Озай распознавал ложь или лукавство, особенно когда имел такое намерение, безошибочно. — Совсем мало, к сожалению. Знаю лишь то, что он существует, — спокойно пояснила Азуми, успешно скрывая свою озадаченность предметом их обсуждения. — Я могу попробовать разузнать больше и… — Нет, — категорично отрезал Озай. — Сосредоточься на своей миссии. Учитывая нынешние обстоятельства, тебе стоит побыстрее разобраться с Омашу и не испытывать мое терпение, — на этот раз Азумипоклонилась так глубоко, как если бы и не носила никогда статус принцессы, не приходилась мужчине не по крови, разумеется, но родней. Женщина прекрасно понимала, что то, что Озай подозревал Айро в предательстве при данных обстоятельствах, совсем не «играло ей на руку» в перспективе. Лорд Огня вполне мог бы своевольно обвинить брата (и вместе с ним, соответственно, Азуми) в заговоре против него еще до того, как бывшая принцессаокажется в Омашу. — У тебя есть ровно год, — безразлично бросил младший сын Азулона на прощанье. Бывшая принцесса не провожала мужчину взглядом, но слышала, как он удалялся, шурша подолом своей мантии. Женщина окликнула его прежде, чем успела подумать дважды: — Озай, — шаги резко прекратились, как стих и хруст мелких камней под ними. Азуми резко втянула носом прохладный ночной воздух, и выждала долгое мгновенье, разжимая онемевшие пальцы — она не видела, но чувствовала, как ногти оставили на ладонях ярко-розовые четко-очерченныеполумесяцы. — Никогда не верь моему отцу. Ни единому его слову, — Лорд Огня не обернулся и ничего не сказалв ответ, закономерно не отреагировав и на вопиющую по отношению к его статусу фамильярность — ту, которую Азуми неосмотрительно позволила себе сейчас и лишь однажды в прошлом. Для бывшей принцессы давно не существовало выбора между размытыми очертаниями добра и зла или между меньшим и большим злом; она просто выбирала. Не имело значения — по импульсам сердца или же из холодного расчёта ума, однако выбор, так или иначе, был сделан уже очень давно. Они оба связали себя грехом куда большим, чем могли вынести позволить себе. Значило ли это, что если наступит момент, когда придется «платить по счетам», они потеряют все в грехопадении, которое учинили однажды?.. …каждый из них мог только предполагать.***
Последний рассвет в столице Нации Огня Азуми встретила на пристани: сдержано улыбнулась Акайо, снисходительно выслушала присказку от Горо, коих, она знала, в его арсенале было предостаточно, да угодила в порывистые объятья Таро, смущенная и, одновременно, встревоженная немым неодобрением во взгляде своего отца. Впрочем, Шоджи никоим образом не касались те, с кем делила постель его дочь; тем более тогда, когда ее социальное положение уже было неоднократно попрано произошедшими в прошлом событиями. Отец тоже заключил Азуми в неловкие, непривычные и неестественные для их истинных взаимоотношений объятья на прощание — она стерпела, но только потому, что не ожидала от Шоджи такого жеста. Бывшая принцесса, вынужденная, приобняла его в ответ, едва-едва касаясь. — Разузнай о духе Чжэнь-Няо, — вкрадчивый шепот змейкой мурашек распространился от линии роста волос до самого позвоночника; хватка на спине Азуми стала крепче, бескомпромисснее. Бывшая принцесса выгнулась, неосознанно стремясь избежать давления от прикосновения отцовских рук. — В частной императорской библиотеке Омашу, — добавил он коротко, отстраняясь. Азуми благоразумно промолчала, и лишьповела плечами, стряхивая с себя фантомный дискомфорт, осевший, однако, почти осязаемой тяжестью. Жаль, что нельзя было также избавиться и от осадка возложенной на нее против воли ответственности. — Прощай, отец, — лицо бывшей принцессы оскорбительно выражало «ничего», и Шоджи действительно не догадывался о том, что, возможно, видел свою дочь в последний раз. Если только ее миссия не возымеет успех, разумеется. Впереди Азуми ждал трудный год, в очередной раз проведенный вдали от родины, брата и… истинной самости. Не в первый и — она знала — не в последний раз принцесса Азуми стала прахом; первая женщина-капитан в истории Нации Огня — тоже. Осталась лишь безымянная женщина в обличие незаконнорожденной дочери главы семьи Лао — Лин. Отчаливая от родного ее сердцу и духу берега, бывшая принцесса поклялась, что пойдет на все, что угодно, чтобы вернуться и обрести свое громкое имя вновь. Она не умрет как Лао Лин — она вновь возродится как Мидзуно Азуми.