Азуми устало откинулась на подушки: по ее лицу нескончаемым потоком текли ручьи пота, а на лбу, от напряжения, четко проступила тонкая жилка. Несмотря на все агонии, с ее лица не сходила блаженная улыбка — еще никогда принцесса не чувствовала себя такой счастливой. В ушах звенел крик младенца, и Азуми протянула подрагивающие руки к маленькому комочку, который издавал этот звук. Женщина была уверена, что нет ничего лучше на свете, чем родить ребенка. Определенно, она никогда не испытывала таких ярких эмоций.
Это была девочка. Легкая, будто пушинка, со светящимися янтарными глазами и обворожительной улыбкой. Ее кожа была белоснежной и по-младенческому мягкой — такой мягкой, что, право слово, ее матери хотелось незамедлительно зацеловать эту крошку от головы, до пят.
— Такая красивая. Она будет покорять сердца, — подтвердила мысли Азуми Урса, заботливо убрав влажные волосы со лба подруги. Принцесса нашла в себе силы только вымученно улыбнуться в подтверждение этих слов. — Я оставлю тебя. Лу Тен должен совсем скоро вернуться с охоты — я послала ему весточку, — Урса улыбнулась принцессе на прощанье, и, с огромным трудом, вывела из покоев громогласную свору лекарей и слуг, чтобы мать могла вдоволь насладиться временем наедине с дочерью.
В покои, с грохотом, что заставил прикорнувшую девочку вновь заерзать на руках матери, ворвался Лу Тен. Мужчина выглядел крайне взволнованным, но, едва перед его взором предстала уставшая, но счастливая Азуми с ребенком на руках, неуверенно застыл в дверях.
— Иди, взгляни на нее, — негромко позвала мужа принцесса, но мужчина уловил в ее голосе столько энтузиазма, что и сам, наверное, заразился им. — Мудрецы Огня сказали, что у нее совершенно точно есть дар мага, — добавила женщина между прочим, однако она действительно была рада этому. — Я ждала тебя, чтобы ее назвать, — Азуми переплела свою ладонь с ладонью мужа. Прежде, чем дать ответ, Лу Тен, долгое время, внимательно изучал девочку с теплой улыбкой на лице.
— Хикэри? — спросил мужчина, не отрывая взгляда от дочери. Азуми задумчиво нахмурилась, и, как и Лу Тен, внимательно посмотрела на девочку, которая, в ответ, с явным интересом, изучала своих родителей.
— «Свет» — мне нравится, — уверенно изрекла женщина. — Наш лучик света.
— На тебя похожа, — усмехнулся Лу Тен.
— Не думаю, — отрицательно покачала головой принцесса. — Черты лица изящнее, да и цвет глаз твой однозначно.
— А я не об этом, — еще шире усмехнулся мужчина. Женщина, наконец, оторвалась от разглядывания прекрасного создания, и вопросительно посмотрела на мужа. — У нее твой взгляд, — вполне серьезно заявил Лу Тен. Азуми никогда не понимала, как можно различать чьи-то взгляды, и ее шутливо-скептический настрой немного смутил мужа.
— Ладно, хорошо, я согласна, — сказала она сквозь смех. — Будем считать, что у нее мой взгляд, — принцесса потянулась к мужу, и они соприкоснулись лбами, словно обмениваясь теплом друг с другом. Это было намного лучше любого поцелуя — женщина блаженно прикрыла глаза. Только их крошечный мирок, полный любви и светлых надежд.
Ramin Djawadi — Xin Ren
Азуми, в который раз, отстранено провела пальцами по посмертной гравировке. Надгробный камень, к которому она прислонилась лбом, вовсе не грел, но женщина привыкла, и ощущение холода ушло на второй план. Взгляд Азуми вновь скользнул по выбитой золотом надписи
«Принцесса Хикэри» и ее сердце, право слово, сжалось. Разве можно забыть такую боль? Нет, это было невозможным.
Азуми тяжело сглотнула. Разве может душа по-настоящему болеть? Сомнительно, но женщина точно знала, что это правда.
Она никогда не думала особенно выделять кого-то из своих детей, но, пожалуй, Хикэри, была ее любимицей. На это было несколько причин: она была единственной девочкой и, к тому же, первенцем. Азуми никого никогда не любила так, как своих детей — это тоже было правдой. Возможно, поэтому, они все оставили ее первыми. Чем больше она любила, тем раньше от нее уходили.
Словно ее любовь была смертельным ядом.
Азуми горько усмехнулась и сжала свое запястье, в очередной попытке унять противную дрожь. Она помнила их всех. Хикэри прожила четыре года — она была довольно болезненным ребенком, и ее матери постоянно приходилось сидеть подле колыбели, напевая разные песни для того, чтобы девочка могла уснуть. Второй ребенок — сын Озэму, — умер от удушья через несколько часов после рождения. Он даже не мог кричать. Третьего ребенка, тоже мальчика, Азуми потеряла в ранних родах, но все равно дала ему имя — Рэйден. В ту позднюю осеннюю ночь за окном без остановки лил дождь, и яркая молния, как и значение имени мальчика, искажала хмурый небосвод. Ее последний ребенок — Изаму, тоже умер при рождении — ускользнул от женщины, словно последняя надежда на счастливую жизнь.
Азуми не знала, сколько времени провела в этом мрачном помещении, рядом с ушедшими родными королевских кровей, но ей не хотелось уходить. Неделя Поминания подходила к концу, и, все ее официальные части были завершены, а, значит, бывшая принцесса, наконец, могла вдоволь побыть наедине со своим горьким прошлым. Женщина, официально, уже не являлась членом королевской семьи, и не имела права посещать это место, но Мудрецы Огня, едва заметив ее, без лишних вопросов впустили внутрь. Она прибыла сюда вместе с Озаем и Азулой, которые, оба, вероятно, уже ушли, но ей хотелось задержаться. Азуми до болезненной дрожи боялась этого дня, но, как ни странно, сейчас была даже рада тому, что только эти стены могли разделить с ней прошлое. Она нуждалась в этом, как никогда прежде.
— Его здесь нет, — громкий голос прозвучал словно эхо, и Азуми, вздрогнув, обратила свой взгляд на Азулу. Обычно женщина очень бдительна, но, в этот раз, наверное, была настолько увлечена собственными мыслями, что не услышала приближение дочери Озая. Бывшая принцесса вопросительно взглянула на девочку, и Азула молча кивнула на надгробный камень Лу Тена. — Он похоронен не здесь.
— Да, — отстраненно прошептала женщина. — Не здесь, — Азуми вернулась к созерцанию, словно это могло указать ей на что-то, что она так давно желала знать. Азула села рядом с родственницей, и тоже принялась разглядывать надгробие, но поверхностно, без особого усердия.
— Это лишь кусок камня да гравировка на нем, — принцесса небрежно махнула рукой. — К чему это? Человек мертв и его не вернуть, — казалось, искренне негодовала она.
— Если тебе плевать на традиции это вовсе не означает, что другим плевать на них, — Азуми не хотела отвечать так резко, но слова вырвались сами собой. Впрочем, она не сильно об этом пожалела.
— Как грубо, — поджала губы Азула, но, на самом деле, ни капельки не расстроилась. — Просто не считаю нужным тратить время на то, что не приносит результат, — безразлично пожала плечами девочка.
— Тогда, что ты здесь делаешь? — Азуми бросила краткий безразличный взгляд на дочь Озая.
— Хотела поговорить, — издалека начала она. Обычно, Азуле была присуща краткость и четкость, но, пожалуй, не тогда, когда она не была уверенна в настрое собеседника. Что-то в Азуми заставляло девочку осторожно и максимально мягко начинать разговор. Проблема заключалась лишь в том, что Азула, до этого момента, не пыталась расположить к себе человека, чтобы получить максимально выгодный и полный ответ.
— Я слушаю, — сухо уведомила ее женщина.
— Ты изменилась, — с каким-то деланным удивлением подметила девочка. — В чем причина?
— Всем нам свойственно меняться, и я — вовсе не исключение.
— Это я и без тебя прекрасно знаю, — Азула раздраженно закатила глаза, но затем вспомнила о цели своего пребывания, и, с большим усилием, взяла себя в руки. — Я не об этом. Я имела в виду твое поведение, — объяснила она.
— Разве это — не одно и тоже?
— Не увиливай, — дочь Озая раздражалась все больше. — Ты знаешь, о чем я.
— Не думаю. Что ты хочешь от меня услышать? Выражайся конкретнее, — Азуми, все еще, сохраняла непоколебимое безразличие.
— Почему ты убила своего отца? — девочка сказала это до жути будничным тоном. Бывшую принцессу, на краткое мгновенье, посетила мысль о том, насколько все, кто остался в этой семье, были испорчены.
— Он был предателем, — лицо Азуми совсем не переменилось — по-прежнему каменное.
— Нет, это было тем, за что его приговорили. А ты, за что его убила ты? — настаивала Азула.
— Не все отцы достойны любви, — женщину уже начало порядком раздражать то, насколько нагло дочь Озая ковырялась в ее, пусть и воображаемых, ранах. — К тому же, благополучие нации важнее кровных связей и любви.
— И что ты чувствовала? — казалось, именно это и интересовало Азулу больше всего. Азуми, наконец, оторвала взгляд от надгробия и посмотрела на девочку долгим пронзительным взглядом:
— Ничего, — дочь Озая удивилась искренности Азуми, хотя и не показала этого. Она не раз думала о том, смогла бы убить собственного отца. Нет. Никогда. Если бы только он сам не попросил ее об этом. Возможно, это было единственной ее слабостью, как думала Азула, но, все же, больше склонялась к понятию преданности.
— И ты проявила слабость, когда променяла свой титул капитана на жизнь моего слабака-братца. Глупо, — брезгливо поморщилась девочка.
— Это не одно и то же, — спокойно подметила Азуми, хотя было видно, что она была не совсем довольна. — Мой долг перед родиной и королевской семьей — защищать наследников и Лорда Огня любой ценой, — Азула не нашлась с ответом, ведь сама, когда-то, сказала Зуко именно это.
— И, все же, это не стоило того. Полагаю, что жить в браке с одним из папиных прихвостней — то еще «мучение», — усмехнулась девочка. — Ты смотри, только не ной понапрасну, когда осознаешь, что Зузу этого вовсе не стоил, — продолжала Азула, и, кажется, злила сама себя, словно подливая масла огонь еще больше. Возможно, она даже ревновала, вот только сама мысль приводила ее в полнейшие категорические ужас и отрицание.
— Считаешь это мучением? — Азуми была по-настоящему раздраженна, хотя ее голос лишь слегка переменился на более высокий тон, как бы демонстрируя ее напряжение. — Азула, посмотри мне в глаза и скажи, что я не знаю, что такое мучение. Боль сопровождала и сопровождает меня на протяжении всей жизни. — дочь Озая, право слово, удивилась тому, что бывшая принцесса решила поделиться с ней чем-то настолько личным. Это и отталкивало и притягивало одновременно. Отталкивало из-за всей этой слезливости, и, девочке, почему-то казалось, неестественности, а притягивало лишь потому, что сама она была довольно любопытной. К тому же, зная слабость человека, ты всегда сможешь использовать ее в своих целях. — Я терпела унижения, оскорбления, насмешки и прикосновения отвратительных мне мужчин ради цели. На меня поднимали руку бессчетное количество раз. Меня втаптывали в грязь, подавляли мою волю, пользовались и уничтожали — голос Азуми, кое-где срывался на тонкий, но тихий, вскрик — мольба о помощи. В глазах бывшей принцессы не блестели слезы, но ее лицо, то и дело искажалось в какой-то болезненной гримасе, брови изгибались в хмуро-отчаянном выражении, а губы неконтролируемо поджимались. Дочь Озая не знала, как реагировать на такое откровение, поэтому продолжала молча слушать женщину. Азулу все это раздражало, но она решила, что ей было бы полезно знать, какие болевые точки Азуми, если это понадобится, можно будет использовать против нее. Только сухой расчет — как учил ее отец — ни капли жалости. — Я пережила столько битв, сколько ни одна женщина и представить не могла, а уж сколько шрамов появилось на моем теле за прошедшие несколько лет сложно сосчитать, — Азула раздраженно закатила глаза — ей почему-то казалось, что Азуми преувеличивает все, что с ней произошло. — Но все это ничто, — женщина покачала головой, и на ее лице расцвела отстраненная, но от этого не менее горькая улыбка — Дочь Озая непонимающе нахмурилась, — женщина противоречила сама себе. — Ничто по сравнению с той болью, которую я испытывала до этого всего. Азула, — девочка, непроизвольно пододвинулась ближе, внимательно вглядываясь в болезненно блестящие от слез золотисто-карие глаза. Свет от свечей упал на лицо женщины так, дочь Озая могла (не без удивления) заметить тонкие морщины и старательно закрашенные пудрой синяки под глазами. Она действительно выглядела измученной и… намного старше, чем раньше. Азула действительно была изумлена подобным переменам, произошедшим за год с Азуми, и, возможно, даже немного прониклась к ней жалостью. Но девочка быстро задавила все подобные чувства в себе, ведь это было для нее недопустимым. Она должна была презирать женщину за ее слабость, за то, какой уставшей и разбитой она была — Азула уверовала, что никогда не станет такой. — Я потеряла любовь всей моей жизни — мужа и детей, — принцессе, право слово, хотелось ударить женщину по лицу — до того она была раздражающей. Азула, до этого момента, что Азуми, хоть немного, но достойна ее уважения, однако она ошиблась — бывшая принцесса была такой же слезливой, какой была ее мать. — Четырех детей, Азула, такое и врагу не пожелаешь, — голос женщины перешел в шепот, но звучал не менее отчаянно, чем крик. Дочь Озая изо всех сил хотела прогнать это противное чувство тяжести и раздражения, но не выходило.
— Зачем ты рассказала мне все это? — холодно отозвалась Азула, хотя ей так хотелось поджечь что-нибудь. Как же все это ее злило! До дрожи в ладонях и комка в горле. — Решила разжалобить известными всем фактами? — с язвительной насмешкой выдавила девочка.
— Чтобы научить тебя, что можно подняться даже после самого сокрушительного падения в грязь, — совершенно спокойно, что так разнилось с ее прошлым состоянием, отозвалась Азуми. — Теперь ты, надеюсь, поняла это на моем примере, — сухо подвела женщина и, к еще большему раздражению Азулы, вернулась к созерцанию надгробия.
— Мне это не понадобится, — небрежно отмахнулась принцесса, и постаралась вложить в одно предложение, как можно больше безразличия.
— Очень на это надеюсь, — казалось, искренне пожелала женщина.
— А я надеюсь, что ты покончила с жалобами на свою несчастную судьбу и никчемную жизнь, — Азула закатила глаза.
Азуми вовсе не обиделась на такое язвительное замечание — лишь кратко усмехнулась в ответ. Что же, она вернула долг дочери Озая спустя почти двенадцать лет.
***
Прошло несколько недель после того, как умерла дочь Азуми и Лу Тена. И, по злой иронии, в тот же период времени на свет появился еще один член королевской семьи — принцесса Азула, поэтому жители дворца находились в смешных чувствах горестного праздника. Урса, прекрасно понимая, в каком состоянии находится ее родственница и, по совместительству, близкая подруга, не стала принуждать ту приходить на различные церемонии по случаю рождения нового наследника, наплевав на все правила и традиции.
Азуми была разбита. Сначала ее, огромными накатывающими волнами, посещала боль в виде криков и терзаний, затем пришло время безразличия, крепко-крепко обнявшее хрупко фигуру женщины, которая, по привычке, бездумно покачивала пустую колыбель.
Принцесса ясно помнила тот день, когда впервые пришла к Урсе, после рождения Азулы. Тот день, подобно ее настроению, был дождливым и ветреным. Однако на лице Азуми, как ни странно, был написан живой интерес к происходящему. Несмотря на то, что ее глаза были по-прежнему печальны, а лицо опухло, жгло и болезненно растягивалось при любой попытке улыбнуться, она вовсе не выглядела такой безучастной, как раньше. Лу Тен, и остальные нашли это хорошим знаком, но, все же, очень внимательно наблюдали за каждым движением принцессы. Азуми не говорила ни с кем, кроме мужа, поэтому, взяв на руки Азулу, лишь вопросительно взглянула на Урсу, не встретив сопротивления.
Дочь Озая внимательно изучала родственницу янтарными глазками, что-то тихо лепеча. Азуми же, в свою очередь, отметила, что различий между дочерью подруги и ее собственной почти нет — сказывалось близкое родство. Жена Лу Тена улыбнулась девочке, немало удивив присутствующих. Выражение лица Азуми стало намного спокойнее, куда-то исчезло постоянное напряжение и складка меж бровей. Конечно, не стоило слишком переоценивать влияние малышки на настроение принцессы, но даже небольшие перемены на лице женщины, после продолжительной скорби, ощущались особенно остро.
На какое-то мгновенье Азуми вновь почувствовала то самое трепещущее чувство, что некогда разрасталось в ее груди сладко и волнительно. Она вздрогнула, по-новому взглянув на крошку, которую так по-матерински заботливо прижала к своей груди. Это была нее ее дочь, и, кажется, они вовсе не были похожи. Черты лица Азулы были острыми и аккуратными, и даже сейчас можно было сказать, что многое в ней было от Урсы, но было что-то и от Озая, а сама девочка была более крупной, что хорошо ощущалось, в сравнении с Хикэри. В дочери Азуми была лишь мягкость, нежность, что-то, сродни легкому весеннему ветерку. Жена Лу Тена никогда не верила в ауры, но, на этот раз, решила сделать маленькое исключение, ведь как иначе можно было объяснить то, насколько по-другому ощущалась Азула. И дело было не в тактильном, поверхностном ощущении, и даже не в живо светящихся глазах малышки, а в… Ауре. И нет, ей не показалось. Это определенно не было плодом затуманенного опиумом разума женщины.
Азуми была уверена, ведь почувствовала это так реально, будто бы даже физически. Это ощущение просто не могло быть фантазией. У жены Лу Тена не было того желания обнять или приголубить Азулу подобно Хикэри, но в дочери Озая чувствовалось что-то особенное.
<i>Понимание. Эта малышка смотрела в глаза Азуми и все понимала. Ощущала ее боль. Возможно, жене Лу Тена лишь хотелось так думать, но глаза Азулы были настолько пронзительными, что, невольно, заставили принцессу задуматься о некоторых моментах ее жизни; моментах, которые она никогда не хотела бы вспоминать.
Азуми, вскоре, покинула Урсу и новорожденную девочку, пораженная тем осадком, который оставило в ее душе это крошечное создание. Азула вернула принцессе чувствительность, реальность происходящего. Не было никакого «духовного просветления» или исцеления, как писали мудрецы во многих свитках и фолиантах — лишь боль. Боль и осознание. Она почувствовала себя живой. Боль — лучший учитель, — намного позже скажет она об этом Азуле. Почему Азуми так ярко запомнила этот момент? Быть может, потому, что он, со временем, стал казаться ей все более, и более ироничным — маленькая Азула, сама того не ведая, научила женщину этому.
И, конечно, они обе понимали, что боль и сила идут рядом, рука об руку. И они обе были готовы вытерпеть любую агонию ради, пусть даже эфемерного, ощущения силы — главная точка соприкосновения. Именно с этой слепой веры, именно с этого ощущения, между ними завязалась крепкая связь</i>.
***
Азуми пришла к нему ночью, опираясь на стену.
Озай, в отличие от нее, был совершенно спокоен, и, совсем немного, пьян. Он брезгливо поморщился, когда увидел, в какой безвольный мешок превратил бывшую принцессу опиум.
Женщина кое-как дошла до Озая, небрежно обняла его, неуклюже путаясь в шелках халата и что-то раздражающе бормоча себе под нос. Мужчина оттолкнул ее, быстро расправился с одеждой и прижал женщину к стене, да так сильно, что Азуми казалось, словно ледяной камень оставит на ее теле синяки намного хуже, чем это делает Озай. Мужчина схватил ее за шею, и силой оттолкнул назад, отчего голова Азуми соприкоснулась со каменной стеной — в глазах женщины заплясали черные круги, и она начала беспорядочно шарить руками по спине мужчины, контрастно безжалостно оставляя на ней алые разводы. Азуми, отчего-то, было холодно, и намного позже она заметит, что камин в комнате не горел, и лишь только тело покорителя огня было единственным источником тепла для нее.
Озай грубо прикусил ее губу, кажется, даже до крови, и женщина, словно в отместку, с силой потянула его за волосы — прическа, что уже и так была ослабленной, распалась окончательно, позволяя золотой короне с глухим стуком упасть на пол. Мужчина зашипел не то от боли, не от громкого звука, и, не иначе, как в гневе, сильнее сжал горло женщины, отчего она закашлялась, инстинктивно прижимаясь спиной к ненавистной стене, как бы норовя отодвинуться, сжаться, исчезнуть.
Темница всегда была для Азуми местом, о котором она могла думать только в жутковатых фантазиях, однако женщина не ожидала, что она когда-то станет ее реальностью. Ее новым грехом.
Азуми прижалась к Озаю так близко, так отчаянно, как будто только он разделял ее от падения в этот холод, что дрожью окутывал ее с головы, до пят. Кох, отчего ей так холодно?! По разгоряченному грубыми ласками телу градом стекал пот, но бывшей принцессе, все равно, было промозгло до самых костей.
— Почему? — лаконично спросила Урса, что стояла в этой темной камере прямо напротив Азуми. Она была одета в простое белое одеяние, которое, право слово, предавало ей вид мученицы. Урса по-прежнему была гордячкой. Конечно, Азуми видела в ее глазах и слабость, и боль, и страх, и разочарование, но ей хотелось, чтобы Урса освободила ее от этого — кричала, осуждала, ненавидела, да что угодно, лишь бы не это спокойствие. Бывшая принцесса не заслужила такого хорошего отношения после всего, что сделала.
— Я хочу выжить, — голос Азуми, то и дело, срывался и дрожал.
Бывшая принцесса в очередной раз оставила яркие полосы на коже Озая, и за это ей пришлось стерпеть грубое прикосновение к ключицам — таким, словно мужчина вовсе не хотел приласкать ее, а лишь сделать как можно больнее. Он прикусил кожу Азуми где-то возле шеи, заставив ее коротко вскрикнуть и сильнее обвить ногами его торс.
— Айро не должен стать следующим Лордом Огня, и на это есть много причин. Я знаю, что это сложно, но я прошу поверить мне на слово, хотя бы ради нашей дружбы, — Урса недоверчиво нахмурилась.
— И что будет со мной? — вопрос женщины напряженно повис в воздухе.
— Озай хотел казнить тебя прилюдно, но мне удалось переубедить его, — жена Озая натянуто усмехнулась и поспешила отвернуться, скрывая блестящие слезы в янтарных глазах. — Вот, — Азуми, с опаской, подошла ближе и протянула подруге пузырек с ядом. — Будет больно, — с искренней жалостью добавила она, — но это все, что я могу предложить.
— Отпусти меня, — прохрипела бывшая принцесса, сминая плечи Озая — вряд ли он понял, что она сказала это вовсе не ему. Мужчина прохрипел ей что-то нечленораздельное на ухо.
Опиум не слишком помогал ей забыться. Ничего не помогало.
Урса долго смотрела на ненавистный пузырек прежде, чем выпить его до дна. Женщина подошла к Азуми и сама обняла ее, что вызвало у бывшей принцессы не только новую волну сдавленных сухих слез, но и удивление:
— Разве ты не должна меня ненавидеть? — женщина сильнее обняла подругу ответ и уткнулась ей в плечо.
— Все это неважно, когда известен исход. Я хочу прожить свои последние минуты не в ненависти, — прошептала женщина. — К тому же, и тебя, когда-нибудь, коснется суд.
Азуми чувствовала физически, как ослабевает тело Урсы в ее руках, как ее бьет сильная дрожь; слышала ее неровное, хрипящее дыхание, которое, с течением времени, давалось с большим трудом. Мучительная смерть, как и предполагала женщина.
— Она убивает меня, — прошипела Азуми Озаю на ухо — в ответ он лишь сильнее сжал ее горло, словно одно только упоминание бывшей жены приводило его в бешенство. — Но это не моя вина, — она вновь прошлась по спине мужчины когтями — ее ненависти хватило бы им обоим с головой для того, чтобы утонуть и не дышать, не жить. — Это твоя вина и твой грех, — обвинительно и горячо прошептала бывшая принцесса, и ее вовсе не заботило то, что Озай, в следующее мгновенье, вновь оттолкнет ее так, что ее затылок соприкоснётся с каменной стеной.
— Замолчи, — прошипел Лорд Огня, и его золотые глаза, словно два огненных диска, опасно сверкнули в ночной темноте. Азуми лишь скрипуче рассмеялась в ответ, и ее смех отозвался в мужчине еще большим раздражением, чем раньше.
Ненормальная.
— Прошу, береги Зуко и Азулу, — дыхание женщины стало тяжелым — оно эхом расходилось по камере, как будто раскаты грома. Урса болезненно поморщилась, и из ее груди, казалось из самих легких, вырвался мучительный протяжных хрип. — Я не хочу умирать, — сказала она с настоящим отчаянием, надрывисто, повергая Азуми еще в большее чувство вины смежное с ужасом.
Кем она будет после того, как убьет свою подругу собственными руками? Нет, это не позорное клеймо — это ее личный грех. Бывшая принцесса чувствовала себя так, словно это она умирала на руках Урсы.
— Я так хочу еще раз обнять моих детей, хочу гулять с ними в саду, а после обеда сидеть с тобой на террасе, хочу наблюдать за тем, как садиться солнце и думать… думать о театре, — Урса запиналась через слово, на ее лбу проступили капли пота, а из носа тонким, кривым и до ужаса красивым, ручейком потекла кровь, расчерчивая яркие узоры на безупречно-белоснежной коже. — Это так больно, — прошептала она с ужасом, что плескался на дне янтарных глаз. — Азуми… — неожиданно запаниковала женщина — ее глаза испуганно заметались по лицу бывшей принцессы, а затем, неожиданно замерли. Такие прекрасные, широко распахнутые глаза смотрели прямо в глаза бывшей принцессы, и ее, в который раз, пробила нервная дрожь.
— Я обещаю тебе, — бывшая принцесса, с огромным усилием, трясущимися руками закрыла глаза Урсы. Навсегда.
Озай, наконец, отпустил женщину и она, тяжело дыша, съехала вниз по стене. Бывшая принцесса откинула голову, припала к холодному камню затылком, устало прикрыла глаза, словно извечный странник, притомившийся в пути.
Лопатки саднили, кожа, кое-где, отдавала жаром, но ее влажное нагое тело по-прежнему было прохладным.
Воцарилась долгая тишина. В ушах Азуми били раскаты грома, пульсировала кровь, а перед глазами, то и дело, мелькали темные круги. Ей было так холодно, что женщине, право слово, начало казаться, что еще немного, и ее конечности онемеют — бывшая принцесса поджала под себя ноги. Азуми почувствовала, как сквозь опиумный туман едва-едва начали проявляться физические чувства — чувственная кожа начала горячо реагировать на синяки и укусы, оставленные Озаем.
— Я была на ее могиле сегодня, — хрипло, почти неслышно начала она. Азуми не видела Лорда Огня, но, отчего-то, просто знала, что он слышал. — Было так холодно и ветрено, — женщина отрешенно уставилась на собственные ладони. — Но ей бы понравилось, — кратко усмехнулась бывшая принцесса. — Она всегда любила холод, как и одиночество. Да, ей нравилось работать на публику в театре, но я знаю, что по своей натуре она предпочитала одиночество, — женщина сглотнула неприятное саднящее ощущение в горле. — Ей нравилось смотреть на закат… хорошее место, она бы оценила, — Азуми резко замолчала, вновь прислонившись спиной к стене и прикрыв глаза.
Она, как ни странно, после всего пережитого за этот день, чувствовала себя умиротворенно — куда-то делось ее извечное беспокойство. Возможно, впервые за несколько лет Азуми ощущала себя такой… свободной. Свободной от гнета, воспоминаний, переживаний, напряжения и собственных мыслей. В том, что она нашла свое умиротворение в темной комнате, припав к стене с гудящей головой, был какой-то свой, до ужаса странный юмор. По крайней мере, Азуми нашла это забавным и позволила себе кратко усмехнуться, с усердием вслушиваясь в громкое дыхание Озая. Он, определенно, был не рядом с ней — наверное, возле своего стола с документами. Как и всегда.
— После окончания Поминальной Недели ты выйдешь замуж за Коичи, — его громкий голос уничтожил то хрупкое спокойствие, ненадолго окутавшее Азуми. — Я сообщу, когда тебе будет нужно прийти сюда снова позже. А сейчас — убирайся, — в его безразличном тоне было намного больше грубости и презрения, чем в любом крике.
— Как пожелает Его Величество, — холодно отозвалась женщина — словно все, что она говорила, и чувствовала было не иначе, как просто миражом.
Она вновь одела безразличную маску, будто броню ото всех, и, в первую очередь, от себя самой.
