***
— Сядьте Мичи, — сдержанно приказала Азуми, спустя долгую минуту напряженного молчания, когда ей приходилось подбирать выход из крайне скользкого положения, в которое поставила ее жена Губернатора Укано. — Не пристало даме вашего статуса сидеть передо мной на коленях, — строгий тон женщины как бы намекал на оскорбление, которое нанесла ей мать Мэй и без учета своей просто недопустимой просьбы. Мичи была умудренной жизненным опытом женщиной, поэтому и выбрала момент, когда Азуми было бы сложнее всего отказать ей в прошении смягчить приговор ее дочери — тогда, когда Леди Огня окружали придворные дамы. Азуми не была рада их обществу, однако проводить время за пустой болтовней было ее негласной обязанностью, этикетом. И сейчас все эти придворные дамы, в глазах которых читался жадный интерес к происходящему, а в венах вместо крови кипела жажда сплетен, крайне внимательно следили за происходящим. Жена Укано понимала это так же, как и Леди Огня, и оттого не боялась навлечь на себя гнев Азуми ни сейчас, ни после. Мичи поднялась, сохраняя свое спокойствие, и с грацией переместилась на предложенное ей Леди Огня место. Азуми импонировала ее стать и манера держаться в обществе, а потому она, первое время после озвученной просьбы, искренне не понимала, как жена Укано могла поступить столь неразумно и неизящно. На ум приходило только материнское отчаяние и решительность, которые также были понятны и Азуми, хотя она ни в коем разе этого не демонстрировала. Леди Огня, сопровождаемая страшно жадными взглядами притихших дам, весьма доброжелательно протянула матери Мэй свои тонкие холодные и белоснежные словно фарфор, руки ладонями вверх, как бы приглашая ее к утешительному прикосновению. Жена Укано — хотя это было едва заметно, — напряглась, но вежливо приняла приглашение, вложив в ладони Леди Огня свои аккуратные, испещренные тонкими линиями-сосудами руки. Такое случалось увидеть крайне нередко, когда дело касалось правящей четы, и до того молчаливо наблюдающее окружение не сдержали тихого роптания. Мичи казалась Азуми красивой женщиной, которую не портило ни худое крупное лицо, ни высокий лоб, ни выдающийся нос. Все в ней казалось гармоничным, начиная от пухлых чувственных губ и заканчивая широкими темными глазами с томным, загадочным взглядом. Ее темно-русые волосы были уложены в скромный по столичным меркам пучок, а лицо покрыто тонким слоем освежающего макияжа, который не скрывал ни ее острых черт, ни заметных складок и морщин. — Моя дорогая, я могу понять вас как мать, как женщина, — вкрадчиво начала Леди Огня, словно с осторожностью подбирая слова — в противовес этому, она, на самом деле, четко сформулировала свою линию поведения. — Однако я лишь покорная слуга Его Величества, — эта мнимая приниженность была тактически необходима в той же мере, сколь и ежесекундное притворство, ставшее ее «второй кожей». — Даже я не могу просить Его Величество о подобном, — тон Азуми граничил где-то между сожалением и легким возмущением, тогда как Мичи выглядела достаточно холодно и решительно. — А если смотреть с беспристрастной позиции личного советника Лорда Огня, коим, прошу не забывать, я все еще являюсь, я и вовсе не должна смягчать приговор вашей дочери, — спокойно и выверено продолжала Леди Огня, не давая жене Укано и маленького шанса на вступления в дискуссию, и, таким образом, весьма искусно парировала ее просьбу, как если бы она была оскорблением. Однако это понимали лишь они вдвоем, ведь обе были слишком аккуратны, чтобы «наследить» своими речами в присутствии придворных дам-сплетниц. — Кроме того, я напоминаю вам, Госпожа Мичи, и всем присутствующим здесь, что слово членов королевской семьи не подвергается оговорке или сомненью, — точка развернувшейся однобокой дискуссии была поставлена однозначно и восхитительно, в духе извечного патриотизма Нации Огня и поклонения правящим лицам. — Конечно, я понимаю, Ваше Величество, — сухо согласилась жена Укано, и лицо ее осунулось, как понизился и голос. Было заметно, как напряжена и раздосадована эта красивая женщина, но лицо ее не дрогнуло. — Прошу меня простить. — Я вовсе не сержусь, — легкомысленно отмахнулась Азуми, улыбнувшись совсем поникшей Мичи. Леди Огня четко знала, когда и где стоило обговаривать подобные темы, а потому приняла решение запросить жену Укано на утреннюю прогулку. До обеда Азуми всегда проводила время с Бао Йином, и этим днем он улетел несколько раньше, чтобы дать хозяйке возможность пообщаться с Мичи. По инициативе Леди Огня они гуляли под руки в отдаленной части Западного сада — месте, где редко появлялись даже слуги. — Госпожа Мичи, — обратилась к матери Мэй Азуми, отмечая как и ее прекрасный внешний вид и вкус, так и ее напряженность, нервозность, — меня бесконечно расстраивает, что вы такого низкого мнения обо мне. — О чем вы, Ваше Величество? — выдержка Мичи была похвальной, но большие глаза с томным взглядом темных глаз выдавали ее трепет и испуг — все это льстило ее собеседнице, но, на самом деле, не было тем, чего она хотела добиться. — Я бы не посмела обидеть вас; если только ненароком, и прошу простить меня за это, — жена Укано неосознанно остановилась посреди узкой тропинки и куцего зимнего сада: растерянная и нервозная. Она предприняла попытку вырвать руку из хватки Леди Огня, но та мягко вернула ее обратно. — Для того, чтобы что-то попросить у меня, моя дорогая, вам вовсе не нужно прибегать ни к посторонним слушателям, ни обращению к моим женским и материнским качествам, — с легким оттенком требовательно донесла свою мысль Азуми. Оставшийся румянец покинул бледное лицо Мичи, и она пала ниц перед Леди Огня: поросшие мхом камни обожгли морозом ее изящные руки. — Встаньте, не унижайтесь, — первым, вполне естественным порывом Азуми было поднять жену Укано самостоятельно, но она остановила себя, когда в голове удачно промелькнула практическая разница в их статусах. — Я уважаю вас, Мичи, — честно сообщила женщина собеседнице, выждав пока та поднимется с колен и оправит свои накидку и дзюбан. — Это честь для меня, госпожа, — простая дань этикету прозвучала из уст матери Мэй крайне убедительно — Азуми в который раз восхитилась тем, как ее оппонентка держала себя в обществе. — В данной ситуации я не в силах сделать что-либо стоящее, но могу несколько облегчить пребывание Мэй в заключении. Боюсь, это действительно все, что я могу для вас сделать, — в тоне Леди Огня нельзя было найти и толики грусти или сожаления, но уже то, что она согласилась посодействовать, было невероятно ценно для Мичи. — Ваше Величество, на большее я и не смела рассчитывать, — жена Укано глубоко поклонилась в знак благодарности, и Азуми ответила ей простым наклоном головы. — Однако я искренне надеюсь, что подобные вопросы, если они возникнут, мы будем обсуждать наедине, и вы более не станете ставить меня в подобное положение, — Леди Огня выразительно взглянула на Мичи, и в ее тоне можно было явственно различить строгость и требовательность. Это был негласный приказ. — Разумеется, — кивнула жена Укано без раздумий. — Я пригласила вас сюда не только за этим, — добавила Азуми, переводя тему: лицо ее разгладилось, а голос приобрел прежнюю благосклонную мягкость. Глядя на женщину сейчас, едва ли можно было предположить, что она прошла войну и многое-многое другое. — Все при дворе знают, как для меня важно открытие моего благотворительного фонда в поддержку и образование женщин, — Мичи живо закивала, выказывая свое согласие и определенную осведомленность. — Я искренне верю, что женская половина населения Нации Огня не менее талантливая, амбициозная и респектабельная, нежели мужская, — Азуми говорила вдохновенно, но не упоминала основную мысль, на которой была построена эта концепция: люди — это самый дорогой ресурс. И она не намерена была разбрасываться половиной из сокровищ своей страны. — Как я уже говорила, я уважаю вас, Мичи, и мне бы хотелось, чтобы вы приняли руководство моим фондом имени Мидузно, — только выдержка не позволила жене Укано удивленно вскинуть брови. Она правда не знала, как ей стоило реагировать на столь щедрое предложение. — К сожалению, у меня совсем мало времени, чтобы заниматься многочисленными организационными вопросами, но я буду рада получать от вас подробные отчеты, — добавила Азуми как бы невзначай, но было заметно, как она настаивала. — Разумеется, Ваше Величество, — наконец, ответила жена Укано, и глаза ее заблестели восторженно, как если бы она ни секунду не задумывалась о занятости и трудностях подобной должности. Такая искренность и энтузиазм были расценены Леди Огня как добрый знак, и она теперь могла быть спокойна. — Славно, Мичи, — лаконично и просто ответила Азуми, по-товарищески похлопав мать Мэй по тыльной стороне ее изящной руки, что выглядывала из длинных рукавов кимоно. — Очень славно.***
— Что там произошло? Азула рвано вздохнула, глядя на Азуми более затравленно и нервно, чем когда-либо ранее: ее лицо осунулось и побледнело, а глаза увлажнились и покраснели, придавая ей нездоровый вид. Ее волосы были собраны в неаккуратный и, судя по всему, вчерашний пучок, что еще больше усугубляло ситуацию — с одного взгляда мельком можно было определить, что принцесса не в порядке. Она была далека от столь желанного ею самой и Озаем идеала, и ничто пока не могло вернуть Азуле ее холодность и самообладание. Леди Огня понимала, что любое замечание на этот счет могло не только вывести саму девочку из равновесия, но и поставить и ее саму в неудобное положение. Потому Азуми предпочла спокойствие и рассудительность в поведении и выражениях. Ее чрезвычайно беспокоило то, что случилось на Кипящей Скале как с точки зрения пошатнувшегося статуса наследной принцессы, так и ее общего состояния. Официальные доклады были скупы, а сплетни являлись рассадниками настоящих фантастических версий о неудачных причинах захвата Аватара, среди которых, все-таки, затесалась одна подозрительно грязная и правдоподобная — о предательстве Мэй. — Что тебе нужно? — Азула ожидаемо ощетинилась, и выглядела так, словно не услышала предыдущего вопроса, что озадачило Азуми. Ее высокий звонкий голос дрожал и хрипел, как будто ей пережали горло. Она не встала с циновки, на которой сидела, однако выглядела так, словно одно неверное движение оппонента способно было спровоцировать ее не то на нападение, не то на побег. — Ваше Величество, — добавила она с недюжинным пренебрежением, но это не оттолкнуло Азуми. — Я здесь потому, что я беспокоюсь за тебя, Азула, — честно ответила Леди Огня, опускаясь на колени позади девочки с истинно королевской грацией и мягкостью. Она оправила свою белую накидку, расшитую крупными черными узорами, и слегка поморщилась от твердости циновки под своими коленями. Ткань дзюбана натянулась на ее ногах с приятным шелестом, очерчивая худой силуэт женщины. — Я хочу знать, какие шаги ты планируешь предпринимать, чтобы вернуть расположения Его Величества, — от этих слов Азула нервно дернулась, дыхание ее приобрело громкую неровность, а глаза — пылающую ярость загнанной в ловушку дичи. — Не имеет значения, что случилось на Кипящей Скале — все, что тебе следует знать так это то, что я стала более… самостоятельной чем когда-либо, — Азуми было заметно как и явное недоверие девочки, так и ее недовольство подобранным словом. Похоже, ничто более не приходило ей на ум, кроме сомнительного «самостоятельность». — Уходи, и не беспокой меня этим. — Неужели? — повела бровью Леди Огня, несколько возмущенная не столь скрытностью принцессы, сколь презрительному к ней отношению. — Предыдущая самодеятельность привела тебя к твоему нынешнему шаткому положению, ты не находишь? — умело укротила дурной нрав принцессы Азуми, и дочь Озая теперь выглядела так, будто на нее, фигурально, вылили ушат ледяной воды. — Я не нуждаюсь в твоих нравоучениях, — Азула на силу отвернулась, выказывая просто непозволительное пренебрежение по отношению к своей собеседнице, чей титул теперь в разы превышал ее собственный. Азуми вновь проглотила это, но почти растеряла все свои милосердие и участливость — теперь осталась лишь холодная требовательность. — Стоит ли мне упоминать, что именно я была той, кто, в последнее время, не только вступался за тебя, но и уговорил Его Величество отправить тебя на это задание; иными словами — дать второй шанс, — женщина осыпала дочь Озая своеобразными знаками своей участливости больше, чем когда-либо, но та осталась слепа по отношению к ним. Проблема была даже не в том, что она не желала видеть проявленную к ней благодетель, а в том, что пренебрегала и не доверяла этой самой благодетели больше разумного. — Как ты смеешь лгать мне? — возмутилась Азула, не сдержанно оглядываясь через плечо. — Отец никогда бы не прислушался к тебе, когда дело касалось моих с ним взаимоотношений, — слова девочки были хлипкими, выстроенными лишь на ее паранойе — она и сама интуитивно ощущала это, но разум — ее личное горе и мучитель, — не давал ей владеть ясностью и полнотою картины. — Он сам отправил меня на это задание, так как больше никому не доверял! — воскликнула принцесса на тон выше, и Азуми с раздражением отметила несдержанность Азулы, однако внешний вид ее оставался невозмутимым. Она как будто безразлично наблюдала со стороны, лишь подмечая нужные ей детали, чтобы ответить на собственные вопросы, и игнорировала все то эмоциональное, что демонстрировала ей девочка. — И правильно делал, ведь кому как ни нам с ним знать, что вокруг одни предатели, — неожиданно стушевалась Азула: голос ее превратился в едва разборчивое бормотание, а взгляд потерялся где-то внутри самой себя. Азуми ответила на главный свой вопрос при помощи последнего, будто неосознанного восклицания принцессы, но результаты беседы и наблюдения за самой девочкой были крайне неудовлетворительными. — Ты и меня предателем считаешь? — Леди Огня спросила холодно, ожидая разъяснения позиции Азулы, но не потому, что была задета ее сумбурными словами — она хотела посмотреть, как поведет себя принцесса в ситуации, которую она не может контролировать. Ситуацию, где и власть, и эффект неожиданности, и контроль над темой обсуждения, были на стороне ее оппонента. Азула затихла на некоторое время: хотя остатки ее самообладания не позволили ей продемонстрировать кричащую растерянность, но ее жесты и мимика ясно давали понять, как огорошена она была прямотой женщины. Дочь Озая нахмурилась, прокашлялась и, подобравшись, выверено — что совсем не вязалось с перепадами ее настроения, — ответила: — Ты не раз предавала, не раз доказывала свою верность — не мне судить об этом. Что я знаю наверняка: тебе бы я доверять не стала, — Азуми не показала, — почти не почувствовала, — как задели ее слова принцессы. — Я услышала Ваше Высочество, — жестко сказала Леди Огня, и жевалки на ее лице заиграли как-то по-хищному. — С этого момента я не стану более проявлять к вам благосклонность, в коей вы не нуждаетесь, — холодно ответила Азуми, искренне разгневанная словами Азулы, сказанными слишком уверенно, как на ее вкус. Женщина чувствовала себя оскорбленной недоверием девочки, униженной ее речами о лжи, и, на «горячую руку» и «холодный разум» приняла четкое решение того, что отныне будет лишь бесстрастно наблюдать за принцессой. Азуми обладала и добротой, и терпением по отношению к дочери Озая, но и у этих ее качеств есть лимит. В окружении Леди Огня существовало негласное правило не оказывать милости тем, кто в ней не нуждается. И она была достаточно принципиальной, чтобы следовать ему беспрекословно; с этого момента еще и всецело. — Но я лишь хочу, чтобы у Вашего Высочества была ясность мышления, когда речь заходит о моей просьбе к Его Величеству. Я действительно была к вам более чем благосклонна, — Азуми не могла не подчеркнуть это со всей присущей ей твердостью и легкой, едва различимой нотой досады, когда собиралась уходить: она уже поднялась с циновок, оставляя Азулу сидеть в одиночестве, но еще не ушла из комнаты. Леди Огня ожидала, что принцесса все равно оставит последнее слово за собой, но не думала, что ее утверждение вызовет столь бурную реакцию: — В чем заключается эта ясность? — процедила принцесса, резко подрываясь со своего места: часть ее кимоно примялась у плеча, обнажая подозрительную тонкую алую полоску, тянущуюся от шеи к ключицам. — Ты стала Леди Огня, Азуми, но обрела лишь титул… не статус, — Азула скривилась так, как будто ее мучила какая-то боль, и голос ее приобрел прежнюю болезненную хрипотцу. — Ты не имеешь того влияния, о котором говоришь, — весь гнев и отчаяние девочки, выражавшиеся лишь в ее глазах и резких хаотичных жестах, теперь были и в ее крике. По мере того, как она размахивала руками, неаккуратно перевязанное кимоно расходилось у горловины, приоткрывая все новые и новые царапины-тайны. — Как ты смеешь утверждать, что была на моей стороне? — в восклицании Азулы были и обида, и возмущение, и ярость, но не было ни капли здравомыслия — одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять это. Тайнами алые длинные полосы были для всех, кроме той, что стояла перед дочерью Озая, снедаемая и схожими, и кардинально противоположными чувствами. Азуми уставилась на нее изумленно, с медленным осознанием того, что дочь Озая сама нанесла себе эти царапины-порезы — след от длинных ногтей был различим для женщины четко, ведь она сама страдала таким нервным методом причинения себе дискомфорта. — Все эти годы ты спала с моим отцом, чтобы получить место по его правую руку, но меня тебе не одурачить, слышишь?! — Азулу всю трусило, ее влажный болезненный взгляд бегал по Леди Огня не фокусируясь на ней по-настоящему, хриплый голос оказался достаточно сильным, чтобы отскакивать от стен, и цепко врезаться в слух. — Ты никогда не была на моей стороне! — огонь свечей странно поблескивал то голубым, то обычным пламенем, отбрасывая беспокойные тени на стены: в их темноте лицо девочки казалось женщине пугающе изнеможенным и нездоровым. Дочь Озая была какой-то маленькой: ее скрюченная, сжатая фигура дрожала так сильно, что это невольно напомнило Азуми о том, как она обнимала девочку, которая болела оспой и так хотела жить. Сейчас она едва узнавала эту девочку в дочери Озая. Слова Азулы мутным эхом отдавались в женщине — ей казалось, что она была во сне, и норовила вот-вот избавиться от этого жуткого морока. Она все еще была слишком чувствительной, слишком живой, чтобы забыть все то, что связывало ее с дочерью Озая. И эти нити расходились, рвались с жалобным треском, постепенно вытаскивая ее из иллюзий о некоем покровительственном материнстве. Именно эта ложь была единственной здесь. — Ты лгунья! — выпалила Азула вновь, и, казалось, не пожалела о собственных словах: взгляд ее маниакально ужесточился. Эти слова заставили Азуми с разочарованием что-то отпустить в себе самой, отбросить что-то, что имело для нее значение, и внутри осталась лишь гулкая и плотная пустота. Такая, которая заполняла все внутри морозом, как бы защищая от негатива, — эта пустота тоже была мучительной. Пустота-вата позволила Азуми не испугаться занесенной руки с длинным тяжелым рукавом дзюбана, позволила иметь свою непогрешимую гордость, позволила чувствовать себя достаточно правой. И Леди Огня, повинуясь этой пустоте, годами отточенной выдержке и какой-то отчаянной ясности, совершила то, чего никогда бы себе не позволила. Звук пощечины был по-настоящему отрезвляющим: до того громким и кратким он был, как бы деля все на «до» и «после». Азула даже не разогнула шеи и не повернула головы — лишь ее непонимающий расфокусированный взгляд с минуту метался по комнате, а рука коснулась пылающей щеки, частично смахнув длинные пряди, что разметались по ее сухому изнеможенному лицу. Она молчала, и ее грудь часто вздымалась в такт рваным жадным вздохам. Казалось, принцессе требовалось время, чтобы осознать, что на нее подняли руку. Разумеется, этого никогда прежде не делали по отношению к ней, в отличие от Азуми, которой было знакомо жгучее чувство возмущения, обиды и гнева, которое после произошедшего испытывала девочка. И прежде, чем дать Азуле прийти в себе, — прежде, чем она могла бы дать какой-либо отпор, — Леди Огня окончательно раздавила ее: — Ты можешь ненавидеть меня, можешь проклинать, можешь считать все происходящие несправедливостью, — она наклонилась к Азуле, которая отняла ладонь от своего лица, и теперь глядела на Азуми волком, через обвисшие пряди растрепавшейся прически. — Но ты будешь меня уважать. И если будет нужно, я вобью это уважение тебе в голову, — голос женщины был холодным и безразличным, словно дочь Озая не разозлила и не ранила ее своими необдуманными словами, но они обе понимали, что Азуми говорила более чем серьезно. — А теперь закрой рот и приведи себя в должный твоему положению вид. Я не желаю слушать истерики и обвинения — это не достойно статуса наследной принцессы, — жестко заключила Леди Огня, отстраняясь от принцессы. — Не дай Агни, чтобы твои крики сплетнями расползлись по дворцу как змеи. Прошло то время, когда, по глупости, женщина прощала дочери Озая неуважение и пренебрежение в свой адрес. Судя по тому, что произошло сейчас — Азула зашла слишком далеко, а Азуми была виновата в том, что допустила это. Впрочем, больше она подобной ошибки не допустит. — Здесь, во дворце, наша семья, прежде всего, — правящая чета, и мы не можем позволить себе эти унизительные человеческие слабости. Как можно управлять империей, когда ты с самой собой совладать не можешь? — Азуми намеренно вопрошала так, чтобы пристыдить Азулу, которая уже отошла от потрясения, но по-прежнему молчала. — Я уверена, что ты хорошо это понимаешь, — Леди Огня неожиданно проявила своеобразную милость, не забывая о цели своего визита сюда. — Как и то, что мы должны держаться вместе. Сплоченность — основа всего, — вкрадчиво доносила свою мысль женщина, и ее голос отдавал приятной хрипотцой. — Подумай, что будет со страной, у которой в королевской семье раскол, — бросила Азуми напоследок, как будто кидала собаке кость — для Азулы это была мысль для размышлений. И хотя Леди Огня ожидаемо охладела к дочери Озая после их разлада, покидая покои девочки, она почему-то была уверена, что та поймет все правильно. Азула провожала ее обжигающим взглядом влажных болезненных глаз, и молчаливым чувством какой-то неотвратимой потери.***
Боль вновь сжигала ее грудь, клубилась в солнечном сплетении; женщина шла-бежала по закрученным в затейливые узоры тропинкам, и все, чего ей хотелось, чтобы она могла отпустить всю тяжесть со своих плеч. Беспокойство за Азулу точило ее, предсвадебная мишура изматывала, а окружение тысячи лжецов, которые только наблюдали и выжидали за тем, как разорвать ее на куски, иссушали. На лице Леди Огня это отразилось в бледной коже, нервными впадинами, и растерянном взгляде. Казалось, что ее новый титул жадно вытягивал своим тяжким величием из нее все жизненные силы. Она хотела, но не знала как остановиться, перевести дух и почувствовать внутри в себя живое сердце — лучшее доказательство того, что она здесь, она настоящее, она — человек. Жаль, что за всю жизнь никому из них не сказали, что чтобы остановиться и отпустить, не нужно было прилагать усилия. Не было нужно бороться. Азуми распустила своих слуг задолго до того, как оказалась в далекой, практически не посещаемой части сада. Она намеренно шла сюда, прекрасно помня дорогу к старой накренившейся беседке, с грубо высеченной из простого камня постаментом для подношений Агни: пару столетий назад она по праву могла считаться произведением искусства, а сейчас служила лишь как что-то, что напоминало о древней истории королевского рода и быстром течении времени. Беспощадном течении времени. Эту беседку могли изредка посетить верующие слуги, но не сейчас — зимнее холодное время. На постаменте стояла скромная керамическая фигура Агни, пару прожженных глиняных блюдец с остатками пепла из-под благовоний, а под ногами вместо циновок лежала выцветшая, разъеденная временем подушка для колен. Такое место никогда не посещали дворяне или члены королевской семье; в военные годы они вообще редко молились, ведь это каким-то тонким образом приближало их к судьбам других людей-ремесленников, и напоминало о том, что и они, потомки великих родов, смертны. Однако Азуми была здесь однажды, — в день, когда Озай даровал ей возможность отправиться на войну, — и это место подарило ей избавление, разделение ее жизни на две простые грани. И Леди Огня питала некоторую магическую… привязанность к этой накренившейся от времени беседке с грубо высеченным каменным постаментом. Азуми, несмотря на свой статус, без тени брезгливости опустилась на холодную, но все еще мягкую подушку, хранившую глубокие отпечатки множества других колен, и изнеможенно прикрыла глаза, положив руки на покрытый пылью камень. Ветер гудел, раскачивая голые деревья, но беседка надежно скрывала своего посетителя от зимних морозов и слякоти — лишь полая керамическая фигура Агни раскачивалась с звонким скрежетанием, подрагивая. Леди Огня не была верующей, и пришла сюда не для молитвы, а лишь для уединения. Подобная отрешенность от всех в этой маленькой беседке способствовала прояснению и медленному течению мыслей, что, в последнее время, были для нее очень мучительны, но ничто не могло дать ей желанного избавления. Когда колени затекли, а руки продрогли, Азуми опустила голову на каменный постамент, не заботясь ни о чистоте, ни о том, что на роскошную прическу придется вновь потратить около четырех часов своего времени. Ветер усилился, и теперь скрип фигурки Агни и неприятный шелест голых веток казались ей отчетливее, чем эхо камня. Азуми продрогла до костей, но была слишком зачарована столь желанной ею пустотой, которое дарило это место, что не могла покинуть его. Мысли ее стали легкими, как пух, а беспокойства — лишь далекими завываниями сознания; сонная нега одолела ее, и островок забытья — старая беседка погрузила Леди Огня в беспамятство. Керамическая полая фигурка Агни, что скрипела и раскачивалась в такт ветру, накренившись, в один миг разрушила дрему Азуми, осколками, лежащими на пыльном полу беседки. Леди Огня подняла голову, растерянно поморгала, дезориентированная в темнеющем пространстве, и искренне испугалась участи, которую постигла статуэтка главного Божества ее страны. Безмятежный морок этого островка спокойствия — накренившейся беседки, — развеялся, сорвав всю прелесть этой вечной пустоты созидания, и Азуми вновь ощутила всю тяжесть обуревавших ее мыслей и эмоций. Она не была глубоко верующей, но точно знала, что расколовшаяся перед ней на множество белоснежных осколков керамическая полая статуя Агни предвещала что-то не доброе.