Всякая душа - потемки

Они не стали торопиться. Анна шла медленно, и Яков не сразу понял, почему, а когда понял, уже смог улыбнуться. Она ступала осторожно и неслышно, и он догадался о том, что наспех вылетая из дома, она снова надела то, следы от чего, он видел возле флигеля некоторое время назад – старые растоптанные валенки на пару размеров больше, чем нужно. - Прибавим шагу? – наконец, произнесла она первое после того, как Петр Иванович стремительно удалился в сторону особняка. Вопрос был простым, он порадовался тому, что она не стала говорить об ином – мрачном и сложном и подхватил тон: - Зачем? Нам некуда торопиться… Все подождет.- вышло необыкновенно легко и просто, но она остановилась и он услышал ее удивленное: -Правда?…Но… твое лицо, надо же посмотреть… Он уловил ее движение, неосознанно уклонился и внезапно услышал смех. Она засмеялась тихо и коротко и произнесла, улыбаясь: - Ну конечно…как ты сказал, там…потери оценим позже… Он и в темноте узнал, что она улыбалась, когда говорила это, и позволил себе не думать больше ни о чем, хотя бы на время. - Ты запомнила…так ведь действительно, ничего там…страшного нет. Все это…временные неудобства. Бывало и хуже – он умолк на мгновение, а затем произнес, уже волнуясь и путаясь, словно стараясь высказаться быстрее и все, что он хотел сказать сейчас, было очень важным для него: - Я…хотел видеть вас и объяснится, но…обстоятельства…сложились неудачно. Вы не думайте, Аня… Она слушала это, несколько косноязычное и спутанное и чувствовала, как ему сложно. Ему было сложно объяснить все, и она прервала это мучительное и больное: - Не надо…я понимаю все, ты…позже мне все объяснишь, когда все закончится. Ведь все закончится? – она не хотела спрашивать, но эти последние слова сами сорвались с губ и повисшая длинная пауза, объяснила ей все без слов и когда он, все же заговорил, она уже внутренне подготовилась ко всему. Он подступил ближе, она слышала, как он дышит, коротко и нервно и словно видела перед собой его лицо – нервное и обеспокоенное с темными от волнения глазами. Он молчал, и она поняла, что он пытается подобрать слова, он не сможет ей солгать, как всегда, но сказать придется нечто не слишком легкое. И она не ошиблась. - Я не знаю, когда…но все это закончится. Я…обещаю вам…тебе. Мне просто нужно разобраться – тон был не слишком уверенным, но твердым и упрямым, и она невольно слабо улыбнулась. Улыбнулась не словам, а этому убежденному и упрямому, так явно напомнившему прежнего Якова. Он качнулся было к ней, но она ловко увернулась, снова подхватила его под руку и сказала совершенно о другом, припоминая былое: - Пойдем…оценим потери…пока ты не разобрался. И…мне надо что-то важное сказать, возможно, это поможет…- она не успела договорить, как прежний Штольман вернулся уже осязаемо. Он остановился, шагнул вперед и встал перед нею, пытаясь разглядеть выражение ее лица. Они уже дошли до дома, свет от окна столовой, слабым светлым пятном разливался в темноте и он увидел ее лицо в этом неясном полумраке. Она смотрела ясно и серьезно, и он не мог не спросить: - О чем вы? Что-то еще случилось? Что?! Тон был такой требовательный, если не сказать, приказной, и она снова улыбнулась. Как бы то ни было, сейчас ей уже казалось, что он действительно сможет во всем разобраться и все, наконец, закончится. Ветер смел с крыши целый ворох холодного и белого, осыпав их словно в насмешку, она на мгновение зажмурилась, и еще не открыв глаз, проговорила, улыбнувшись: - Если я начну все объяснять сейчас, будет слишком долго, чай…остынет. - Ну и черт с ним, с чаем – услышала она совсем близко и еще успела изумленно ахнуть, прежде чем ответить этим, внезапно ставшим необыкновенно настойчивым, губам. Позади хлопнула дверь и он моментально отпустил ее. Сожаление подступило так остро, что он поразился, и уже глядя ей в лицо, неожиданно подумал о том, что не стоит больше так забываться, иначе не получится уйти. Она распахнула глаза, в них так явно промелькнуло сожаление, что он едва не рассмеялся вслух, легко прикоснулся губами к ее виску и , развернув ее к крыльцу, мягко подтолкнул в спину. С крыльца уже спускался Петр Иванович в наброшенном на плечи пальто, лицо его явно выражало удовлетворение и он, улыбнувшись, легко проговорил: - Ну где же вы запропали, друзья мои, я уже и на стол собрал, аптечку принес…хорошо хоть чай не разлил. Не сходите с ума - там – он махнул рукой в сторону двери- гораздо удобнее. Он замолчал, спохватившись, что сболтнул лишнего, но встретив легкий взгляд Штольмана, облегченно выдохнул и добавил: - Я извелся уже…в ожидании чудес – он усмехнулся, но усмешка было доброй и искренней, и Яков понял, что Миронову не терпится узнать все. Он коротко вздохнул, представив разговор, и шагнул к крыльцу, крепко держа Анну под локоть и размышляя над тем, что сказать должно, а о чем следует умолчать. Анна шла к крыльцу, чувствуя, как Штольман, крепко и бережно, держит ее под локоть и впервые задумалась о том, что следует сказать сейчас, а о чем можно будет сказать позже. О своих встречах в городе, она решила не говорить вовсе – ни о Ребушинском, ни о Коробейникове вспоминать не хотелось, как нельзя было сказать и о Егоре – тогда, если они объединятся…мне не выйти из дому и не помочь – эта мысль немного испугала, но лишь укрепила решение. Было нечто более важное, что ему следовало знать, пока он снова не отправился « разбираться» и выполнять то, что обещал. Ей было досадно, что дядя прервал это волнительное и желанное, но теперь она ясно осознала одно – Якову достаточно лишь прикоснуться или сказать что-то и она мгновенно лишается ясности мысли. Сейчас требовалось мыслить ясно, и уже поднимаясь по ступеням, она решила для себя, что сегодня больше нельзя позволять себе лишнего. – « Там…гораздо удобнее» - вспомнилось дядино легкое и лицо вспыхнуло. Смущение подступило совершенно некстати, но было абсолютно ясно, почему и она, уже стараясь не думать о том, что ее смутило, поспешно дала себе обещание держаться в рамках. Штольман стойко перенес манипуляции с марлей и спиртом. Петр Иванович, поначалу искоса наблюдал за происходящим, но поспешно отвернулся, когда Анна, уже убрав кровь и приложив смоченную в спирте тряпицу, принялась легонько, явно неосознанно, дуть на больное место. Это выглядело вполне невинно, но у него внезапно возникло острое чувство неловкости, словно он подглядел нечто очень личное. Он смутился, мысленно обругал себя, подхватился со стула и принялся разливать чай. Но как бы он ни старался отогнать от себя мысли, в памяти завертелась мерзкая газетная статья и он едва не пролил чай мимо чашки. Затем он вспомнил о звуке, последовавшем после пощечины на темной городской улице, и удовлетворенно подумал о том, что Ребушинский получил по заслуге. Все это было печально, но сейчас нужно было подумать об ином. Миронов прекрасно понимал, что Штольман ни под каким видом не станет объяснять ничего при Анне и решил, что неплохо бы каким-то образом поговорить тет-а-тет. Как бы то ни было, нужно было как-то начать разговор, он взглянул на Анну, которая помешивая сахар, видимо, бессознательно то и дело взглядывала в лицо сидящего напротив Штольмана, и на Штольмана, который смотрел куда угодно, но не на нее и ему стало немыслимо жаль этих двоих, попавших в такую запутанную и сложную передрягу. Он не знал, о чем они говорили за долгое время, пока добирались до дома и подумав о том, что Анна не могла не сказать, решил таки начать первым: - Так вот об этой тетрадке…я посмотрел и странная штука, такое чувство…необъяснимое. Я….либо чего-то не понимаю, но вот кожей чувствую, что там что-то еще есть…помимо всяких шпионских страстей. – это выскочило спонтанно, он не оценил сложность темы, но уже сказал и понял, что сказал, видимо, не о том, слишком поздно. Анна побледнела до прозрачности, испуганно взглянув на него, а справа донесся странный, очень тихий голос: - Какая тетрадка…о чем это вы, Петр Иванович. Вы о чем? – последнее прозвучало уже ясно, тон взлетел высоко, и в нем явно слышалось изумление, недоумение и недоверие одновременно. Миронов быстро взглянул на Анну – она так и смотрела огромными, испуганными глазами, неосознанно качнув головой, и Петр Иванович замялся, не зная уже, что ответить. Повисла длинная, немыслимо длинная пауза и, наконец, она нарушилась. - Я…не понял, я должен что-то знать или…вы намерены все засекретить…- сказано было словно задумчиво, но нервно, послышался странный звук и Миронов повернулся – Штольман сидел, откинувшись на спинку стула, вытянутая рука нервно постукивала ногтем по краю блюдца, и он медленно переводил взгляд с Анны на Петра Ивановича и обратно. Все же реакция Анны его явно интересовала больше всего вместе взятого, он уже не отводил взгляда от ее лица, на щеке нервно запала ямка, черты его заострились и Петр Иванович понял, что если сейчас не соберется, то произойдет катастрофа. И он собрался. Он мгновенно поднялся, громко двинув стулом, и быстро заговорил, стараясь исправить положение: - Я убрал это под ключ, сейчас принесу, мы только сегодня утром это…получили и я…позволил себе взглянуть и, представьте себе, заметил нечто весьма интересное…- он изо всех сил пытался отвлечь внимание Штольмана на себя, но у него ничего не выходило. Тот так и сидел с нервным, напряженным выражением лица, глядя на Анну, которая выглядела так, словно сейчас лишится чувств и Миронов разозлился. - Да какого черта, Яков Платонович, вы что там себе навоображали, уважаемый, никто ничего скрывать от вас и не собирался, бога побойтесь, придите в себя, черт бы вас подрал- и это возымело действие. Штольман мгновенно поднялся и Петр Иванович увидел перед собой совсем иное лицо – похоже было на то, что он и сам от себя не ожидал подобной реакции и в глазах мелькнула растерянность. Петр Иванович чертыхнулся мысленно и кивнув головой в сторону Анны, сказал уже иначе, спокойнее и мягче: - Я принесу сейчас, а вы…чаю налейте что-ли..- он едва не добавил « и придержите норов», но передумал, выразительно посмотрел Штольману в глаза, быстро взглянул на Анну и, увидев, что она смотрит в сторону, покрутил пальцами у виска и добавил очень тихо: - С ума вы сошли, милейший…- он махнул рукой, чтобы все же не сказать лишнего, быстро вышел из столовой, дошел до кабинета, вынул тетрадь и, устало опустился в кресло, задумчиво глядя на эту маленькую синюю книжицу, внезапно послужившую причиной досадного недоразумения. То, что это не катастрофа, он знал точно, как знал и то, что Анна простит этого мгновенно вспыхнувшего, сложного упрямца, но то, что он сам, не ведая того, послужил причиной всему, радости не добавляло. Он взглянул на часы и засек время – Надеюсь, двадцати минут им хватит, иначе снова придется возиться с плитой – подумал он, вытянул ноги и прикрыл глаза. Анна потерянно смотрела в окно – там, за незадернутыми шторами, так и металось белое и быстрое, то подступая, то исчезая за стеклом. Ее поразила реакция Якова – мгновенная и необъяснимая, но когда дядины шаги уже стихли, она поняла, что и это тоже, тот же самый прежний Штольман, узнаванию которого, она так радовалась еще полчаса назад. Поняла и попыталась объяснить себе, эту, так обидевшую недоверием, реакцию. Послышались шаги, но она не обернулась на звук. Он обошел ее, наклонился и внезапно сделал нечто такое, отчего все мысли вылетели тотчас – он развернул ее вместе со стулом, она, покачнувшись, неосознанно ухватилась за его плечи, едва не потеряв равновесие и, уже не думая ни о чем, потрясенно посмотрела в его лицо. - Это случайность. Я все понимаю, вы просто не успели…Просто все…слишком неожиданно. Я неправ, но…у нас мало времени для объяснений. Я потом все скажу, позже…когда все разрешится – услышала она и, слушая этот длинный для него, монолог, внезапно ощутила острую тревогу, что-то еще, чего не смогла осознать тотчас, и у нее вырвалось совершенно неосознанно: - У нас никогда не будет времени на объяснения. Похоже на то…слишком много объяснять, да еще если вечно выбирать время…- собственная несдержанность потрясла едва ли не больше, чем его недоверие, она замолчала на полуслове, теперь она поняла, что это, все же, была обида и она не смогла сдержаться, как всегда. И уже глядя на то, как он поднялся и быстро взглянул в сторону кабинета, вылетело уже иное, но не менее жесткое: - Ну что же вы…застыли. Идите…разбирайтесь…вы же всегда…- слова внезапно закончились, она уже с ужасом, словно взглянула на себя со стороны и вырвалось совсем иное и иначе- потрясенное и потерянное- Господи… - Не надо так…все будет хорошо, просто сейчас…все сложно – услышала она уже совсем близко и поняла, что на время закрыла глаза, потому как совершенно не заметила, как он оказался рядом – Я понимаю все, простите я…времени в самом деле нет. Я уйти должен…к трем. - Что?! – услышал он и понял, что уже прощен. В этом коротком слове было лишь отчаянное, больное беспокойство и ничего, кроме этого. Все то, что случилось только что, дало ему ясно понять одно – никаких отсрочек допускать больше нельзя и все нужно решить быстро, насколько получится. Сейчас он понял, что она на грани нервного срыва и то, что его неосознанная реакция породила это, вызвало горечь. То, что с ними случилось, вымотало души и натянуло нервы до предела.- И чем раньше все это закончится, тем лучше – пришло ясное, твердое и убежденное и он проговорил уже легко, не запинаясь и не путаясь: - К трем. У нас есть еще час…на объяснения. Мне надо забрать бумаги. То, что Лассаль явился за ними, это странно, видимо, я далеко не все знаю…как всегда – он усмехнулся, но эти его слова и тон, словно зажгли свечу в темноте. Она поднялась в мгновение ока, шагнула ближе, схватила его за рукав, и словно размышляя вслух, быстро заговорила: - Пойдем…или я принесу сюда…я кажется знаю, откуда он узнал…я….это моя вина- она, выговаривая все это, так и тянула его за рукав и уже дотянула до лестницы, встав на первую ступеньку, но при этих словах обернулась, он увидел ее побледневшее лицо и, испугавшись уже, попытался поймать за руку, но она увернулась, покачнулась и полетела вперед. Он шел за ней и не думал уже ни о чем, наблюдая за тем, как бы она не упала и готовый в любое мгновение подхватить. Он не мог ее остановить, но все, что происходило, пугало. Мелькнула совершенно ненужная мысль о том, что сюда ему ни под каким предлогом вместе с ней входить нельзя и внизу, вероятно, уже ждет Миронов, но она уже распахнула дверь, мысль ушла так же мгновенно, как и появилась, и он вошел вслед, машинально прикрыв дверь за собой. Анна уже летела через комнату к комоду, руки легко выхватили верхний ящик, и в них оказалась эта треклятая папка. Письмо, лежащее сверху, качнулось от резкого движения и оно, словно взмахнув крыльями, слетело на пол. Анна мгновенно, не глядя, положила папку на стол и нагнулась за тем, чтобы поднять то, что было ей гораздо дороже. Все это выглядело так очевидно и он, пугаясь того, что она едва стоит на ногах, и одновременно радуясь тому, что видел только что, мгновенно оказался рядом и успел подхватить бумажку раньше, чем она. Их руки встретились и поднялись они одновременно. Яков быстро пристроил письмо на комод, не глядя, уже понимая, что все его решения относительно того, что нельзя ничего себе позволять, рухнули, как песочный замок. Она ответила мгновенно и эта безусловная, моментальная реакция, накрыла сознание ощущением острого, ликующего восторга. Он касался губами ее лица быстро, жадно, пугаясь себя, но ничего поделать с собой не мог и уже не хотел. Эта опасность, что ходила рядом и дышала в спину, словно подстегивала и толкала на безумство. Его руки, словно сами по себе, заскользили по тонкой фигурке, прижимая теснее и расстегивая пуговки у ворота. Губы скользнули ниже, коснувшись обнаженной уже ямки над ключицей и еще ниже, сдвигая тонкую ткань и касаясь нежной кожи. Она выгнулась назад, и он снова услышал этот тихий, нежный и глубокий стон, почувствовал, как ее пальцы, осмелев, забрались под сюртук, потянули сорочку из-под брючного пояса и он внезапно осознал, уже плохо понимая, что делает, что если сейчас ее пальчики доберутся до кожи, то сдержаться он уже не сможет. Все вышло из-под контроля так стремительно, он снова не смог оценить до конца глубины опасности и эта, пришедшая из недавнего прошлого, короткая мысль, мгновенно отрезвила еще вспыхивающий страстью, разум. - Нет, нет…Аня, мы не должны…простите, прости меня – услышала она его прерывающийся, взволнованный и словно умоляющий тон и лицо мгновенно вспыхнуло и загорелось так сильно, что руки сами отпустили его и она, покачнувшись, отшатнулась, опустилась на кровать и прижала ладони к пылающему лицу. Его губы уже касались ее рук, и он успевал сказать между тем, быстро и успокаивающе: - Все, все, прости…я виноват…это неправильно…не сейчас…не здесь… - Мы…просто устали…от всего. Ты прав…как всегда- она шевельнулась и не глядя на него, поднялась, подошла к окну и глядя в ночь, добавила каким-то тусклым, неживым тоном: - Я все расскажу сейчас, мне надо рассказать…я просто…не успела. Он смотрел, как она машинально, не оборачиваясь, быстро и нервно застегивает пуговки и не мог двинуться с места. Он просто не мог подойти к ней сейчас, взгляд скользнул по комнате и остановился на часах, времени оставалось совсем немного, в голове было пусто, он опустился на стул и потер ладонями лицо, стараясь вернуть ясность мысли. - Тетрадь принес Егор…сегодня утром, он не знает, где взял ее, это…я не могу понять…пока не могу, но я попытаюсь. Все это связано как-то…все…но я не об этом сказать хотела. Не только об этом. Кто-то знал о том, что папка у меня…я не знаю, кто. Тогда…когда я искала тебя, тем днем…я забыла его в номере, забыла убрать, и кто-то был там. Там все было перерыто…когда я вернулась. Он слушал это и понял о чем она говорила там, на лестнице, когда едва не упала-« это моя вина». Это понимание отозвалось в душе болью, он подхватился со стула, и моментально оказавшись рядом, накрыл ладонями эти хрупкие плечи. - Да вы ни в чем не виноваты…это я втянул вас во все это…кто бы там ни был, все это неважно уже – он никак не мог придумать, чем ее отвлечь от всего этого кошмара и рассудок сам подсказал выход. - Зачем вы…зачем ты ходила в город сегодня…неужели на свидание с Коробейниковым? Шутка вышла не смешная, а нелепая, да и то, что он слышал там, у флигеля, не было смешным, но сейчас чувство юмора изменило и вышло только вот это, однако плечи под его руками дрогнули и ожили, она обернулась и взглянула таким изумленным взглядом, что он не смог не улыбнуться. - У нас сегодня…вечер поразительных открытий - услышала она, вглядываясь в его лицо, и не смогла сдержать, самих по себе, слетевших слов: - Откуда ты знаешь…ты…следил за мной? И не вечер вовсе, а ночь – она неосознанно подхватила шутку, рассудок устал пребывать в вечном беспокойстве и ухватился за этот его легкий тон, как утопающий за соломинку. Выражение его лица изменилось, стало серьезным, ладони, державшие ее под локти, чуть дрогнули, и она впервые уловила в этом взгляде растерянность, затем он повел головой, словно отгоняя что-то ненужное и мрачное, и легко ответил, что явно далось непросто: - Нет…это долго объяснять, я и тогда не успел…но ты права была…когда-то. Существует что-то…нечто, чего я ни понять, ни объяснить не могу, но…я видел тебя тогда, когда ты позвала меня…А сегодня я слышал, как ты отбрила Коробейникова – она изумленно слушала этот монолог, отметив, что он ни разу не спутался, обращаясь к ней и при последних словах, в его глазах промелькнуло что-то совсем забытое, лукавое и легкое, такое, от чего в душу пришло нечто светлое. Он явно был доволен тем, что слышал, вел себя, как мальчишка, получивший неожиданный, но весьма приятный подарок и все это настолько поразило, что она не нашлась, что сказать. В его глазах плеснулась радость, это она увидела ясно – он был рад ее реакции, тем, что произвел такое ошеломляющее впечатление и горд за то, что нашелся и привел ее в чувство. Всего этого было много, осознала это она быстро и эта почти мгновенная смена от темного к светлому, снова поразила. Он отвлекся, неосознанно бросив взгляд на часы и Анна, проследив за его взглядом, вздрогнула – времени действительно не оставалось, и она заговорила снова, торопясь и волнуясь уже, стараясь успеть сказать все, что должна. - Послушай меня, тогда, в буфете, Уваков сказал мне, что ты « сунулся в воду, не зная броду» - так и сказал и еще…то, что …о каких-то двух кланах, которые противостоят…- он уже внимательно слушал, приподняв бровь в неком странном, удивленном внимании и уже хотел было что-то сказать, но она снова остановила: - Подожди…и еще Варфоломеев…странно вел себя, он сказал, что нужно искать тебя в Петербурге и…предложил мне…послужить отечеству и обещал в поисках помочь… В выражении его лица внезапно промелькнуло что-то жесткое, он усмехнулся и словно задумчиво проговорил, глядя ей в глаза: - Да неужели… Она смотрела в его лицо и не могла понять, о чем именно из того, что она сказала, было это – странное и словно горькое. Послышался некий странный шум - за дверью что-то скрипнуло, где-то внизу, потом послышались четкие, ясные шаги, и Штольман понял, что это Миронов пытается дать им понять, что пора бы и появиться. Осознание вызвало чувство неловкости, но теперь сожалеть было уже поздно, он отпустил ее, быстро прошел до стола, вынул бумаги из папки и, сложив, попытался убрать во внутренний карман сюртука. Выходило не слишком удачно, листов было слишком много, и он мысленно чертыхнулся. Брать с собой, туда, куда он собирался все это в папке, было бы странно, а возвращаться к Куницыну, как и оставлять это здесь, было невозможно. Он обернулся, но сказать больше ничего не успел. Послышался стук в дверь и Анна мгновенно ответила: - Да, да, входи, открыто - она смотрела на дверь, нервно прижав руки к шее, лицо занялось румянцем, и Яков мысленно обругал себя за то, что позволил себе сюда войти. Миронов вошел и мгновенно оценил обстановку. Он уже устал ждать, время шло, прошло уже гораздо больше, чем двадцать минут и он поднялся, убрал в карман тетрадь и вышел в переднюю. Чувство было странное, словно он внезапно оказался в чужом доме и ему непременно нужно войти в хозяйскую спальню и разбудить хозяев. Мысли об этом тоже были странными, он отогнал от себя ощущение неловкости, поднялся по лестнице и замер, прислушавшись. За дверью слышался голос – Штольман что-то быстро говорил, затем послышались шаги, и Петр Иванович деликатно постучал. Отозвались мгновенно, он облегченно выдохнул, открыл дверь, и, взглянув вперед, оценил то, что видел. Анна стояла у окна, прижав руки к шее и заливаясь румянцем, Штольман что-то убирал в карман с нервным выражением лица и Петр Иванович было расстроился, но когда тот быстро взглянул на него, то Миронов понял, что расстроился напрасно – это нервное выражение было вызвано не тем, о чем он было подумал, а тем, что то, что Штольман так настойчиво убирал – не входило. Все получилось и нервное выражение испарилось. Петр Иванович больше не смотрел на племянницу, дабы не смущать ее еще больше и совершенно непринужденно проговорил, чуть улыбнувшись Штольману: - А я, признаться вам, задремал в ожидании, каюсь, но думаю…вам было о чем побеседовать. Яков Платонович, мне хотелось бы…кое-что обсудить… - Вы идите…я спущусь скоро – быстро перебила его Анна и отвернулась к окну. Штольман бросил на нее долгий, внимательный взгляд и Петру Ивановичу стало не по себе. Как этот человек собирается выпутываться из всего этого кошмара, он не знал, но то, что должен предупредить его о еще одной проблеме, знал точно. Как и о том, что, возможно, было весьма важным. Где был все это время Штольман, читал ли он местные газеты и почему происходит так, как происходит – все это нужно было выяснить. Петр Иванович нетерпеливо шаркнул ботинком по порогу, привлекая внимание, и поздравил себя с удачей – Штольман таки отвел взгляд от фигурки у окна, шагнул от стола и быстро оказался у двери. Они вышли, молча спустились вниз, Штольман шел впереди, не оборачиваясь и когда они вошли в столовую, быстро заговорил первым. Анна видела перед собой темное, чуть подернутое дымкой стекло, но не видела ничего, что было за ним. Наконец таки она смогла немного успокоиться и подумать обо всем. То, что она поднялась сюда не одна, было ошибкой, но жалеть было не о чем – вспоминать было нельзя, сейчас это точно было не к месту. Она подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Выглядела она куда лучше, чем вчера, но странно – на бледном лице ярким, нездоровым румянцем, алели скулы, губы были припухшими и яркими, четко выделяясь на бледной коже, и лишь глазами она осталась довольна – они смотрели живо, выражение было легким и это уже было удачей. Она все же смогла сказать все, что хотела и надеялась, что это ему поможет. У них снова не оказалось времени, он так и не спросил о Егоре ничего конкретного, но это было к лучшему, неизвестно, как бы он повел себя, узнав о ее подозрениях относительно Разумовского, и неизвестно во что бы это вылилось. Она еще раз взглянула на себя и заметила, что пуговки она все же застегнула криво, пропустив одну, быстро принялась приводить себя в должный вид, и воспоминание все равно пришло, как бы она ни старалась сопротивляться. Лицо снова вспыхнуло, и, вспомнив то, что она едва не сделала сама, она только сейчас осознала, что именно это ее, неосознанное и безоглядное, привело его в чувство. – Нельзя об этом сейчас – все же пришла досадливая мысль, и она вспомнила, с чего все началось. Взгляд скользнул дальше и нашел то, что послужило причиной. Она подошла и, не разворачивая, убрала письмо в ящик, вернула ящик на место и взглянула на часы. Стрелки показывали половину третьего пополуночи – у нее было еще целых пятнадцать минут. Анна понимала, что этим двоим нужно о чем-то поговорить, и то, что у нее останется еще целых пятнадцать минут драгоценного времени, порадовало. С некоторых пор она начала ценить время. Когда-то все это казалось несущественным, следить за временем не приходило в голову, но когда в ее жизни появился Штольман, все изменилось. Чем дольше длилось это знакомство, тем яснее она понимала, что иногда доли секунды могут решить многое.- Решить о чьей-то жизни или смерти – она вздрогнула от собственной мысли, но это было истиной, и эту истину она отчетливо осознала однажды – там, на поляне у дороги, на границе поместья Гребневых, если бы тогда она опоздала, хоть на минуту, все могло обернуться иначе. Анна снова взглянула на часы – на размышления осталось еще пять минут, и она постаралась переключиться на важное, то, что нужно сейчас и припомнить, все ли она сказала о том, чего он не мог знать, и что могло помочь. Единственное о чем говорить было нельзя – о том, что в чем она до сих пор не была уверена и не хотела признаться даже себе – в том, что за всеми этими странными, пугающими событиями стоит Разумовский. Она снова вернулась к окну и вгляделась в ночь – метель не унялась, ветер все также кружил снег и словно балуясь, внезапно бросил его в стекло, послышался сухой, быстрый шорох, Анна отшатнулась от неожиданности и память мгновенно вернула недавнее – странное, словно раздраженное выражение лица Антона Андреевича, призрак, умоляющий и спасении, нечто темное и пугающее, и хлесткий звук пощечины. Она услышала этот звук явно и четко и вспомнила. Вспомнила о том, что еще ему нужно знать. Уже не взглянув на часы, она вылетела из спальни настолько быстро, что оказалась внизу в считанные секунды и, свернув в столовую, не успела остановиться, оказавшись в его руках. - Что такое? Я подняться хотел…да не успел – Яков держал ее в руках, глядя в ее лицо и пытаясь говорить как можно легче. Судя по тому, как она вылетела навстречу, ей нужно было что-то срочно рассказать, но для начала просто необходимо было успокоить. Миронов рассказал о том, чем закончилась их вылазка в город и Яков, выслушав все и добавив к этому то, свидетелем чему она оказалась недавно, уже не удивлялся тому, что она едва держалась на ногах. Сейчас она снова смотрела неким беспокойно – тревожным взглядом и была бледной до такой степени, что он снова испугался, и у него вырвалось совершенно неосознанно, короткое и нервное: - Что?! Она быстро взглянула на Петра Ивановича, который наблюдал всю эту сцену со смешанными чувствами. Его поразило, насколько быстро Штольман отреагировал на внезапное появление Анны, успев поймать ее ловко и бережно, но его тон поразил не меньше. В его тоне проскользнуло такое, чего Миронов никогда не слышал и услышать не ожидал – беспокойство, желание успокоить и тревога – все это прозвучало одновременно и он внезапно понял, почему Анна так безоглядно влюбилась в этого странного, сложного человека – они были разными, но похожи в одном – по отношению друг к другу они все делали искренне. – По крайней мере друг для друга – эта мысль подвела черту под всеми остальными, Анна уже лепетала что-то, быстро и взволнованно и Петр Иванович мысленно обругал себя за то, что задумался не о том. Он подступил ближе и обратился в слух. - Я забыла совсем, это важно, Алексей Егорович, он видел тогда, как Жиляев выходил утром, в день убийства…от Разумовского. Это о себе он написал, про свидетеля…когда поносил полицию – она пролепетала это очень быстро, торопливо, глядя ему в глаза каким-то немыслимо тревожным взглядом и он не сдержался. На ум мгновенно пришло то, о чем только что рассказал Миронов, и у него вылетело зло и жестко: - Жаль, что разошлись…Алексей Егорович, какая честь – выражение лица у Анны изменилось, в глазах промелькнуло непонимание, он прикусил язык, разозлившись уже на себя, и попытался исправить положение – Но…я слышал, он сегодня получил то, что заслужил…часть заслуженного – он оглянулся на Миронова. Тот смотрел на Анну и чуть пожал плечами, неуверенно улыбнувшись, затем потупился и Яков внезапно почувствовал раздражение. Эти двое и раньше скрывали много того, чего скрывать не следовало и теперь, похоже, не собирались менять привычки. Он снова посмотрел Анне в лицо и понял, что не ошибся – она уже не была такой бледной, личико порозовело от подступившего волнения и взгляд ее, обращенный на дядю, явно выражал негодование, затем в нем мелькнуло нечто, похожее на неуверенность и сознание мгновенно вспыхнуло от понимания о том, что все до конца они не скажут и сейчас. - Чего я еще не знаю…о том, что должен? – услышала Анна внезапно изменившийся тон и взглянула Штольману в лицо. Она мгновенно узнала этот тон – сказано было тихо, но это кажущееся спокойствие всегда означало одно – скоро грянет буря. Выражение лица было не лучше тона – раздраженное и нервное и она растерялась. Она снова взглянула на дядюшку, неосознанно и быстро и это было ошибкой. Его руки встряхнули ее неожиданно сильно и тихий, полный негодования голос, неким невероятным, яростным тоном, произнес: - Игры кончились! Так нельзя, как же вы не понимаете… Он отпустил ее, и, обернувшись к Петру Ивановичу, сухо и жестко отчеканил: - Я слушаю, ну же. Выкладывайте все! У меня мало времени. - Да собственно о чем? Я все сказал, что знал…что было. Что за допрос?! – уже воскликнул Петр Иванович и добавил быстро, стараясь помочь Анне – Да, я обо всем рассказал…кроме призраков. Он взглянул на Анну и снова разозлился на Штольмана – у нее снова было бледное, потерянное лицо, она стояла, закусив губу и глядя мимо, и Петр Иванович, подступив совсем близко, сказал уже Штольману, глядя ему прямо в глаза: - Здесь вы помочь не сможете, так какой смысл? Кто-то использует мальчишку. Надо понять, для чего…и мы пытаемся понять. Поверьте – это все.- и добавил совсем тихо, покосившись на Анну- Зачем вам все это, господи боже, сейчас? После всего? Я понимаю, что нервы на пределе и прочее, но…нельзя же так, в конце-то концов… - Да. Простите, Петр Иванович..вы…я надеюсь на вас.- услышала Анна и не поверила слуху. Он отступился. Это было нечто из ряда вон выходящее, тон был тихий, но спокойный и даже несколько растерянный и она осознала, насколько дядя прав – нервы на пределе. Штольман и ранее не отличался кротостью нрава, а сейчас вся эта ситуация просто невероятно усилила то, что было в нем от природы. Она взглянула на часы в передней, и невольно вылетел вздох – стрелки неумолимо приближались к трем. Она не знала ,насколько четко в его плане во всем разобраться, обозначено именно это время, но то, что он сейчас уйдет вот так, вызвало страх. Сейчас все было иначе, чем когда-то, когда он мог уйти, не оборачиваясь. Разница была в том, что теперь он мог не вернуться. Яков мгновенно обернулся на этот тихий, взволнованный звук и поначалу не понял, в чем дело – Анна, о чем-то глубоко задумавшись, смотрела мимо и проследив за ее взглядом, он едва не ахнул вслух. Позволив себе придти раздражению, он лишь потерял время, но сожалеть было поздно – да и ни к чему, так даже проще – пришла короткая и ясная, мысль. Долгое прощание во всей этой непростой ситуации, лишь усилило и без того нервную обстановку – Теперь все будет легче… – он не додумал эту успокаивающую и правильную мысль, Анна перевела на него взгляд и все мысли вылетели из головы. - Ты…уходишь уже? – тон был жуткий, в нем был такой необъяснимый и явный страх, что Яков неосознанно оглянулся на Петра Ивановича и тот просто быстро кивнул ему. - Так вы заберете это или позволите оставить? Мне хотелось бы взглянуть еще раз, если это возможно…- Петр Иванович шагнул к Штольману, вынимая из кармана маленькую синюю тетрадь, и Яков ответил легко, слыша в собственном тоне что-то звенящее и непонятное: - Оставьте, Петр Иванович, я завтра заберу, как подъеду. Идти надо, меня ждут…- он подхватил со спинки стула пальто, и, уже попав в рукава, обернулся к Анне и понял, что их импровизация удалась – она шагнула ему навстречу и спросила обеспокоенно, но заинтересованно, уже без этого жуткого, пробирающегося холодом в душу, страха: - Кто ждет? Она снова застала его врасплох таким коротким вопросом. Если бы это было длиннее, вывернуться было бы легче, но здесь она ему выбора не оставила. Теперь, после собственной неоправданной вспышки, умалчивать, о чем либо, было нельзя, и он ответил честно, подступив близко и взяв ее руки в свои: - Куницын ждет. Он…у нас с ним дело неотложное. Опаздываю уже, да и замерз он уже наверное…метель – он сам не знал, зачем он все это говорил, но отчего-то говорил и не выдержав этот ее изучающий взгляд, просто прикоснулся губами к пальчикам в своих ладонях. Ее руки дрогнули, и он понял, что надо уходить, все это было уже невыносимо и времени действительно не было. Он решился, поднял голову, обернувшись на Петра Ивановича, проговорил быстро: - До встречи.- и, коснувшись губами ее уха, тихо произнес: - Я все решу. Мы увидимся завтра. Он отпустил ее и быстро, не оглядываясь, пошел к двери. Через мгновение дверь хлопнула и Анна, сделав несколько шагов до столовой, опустилась на стул и прикрыла глаза. - Чаю хочешь? Я могу сделать, не спать же в самом деле…- услышала она, но глаз не открыла. Дядя, однако, не унимался, видимо, решив ее отвлечь и, снова вынув тетрадь и листая ее, заговорил быстро и легко: - Однако, характер, эко он вспыхнул- то, а ведь сказано все было, обо всем, даже о петербуржских сплетнях..и как это он вытянул все из меня…- он замолчал, чем-то явно заинтересовавшись. - Сплетни? О чем ты? – мгновенно спросила Анна, и Миронов поначалу пожалел, что несдержан на язык, а затем, решив, что все к лучшему, ответил: - Неплохие новости, как по мне так весьма неплохие, я тебе доложу, эта мадам…что попортила тебе крови, похоже, что отбыла…в Европу и, похоже, навсегда. Собственно это все, но, согласись, новость неплохая. - Нина уехала? Когда? Почему ты мне раньше не сказал? – она спрашивала очень живо, и он легко ответил, радуясь тому, что что она говорит хоть что-то. - Я не знаю, когда…просто слышал разговор, мне так сказали, уж не знаю, как добираться будет, слышал через привислинский край отчего-то…ну да скатертью дорога… - Что ты сейчас сказал?- внезапно перебила его Анна и он забеспокоился, взглянув на нее – она о чем-то напряженно думала, глядя мимо, он не мог понять, чем это вызвано, но повторил последнее и добавил уже растерянно: - А что..это что-то значит? Но она, похоже, уже не слушала его, она поднялась со стула и не глядя ему в лицо, а, глядя словно внутрь себя, быстро проговорила: - Как же я…я сейчас, сейчас вернусь… И он не успел ничего предпринять, как она вихрем вылетела в переднюю и через мгновение хлопнула дверь. Петр Иванович чертыхнулся, и на ходу убирая в карман тетрадь, выскочил следом и первым делом взглянул на вешалку – Слава богу, пальто схватила – успел он подумать, прежде чем схватить свое и выскочить следом. Яков шел быстро, понимая, что опаздывает, но уже не думая о времени, а размышлял о том, что сказал Миронов. Он не удивился тому, что Петр Иванович доехал лишь до Петербурга, было бы странно для такого человека, каким он был, не застрять на полпути, имея в кармане круглую сумму. Откуда у него взялись деньги, Миронов не объяснил, а спрашивать об этом было бы странно. То, что он поведал о Нине, удивило. Он отчего-то был уверен, что она останется в Петербурге и выйдет сухой из воды, чего-чего, а изворотливости в этой женщине было всегда с избытком. Эта новость удивила, но не вызвала больше ничего, кроме этого, равнодушного удивления. Все это, по сравнению с тем, что происходит здесь, казалось уже таким далеким и ненужным, что совершенно не тронуло. Рассказ о том, что происходило в доме Мироновых с того момента, как Петр Иванович вернулся и до сегодняшнего вечера, интересовал больше, настолько, что он совершенно забыл обо всем ином. Он дал ей обещание все решить и исправить, сам не до конца в это поверив, но теперь пути решения, выглядели уже чуть иначе, чем тогда, когда он вышел сегодня из дома на отшибе. С каждым шагом он все больше утверждался в мысли о том, что если все пойдет хуже, чем ему представлялось, то придется уезжать.- Забрать ее и уезжать – эти слова пришли тотчас, как он вышел на крыльцо пять минут назад и постоянно возвращались вновь, нарушая ход иных мыслей. То, что рассказывал Куницын наложилось на рассказ Миронова, пасквили Ребушинского тоже вспомнились ярко, как и то, что предшествовало всему этому, и он ясно понял, что Анне в этом городе не жить. Как и не жить без него.- И если все не разрешится еще за пару дней, надо забрать ее и уехать – эта мысль уже определила срок, и ему внезапно стало легче. После всего, что случилось сегодня вечером, эта идея уже не казалась чем-то диким или сложным. Он теперь точно знал, что она уедет с ним куда угодно, как знал и то, что один, без нее, он уже не мыслит существования. Он вспомнил, как она вылетела ему навстречу и это ее-« Алексей Егорович», сказанное об этом мерзавце, снова поразило. Его всегда поражало в ней именно это – всегда думать о людях лучше, чем они есть. Хуже думать о людях безопаснее и проще, но для нее все было иначе. – Алексей Егорович – снова вспомнил он и усмехнулся, повернув было к городу, но странный звук , донесшийся откуда-то издалека, заставил остановиться. Кто-то звал его по имени. Среди свистящего ветра, было не понять, откуда это и он подумал было, что ослышался, но звук повторился яснее и он сделал то, чего не делал никогда – обернулся. Обернулся, и первой мыслью было то, что это галлюцинация – Анна летела ему навстречу среди этой белой, почти сплошной пелены. Он моргнул, тряхнул головой, отгоняя наваждение, однако наваждение никуда не делось. Мало того, за ее фигуркой, приближающейся с каждым порывом ветра, возникла еще одна – далеко и неясно и Штольман понял, что это Миронов. Явно что-то случилось, и он уже не стал ждать, пока она добежит, шагнул навстречу и сам не заметил, как с каждым шагом шел все быстрее. Анна, не сбавляя шага, подлетела совсем близко, и уже ухватившись за его пальто, быстро заговорила, сбивчиво и задыхаясь, прежде чем он успел спросить. - Прости, я знаю, ты спешишь и не любишь оборачиваться, но…я бы не смогла…я должна сказать тебе еще. Я вспомнила, тогда, в лесу…там был призрак. Тот человек, курьер…тот что должен был твой проигрыш оплатить…его убил Лассаль…и деньги забрал. И я думаю, это Нина была в номере,…это она узнала о письме. Я еще тогда сказать все хотела, но…ты не понял и…ушел – она договорила, перевела дыхание, и он только тогда схватил ее в охапку и, прижав к себе, попытался осмыслить сказанное. Он слышал, как она дышит, прерывисто и взволнованно, и, глядя на приближающегося Миронова, понял, насколько был прав, думая не о делах, а о девушке, которую сейчас держал в руках. То, что она сказала, он с ходу осмыслить не мог, но то, что она оказалась здесь из-за этого, показалось знаком свыше. Через пару минут, она уже дышала ровнее, и он позволил себе взять ее плечи и заглянуть в лицо. Теперь он понял, что случилось тогда. Пока Анна приходила в себя, все сложилось в рассудке. То, что он никак не мог себе объяснить, объяснилось просто и жестко. Его провели и тогда, только он этого не понял. А эта девочка пыталась ему это объяснить, но он подумал о своем. Эти мысли странным образом перекликались с тем, о чем он думал до того, как Анна оказалась здесь – о том, что она всегда видела светлое, а он - темное. Он смотрел ей в лицо и молчал, и она никак не могла уловить выражение его лица. Он явно думал о чем-то, не обращая внимания на летевший навстречу снег и она, уже пугаясь этого молчания, неосознанно спросила: - Это помогло?- вышло как-то совершенно по детски, она уже хотела было это исправить, но не успела и услышала совсем близко: - Я идиот…прости – и не успела ничего на это ответить. Его пальцы коснулись волос, притягивая ее к себе, и он коснулся ее губ так, словно и не было ничего этим вечером. Это было совершенно неожиданно и совсем не нежно, так, как до этого не было никогда, и прежде чем закружилась голова, она еще успела удивиться этому. Он не обнимал ее и не отпускал, только пальцы под мешающей уже, булавкой нежно двигались, путаясь в локонах, словно в такт движениям губ и это едва не сводило с ума. Ощущение времени, природы, звуков изменилось и пропало, растворившись в этом странном и невероятно страстном, чем-то словно запретном и манящим до такой степени, что когда он отпустил ее, она не сразу смогла открыть глаза. Он ждал и когда она открыла глаза, снова пришло это чувство ликующего восторга. Ее глаза были затуманены настолько, что он отчего-то засмеялся и прежде, чем она смогла что-то сказать, быстро проговорил: - Не говори ничего…иначе я не смогу уйти. Яков уже заметил Миронова, который похлопывая себя по плечам, топтался метрах в десяти и все еще улыбаясь, повел ее туда. Они прошли уже большую часть пути, и он услышал ее очень тихое и очень нежное, сказанное словно задумчиво: - Я …люблю тебя - и остановился, но Петр Иванович, который тоже шагнул навстречу, был уже рядом и ответить у него не вышло. Тот подступил уже близко, и как-то странно глядя на него, проговорил чуть запинаясь: - Аннетт, у меня прямо дежавю…хорошо хоть пальто догадалась надеть…пойдем, Яков Платонович завтра подъедет, ты все сказала…такое важное что…Аннетт? - Да, все хорошо, я…сказала все, что хотела – она обернулась и Яков увидел ее сияющие глаза – Пойдем. Прости меня но…это нужно было сказать, это…важно. Пойдем, пойдем. Она подхватила Петра Ивановича под руку и уже не оборачиваясь, потянула его к дому.