Всякая душа - потемки

Звук пришел неожиданно и громко – кто-то снова бросил в окно снег. Анна осторожно поднялась и подошла к окну, там, внизу, под окном стоял, грустно и светло улыбаясь, диакон Илларион. Он увидел Анну и неожиданно взмахнул рукой, словно звал ее к себе. Она смотрела на него и отчего-то не могла ответить. Лицо его изменилось, просветлело, и он снова улыбнулся ей уже иной улыбкой, в которой не было грусти, перекрестил широким крестом, кивнул головой, прощаясь, и исчез. По белым сугробам пронесся ветер, поднимая легкие снежинки, и понес их вдоль дороги, а Анна так и стояла у окна, прижав руки к шее в жесте трепета и волнения. Шее стало неудобно, она хотела было отнять руки, но они отчего-то никак не отнимались, подступил необъяснимый, холодный, страх и Анна открыла глаза. Ладони были крепко прижаты к шее так же, как и во сне, пальцы были холодными от подступившего страха, и только сейчас она осознала, что не спит. Она так ясно слышала звук, чувствовала прохладный пол под босыми ступнями и видела Иллариона, что приняла сон за реальность. Страх отступил, уступив место беспокойству, пальцы потеплели и смогли отпустить, а рассудок принялся осмысливать информацию. Илларион, он не снился ей ни разу с той странной, трагической истории. Она не смогла тогда помочь ему, уберечь, зачем он пришел сейчас, во сне и что значит этот странный сон. Все выглядело так, словно он поначалу позвал ее, а позже, что-то решил для себя и словно напутствовал или пытался защитить, осеняя этим широким крестом. Этот сон не нес угрозы и не был предупреждением, это было что-то иное – некое послание – Я должна понять – словно некий приказ, подытожил мысли, она подхватилась с постели и попыталась сосредоточиться. – Что-то должно случится, что-то сложное или страшное и он пришел, чтобы успокоить…или все же предупредить. То, что он вначале поманил ее к себе, пугало, но то, что он сделал после – вселяло надежду. Анна уже давно уяснила, что все ее сны нельзя воспринимать просто, буквально, такими, какие они есть. В них всегда была загадка, некая, словно зашифрованная, информация, которую можно попытаться разгадать, но изменить что-то невозможно. Она попыталась сложить воедино все, что случилось за последние несколько дней – откуда-то она знала, что это не связано с тем, какие проблемы отправился решать Яков, не связано напрямую. Она пыталась нащупать ниточку, связать Иллариона и все. что произошло и когда рассудок подсказал ответ, похолодела – статьи Ребушинского вспомнились отчетливо и последняя всплыла в памяти до последней буквы. Каким-то непостижимым образом Илларион пытался предупредить или же дать понять о том, что нужно не бояться. – Не бояться – прошептала она вслух и поняла, что угадала правильно – на душе внезапно стало легче, словно ушла некая темная тень, закрывшая солнце и теперь оно выглянуло, наполняя душу теплом и светом. Теперь нужно было подумать о том, что произошло вчера, до того, как она увидела, как Штольман устало добрался до постели – это воспоминание заставило улыбнуться и очнутся от размышлений. Она поежилась, осознав, что так и стоит возле постели в тонкой рубашке с узкими лямочками и огляделась. В комнате было светло, давно наступило утро, но свет был тусклым и каким-то хмурым. Анна взглянула на часы- стрелки показывали четверть одиннадцатого, и она поразилась, что уже так много. Впрочем, это было не удивительно, учитывая все, что случилось накануне и то, что уснула она уже на рассвете. Спать уже не хотелось, а хотелось поговорить с дядей о своем вчерашнем видении и о сне, и она принялась торопливо одеваться, путаясь в платье. Косу она заплетать не стала, а решила убрать волосы иначе. Она старательно пыталась не вспоминать о вчерашнем, подхватила булавку и поняла, что поступила опрометчиво, взяв в руки эту вещицу, только тогда, когда услышала рядом- « Прости…я идиот» - взглянула на свое отражение и пришла в себя- сегодня все выглядело вполне сносно – не было этой прозрачной бледности, глаза смотрели ясно, а щеки даже чуть розовели. Пальцы, наконец-таки отпустили булавку, она слегка улыбнулась своему отражению и мысль пришла, уже совершенно обыденная и легкая – Интересно, вернулась ли Прасковья или дядюшка уже поднялся…- очень хотелось горячего чаю, пирожков и беседы. Анна мельком бросила взгляд на окно – там, снаружи было серо и мрачно, словно сумерки еще не ушли, она вздохнула, представив насколько там неприятно, и легко отправилась к двери. Пальцы коснулись дверной ручки, но не успели взяться, как послышался звук. Звук был точно таким же, как во сне и отчего-то сейчас ничего теплого и светлого она не почувствовала. Внезапно закружилась голова, в глазах потемнело, но звук повторился, и она заставила себя обернуться. Она знала, что нужно подойти и посмотреть за окно, но страх холодом вползал в душу, не давая ясно мыслить. Снова послышался звук и она уже увидела это воочию – по стеклу сползало маленькое белое нечто, крошечный комочек снега полз вниз, оставляя за собой странный, неровный, влажный след и она решилась. Перед глазами возникло лицо Иллариона со светлой, дарящей этот свет, улыбкой и Анна шагнула к окну. Под окном стоял Егор. Он увидел ее, заулыбался и замахал руками, явно пытаясь что-то сказать. Выглядел он лучше, чем тогда, когда она видела его в последний раз - не был бледным и потерянным и мысль пришла иная – не такая беспокойная и не такая пугающая – Что-то случилось, возможно, Арина смогла… - она даже не додумала мысль, махнула Егору и он так хорошо улыбнулся ей, забавно прикоснувшись пальцами к картузу, сбитому на затылок, что все иные мысли вылетели из головы. Анна осторожно вышла на площадку и прислушалась – было непривычно тихо, и она поняла, что Прасковья еще не вернулась.- а дядюшка, видимо, спит – подумала она, спустилась вниз, легко подступила к столовой и заглянула. Дядя действительно спал – за столом, положив голову на руки.- Бедный, так и не ложился, но ничего, сейчас мы вернемся, поговорим и надо отправить его отсыпаться – эта заботливая мысль снова вызвала улыбку, она осторожно вернулась в переднюю, надела пальто, всунула ноги в валенки и неслышно отправилась к черному ходу. Дверь не скрипнула ни тогда, когда она открыла ее, ни когда закрыла, Анна с облегчением взглянула перед собой и в удивлении замерла – Егора не было. В прошлый раз он ждал ее прямо перед дверью, но сейчас его нигде не было видно, она растерянно огляделась по сторонам и вдалеке увидела долговязую, тонкую фигурку. Он стоял у самых ворот и забавно постукивал ботинком о ботинок. – Он просто замерз и решил пробежаться – пришла неуверенная догадка, Егор обернулся, и она махнула ему рукой. он махнул в ответ и Анна, уже не думая ни о чем, отправилась к нему настолько быстро, насколько позволяли валенки – Напрасно я это надела – пришла совершенно странная мысль, но она улыбнулась и ей – мысль была обычной, обыденной и она прибавила шаг. Егор не пошел навстречу, а так и стоял у ворот – Видимо, не хочет, чтобы его здесь видели, глупый – подумала она и уже легко произнесла, глядя на него: - Доброе утро, ты не бойся, пойдем в дом, там нет никого, дядя один, но его не нужно бояться…- она хотела было добавить еще о чае и пирожках, уже подступив совсем близко и взглянув ему в лицо, но остановилась. Что-то с ним было не так, что-то было странное, но она сразу не смогла понять, а когда осознала, что именно было уже поздно – он шагнул навстречу, крепко, так, что руке стало больно, взял ее под локоть, обхватив руку цепко, и надежно, и проговорил, глядя ей в глаза: - Доброе утро, Анна Викторовна, чудесный день, вы не находите? Мрачновато, но…весьма подходяще…для всего. Она узнала этот тяжелый, испытующий взгляд и этот тон, рассудок не мог примириться с кошмаром происходящего, в голове не возникло ни единой мысли, лишь два слова вспыхивали бесконечно: - Я ошиблась… Она попыталась шевельнуться, но его пальцы лишь сильнее впились в локоть и она услышала: - Конечно ошиблись. Вы вечно ошибаетесь, пора бы уже и привыкнуть…женщины…- произнес Егор тоном Разумовского и потянул ее за ворота: - Пойдемте, Анна Викторовна, вам нужен свежий воздух, подышите…пока есть возможность. Не вздумайте кричать, пожалейте дядюшку, кроме него вас здесь никто не услышит. Он грубо выдернул ее за ворота, звонко свистнул и этот свист разбил мятущийся разум на куски – этот мальчишеский звонкий свист и тон Разумовского вкупе вызвало такое нечеловеческое неприятие происходящего, что замутило, и она покачнулась. - Спокойно, обмороки нам сейчас совершенно ни к чему – снова послышался абсолютно спокойный, холодный тон и Анна едва осознала, как он втолкнул ее в экипаж. В лицо ударил резкий, странный запах и голос, от тона которого застыла кровь, удовлетворенно произнес: - Вот так, отдохните немного…скоро все будет так, как вы хотели…- и свет померк, медленно, словно солнце ушло за тучу – огромную, черную и тяжелую. Он проснулся оттого, что кто-то осторожно, но весьма настойчиво потряхивал его за плечо – в сознании еще витало нечто, привидевшееся только что, и он порадовался тому, что все это был лишь сон. Здесь, наяву, было тепло, светло и мягко. - Яков Платонович, полдень, я кофе сварил, вы разбудить просили…- услышал он над ухом знакомый, частый тон и сел на край постели, потирая ладонями лицо: - Спасибо, Александр Петрович…вы очень вовремя… Куницын удивился, услышав столь странный ответ, но, подумав о том, что – чего не сболтнешь со сна - быстро добавил: - Я вас в гостиной жду- вышел, прикрыв за собой дверь. Ощущение было странное, он словно все еще был там, где-то в темноте, шагая по длинному, сырому и холодному коридору, не упуская ни на мгновение неясный, тусклый свет впереди. Сейчас ощущение холода уже ушло, но пришло беспокойство – Что это могло быть, чертовщина какая-то – пришла первая оформленная мысль, и он вздрогнул, вспомнив то, что еще было в этом странном, непонятном сне. Голос, он слышал голос, тот самый, что вчера произнес задумчиво и нежно – « Я…люблю тебя». Теперь тон этого голоса был совсем иным – умоляющим и отчаянным – « Не надо, я прошу тебя, если ты слышишь меня – не приходи… Господи…Пусть даже он никогда не найдет меня, но…» - и все оборвалось на полуслове. Это вспомнилось очень ярко и четко, он уже в спешке надевал обувь, а в рассудке билась упрямая, но беспокойная, мысль – Это все только сон, кошмар…не может быть. Он вылетел в гостиную и увидел Куницына. Видимо с лицом все-таки что-то было не так – Александр Петрович поперхнулся, лицо вытянулось, и он спросил севшим голосом: - Что такое? Случилось что? - Александр Петрович, вы здесь были все это время? – услышал Куницын странно нервный тон и поспешно ответил: - Да, зачем мне выходить, мне ехать надо, вы не помните? Штольман опустился на стул напротив, выражение лица у него было странным, словно он о чем-то напряженно размышлял, но не находил ответа и Александр Петрович не выдержал и спросил снова: - Да что случилось-то? Штольман очнулся и ответил так же странно, как тогда, когда он его разбудил: - Надеюсь ничего. Я вернусь сейчас, умоюсь. Он отправился в ванную, а Куницын, слыша эти быстрые, словно куда-то спешащие, шаги, снова почувствовал, как вернулось это неприятное, пугающее ощущение тревоги. – Черт с ней, с поездкой, поеду завтра- подумал он, наряду с другими мыслями, уже строящими некие дурные предположения и не сразу услышал шаги. Штольман вернулся и уже спокойно, помешивая сахар в чашке, произнес, не глядя на Александра Петровича: - Вы, Александр Петрович, поезжайте, спасибо вам за все, матушке вашей здоровья, а бог даст…еще увидимся. Он явно выпроваживал, это было очевидно, как было очевидно и то, что возражать на такое напутствие было бы странно. Штольман выглядел уже совсем иначе, чем тогда, когда вылетел из спальни – был спокойным и сосредоточенным. За то время, пока Александр Петрович размышлял над тем, что надо бы остаться, он успел побриться, выглядел уверенно и Куницын почувствовал, что тревога отступает. - Сон дурной, приснился…бывает – услышал он и понял, что действительно, пора ехать. Он решил ехать прямо отсюда – дорога до тракта здесь была короче, похоже было на то, что пора двигаться и он, не зная, что сказать, просто повторил то, что сказал Штольман: - Бывает…ну, тогда я поеду. Тот молча кивнул, снова словно задумавшись о чем-то, Александр Петрович поднялся и Штольман поднял голову на звук: - Вы, Александр Петрович, поезжайте спокойно. Я справлюсь. – сказано было уверенно и у Куницына отлегло от сердца. Он пожал протянутую ладонь и сам себе удивился, когда сказал на прощание всего одно слово: - Удачи. Штольман кивнул, чуть улыбнувшись, выпустил его ладонь, и Александр Петрович отправился из дому. Что-то в глубине души дергало и беспокоило, но припомнив уверенный тон Штольмана, он постарался отогнать это гадкое ощущение, вывел лошадей, задумчиво занял свое место, тронул вожжи, и пролетка медленно съехала со двора. Дверь за Куницыным захлопнулась, и Яков вздохнул с облегчением. Этот дурной сон так и не выходил из головы, было уже понятно, что что-то не так, он чувствовал это и понял, что визит к Мироновым состоится гораздо раньше намеченного. Беспокойство, все нарастающее и темное, гнало и желало действия. Он осознал, что нужно выйти срочно еще там, в ванной, глядя на себя в зеркало, единственное, что мешало выйти тотчас – Куницын, его нужно было отправить туда, куда он собирался. Яков прекрасно понимал, что если посвятить Куницына, он непременно возьмется помочь, а не втягивать его во все это, он решил еще ночью. За окном было серо и мрачно, и, уже надевая пальто, он подумал странно и, ни к месту – ну хоть метель закончилась, уже хорошо. Куницын оставил ему ключ еще тем, первым днем, и сейчас, собираясь уходить, он нащупал его в кармане. Все, что нужно, было на месте – бумаги Брауна так и лежали в кармане сюртука, револьвер пришлось переложить в другой и пальцы внезапно нащупали нечто странное – плотный бумажный лист и бумажник Лассаля. Он совершенно забыл об этом ночью, а утром не вспомнил в единственном желании добраться до постели. Сейчас времени было мало, и рассматривать внимательно было некогда. В бумажнике ничего интересного не оказалось, кроме довольно приличной пачки купюр, а вот лист оказался странным – это было похоже на план или карту и что-то в этом рисунке неуловимо знакомое. Он внимательно вгляделся в это и понял, что это – это был план окраины города – той, где стояли небольшие и большие особнячки чистенького, небедного квартала. Один из домов был очерчен странной, неровной линией и еще одна, еще более странная линия – чуть шире, чем пунктир вокруг, начиналась от середины дома и заканчивалась довольно далеко – почти у самого подлеска, на поляне возле тракта. Эта линия была заштрихована и походила на некую странную садовую дорожку, но он точно помнил, что никаких садовых дорожек такой длины там нет и быть не может. Он был там летом, обошел дом ради интереса, думая об этом деле, которое круто изменило его жизнь. Этот дом когда-то давно снимал Лоуренс с дочерью. С тех пор там никто не жил. Первые годы желающих не нашлось, затем дом обветшал, да так и остался стоять, зарастая розовыми кустами неухоженного сада. Тогда он просто обошел его и вернулся в город. Зачем Лассалю был нужен этот план, было непонятно, но внезапно вспомнились слова, сказанные в полумраке и холоде: - «Я отдам карту и мы квиты. Уедете из страны, заберете Миронову»…- видимо об этой бумажке говорил Лассаль перед своей страшной смертью и, видимо в ней крылось нечто более ценное, чем странная картинка. Яков всмотрелся внимательней и заметил то, чего не заметил на первый взгляд – где-то примерно на половине пути того, что он окрестил садовой дорожкой, был нарисован маленький, черный крестик – его словно пытались стереть, но не успели и он так и остался неясно видеться среди серой штриховки. Нужно было еще подумать о том, каким образом добраться до Мироновых незамеченным, он задумался над этим. но додумать не успел. В дверь забарабанили настолько громко и яростно, что он вздрогнул от неожиданности, убрал в карман лист и осторожно отправился к двери, вынимая револьвер. Он видел в окно, как куницынская пролетка съехала со двора, и это точно не мог быть Александр Петрович. Яков подобрался поближе к двери, встал у стены и прислушался. Там, снаружи, кто-то шаркнул ботинком, видимо, отступив от двери и подступив снова, и вновь послышался громкий, какой-то отчаянный, стук. Стучавший, видимо, не рассчитал силы удара, выругался от боли и Яков узнал голос. Раздумывать было уже некогда, ключ повернулся словно сам по себе и перед ним, с совершенно потерянным выражением лица предстал Петр Иванович Миронов…